***
Грей встал на колени, устало вздыхая и пыхтя над сумкой со своими вещами. Выбрав другие штаны, которые, видимо, отличались чем-то от предыдущих, чего Дреяр впрочем не заметил, он начал торопливо переодеваться, не всегда ухватывая ткань, кажущейся столь скользящей в дрожащий неподатливых руках. Примерив получиышийся наряд, брюнет хмуро глядел в зеркало. Хмыкал, вертелся, а Лаксус лежал на диване, иногда бросая сомнительные взгляды на парня. Увидев, как Фуллбастер застегивал пуговицы помятой рубашки до шеи, буквально желая задушить себя, блондин прыснул, и беззлобно сказал: — Ты б еще фрак напялил. Грей тупит, прежде чем отреагировать на реплику, а потом смеется, представив себя во фраке на прогулке с Драгнилом, и даже не знает, это более смешно или стыдно. Взглянув на свое отражение в заляпанном зеркале, он безнадежно вздохнул, нахмурился, и, будто бы, собрав всю грусть и тоску со вселенной грузом на свои плечи, жалобно спросил: — Думаешь, совсем плохо? Он повернулся к Лаксусу и, казалось, выглядел потешно, но старшеклассник и не думал над ним сейчас посмеяться. От Грея веяло пропащей безысходностью, но как должно веять от ребенка, сбежавшего от родителей не имея ни гроша? Но, поверил бы кто, волнуется он не об этом, и Дреяру уже надоело все вспоминать о жизни подростка, будто бы он его мамочка, переживает даже больше, чем сам Грей. Видеть брюнета столь расстроенным из-за каких-то тряпок точно не хотелось, ему хватило вчерашних взглядов ненависти и немых желаний смерти, поэтому Лаксус пожимает плечами и говорит честно: — Думаю, все могло обойтись и хуже, — он усмехается, но не глумливо, — а так еще неплохо. Грей кивнул так, как кивают ученики преподавателям, которые дали им не тот совет, которого ждал ребенок, но те из уважения сделали вид, что все уяснили. Он просунул руки в небольшие карманы штанов, огорчаясь их пустоте. Мысли о том, что теперь он обеспечивает себя буквально сам, не считая неожиданной поддержки самой судьбы, довольно поражают парня. Зависимость от родителей, особо в финансовом плане, всегда была чем-то обязательным, привычным, где-то чересчур неудобным, а местами очень выгодным. И, конечно, в большинстве своем, не нуждаться в подработке, зная, что на еду и одежду тебе всегда хватит, это действительно ценно, чему Грей не придавал значения до рокового переезда. Сейчас мысли о том, что ему стоит устроиться на неполный рабочий день, учитывая, что не везде его смогут взять, кому сдался девятиклассник без какого-либо стажа работы и образования, дышали в спину, и это всегда отрезвляло беззаботное (насколько оно могло быть таким в жестких реалиях самостоятельной жизни) сознание. Моментами прикатывают ледяные волны понимания, и Грею становится так неудобно, физически и морально, что совершенно незнакомый ему человек помог Фуллбастеру в тяжелой, довольно необычной для его послушной жизни, ситуации, а подросток это воспринял словно обязательство. Может, он чувствовал что остался в долгу, причем изрядно серьезном. В любом случае парню хотелось побольше узнать о Дреяре, понимать что представляет из себя человек, который тебе максимально близок (даже физически) во время черной полосы жизни. — Слушай, а почему ты один живешь? — Грей с опаской взглянул на Лаксуса, словно его вопрос был слишком подозрительным, недоверчивым, но Дреяру вовсе так не показалось, он завис на пару секунд, словно в чертогах разума сам искал ответ, а затем усмехнулся, так привычно насмешливо, по вовсе непонятной Грею причине, и ответил так просто: — Не хотел висеть на шее у родителей, научиться проживать самому. Фуллбастер кивнул, и за мили секунды в его голове скользнуло много мыслей, все из которых были абсолютно согласны с тем, что Дреяр поступает правильно. О ранней самостоятельной жизни Грей думал, но и не мечтал, не рассчитывал, находя сложности ни с того ни с сего вдруг обеспечивать себя самому. В итоге в такое затруднительное положение Фуллбастер попал по воле судьбы, а Лаксус — намеренно, и медленными шагами идет к собственной цели стать независимым и успешным. Любой бы наверное завидовал не быть под контролем доставучих родителей, но наивные дети и не подозревают каково жить в шкуре взрослого. Дреяр отягощен всеми прелестями всежеланной независимой жизни, и он не настолько счастлив этому, как мог бы, как уверенно считал, уходя из дома. Парень переоценил себя, но не жалеет, ему чуждо концетрироваться на своих проблемах и бесконечно сострадать себе, как это любит делать Грей. Он действительно часто задумывался, сравнивал то время, когда сидел под отцовской опекой и не осознавал свою беззаботность, но собственная уверенность, что вышла боком в жизни, разделила ее на до и после. — Блин, это реально круто, — говорит Фуллбастер с гордостью, в его глазах впервые Дреяр видит неслабый восторг и восхищение; блондин едва удивляется, когда Грей, с запинкой, словно настолько преисполнился в своем удовлетворении, что забыл как говорить, с неприсущей искренностью продолжает — я бы так не смог. Дреяру льстит, но ответить без шутки он не может — уж слишком комично выглядит честное удивление Грея, восхищение тем, что довольно распространенно. Не один же такой Лаксус, что в свои года живет без родителей. — Я что, теперь твой кумир? — старшеклассник скалится, недвусмысленно нарочно ухмыляясь, едва сдерживая смех от непонимающего лица брюнета, который только осмысливал фразу, а через миг нахмурился, надулся, как уже вошло в привычку на каждую колкость сожителя, слабо толкнул по плечу хохочущего, а потом сам чуть улыбнулся. Лаксус принялся читать какую-то книгу или учебник, а Фуллбастер уныло прошел в спальню и бросился на чужую кровать. Уткнувшись в одеяло, Грей напряженно считал минуты. Чтобы отвлечься от волнительного предвкушения, парень постарался подумать о чем-то другом — и перед глазами мгновенно всплыл портрет рыжеволосой одноклассницы. От одних мыслей об Эрзе умиротворение растекалось спокойными волнами, приятно обволакивающим вечно напряженное тело Грея. Непреодолимый образ одиночества с тончайшей четкостью читался в карих глазах старосты. Возможно, это было естественно — руководители вечно где-то поодаль веселых компаний и бесперестанных тусовок, но брюнет бы ни за что не заикнулся назвать Скарлетт нелюдимой. Девушка вполне могла поддержать беседу, и, не то чтобы Грей хоть раз пытался поговорить о чем-то обычном, глупом или бессмысленным с Эрзой, но уверенность в том, что рыжеволосая всегда говорит только о чем-то серьезном, конкретном, по делу, неустанно пронизывала сознание Фуллбастера когда он размышлял о ней. Купол строгости, что возвела вокруг себя Эрза, нарочно ли, неваольно, как будто бы лишил ее иметь свой круг общения, хотя бы близких знакомых, но Грей действительно ошибался, считая так. Увидев как может беззаботно смеяться, улыбаться и с наслаждением проводить время в компании кого-то, кроме себя, у парня возникли некоторые подозрения. Что за связь должна быть между людьми, способная развидеть весь тот отточенный жестокий облик, что создала себе Эрза? Лишь дружеская ли? Тогда почему именно обычная Мира? Грей, быть может, видел Штраусс милой и харизматичной дамой, что явно привлекала внимание своими манерами, добродушием и чистым сердцем, но не так ли проста она для запутанной, сложной Эрзы? Почему на ее месте не оказался кто-либо другой в роли друга, будь то Лисанна из их класса, или сам Грей? Брюнет будет думать об этом еще долго, и кто знает, догадается ли в чем дело. Ему было так стыдно, как не было стыдно за все свои проступки, которые в последнее время прилично увеличили его копилку не таких уж безобидных оплошностей. Фуллбастер очень надеялся, едва ли не молился, чтоб меж ними не будет неловких пауз и напряженной тишины, как во время проекта, хоть тогда и было простительно. Но, вспоминая как легкомысленен и свободен в действиях Нацу, его переставало беспокоить что-либо. Казалось, даже если брюнет будет говорить какой-то бред или действительно нечто важное для него, что в принципе не особо имело различий, одноклассник его поймет, даже если Грей будет говорить на выдуманном языке. Конечно, это все он выдумал, грезить о несбыточных мечтах неотъемлемое хобби парня, но ему это очень нравилось делать, и он, сквозь бескрайнее смущение здравого смысла в сознании, не переставал этим заниматься. Никто же не узнает. Но порой, со стороны, самому брюнету это казалось стыднее рукоблудства. Помечтав, не забывая проклинать себя за это, будто бы был заядлым верующим, в прошлом наркоманом и алкоголиком, который временами грешил и с чистым сердцем, но далеко не чистой душой, с жаром исповедовался за новые грехи, горько плача в церкви. Глупость. Приодевшись чуть более нарядно, чем обычно, Грей неуверенно взглянул на Дреяра из ванной. Было весьма неудобно просить Лаксуса что-либо после вчерашних концертов с громкими словами, что Фуллбастеру ничего от парня не нужно. Не то чтобы, девятиклассник помнил, что говорил что-то подобное, но взрываясь от злости и обиды он мог выпалить и не такое. Но судя по доброжелательному настрою блондина, любезно приготовившего им завтрак, дав полезный совет, даже без издевок, грубость брюнета сошла ему с рук. Впрочем, старшеклассник отчасти заслужил, так что немного плевать. Совсем малость. — Лаксус, — довольно громко позвал Фуллбастер парня, что ему даже стало неловко и он нервно закашлялся, а блондин вернулся из полудремы, — можно я возьму твой одеколон? Дреяр кивнул, а Грей с вернувшейся дрожью обнаружил, что настало время отправляться. Он переминался с ноги на ногу перед входной дверью, остолбенев. Взволнованность и взбудораженность делила его на две неравные части, взрывала и издирала изнутри. О предстоящей встрече, безмятженой прогулке вдвоем он и не мечтал, что поразительно, но сейчас так трусит, в сумасшедшей лихорадке пытаясь унять дрожь в коленях, мешавшую устоять в отрадном предвкушении. Он достал телефон и прочитал заново последнее сообщение Драгнила, где парень уточнил время и место встречи, брюнету это придало немного уверенности, и он, взглянув в зеркало и мигом пожалев об этом, увидя свое красное-красное лицо, открыл дверь и направился словно на казнь. Небывалый страх охватил его, а адреналин в крови как будто бы и не исчез с заветной кражи диска, а только увеличился, под ребрами щемило беспокойством, гнев к себе заставлял поутихнуть тревожность. Не предстало показаться перед Нацу мальчишкой, нервничающим как перед первым свиданием. Как будто бы так и не было.***
Грей прибавил шагу, издали узнавая невысокий силуэт Драгнила. Вся безграничная смелость, непоколебимая уверенность, которая ненадолго, но была подчинена шаткому настрою брюнета минутами раннее, испарилась, словно ее и не было, и Фуллбастер вновь, весь дрожа и потея, негромко репетировал как сказать «привет». Ему так стыдно за себя в школе, когда он встречается взглядами с парнем, бывает это не часто и слишком мало по времени, но даже доли секунды Грею хватает почувствовать себя нагим, козлом отпущения или предателем родины. В глазах Нацу нельзя было что-то прочитать, казалось, они выражают в себе безмерное количество мыслей, так много, что за гранью человеческого понимания, не глаза, а черная пропасть, зияющая дыра, доверху наполненная изобилием непонятных, словно на выдуманном языке слов, мнений, мыслей. И брюнету не прочесть, сколько бы он ни пытался, в безмолвии вечном всегда он застывает пред градом собственных фантазий и догадок, что скрывается у Драгнила за лукавым, чуть насмешливым взглядом. И сейчас точно также, на негнущихся ногах он идет и его туловище, внутренности, особливо дребезжащее сердце, что пропускает нарочито удары тая в предвкушении, трясутся, вибрируют от чрезвычайного волнения, парень едва находит силы шагать, неловко улыбаясь, потому что Драгнил его уже заметил. Пару секунд Нацу смотрел на приближающегося брюнета, а потом отвлекся на что-то, и Грей наконец заметил что одноклассник неизменно гуляет со своим скейтбордом, хоть и на улице погода не предрасположена к активным видам отдыха. Розоволосый опускается, долго завязывает витые, запутывающиеся из-за приличной длины шнурки, поправляет непокоадистые волосы на ветру и Фуллбастер сцепливает зубы, чувствуя как жалят щеки жаром, сводит скулы словно от бесконечного смеха. Драгнил казался таким правильным, естественным и безупречным даже с малостью неприметных для Грея недостатков, подумаешь, чрезмерная активность и беззаботность — она свойственна всем подросткам, а легкость на душе (брюнет не мог знать точно, но казалось, что Нацу не мог что-то таить, нечто, что гложет его) и доброта очаровывали, умиляли, юноша хоть и стыдился, но не раз боготворил Драгнила, словно тот неизвестное, святое, богоподобное существо, которым восхищаться не грех. Грей вот-вот подходит к парню, шагая нервным, неустойчивым шагом и осмеляется поднять глаза с подсохшего от вчерашнего снегопада асфальта, и тут же жалеет, дрогнет, словно от укола под ребра, встречаясь с выжидающим чужим взглядом. Нацу улыбается неловко, натянуто, насильно будто, и Грею опять до ужаса стыдно за себя. — Привет, — нетвердо, что удивительно, чему-то смущаясь, начинает Драгнил и смотрит задумчиво, отчасти с завсегдатой радостью в глазах. — Привет, — сипит, стараясь не выдать дрожащих связок, а потом, подавляя стеснение, вежливо и глуповато улыбается. Повисает напряженная пауза, и она накрывает брюнета с головой, душит, как подушкой или пакетом, обезвоживает, первязывает конечности тугой веревкой, не давая крови проходить по телу. Нацу мнется, немного нервничает, вроде, от этого еще страшнее, но накрутить себя Грей не успевает, очередная порция фантазий о том, как он безбожно ошибся поприветствовав не тем тоном, подойдя не тем шагом или взглянув слишком подозрительно, косо, не разгоняется бурей в пламени раздраженного страхом сознания, из-за Нацу: — Ой, слушай, прости, — парню возвращается былая беззаботность, он виновато смеется, но напряженность мигом расстаивает, а в висках Грея пульсирует уже слабее, — вчера так плохо вышло, просто Люси позвонила и сказала, что у нее какие-то проблемы, ну, знаешь, — парень неловко улыбнулся, взглянув на чуть отрешенного Фуллбастера, который понимающе кивнул и слабо улыбнулся, но одноклассник уловил, что тема парню неприятна. — Я пришел к ней, но в итоге ничего серьёзного не было, и я подумал что ты уже ушел. Вот так, — Нацу решил опустить подробности, что Люси бесцеремонно загнала парня к себе домой чуть ли не насильно, заставив просто смотреть какой-то сериал, в то время как Драгнил ожидал бесконечный, нудный или наоборот, нешуточный и дельный разговор, а то и монолог о каких-то насущных проблемах Хартфилии. «Опять она», думает зло брюнет, и сердце щемит словно оно сжато под прессом, обливаясь кровью, и Грей не успевает понять — от ненависти ли, боли, ему настолько осточертело тонуть в необъятном море своих нескончаемых проблем, и, к сожалению, блондинка не устает подливать масла в полыхающий кострище Фуллбастера с его нелепыми неурядицами, которых бесконечное число. Он просто сцепливает зубы, его скулы проступают и скулят от подошедшего волнения. Парень краснеет, внезапно потеет от наступившего от гнева жара, а затем хмурится в недоумении, услышав понимающий и задорный смех Драгнила, который с беззастенчивой улыбкой признает: — Да, она порою чересчур напориста и немножко, — он запнулся, желая сказать «зла», но для Люси это звучит слишком грубо, но, вспомнив что она уже успела надерезить Грею лично, решил сказать более мягко и компромиссно, — колка, хоть и не так плоха, как ты мог подумать. Грея немного трясет от осознания, что он высказал вслух то, что могло спровоцировать нешуточную ссору, но, получив очередную насмешку от судьбы, которая сжалилась и все же уберегла от недопустимого конфликта, откашливается, и ответ не заставляет себя долго ждать: — Ладно уж, не оправдывайся, — юноша позволяет себе улыбнуться, ведь быть хмурым, даже если разговор уходит не в нужное русло, на заветной встрече не пристало, и, кажется, Драгнила появившаяся, быть может, долгожданная, искренность Фуллбастера правда радовала, облегчала, разряжала между парнями напряженные искры, — всё-таки, благодаря этому, — Грей неловко сбился, — стечению обстоятельств, я помирился с Лаксусом. Драгнил искренне удивился, подняв брови и немного открыв рот, изумленно смеясь, тем самым выглядя малость комично, и озадаченно спрашивает: — Серьезно? Как? Девятиклассник в ответ выдержал таинственную паузу, подогревая интерес собеседника, тщательно думая, как правильно сформулировать их примирение с Лаксусом. Сказать, что Грей, как брошенный щенок надеялся дождаться в раздевалке, на улице или встретить парня в кафе — стыдно, а то, что Дреяр этим и воспользовался едва ли не апогей позора. Поэтому брюнет, немного смущаясь, решил «сгладить углы», рассказывая все в общих чертах, не объясняя все подробно: — Ну, я ждал тебя в раздевалке минут двадцать, — он и сам не знал, кто его потянул за язык уточнить время, но слава господу он не сказал правду, а тоесть добротных «два часа», — а уходя, у школы встретил Лаксуса, который как маньяк поджидал меня у ворот, — парень произнес это с иронией, как шутку, но на деле все было именно так, и он, выдержав очередную паузу, дабы усмехнуться, продолжил, — и затем мы пошли перекусить в кафе, и все. Ночевал я тоже у него. Нацу утвердительно хмыкнул, они направлялись в сторону от школы, освещенную осенним холодным солнцем. Грей шел нетвердой походкой, немного колебался и бывалая дрожь поутихла лишь на малость, но выглядел он спокойнее и умиротвореннее, лишь изредка он вздрагивал то ли от мерзотного озноба далеко не жаркой погоды, то ли пот предположений, куда зайдет их разговор далее. Фуллбастер, несмотря на благодушный и миролюбивый настрой, до сих пор казался хрупокой статуей, при которой и дышать опасно, поэтому Нацу остерегался, продумывал все несколько раз, перед тем как произнести, затронуть какую-то тему. Говорить о себе Драгнилу не хотелось, впервые за долгое время знакомств с новыми людьми, что довольно удивительно, поэтому парень безмолвно шел, думая, о чем спросить столь шаткого в поведении, как создавалось впечатление, брюнета, если тот сам не начнет рассказывать о себе. Сырая земля с пропитанным морозом воздухом заставляли зябко поеживаться легко одетых, погода освежала и вместе с тем отталкивала своей мерзлотой, от внезапно опавших снежинок сегодня не осталось и следа, на площадках дети резвились, парочка из которых, что самые рисковые, были в легких накидках, летних кроссовках, не заботясь ни о чем. Деревья местами полысели, потеряли бывшее обаяние, их листья больше не треплят по-приятельски чужие пряди, не принуждают собственым разнообразием цветов, посмотреть на себя, угрюмо упавши и прогнив, ветхими ветками ожидая бурных снегопадов, чтоб покрыться слоями снега и привлечь к себе прошлое внимание. Нацу волнуется, кажется, больше чем следовало, а Грей теперь безмятежен — что странно, но розоволосый не в состоянии сдерживать своих порывов, он плюет, как привык делать всегда, беззаботно поступая, глупо не думая о последствиях и спрашивает брюнета, надеясь не вызвать убийственный взгляд — который, впрочем, никогда не получал, лишь был обожжен холодностью и отстраненностью юноши во время проекта, и отчасти был удивлен беспробудной грусти, что поражала Фуллбастера как тот рассказывал о родителях, мельком правда, или том же самом Дреяре: — Как вы с Лаксусом сошлись? Не назвал бы его дружелюбным, — Нацу колко улыбается, напоминая о той щекотливой ситуации с блондином в коридоре, сам будучи немного ошарашенным потасовками Фуллбастера с старшеклассниками (к счастью, он знал далеко не о всех разборках с местными «громилами», в которых был замешан Грей). В ответ парень усмехнулся, нервно вспоминая ссору с Лаксусом, что так не вовремя случилась еще и при Драгниле, но, поборов очередное желание провалиться в землю от стыда, он решился не юлить. Нацу сам был буйным, способным на какие-то шалости, но не такие преступные, как кража, но брюнет не думал, что розоволосый осудит его за это, точнее, парень искренне надеялся, ведь доверять Драгнилу хотелось. — Ты не поверишь, — едва сдерживая улыбку, пытается держать себя серьезно Фуллбастер, желая заинтриговать Драгнила, но тот забавно хмурится, шутливо злясь, чуть горбится, наклоняясь, и требует, вынуждая Грея сдаться: — Да конечно! Не юли, — Нацу секунды ради потехи серьезно супиться, а затем довольно улыбается в предвкушении, а брюнет не терпит и минуты. — На самом деле, как бы ни было стыдно признаваться, — парень медлит, немного волнуясь, но вместе с тем предаваясь уверенности и капле смешанных чувств, ведь собеседник смотрит с неподдельным интересом, слушает взаправду чутко и с любопытством, и такое внимание Грею чуждо, но он продолжает, — в первый же день, как я ушел из дома, мне взбрело в голову украсть кое-что из магазина. Это был диск одной группы, и я бы удачно сбежал от охранников, если б не врезался в Лаксуса. Он зачем-то побежал за мной, я так перепугался. Мы познакомились, разговорились, и вот я живу у него, пока родители наслаждаются своей долгожданной свободой от опеки «безалберного и отягащающего» меня, — парень показал кавычки пальцами. Грей рассказывал об этом легко, чуть смеясь местами, хотя вспоминал он себя, и в тот день ему было уж точно не до шуток. Тот шустрый бестолковый воришка и думать не мог, что когда-то ему доведется, перепадет исключительная возможность с весельем говорить об этой нелепой краже, предшествующей судьбоносному знакомству, с самим Драгнилом. Переживания, ослабевшие и знобкие, едва трепетали душу, но парень держал себя в руках и вовсе не подавал виду. Нацу поражённо глядел на Грея, немного того пугая своей неясной реакцией, то ли одноклассник ошарашен и возмущен, то ли притаился от беззлобного, быть может, восхищенного изумления. Брюнет глуповато улыбался, непонимающе, а затем более-менеее расслабился, когда розоволосый рассмеялся. — О боже, я о тебе такое и подумать не мог, — скалится чуть парень, ловя на себе немного непонимающий с тенью испуга взгляд Грея, и тут же поправляет себя, — не в плохом смысле, — опять удивленно смеется. Они вновь идут молча, но напряженности нет, Фуллбастер довольно смотрит себе под ноги и вовсе не волнуется о затянувшейся паузе, хмычит иногда, не заботясь ни о чем, смотрит на сухой асфальт, уходящий из-под ног от осознания реальности. С парой секунд, как парни синхронно шагали, Грей решил спросить, куда они все же направляются, как Драгнил вдруг остановился и поднял руку, в которой держал скетйборд. — Точно, — восклицает парень, опомнившись, — хотел бы научиться на доске кататься? Я в скейт-парк уже по привычке пошел, — Нацу широченно улыбается, радостный всему. Грей медлит немного, откровенно зависнув и уставившись на одноклассника, а потом, не до конца осознавая смысл предложения, несомненно, соглашается.***
В скейт-парках бывать брюнету не приходилось, лишь мимо проходя он видел разбивающихся на асфальте парниш, явно новичков, опасные рампы, на которых умело рисковало немало юношей, и много остальных самоуверенных трюкачей, что выглядели не так нелепо, как мог бы выглядеть сам Грей. Ему вдруг стало стыдно, а нежелание отправляться на свою погибель возросло в миг, парень проклял свою наивность, которая манипулировала им, когда тот согласился идти с Драгнилом в этот ад. Он и не представлял, каково будет падать при Нацу, не дай бог порвать одежду, на покупку которой в кармане лишних купюр уж точно не осталось, а потом неловко и неуверенно вставать, все мнясь и маясь, пока розоволосый показывает «как надо». Но пути назад уже нет, и парню хватает ума догадаться, что его спутник не так беспощаден, как он привык видеть окружающих, и скорее всего, Нацу будет снисходителен, добр, впрочем, как всегда, что бесспорно льстит, и местами помогать. Это успокаивало, и, глядя на приближающиеся с каждым шагом ворота к парку, его волнение теряло собственный запал. Грей оглянулся. Вокруг шныряли, бегали и петляли, словно шустрые зайцы в норах, муравьи в своем огромном уютном муравейнике, подростки на скетйбордах. Пока парни шли к отдаленному уголку, имеющее хоть какое-то подобие спокойного и безопасного места, Фуллбастер шатался, уворачивался, стараясь не стать эпицентром внимания из-за какой-то нелепой и болезненной «аварии» с местными авторитетами. Многие собирались компаниями, брюнет так-то тоже не одиночка, как можно было предположить, но их небольшая группка с Драгнилом выглядит чуть унылой. Но перед незнакомыми людьми стыдиться это последнее дело, чем стоило бы заниматься, Фуллбастер подумал, что ему стоит сосредаточиться, как Нацу его позвал: — Грей! — парень инстинктивно обернулся и тут же пожалел, встретившись с одноклассником взглядами, это происходило не часто, но каждый раз как будто бьет молниями, а сам брюнет нагой, в грязи, и бог знает в каком еще более постыдном виде, — давай вставай. Розоволосый толкнул доску к ногам парня, предварительно бережно и осторожно бросив ее на пол. С свойственным колесикам шумом доска покатилась, и Грей неловко остановил ее ногой, а в ушах звенело все — звучание колес, отголоски подростков и гам площадки, его собственный заглушающий пульс. Парень хотел было встать на доску хоть как-то, пред этим мешкаясь и стоя лишь в догадках, как правильно что сделать, ведь выглядеть потешным неумехой вовсе не хотелось. Но вдруг молчавший собеседник затараторил: — Для начала тебе нужно попробовать отталкиваться ногой, только стоит выбрать какой, а вторая будет опорной, которая всегда стоит на доске, — одноклассник активно жестикулировал, указывая на скейт и ступни брюнета. Тот чувствовал смятение и недоумение, вроде, все звучало просто, но Драгнил так серьезно рассказывает об этом, действительно заморачиваясь, это безусловно сбивало с толку. Пока Грей пробовал опереться одной ногой на доску, неловко и пошатываясь, он решил заполнить паузу, и так раздражающую взвизгами детей: — А ты какой., — он замолк, завязывая шнурок и все держась на вихляющем скейте одной ногой довольно некрепко, — ногой отталкиваешься? — Я правой, но могу и левой. В стандартной позиции обычно ведущая нога это левая, но мне другой удобнее, потому что так и учился, знаешь, — парень говорил уверенно и бойко, было видно, что Нацу любит учить и обсуждать то, в чем он знает толк, и он не без самодовольства и некой гордости мог чем-то убедить, рассказать о скейтах. Грей был рад, что нашел хоть что-то, чем теперь Драгнила точно можно разговорить. Хотя лишним безмолвием отличался здесь только сам брюнет. Грей неуверенно встал на доску левой ногой, решив подражать Драгнилу и отталкиваться второй, но тут же почувствовал, что не ощущает «баланса», и эта поза для него чересчур неустойчива. Парень сменил ногу, пока Нацу совсем рядом, словно подстраховывая, хотя казалось пока не было тому причин, наблюдал за ним весьма участливо, сосредаточенно. Шум поутих вокруг, сердце затаилось в предвкушении первой попытки, хотя возлагать больших надежд на удачу явно не стоило. Грей встал, обрадовавшись долгожданному чувству равновесия, пригнул колени и слабо оттолкнулся ногой. Доска зашуршала, затрещала, по скорости брюнет понял, что стоило бы ускориться, но, к сожалению, гонщики на площадке не давали разогнаться по полной, большинство ребят часто падали или перемещались мгновенно и проворно, пролетая словно сквозь рампы. Пришлось остановиться и поменять направление, все отдаляясь от Драгнила, который не спешил подходить, и вторая попытка была очевидно удачнее — набрать скорость вышло с первого толчка, и его дрожащая нога шатко встает позади первой, на заднюю часть доски. Но как только он едва успел насладиться секундами езды, перед ним возникла мигом преграда из остановившихся юношей, и Грей довольно резко — что так не характерно нерешительным новичкам — останавливается, наступив на выгнутый конец скейта. Громкий и противный лязг-грохот от соприкосновения деревянной доски и грубого леденеющего асфальта привлекло внимание не только розоволосого, что за секунды оказался рядом. Брюнету пришлось спрыгнуть, несмотря на хорошую остановку, чтоб удержать свое равновесие, а скейт покатился в пустую стену, которая освободилась от убежавших подростков. — Неплохо для первого раза! — ободряюще протянул Нацу, а Грей едва засмеялся — «Ну да, конечно». Смотря на летающих, словно на спорткарах, а не обычных досках парней, Грей ощущал себя какой-то черепахой, что только мешалась под ногами. Его немного разозлило, что это место столь людно, но стоило глубоко вдохнуть, досчитать до пяти, как он в последнее время нередко делает чтобы умерить нарастающую злобу, предвещающую срыв, словно эмоциональный взрыв, и он уже тянется замерзшими руками к доске, чтобы поехать в другую сторону. Уже более уверенно поставив ногу, немного напрягаясь под внимательным взглядом Драгнила, будто бы более сосредаточенным, чем у самого брюнета, Грей слабо оттолкнулся, потешно размахивая руками в воздухе, затем еще раз, и наконец почувствовал должное равновесие. Когда парень встал на доску полностью, а звук дребезжащих колес звучал не так чуждо, как в первый раз, Фуллбастер выпрямился и ощутил себя свободно, спокойно. На пути, как ни странно, никто не попадался, не останавливался огромной толпой, словно назло, не падал, привлекая внимание. Желанное умиротворение поглощало будто целиком, но под ребрами по-прежнему нечто щемило, безудержное волнение, тревожное и мешающее предчувствие, которое, как бы ни старался девятиклассник, не заглушить. Спустя считанные секунды, что казались отягащающей и одновременно блаженной вечностью, какой-то парень преградил путь Грею, и тому мгновенно пришлось принимать решение повернуть. Дурное предчувствие, что до этого было лишь необоснованными догадками, оказались что ни на есть точным предсказанием, и парень, волнуясь, начал путаться в ногах, пытаясь нажать на задний край доски, поворачивая. Ничего не выходило, а все набирающий скорость скейт рисковал врезаться в чужую доску, сбрасывая своего временного хозяина. Грей попробовал еще раз наступить на конец доски, желая повернуть влево, но эта попытка стала роковой — парень грохнулся, подвернув ногу и сильно ушибся рукой. Доска, ударившись об асфальт злосчастным бортиком, уехал в противоположную сторону от Фуллбастера, но парень не увидел куда. Грей хотел было побежать за скейтом, если бы был способен, но поврежденная щиколотка ужасно ныла, а ладонь довольно жгла, грозясь начать кровоточить, ведь школьник немного проехался на ней по асфальту, когда старался затормозить, а не катиться, упав на землю. Нацу не заставил себя долго ждать, прибежал, непродолжительно осматривая с волнением парня, а затем уточнил: — Все в порядке? Пострадавший усмехнулся, незаметно сжав челюсть от напряжения щиколотки, и кивнул. Его вновь дрожащие кисти, то ли от неожиданного падения, то ли от нахлынувшей тревоги, выдавали его беспокойствие розоволосому не меньше, чем явно натянутая улыбка, но оба решили проигнорировать это. Нацу оглянулся, и, быстро заметив свой скейт целенаправленно пошел в нужную сторону, но увидев, к кому приехала доска, запнулся и в голове проскользнуло много навязчивых мыслей. Парень сделал максимально непринужденный вид, подходя к блондину, с которым, к сожалению, судьба его сводила не первый раз, и их отношения оставляли желать лучшего. Поэтому и Драгнилу оставалось надеяться, что несносный и грубый скейтер даже не обратит внимание на злополучную доску Нацу, что едет чуть ли не нарочно в чужие ноги. Парень ускоряет шаг, едва ли не подбегает к уходящему скейту, но не успевает догнать, и с разочарованием наблюдает, как доска врезается в чужую оголенную щиколотку, а розоволосому приходится остановиться, встретившись взглядом с удивленным и возмущенным взглядом обернувшегося юноши, на пару лет старше самого Нацу. Парень опускает взгляд к едва задевшей его доске, резко ставит на нее ногу, и Нацу уж было подумал, что обойдется без перепалки и ему просто вернут скейт, но не тут-то было: — За своей доской следи, ублюдок, — намеренно оскорбляет Драгнила Стинг, с самодовольством замечая, как быстро он добился нужного эффекта от своих слов — Нацу тут же вскипает от злости и не удерживается промолчать — а сам блондин напыщенно задирает голову, злорадно скалится. — Что сказал, скотина? — цедит сквозь зубы розоволосый, окончательно вспылив, а перед глазами лицо самовлюбленного Эвклифа пылает, и Драгнила трясет, что тот никогда не теряет самообладание при их ссорах, держится, самодовольно лыбясь, а на смазливом личике буквально таким же мерзким, как и парень, курсивом выписано «вы мне тут все обязаны». Драгнил напрягается, замечая как Эвклиф внимательно смотрит ему в глаза, приглядываясь, а затем потеет еще больше, понимая, что Стинг смотрит тому за спину, и ему до ужаса не хочется, чтобы болтливая пасть блондина что-то прокомментировала еще и о Грее, поэтому он думает что сказать, лишь бы сбить с мысли прилипалу, но тот многозначительно хмыкает, вновь самодовольно улыбается, обнажая белые зубы, а в голубых глазах читается появившаяся так не вовремя острая проницательность и неожиданная «зоркость». — Что за придурка ты сюда привел? — продолжает в наглом тоне блондин, распаляя Драгнила все больше, и пока тот в бессилии сжимает челюсть смотрит на побледневшего брюнета, которого смог узнать. Вспомнился инцидент с Гажилом и из неоткуда появившимся блондином, принесшего кучу проблем. Самым беззлобным с его приходом был его трусливый товарищ, желающий отстояться подальше (судя по происходящему сейчас, он это предпочитает делать регулярно), но Стинг удостоил парня должным вниманием, и остался удовлетворенным, испугав как следует. Сейчас неуверенный брюнет пожимает плечами и явно пытается избегать пытливых голубых глаз, а Эвклиф злобно усмехается, не обращая внимание на Драгнила. — Не твое дело, — строго и с нотками обиженной серьезности, столь не присущей Нацу, произносит он, а затем ловко забирает свой скейт, и шустро удаляется. За спиной прозвучал какой-то возмущенный оклик и оскорбления в сторону Драгнила от доставучего Эвклифа, но розоволочый старательно пытался не слушать, фокусируя взгляд на фигуре брюнета. Тот был уж слишком растерянным, обречённым, взгляд казался визгливо пропащим, но в секунды оживился с приближением одноклассника. Нацу неловко улыбнулся, повел плечами, немного раздражаясь осадку после диалога с вечной задирой, но вернул голосу прежний задор и ободряюще произнес: — Не обращай внимания, Стинг всегда такой. Грей понимающе кивнул, и они медленно направились к выходу, словно все так и планировалось, но на деле события произошли столь быстро и скомканно, а конец встречи как будто наступал на пятки, что Фуллбастеру немного щекотило нервы случившееся. Вспоминать о похождениях с Дреяром не хотелось, но поддержать беседу с Драгнилом было бы правильным решением, ведь по сути Грей о себе всегда умалчивает, что может вызваать некоторые подозрения о недоверии. Брюнет не хотел так выглядеть для розоволосого, хотя таить парню есть что. — Да, я знаю, мне уже доводилось с ним встретиться, — парень хмурит брови: это точно не приятные воспоминания. — Серьезно? — Драгнил неверяюще-удивленно поднимает брови, он явно изумлен и по каждой детали его лица Грей с радостью замечает, что идет по правильному пути, заведя интересующую тему, — а как? Где? Грей мешкается, хмыкает, прежде чем ответить, словно не хочет отвечать, но на деле он и не знает как описать произошедшее, ведь на таких потасовках парень бывал не часто, не заставал и не участвовал, и не увидя бы своими глазами, вряд ли бы поверил, что кто-то, как Лаксус, способен вмешаться в чужие разборки и в итоге даже не принести проблем. Он действительно помог Гажилу и приглянувшейся девушке. — Ну, мы с Лаксусом просто шли из школы, в каком-то закоулке заметили, что Стинг вместе со своими дружками докапываются до какого-то парня с девушкой, и Лаксус решил вмешаться, — Нацу не отрывал внимающего взгляда и Грея это изрядно смутило: парень не особо привык, когда его кто-то слушает. Парень то хмурил брови, то поднимал от удивления, то задумчиво хмыкал, то смеялся; Грей, в общем-то, никак не уследил бы настроя Драгнила. — Тогда-то Стинг мне и запомнился, — Нацу кивает, словно абсолютно понимает Грея, хотя брюнету казалось, он бы и не смог представить нечто подобное, о чем он рассказывал, — вел он себя. как обычно, знаешь, развязно и грубо, самоуверенно. — Да, да, да, — охотно соглашается Нацу, активно кивая и щурясь; не то чтобы он любил сплетничать или оскорблять кого-то, но вечно достающего и токсичного Стинга обсудить было буквально не с кем, а Грей, кажется, похож на того, кто может его выслушать и в целом понимать о чем идет речь, это для Нацу было важным. Неспешно скитаясь по угрюмым улочкам Бостона и болтая ни о чем, парни не особо замечали, что проходили, и перед ними незаметно появился какой-то небольшой и дряблый магазинчик, с узкими проходами и единственной кассой. И только Грей подумал, что теперь, в его сиротской бедной жизни, только такие «супермаркеты» ему светят, зазывая низкими ценами на низкосортные товары, как Драгнил, до этого будучи спокойным, с привычным запалом предлагает: — А зайдем в магазин? Пить хочу. Грей пожимает плечами, растерянно кивает, соглашаясь, а руками в потертых карманах суматошно ищет деньги, но нащупав пару заветных купюр, успокаивается.***
Прилавки полны, а среди покупателей только пару сверстников Фуллбастера, выбирающих что-то у стенда снеков, шумя мелочью, Нацу протискивается в узких проходах, идя в глубь магазина, Грей следует за ним, иногда смеясь с какого-то бессмысленного монолога Драгнила с парой шуток. Парни проходят к какому-то неброскому на вид прилавку, Нацу что-то выбирает, а у Грея перед глазами едва плывет от внезапно накатившей сонливости, но через пару секунд слипишеися глаза резко открываются, а темные брови сводятся к переносице. — Смотри не укради тут ничего, — озорно смеется Драгнил, смотрит на Грея, а тот секунды медлит, а потом, явно смутившись, поджимает губу, закрывает глаза, и скорее из вежливости хихикает, слегка краснея. Нацу, заметив это, немного опешил, опасаясь тем, что неумелой шуткой мог оскорбить Фуллбастера, и едва взвыл: — Эй, ты же не обижаешься, — Нацу слабо ударил парня, скорее в дружеском жесте, коснувшись плеча, и вновь улыбнулся, но менее откровенно, чем обычно, Грей вздрогнул, улыбнулся скорее машинально, даже не припоминая, откуда такая привычка у него взялась, и отрицательно покачал головой. Фуллбастер немного удивился, привычка думать, что никому нет дела до того, обидился ли парень на какую-то глупую шутку, уже с корнями въелась в сознание и ощущалось как нечто естественное. Одноклассники еще недолго пробыли в магазинчике, и уже через какое-то непродолжительное время стояли за заваленной нескупаемым ассортиментом кассой, Грей не особо оглядывался, смотря себе под нос, но обличие довольно мрачной продавщицей заставил на себя обратить внимание. Ее внешний вид оставлял желать лучшего, яркий вечерний макияж, словно она сбежала из девяностых, быть может, в то время выглядел стильно, но в конце десятилетия нового века смотреля на женщине потешно и старомодно. Под ее глазами совсем не тронутые косметикой синяки под глазами, что зияли словно обрывающиеся ямы, черные дыры, поглощали внимание бол ше чем безнадежные красные глаза. Морщины, обвисшие руки и дряблая кожа, Грей почувствовал, как сердце пропустило удар от удивления, когда заметил на оголенном плече плохо замазанную гематому, отливающую на желтоватой старой коже синими-фиолетовыми оттенками. Ее уголки губ иногда подрагивали, скорее в пренебрежении, она старалась не кривиться, но лицо ее в целом выглядело как нечто, вечно всем неудовлетворенное. И в общем, наверное, казалась она жалкой и уродливой, Грей нервно отвел взгляд, поняв, как долго пристально осматривал женщину, а она, поймав его изучающе-осуждающий взгляд, смотрела в ответ злобно. Невольно Грей с облегчением выдохнул, когда за спиной прозвенел звоночек зарывающейся двери, а злосчастный магазин теперь оставался позади. Розоволосый едва хмурится, чуть морщится и задумчиво протяжно мычит. Грей смотрит вопросительно, а юноша, помедлив пару секунд, словно посомневавшись, спрашивать или нет, задает так некстати вопрос: — Что думаешь о Мире? Грей пораженно выдыхает, совершенно не ожидая, что их диалог, направленный конкретно на описание своих личных историй, жизненного опыта и забавных случаев, вдруг зайдет в степь какого-то постороннего человека. Парень, будучи немного сбитым с толку, решил ответить откровенно: — Да ничего, мне все равно на нее, — он уже было замолк, а затем, подумав, что фраза звучит неуместно грубо, продолжил, явно с удовольствием говоря о Скарлетт, — ну, я знаю, что она дружит с Эрзой, а Эрза крутая. Нацу кивает в ответ, искренне соглашаясь, ведь именно она, впрочем, всегда выручала Драгнила и остальных учеников из трудных положений, справляясь с «должностью» старосты. Вот только его мысли были заняты не ею. — А. почему ты спрашиваешь? — стараясь сделать интонацию максимально непринужденной и спокойной, вопрошает Фуллбастер, украдкой поглядывая на внезапно ставшим загадочным Драгнилом. — Да просто так… — отвечает Нацу, пожимая плечами, но фраза остается словно незаконченной, подозрительно незавершенной, заставляя Грея схмурить брови и ломать голову.***
Неровный асфальт шуршит под прохудившимися от препятствий бесконечной дороги кедами во время ритмичного быстрого шага брюнета. Различный мусор на пути, будь то разбитые стеклянные бутылки, запотевшие недопитые газировки, упаковки от батончиков — внезапно показались Грею знакомыми до боли в душе, сильнейшее чувство дежавю сигналило глухой сиреной где-то в глубинах памяти, взбираясь на поверхность. Он хмурит брови, намокшие от моросящего дождя и резко оглядывается, никак не понимая, где искать подвох. Но за спиной ничего особенного, лишь новые прилавки с витринами, извешанными пестрящими объявлениями о скидках, рекламными плакатами с по-глупому улыбающимися людьми, самодельными неровными бумажными гирляндами. И Фуллбастер бы забылся во взглядах таких же злых и недовольных прохожих как и он, утонул в стеклянных глазах на рекламных плакатах, но чувство, тянущее в груди, заставляет его сосредоточиться на воспоминаниях, и его по-прежнему безжизненные глазные яблоки с сапфировым отблеском утыкаются с дорогу, где его тень мерещится ему в разы короче; и до его помутневшего, загрязнившегося новыми бездушными воспоминаниями сознания доходит — эта тень, такая несвойственно живая и светлая и есть он сам, далёкий и счастливый, держащий за руку тогда ещё горячо любимого отца. Настолько давние кадры из памяти разгораются сценкой перед Греем в его пошатнувшемся от непредсказуемой ностальгии воображении, что они кажутся чуждыми. Ощущение, словно он смотрит фильм с неоправданным чувством дежавю, а не наблюдает образы скачущей вприпрыжку такой непривычно радостной и милой его собственной старшей сестры. Как будто не его мачеха, что в те солнечные, беззаботные времена казалась лучшей матерью на свете, держит под руку Сильвера и улыбается честно-честно, светло и по-доброму, со своими ямочками на щеках и сщуренными беглыми глазками. И брюнету гнусно и погано на душе, ведь от такого сияющего, счастливо ослепительного прошлого не осталось ничего — парню словно горчит на языке истина, признающая, что в этом виноват вовсе не мужчина, крепко держащий детскую ладошку сына. Повзрослевший Фуллбастер вовсе и забыл те приятные моменты, такие как традиционные походы в одно из любимых семьей кафе — где пахло домом и теплом, где сам Грей смеялся бодрее, где отцовская щедрость переходила границу расточительства, но никто об этом не жалел, где Уртир просила себе каждый божий раз кусок слоеного песочного торта и сыпящийся крошками ванильный маффин. Детали подобных вечеров как назло, чтоб до истерики растрогать Грея, восстанавливаются словно по щелчку, когда он понимает причину столь неожиданных воспоминаний — вывеска старого кафе до сих пор скрипит прутьях заржавевшего железа и он проходит, смотря на неё пристально несколько секунд, как зачарованный, не успевая разглядеть за витриной заведения людей, но ноги сами несут его куда подальше от этого места. Светлые воспоминания оборачиваются болезненными, несбыточными, и хоть он ни за что не признаёт при ком-то, но сам с собой он понимает, что безумно скучает по капризной сестренке и тёплым вечерам в кругу понимающей семьи.***
Дреяр, сильно запыхавшийся и уставший от торопливого бега и боязни опоздать — и так получил по шее в прошлый раз, прибыл в уже, наверное, родной, после всех долгих и мучительных ночных смен, и донельзя бурных концертов, клуб. Устремив свой взгляд на часы, парень тяжко вздохнул и взглянул куда-то в сторону, верно думая «ну и дурак» — на часах еще час до начала смены, а это означало только одно — длительные рутинные подготовки к открытию. В здании было лишь несколько работников, среди которых вечно угрюмый, со своим ублюдским кирпичным лицом, словно в детстве его роняли, и мимика от повреждений головы более не может отображать хоть какие-то, если таковые имеются, эмоции, Эльфман. Он довольно скучающее шагал из стороны в сторону, словно раздражающие маятниковые часы и изредка как-то агрессивно исподлобья, злым собачьим взглядом окидывал коллектив, верно выискивая в их глазах мысль о воровстве серебряной узорчатой вилки. По одному только взгляду можно было понять, что эти бессмысленные игры в Шерлока донельзя раздражали Лаксуса, ведь он мог поспорить — кретин никогда в жизни не брал в руки ни одной книги Конан Дойля. Коробки с алкоголем на складе то и дело мелькали перед глазами Лаксуса, а после них тупое лицо Эльфмана, снова коробки и вновь лицо ублюдка — от этой мелькающей размытой картины перед глазами у Лаксуса, верно, закружилась голова и он едва ли не уронил очередную коробку пойла, однако, этому помешал коллега Лаксуса, по совместительству неплохой знакомый, впрочем, с ним был знаком не только он, но и Грей. Помнится, Фуллбастер тогда был вусмерть пьян, а наливал ему, собственно, этот самый коллега — Джерар Фернандес. — Смотри, аккуратней, а то сдерут с тебя две шкуры и ничего же не поделаешь, — Его карие глаза отблёскивают белым, приглушённым светом высоко висящей под потолком лампы. Джерар чуть поправляет ворот рубашки и иронически смеётся, — Сам в такой ситуации был. — Повезло, что у тебя хорошая реакция, — Лаксус медлит, переминаясь с ноги на ногу, потерянным взглядом окидывает коробку, наверно, удостоверяясь, что всё в порядке и как-то нескладно и совсем неловко выпаливает: — Спасибо. Лаксус относит алкоголь в бар, раскладывает гремящие склянки и ловит сотый за сегодняшний вечер взгляд охранного придурка Штраусса, а после уходит обратно за новой коробкой. — Дебил-страус скоро во мне дырку прожжет, — Дреяр переставляет одну коробку на другую, чтобы достать третью, в общем говоря — проводит различные махинации, чтобы достать до нужного, жизненно необходимого ингредиента любого коктейля. — И не говори, у нашего болвана точно есть мыслишки вроде: «здесь всё держится на мне» или «вокруг одни предатели» — уж больно подозрительно бурит взглядом. Я, кстати, думал меня одного, но, видать, нет, — Фернандес усмехается и откидывает официантский фартук, ловко снятый им минуту назад, на одну из коробок. — Внатуре, — Лаксуса Штраусс смешил почти столько же сколько и раздражал, именно поэтому, обсуждение охранника с Джераром — было его любимой частью рабочей программы. Он слегка хрипло посмеялся, посмотрел куда-то вдаль и мечтательным голосом протянул: — Сейчас бы покурить… — Кстати говоря, недавно вышел покурить после смены и знаешь чего? — Фернандес едва ли удерживается от того, чтобы начать хихикать и его же весёлый настрой подхватывает и Лаксус, — Ну? — В общем, я так удачно вышел покурить, что невольно подслушал телефонный разговор нашего страуса, и, не поверишь, у этого пидрилы есть баба, которая его неустанно пилит, — Они оба смеются и, честно сказать, им крупно повезло, что Штраусс не слышит их разговоров, иначе их гладкие черепа точно бы были разбиты об асфальт прямо перед клубом. — Реально, в такое хрен поверишь, — Кажется, такая новость подняла настроение Лаксусу и даже немного шокировала, всё же, в голове у него не укладывалось, какая телка решит строить отношения с каменной стеной без единого намёка на мозг? У него даже закралась мысль о том, что Эльфман просто единожды за всю свою жизнь заказал шлюху и тут же влюбился, ну, а она в общем-то, с него только деньги и имеет. — Я тут вспомнил того парня с концерта, как-то его там, Грей, что ли, — Задумчивый взгляд устремляется куда-то в потолок и Джерар чуть щуриться. — Да, Грей, — Напряжение сковало угловатое худое тело блондина. Ему никак не было ясно: Чего им всем так интересен Фуллбастер? Вроде внешне не отличается от остальных подростков — не немой, не хромой, и что же тогда? Каждый, что видит их вместе, считает своим долгом спросить: «че за мелкий?» "Да тебя ебёт?". Но Лаксус, вроде как, воспитанный, просто так грубить не будет. — Так вот, спросить хотел, что за парень, и много у тебя таких, а? — Джерар устремляет свой выжидающий и слегка усмехающийся взгляд прямо в глаза Дреяра. — Да не сын это, так что отъебись, — Оба не сдерживают смешок, но приятную атмосферу нарушает открывшаяся дверь, точнее сказать — тот, кто её открыл. Администратор-ниндзя-Ларкейд — подкрадывается так же незаметно. — И что вы тут прохлаждаетесь? Дожидаетесь своего увольнения? Начните уже работать или действительно уволю, бездельники. — Ларкейд смылся из кладовки с огромным презрением на лице, а парни тут же замешкались и в спешке разошлись по рабочим местам. Не прошло и нескольких часов, как мужчина вымотался, сегодня словно было больше людей, чем обычно, парню пришлось работать так, будто он на сверхурочных. Среди пьяных лиц, не всегда четко выговаривающих свои заказы, в дыму сигарет каждый день приходили какие-то личности, что, после смены ты вспомнишь, и не раз, поражаясь их специфическому поведению, может, слишком откровенному, или чересчур наглому и оскорбительному, из-за которого, в сердцах любой бы мог ответить также грубо, сердясь, но вряд ли это дозволено хоть одному бармену. Одна из таких личностей попалась и сегодня. Девушка, с ярко-красной краской на губах, которая точно бы оставила на бокале насыщенный отпечаток, и Лаксус только надеялся, что легко оттираемый. Особа уже длительно время сидела за стойкой, ругаясь с кем-то по телефону, точнее, отчитывала, зачем-то жестикулируя, местами она томительно молчала, нервно стуча ногтями о стеклянный бар. Взгляд ее бледных изумрудных глаз чаще всего был рассредоточен и затуманен во время разговора по телефону, но порой она гневно осматривала людей вокруг, хмуря тонкие, наверное, тоже сильно накрашенные брови, но Лаксус не разбирался. Девушка часто поправляла выбившиеся заколотые пряди, неуместно к ее образу покрашенных волос. По контексту разговора, который Дреяр успел выслушать из-за выкриков вспыльчивой леди, бармен понял, что она была какой-то управляющей, владелицей или типа того, что вечно недовольна работой своих подчиненных, и, в общем и целом, считает себя выше кого-либо другого, и даже если Лаксус мог признать, что девушка не выглядела какой-то высокомерной пустышкой, не расфуфыренной дешевкой, скорее она была донельзя самоуверенна, чем знала себе цену. Закончив громкий конфликт по телефону, девушка, едва ли не разбив телефон о стойку, нервно положила его, закатывая глаза в раздражении и издавая какие-то пыхтящие звуки. Наконец, она, видимо, закончила на сегодняшний день все свои телефонные дела и подозвала бармена нахальным «эй», заказала недешёвый алкогольный коктейль, наименее популярный в меню, как раз из-за цены. Лаксус встретился с ней взглядом, отметил ее уникальные черты лица, родинки у глаз и искусный макияж, подчеркивающий генетические преимущества, такие как длинные ресницы и пухлые губы. Но внешний облик обманчив, и девушка хороша лишь тогда, пока не открывает свой рот, из которого беспрестанно льётся желчь и возмущенным командным тоном идут просьбы-замечания. Несмотря на своё бодрое настроение перед сменой, Лаксус едва слышал голоса заказчиков, что уж говорить о уже изрядно выпивших посетителях — их нечленораздельное бормотание было не разобрать. Неожиданно в усталое и занятое утомительными размышлениями сознание забрела мысль, которая точно не дала бы мужчине ни минуты покоя. В голове его вмиг всплыли размытые образы Грея, школьных ворот, кафе, квартиры, но ни единого образа математических вычислений. Это означало только одно — он, выдумывая план по возвращению проблемного подростка, забыл о дополнительных по математике. Стыд тут же охватил его, словно рядом с ним стоял кто-то невидимый, кто-то едва ощутимый, но невидимая рука на собственной шее ощущалась стократно, не давая глотнуть воздуха. Он был явно виноват, и он это знал, именно поэтому поиск в телефоне нужного контакта не вызвал у него никаких сомнений. Ему, буквально, было плевать на то, что тот самый постоянный посетитель ждёт свой заказ, или злая, точно, долго не видевшая в своей койке мужика, дама всё громче цыкает и всё дальше закатывает глаза. Он листал длинный, верно длиной в жизнь список контактов — сам и не знал откуда номера берутся в его телефоне, кучка незнакомцев, да и только. Найдя нужный номер, Лаксус словно на вечность завис, думая, как бы информативно и правильно сформулировать сообщение — один вариант был хуже другого, поэтому было принято решение написать первоначальный вариант. Вы 7:24 pm Добрый вечер, мистер Клайв. Хотел извиниться, что не пришел на вчерашние дополнительные, не предупредив. Можно ли провести дополнительные еще, чтобы мне не отставать от программы. Дреяр хмурится, отправив сообщение и как-то странно вздыхает, будто ждёт ответа уже третью неделю. Он убирает телефон в карман, собираясь уже подойти к стойке и продолжить работу, как в спину слышит дерзкий голос запомнившейся наглой леди: — Сколько еще ждать-то? Дреяр подходит словно нарочито медленно к стойке, вяло кивая, негромко сказав «да сейчас, сейчас, я уже почти закончил», на деле даже и не начав злосчастный напиток, в который, он, кстати, подумывал между делом харкнуть, но тут же откинул эту идею допустив мысль, что будет сильно заметно и это создаст только больше проблем. Ингредиенты коктейля, словно назло не находились рядом, под рукой, и мужчине приходилось бегать за стойкой туда-сюда, под громкие вздохи недовольной девушки, которая демонстрировала насколько ей тяжело выдается ждать свой коктейль и ничего не делать. Лаксус ставит бокал с зеленым коктейлем с важным видом, игнорируя негодующий и возмущенный вид розоволосой девушки, и чувствует вибрацию от приходящего сообщения в заднем кармане. Он уже было потянулся взять телефон, но увидел сморщившееся лицо девушки, которая как будто специально сделала максимально отвратительный вид, бармен в недоумении замирает, удивленно смотря на нее, пока девушка демонстративно вытирает накрашенные губы платком от… напитка? Она переводит взгляд на бармена, и Лаксус уже видит в ее наполненном недовольством взгляде все то, что она собирается сказать, и вовсе не желает этого слышать, но своим обыденно ворчливым сердитым высоким голоском возмущается: — Что за мерзость? — выгнув бровь, восклицает раздражающая особа, а Лаксус едва ли не сдерживется закатить глаза. Он пожимает плечами и непринужденно отвечает, называя имя напитка: — Голубая молния. Пока девушка в растерянности хлопает глазами, Лаксус отходит от нее, разливая шоты виски заждавшимся посетителям, которых накопилось немало, и он действительно отстает от ритма работы, но на секунду отвлекается прочесть сообщение Гилдартса. Мистер Клайв 7:29 pm Добрый вечер. Да, я тоже думал об этом, и надеюсь, что занятие все-таки удастся провести сегодня, потому что на следующей неделе, боюсь, не будет возможности встретиться лишний раз. Но школа уже закрыта, а у меня на дому не получится. Дреяр поднял брови, удивившись своей удачи, написал: Вы 7:33 pm Вам назвать мой адрес? Спустя пару минут после получения «счастливого билета», то есть, сообщения от преподавателя с намёком указать адрес блондина, стало ясно что встреча состоится уж точно не в два часа ночи и поэтому было принято решение отпроситься пораньше. Правда была одна загвоздка — Ларкейд хоть и выглядел как слащавый паренёк с длинными ресницами и целой кучей поклонниц, словно он какой-нибудь участник известного бойз бенда в самом деле был просто кровожадным убийцей среди их коллектива. Увольнял людей он так же быстро и мастерски, как и подкрадывался во время какого-нибудь короткого разговора между Лаксусом и Джераром. Хотя, честно сказать, коротким он был только в понимании самих Дреяра и Фернандеса, на самом же деле любой их разговор мог длится и по нескольку часов — если повезёт быть незамеченными Ларкейдом. В общем говоря, ниндзей прозвали его не просто так. К тому же, по мнению Джерара и Лаксуса «ниндзя» ему подходит в разы больше чем странноватое имечко «Ларкейд» — даже не понятно откуда у его родителей такая странная фантазия на имена и что оно означает аж страшно представить. В голове у Дреяра всплыло воспоминание с прошлой смены: у одной из его коллег, миловидной и добропорядочной девчушки, к слову, произошел какой-то инцидент с хозяйкой квартиры, из-за чего она, очевидно, могла остаться без жилья и она, естественно, пошла отпрашиваться к нашему герою женских грез, по совместительству «кровожадному маньяку с кучей крови на руках и обвязанными вокруг шеи кишками» и, в общем-то, он ей отказал и даже пригрозил увольнением. Девчушка рыдала ещё пол часа рядом с ним, а он и бровью не повёл. Поэтому Лаксусу было сразу ясно, что отпроситься будет крайне трудно или, возможно, придётся даже сбегать с рабочего места — всё-таки, перенести встречу с Клайвом было невозможно, а отказывать, ну уж совсем дураком нужно быть. Всё же, сейчас Лаксус направляется прямиком в направлении невысокого блондина с тупым именем на бейджике. — Извините, — прокашлявшись, обращается Лаксус, не рискуя назвать по имени администратора, избежав фамильярности, — я хотел бы отпроситься, мне срочно понадобилось уйти, поплохело. Дреяр смотрит прямо в его непонятно-серо-голубые глаза и нагло-нагло врёт с небольшой толикой сомнения, что всё-таки его ложь расколют как грецкий орех, впрочем, как и череп. Вероятность того, что ниндзя-администратор пошлёт его куда подальше и в придачу ещё влепит какое-нибудь грозное предупреждение о увольнение равнялась где-то девяносто девяти процентам, а вероятность того, что Ларкейду будет глубоко всё равно на просьбу Лаксуса и он бесстрастно даст согласие, являлось одним счастливым процентом. Дреяру оставалось надеяться на то, что он настоящий везунчик и сегодня ему точно повезёт как никогда. Но как на зло, Ларкейд выглядит совершенно не равнодушным и уж точно не бесстрастным. Руки его сложились на груди, взгляд приобрёл некую скептичность, а лицо перекосило в недовольстве. Он смотрит на бейджик Лаксуса с секунды две, цыкает и кивает куда-то в сторону служебных кабинетов, среди которых, очевидно, личный кабинет администратора, поход в который не сулил ничего хорошего и только огорчал и так уставшего всей суетой подростка. Мужчины протиснулись сквозь толпу пьяной молодежи, зашли в узкий темный коридор, и, пройдя немного под притихшую музыку, от которой напряжение лишь возрастало, вошли в кабинет администратора, не просторный, но и не маленький, быть может, для начальства и кажущийся уютным, но Дреяр, каждый раз заходя в него, чувствовал лишь низкую температуру в комнате, создающую удушающую духоту, неестественность любого близлежащего предмета, будь то мебели или интерьера, и вместо ощущения спокойства и комфорта от составленного стиля комнаты в кофейных тонах, у парня появлялось желание лишь убраться поскорее отсюда, но он лишь глубоко вздыхает, встав перед компьютерным столом, за которым стоит, оперевшись о деревянную поверхность, еще один блондин. Он выжидающе молчит, и Дреяр уже едва не открывает рот, желая напомнить суть их разговора, но Ларкейд стирает все мысли из головы бармена единственной последующей фразой, что звучит устрашающе утвердительно, требовательно: — Ты уволен. Он подобно ветру, свету, молнии и всему, что движется достаточно быстро, приблизился к ошарашенному подростку и сорвал тот самый бейджик, который, видно, так мозолил ему глаза ещё несколько минут назад. Этот жест выглядел, словно администратор забрал что-то что по праву, по закону принадлежит ему. Дреяр на пару секунд оцепенел, а затем готов был вспылить, но здравого смысла у него больше, поэтому он нахмурился, наклонив голову в бок, и не успел спросить причину, как управляющий начал свой возмущенный и обвиняющий монолог: — Мало того, что ты отпускаешь не заплативших клиентов восвояси, — мужчина сделал паузу, плавно шагая в сторону от Дреяра, но стук его туфель звучит напряженнее и кажется нарочито громче, чем интонация самого блондина, — так ты еще и подставляешь статус клуба, вынуждая посетителей писать о наших барменах нелестные отзывы. Лаксус смотрит удивленно, подняв одну бровь, он совершенно недоумевает, кто мог остаться недовольным честной работой Дреяра, он редко отлынивает, не грубит, и, если смотреть в общем и целом на его работу, такие инциденты как с злосчастным поситителем, расплатившимся билетами на концерт, можно было по пальцам пересчитать. Также он отчетливо помнил, как вернул деньги в кассу, оплатив за пьяницу самостоятельно, как же тогда Ларкейд узнал об этой ситуации. Похоже, среди коллектива завелась крыса, и Дреяр подозревал, кто это мог быть. Блондин не видит резонных причин увольнять себя в любом случае, и с разгорающимся любопытством ждет подробностей о жалобе клиента, а когда слышит слова администратора о том, что на их сайте какой-то посетитель, оставшийся анонимом, написал немалых размеров отзыв о ужасном обслуживании, длительной подаче и некомпетентности бармена в обращении с клиентами всего несколько минут назад, поражается. Дреяр перебирает в памяти всех людей, сидевших у барной стойки, пытаясь вспомнить кого-то особенно хмурого, и долго думать не приходится, догадка приходит сразу, а с ней и злоба на высокомерную и отвратную по всей своей природе девушку с красными как кровь губищами, что испортила день не только собеседнику по телефону, но и Лаксусу. Старшеклассник едва сдерживался от того, чтобы рассказать насколько пустой и тупой тварью являлась эта самая посетительница, этот самый аноним, но, так или иначе заставил себя дослушать Ларкейда до конца: — К тому же, мне уже осточертели твои постоянные опоздания, словно нарочно подставляешь всех, и коллектив, и клуб, и посетителей, заставляя их ждать, — мужчина угрюмо глянул на подчиненного, — я бы никуда не отпустил тебя посреди смены, но на твое счастье, сегодня есть Джерар, поэтому можешь проваливать хоть сейчас. Дреяр вышел из кабинета, оставив униформу внутри. Его давно не переполняло так много эмоций в один момент, что он не разбирал, что ощущал больше. Было ли это огромным потрясением для него? — наверное да, увольнение для него не было безразличной новостью. Увольнение означало главный страх Лаксуса появившийся в его жизни за всё время проживания в квартире одному — отсутствие денег. Чтобы избежать этот страх необходимо устроится на новую работу, а найти постоянную работу с более или менее нормальной зарплатой подростку — было не малой проблемой. Всё что светило Лаксусу, так это какая-нибудь подработка в роли мальчика на побегушках с минимальной зарплатой, на которую даже неделю не проживёшь. Оглушающая музыка сразу в его сознании заглушилась, в голове что-то перемкнуло и мысли стали громче любых звуков в окружающем мире. К выходу он шёл усталой медленной походкой, а затем, опомнившись, что ему стоило бы спешить, начал активно толкать локтями и распихивать толпу счастливых и пьяных людей на его пути. Казалось, не заботящихся сейчас о таких проблемах, какие мучают Дреяра последние месяца. Перед тем как выйти в голову ему бьёт какая-то совершенно странная мысль выискать ту особу, которая испортила ему ни то чтобы вечер, но и, наверное, судьбу. Подпортить кому-нибудь настроение, кажется, её главная цель по жизни. Он оборачивается в сторону бара, который совсем ещё недавно был его рабочим местом и на удивление не видит там девушки. Это его разозлило ещё больше чем сама мысль об «анониме» и в мыслях у него крутилось что-то вроде: «Наверное, сучке крашенной наскучило портить людские судьбы и решила свалить по быстрому домой, а что, могла бы наконец мужика здесь найти, может, и не была бы такой тварью». Старшеклассник стоял в самом центре танцпола и выглядел буквально человеком, впитавшим в себя всю вселенскую грусть, стоя среди веселящихся танцующих людей под действием алкогольных напитков. Он, должно быть, искал ответ на вопрос: «что должно управлять человеком, вынуждая написать целую жалобу, простое ли недовольство, или какие-то внутренние обиды, свалившиеся не на тех и не в то время?» и пришёл к весьма исчерпывающему выводу — «да она просто сука тупая». Видно, разбираться в душевных страданиях злосчастной незнакомки он не имел никакого желания. Ему хотелось лишь злиться, и раздробить кому-нибудь грудную клетку одним метким ударом подошвы в грудь, но всего бы гнева не хватило, чтобы описать те чувства, которые питал парень и к «суке тупой», и к придирчивому администратору, именуемым в голове Лаксуса уже не администратором-ниндзей, а каким-нибудь «кровожадным уёбком», хотя названий для уволившего его начальника у него было великое множество. Перед уходом Дреяр решил успокоиться в туалете клуба, где обычно ошиваются ублюдские торчки вроде того, с которым чуть не связался Фуллбастер в день концерта. Зеркало туалета отражало всю злобу в глазах старшеклассника, которая накопилась и не только на администратора с посетительницей, но и на «ебаного Эльфмана», что в мыслях звучал сейчас больше всех остальных. Ненависть Лаксуса к Штрауссу была и до сегодняшнего вечера неизмеримой, но после слов Ларкейда о посетителе, который расплатился билетами, она возросла в разы. Казалось, тело подростка сейчас накалено до предела и его можно было бы сравнить с раскалённым, жидким расплавом магмы. В отличие от Эльфмана, Лаксус был более честным человеком — даже несмотря на желание не видеть его назойливого без эмоционального лица, он бы не стал доносить и сдавать его начальству даже если бы тот размазал по стенке какого-нибудь пьянчугу. В любом случае, самым главным было то, что виноватым в ситуации оказался не только он, но и сам Штраусс, который точно так же проглядел вёрткого забулдыгу. Лаксусу даже в голову бы и не пришло, что у тупоголовой горы мышц в голове есть мысли о такой подлости и он эти мысли даже реализовывает. Кажется, сыщик жалких клептоманов и крыс среди коллектива, оказался самым главным крысиным королём. Лаксус умылся холодной водой, посмотрел в собственное отражение и вслух признал: «я знатно проебался». Злость сменила некая тоска: допрежь того, как всё это произошло, ему это место нравилось абсолютно всем, за исключением, конечно, охраны. Его устраивала зарплата, сама работа казалась не такой уж и тяжелой, как если бы он, например, работал грузчиком и всегда он шёл на работу в приподнятом настроении зная, что тут его ждёт Джерар, который обязательно расскажет какую-нибудь хохму, о которой Дреяр вспомнит в самый неподходящий момент и засмеётся как придурок, похожий на безумца. Работа в действительности приносила ему не только выгоду, но и искреннее удовольствие, не без минусов конечно, но в общем, если положить на чашу весов работу, которой он только что лишился и ту, что его ждёт в недалёком будущем, сторона с работой бармена перевесит по плюсам. Ему было страшно представить, что его ждёт, потому что любая подработка для него была горьким опытом и работа бармена в клубе оказалась настоящей находкой после них. Но даже так, Лаксус готов отнестись ко всему этому, точно так же, как к простому опыту из жизни, он сделал некоторые выводы и про «крашеных сучек» и про злобных администраторов, и про тупоголовых, злых, обиженных жизнью людях с целым букетом комплексов, с которыми, они будучи не умея уживаться, донимают других.***
Дреяр вышел на улицу, где неприятно выл осенний жуткий ветер, раздувающий листья в разные стороны и колошмативший ткань одежды. Вечер был свеж, но не приветлив, небо затянуто угрюмыми тучами, звезд, как и в любом мегаполисе, не видать. Ритм шага подростка едва ли не сливался с ритмом бешенных мыслей о всём, что только вспомнится. Кроссовки промокли насквозь и измарались в грязи, будто их специально в ней изваляли, хотя Лаксус даже бережно обходил сильно мокрые или же грязные участки дороги. Мрачные переулки с кирпичными рыжими стенами навевали на Дреяра мысли о том, что какой-нибудь его бывший посетитель обязательно был здесь разорван воронами, до этого будучи спрятавшим в своём сочном пивном брюхе остриё ножа. Он вдруг представил растекающуюся лужу крови и вывалившееся кишки, что так красиво, прямо узором, распластались на сыром асфальте. Подросток даже немного улыбнулся — его всегда привлекали фильмы боевики, со сценами отлетающей башки на метров пять так от самого тела или ужасы, где человек в маске распиливает на части бензопилой каких-то неудачников, трахавшихся на заднем сидении своей дешёвой машины. Но после, мгновенно опомнился, замерзшими пальцами достал телефон, машинально проверив сообщения — вдруг он, всё-таки, популярен? Он листал контакты на ходу, иногда боясь врезаться в кирпичную стену он останавливался и вновь продолжал движение, когда осознавал насколько мало у него времени. В уже изрядно раздражённом состоянии он все же нашел номер брюнета, и прикладывая к уху телефон, ему, наконец, послышались гудки. Парень взял трубку спустя долгих три гудка, и отозвался так, будто контакт Лаксуса у него не записан. Блондин проговаривает в трубку голосом, не требующим споров: — Грей, — парень держит паузу, а юноша на проводе замолк, внимая, — сейчас придет кое-кто, и у меня к тебе просьба, чтобы ты прибрался в доме, в основном, на кухне. — А кто придет? — с любопытством спрашивает Фуллбастер, словно сегодняшний гость обязательно имеет к нему хоть какое-то отношение, и Лаксуса этот чрезмерный интерес приводит чуть ли не в гнев, поэтому он недовольно вздыхает, что не остается незамеченным Греем. — Да не твое дело, — не сдерживается блондин, а потом неловко закашлялся, смутившись своей вспыльчивости, — в общем, не суть, иди, половые тряпки найдешь в ванной, моющие средства в шкафу у входной двери, в нижнем ящике. Мужчина слышит пару секунд затянувшегося молчания, а потом Грей отвечает, словно на зло, растягивает гласные и с такой неохотой произносит, как будто его вынуждают заниматься каторжной работой, что выбешивало еще больше. — Ладно, постараюсь начать в скором времени. — Блять, какой в скором времени? Я сказал, чтоб ты сейчас шел, значит иди сейчас, — старшеклассник выделил интонацией последние слова, немного повысив голос, который выдавал его напряжение и вспыльчивость из-за усталости. Правда, Грей вряд ли проявит хоть немного интуиции, из-за чего Лаксус может быть столь встревожен, и наверняка подумает, что проблема в нем, и снова будет эгоистично рыться лишь в себе, забыв о других. — Ладно-ладно, чего орать-то? — негромко пробухтел Грей, и спустя пару секунд сбросил трубку. Дреяр втянул воздух сквозь зубы, шипя, поражаясь тупости всех окружающих его людей.***
Мужчина зашел в квартиру, сквозняк захлопнул дверь за ним особливо сильно, брюнет, до этого протирающий настенные полки, вздрогнул и выглянул в коридор. Лаксус и не посмотрел в сторону Фуллбастера, тот закусил губу и приветствие утонуло где-то в горле, так и не зародившись, заменилось громким машинальным цоком. Блондин снял куртку, медленно подошел, чтоб повесить ее, его движения были плавны, но читалась в них вовсе не умиротворённая расслабленность, он был напряжен пуще обычного, сжимал челюсть, а вокруг него воздух словно искрил, шипел, испаряясь в накаленных частицах, воздух. Подойдешь — обожжешь легкие, взглянешь — сожжешь сетчатку глаза, словно посмотрел самому огню в глаза. Грей осторожничал, тактично не смотрел, точнее — старался, боясь попасть под горячую руку ни с того ни с сего обозленного Дреяра, молчал не менее напряженно, чем сам хозяин квартиры. Но за натянутым безмолвием пряталась злоба и обида не только у Лаксуса, Грей был искренне возмущен и зол, что блондин вымещает весь свой неконтролируемый гнев на парне буквально ни за что, брюнет чувствовал себя несколько униженным, от этого юноша распалялся сильнее, но в конфликт вступать не был готов. Ссориться с Лаксусом, единственным человеком, который тебя обеспечивает жильем и пищей, учитывая, что абсолютно ничего его к этому не обязывает, одно и то же, что завязывать петлю на своей шее. Дреяр — действительно все для Грея в этот период жизни. Но злость от этого никуда не пропадала. Старшеклассник открыл скрипящую дверь ванной, где зеркало было еще влажным от недавней уборки, все принадлежности, которые нельзя было спрятать по шкафам, были аккуратно сложены, стеклянные поверхности не везде, но в основном были протерты без разводов. Он смотрит в свое отражение, а в голове рой тревожных-навязчивых мыслей, все о работе, и он был бы рад сосредоточиться хоть на чем-то, а действительно стоило — например, предстоящее занятие, впервые на дому, но мысли о сплошной череде неудач не уходили, и сейчас он чувствовал себя особенно жалко, прокручивая одну проблему тысячи раз в голове. Он не любил, как Грей, жалеть себя, ныть и пессимистично мыслить, но словно сам Бог способствует тому, чтоб ни одна затея, мысль, ситуация не забрела парню в голову, чтоб из размышлений была только горечь, борющаяся со злостью, высасывая энергию и бедные остатки внимательности и трезвого сознания. Лаксус вышел в коридор, но тут же столкнулся с Греем, идущим в ванну. Выглядел он потешно: на щеке растерто что-то белое, моющий порошок, наверное, руки в пене держат тряпки, но мужчина и бровью не повел, а брюнет смотрел выжидающе, чуть зло и обиженно. Лаксус тенью прошел на кухню, а Грей за спиной констатировал факт, на который, впрочем, и сказать нечего: — Я уже почти закончил. Дреяр тяжело выдыхает, его «угу» звучит в комнате глухо и бесстрастно, словно ему безразлично, он и не поворачивается к школьнику, застывшему и ждущего хоть какого-то ответа. На благодарность, видимо, рассчитывать и не стоило. Парень больше не услышал какой-либо реплики от Лаксуса, его холодный взгляд, глубокий, задумавшийся, ни разу не уделил юношу должным вниманием, Грей сжал челюсти, его скулы проступили, и, беззвучно выражая злобу, он резко бросил тряпку в раковину, а потом завис, замялся, чувствуя, как нелепо выглядит. Дреяр открывает дверь, в которую позвонили меньше минуты назад, видит едва тяжело дышавшего Клайва, которому пришлось подниматься по лестнице из-за отсутствия лифта, и школьник пытается выдавить из себя подобие привычной ухмылки, задорной, насмешливой, но выходит какая-то кривая улыбка, неискренняя, что заставляет насторожиться Гилдартса еще с порога. Лаксус неловко переминается с ноги на ногу, отходит, дав больше пространства мужчине скинуть пальто, а затем проходит на кухню медленными шагами, порою подергивая плечами, пытаясь словно смахнуть напряжение — тщетно. Гилдартс проходит по скрипучему полу, оглядывается, стараясь делать это не так заметно, за несколько секунд похода до кухни рассматривает потемневшие обои, побитые косяки и старые деревянные двери, и, вместо ожидаемых родителей в освещенной теплым светом гостиной видит едва знакомого юношу, кажется, из их школы, только что он делает остается тайной. Гилдартс щурится, хмурит брови, как будто возмущаясь, и смотрит на Грея на доли секунды дольше, чем положено, они встречаются взглядами, а у Фуллбастера неприятная града мурашек заставляет сдаться, отвести глаза, отвернуться. Все остается незамеченным за спиной Дреяра, встревоженного, с нервами, как оголенные провода, на которые беспощадно льет ливень, избивая ледяными каплями. Его сковывают переживания и, он, невольно окутавшись в своих проблемах, с головой утонул в эмоциях, что выражала каждая окружающая его проблема. Присутствие Гилдартса только усугубляло ситуацию, он нервничал, казалось, не меньше обыденного школьного состояния Грея, все ему казалось не таким, и, скорее, тревоги оправданы, все-таки, отчасти стыдно приводить преподавателя в подобное захолустье, где еще, каким-то образом запропастился жалкий подросток, сбежавший от родителей. Заметил ли Клайв его в квартире, Лаксус не увидел, что заставляло еще больше раздумывать об этом, раздувать проблему в голове сильнее. Гилдартс что-то объяснял, а Лаксус слушал — но не слышал, собственные мысли разъедали черепную коробку изнутри, он чувствовал себя более чем неловко, более чем подавленно, напряжение не рассеялось и все также висело вокруг парня, он смотрел в тетрадь и учебник, но мысли далеки от всего повседневного, простого, все вокруг казалось таким невыносимо сложным, и Лаксус, вспоминая раз за разом все то, что навалилось за последнее время, искренне не понимал, как сосредоточиться на уроке. Как сконцентрироваться на обыденной жизни старшеклассника, если вынужден решать проблемы вполне уже взрослых людей, обеспечивать самого себя, совмещая заработок со школой и пытаясь нормально высыпаться, приходя к двум ночи после смены из клуба, который с легкостью избавляется от честных работников. К тому же, помимо всех проблем с работой, в его жизни существовал Грей. Грей приносил немало проблем одним своим присутствием — раньше Дреяр не успевал думать за себя, но теперь, из-за собственного неожиданного добродушия возложил на себя ответственность за такого же ребенка, едва помладше и в разы безрассуднее, несерьезного и глупого, который вынуждает тратить свои силы на него, чтоб поддерживать какие-то дружелюбные отношения. Ради чего, парень не до конца осознавал, все грузом свалилось на него, и он как будто существует, чтобы только что-то делать и стараться, работать без устали, не думая о себе, забывать о собственном комфорте, а только о других, заботиться о их самочувствии и ощущениях, когда самому ему была также необходима моральная поддержка, хотя бы отдых, перерыв. Его собственная проблематичность и озабоченность — раздражала, выбешивала, и сейчас все ощущалось в разы острее, как будто его размышления, переживания на лбу читались, от этого становилось напряженнее, неловко. Лаксус почти ничего не слышит. Все звуки снова оказались заглушены, словно он был контужен от взорвавшейся рядом с ним гранаты, но если раньше он слышал только свои несусветно громкие мысли, то сейчас только тиканье настенных, круглых, белых, противных часов. Стрелка движется и останавливается чтобы вновь продолжить движение через шестьдесят долгих секунд. В фокусе глаз подростка только надоедливый цифреблат, хотя он, наивно полагал, что, когда останется наедине с Гилдартсом и вне школы, будет смотреть только на него, но он явно не в состоянии чтобы держать под контролем свои желания, свой взгляд и глупые мысли вовсе не о математике или даже не о учителе, а о расплывчатых, спустя тянущее длительное наблюдение за ними, цифрах. Он бы никогда даже и не подумал, что в одной маленькой минуте шестьдесят тысяч ещё более маленьких миллисекунд, а в часе три тысячи шестьдесят секунд, которые никогда не остановятся. За часом идёт два и, если долго сидеть на одном месте, теоретически, можно просидеть семьдесят две тысячи секунды, что будет, наверное, новым «смешным» мировым рекордом. Но это не смешно. Размышления лились бесконечной рекой, или, может, млечным путём на звёздном северном небе, которого Лаксус никогда не видал; растекались по столу капая на пол и разъедая, тревожа беспокойных соседей снизу, точно кипящие мысли являлись сгустком кислоты, лившимся из пробитой трещины в тревожной черепушке подростка, а внутри все мозги уже смешались и расплавились вместе с кислотными жидкостями. Но весь сумрачный поток безумных мыслишек, как на зло, прервала ручка. Обычная такая ручка — без кислоты, по крайней мере. Укатилась со стола — Лаксусу казалось, падая куда-то в обрыв, куда-то где ничего нет, ни его, ни Гилдартса — беззвучная пустота с ноткой одиночества, ан нет же, чертов пол. Зато, чистый после уборки Грея. Лаксус опускает взгляд смотрит прямо на неё — белую ручку, что, словно, смеясь упала нарочно, смотрит взглядом, винящим во всех своих бедах. Можно подумать, она в конец ему осточертела своим существованием, но было, конечно, ясно, что Дреяр просто уже не знал куда деваться и кого винить — мысли об охраннике, той самой «тупой суке» у бара и администраторе ему самому надоели, но злиться на кого-то ему нужно было и злиться на себя он точно не собирался — знал, что вина не его уж, совсем. И ручка в его глазах выглядела последней причиной в букете из всех остальных причин сломать себе что-нибудь, крича от боли и хватая белыми зубами собственную кожу, в попытках заглушить те переживания, что так раздирают его голову изнутри скребя и лишая слуха и эмоций — но на доли секунды боится, что будет только хуже. Возможно и есть какие-то менее жесткие методы прийти в себя, вроде холодного душа и крепкого сна, но думать о чём-то таком ему не приходится — в голове месиво из воспоминаний, пережитых эмоций, кадров дешёвых фильмов и одни и те же лица. Он видит перед собой не ручку — он видит в ней целый собственный мир сотканный из ненависти и мимолётной меланхолии. И когда он, с явно выраженным тремором, поднимает ручку, кладёт её на стол и смотрит пустыми глазами на учителя, у того закрадываются мысли о том, здоров ли он? И если бы тот спросил у Дреяра это в слух, он бы наверняка ответил кроткое «да», хотя если поразмыслить, так однозначно говорить об этом ему вряд ли можно — морально он точно не в порядке. Когда учитель смотрит на трясущиеся руки подростка, его раздувающиеся ноздри с тяжелым дыханием вместе, бледную, похожую на мертвецкую в совместительстве с потолочной лампой кухни, кожу — ему думается, что тот явно не любит математику в этот вечер. Ему было бы, конечно, наверное, всё равно, будь то кто-то другой из класса Лаксуса, например, замороченные делами староста и его помощник, но Лаксус — дело другое. Он, отличается от остальных немногим, только лишь тем, что часто мог поднять настроение Гилдартсу одной острой шуткой, но и этого достаточно чтобы выделить его средь остальных учеников. Лаксус вряд ли считал его кем-то неравным самому себе — кажется, ему все либо равны, либо лежат где-то под ногами и дышат дорожной пылью; поэтому, Гилдартс чувствовал себя чуть лучше рядом с ним, чем с другими подростками, словно между ними нет такой явной преграды в виде недозволенности разговаривать с учителем или учеником доброжелательно и свободно, и это была скорее заслуга самого Дреяра, чем Клайва, потому что, ведя себя примерно так же зажато и сдержанно как другие, Лаксус бы не расположил к себе, как к обычному собеседнику. Именно по всем этим причинам, Клайв хмурит брови, смотря на закрытого, будто бы забитого в угол хищника, подростка. Пожалуй, такой Лаксус заставляет Клайва понервничать. —Тебе точно все понятно? Дреяр сжимает зубы, выдыхает, пытаясь, наверное, выгнать из себя весь воздух вместе с переживаниями и остаться совсем пустым. Но вряд ли у него это выйдет. Вопрос прорывается в голову, эхом отбивается от стенок черепной коробки и утопает где-то в трясинах мыслей, делая их объём только обширнее. Он думает о том, что слишком плохо скрывает свои чувства, своё состояние, хотя, обычно у него таких проблем не возникало. Он всегда мог умело скрыть что у него на душе, но в этот раз его маска, очевидно, дала брешь. Никакое умение не готово скрыть вскипающую башку и, словно оголённый провод, душу подростка, что решает и переживает проблемы взрослых людей. Проблемы доставали его в голове день за днем, и он вовсе не хотел, чтоб кто-то разбирался, тем более, Клайв, в его душевных переживаниях, он и не особо предпочитал делиться своими мрачными мыслями и чувствами, и надеялся, что все это за крепко построенной плотной стеной, которой он оградил свое тревожное сознание, но оказывается, его поведение порой выдавало его с головой. — Да, все понятно, — он говорит отрешённо, как и собственное угнетённое состояние, не сумев скрыть ложь, смотрит в размытый сознанием учебник, перевёрнутые цифры, похожие на неизвестный пришельский алфавит и хочет засмеяться, но сил сделать это не находится. Клайв беззвучно хмыкнул, мгновенно найдя фальшь в словах ученика. Он и не знал, что сказать, как поддержать или отвлечь. Его мысли тоже заняло что-то постороннее, только, в отличие от Дреяра, не такие темные размышления, а всего лишь затеи, как взбодрить подростка. В комнате повисла напряженная тишина, когда Гилдартс замолк, а Лаксус словно и не обратил внимания, уставился куда-то в стену. Клайв хмыкнул, мысленно бегая все от одной идеи к другой, размышляя, как бы рассеять застоявшуюся накаленную атмосферу. Он придумал кое-что, посомневался секунду, две, а затем предложил: — Уже поздновато, но, может, сделаем перерыв? На чай, может быть… Предложение учителя, кажется, оживило парня, тот устало-потерянно оглянулся, пробурчал неуверенно и расстроенно: — Если вы хотите. Обернулся к электрическому чайнику, а все вокруг рябило из-за резкого поднятия, мелькало в теплом освещении противной лампы. Включил пластмассовый, совсем дешевый прибор, предварительно налив туда воды. Сам он закипал, подобно дешёвому чайнику, и продолжал злиться, уже даже, наверное, на себя или на Гилдартса. Из-за того, что он выглядел настолько жалким и разбитым, Клайв решил разрядить обстановку, успокоить его, но у него это вряд ли получится. Все его старания пойдут обязательно насмарку, просто потому, что Лаксус не мог позволить кому-то вообще заботиться о себе, его некая мания держать всех на расстоянии и быть самостоятельным, возможно, в будущем порушит не мало отношений в его жизни, но таков уж он, и даже тот факт, что это был Гилдартс Клайв — недостижимая мечта, его не успокаивал. Позволить кому-то волноваться о себе по правилам Дреяра — проявить собственную слабость. Это, конечно, звучит странно, но живя так, он уверен, добьётся многого. Правда, сейчас это только разъедает его изнутри. Он не желал поворачиваться к Клайву, зная, что тот чувствует себя неловко рядом с ним и поэтому уставился в пожелтевшие, противные обои. Учитель, кажется, тоже был озадачен многими вещами: и поведением Лаксуса, и мыслью о том, как добиться изменений в этом самом поведении. Он не хотел об этом думать — они просто ученик и учитель, и поэтому, убеждал себя в том, что попытка поднять Лаксусу настроение и разрядить обстановку — это лишь налаживание их контакта для продолжения урока, а не какая-нибудь личная прихоть — ему не положено, он знал. Перебирая в голове разные темы для разговора, что будут выглядеть непринуждённо, он вдруг осознал, что сейчас любой вопрос будет казаться резким и совершенно нетактичным. Обстановка между ними была слишком сложной: никто не смотрел друг на друга, они даже не были повёрнуты друг к другу в признак готовности к разговору, но Клайв решается говорить. Мужчина неловко прокашлялся, прежде чем задать вопрос. В принципе, блондин не являлся ему кем-то близким или достаточно хорошим товарищем, поэтому мужчина, из-за их общих недоговорок о себе, даже в школьной непринужденной атмосфере ни разу не услышал о семье Лаксуса, но имел некие предположения, что он, как и все, живет с родителями, но их, как ни странно не увидел, и квартира выглядела действительно пустой, неухоженной без родительского присмотра. — Я, конечно, не хотел лезть в твою жизнь, но раз уж так, спрошу, — Лаксус насторожился, сегодняшнему несчастному дню явно не хватает какого-то допроса от Гилдартса, чтоб окончательно добить моральное состояние старшеклассника, — просто, я думал, что ты с родителями живешь. Блондин тяжело выдыхает, проклиная мысленно все на свете, внутренне скручиваясь и верно складываясь на пополам от такого каверзного вопроса. Хотя ответ на него довольно прост, и, быть может, вызовет некоторое уважение у Клайва, но рассказывать кому-то о себе казалось какой-то ловушкой, некой непозволительной роскошью или нечто, чего Лаксус опасался и нарочно избегал — он не мог показать слабость, хоть и факт того, что он живёт один говорит лишь о его самостоятельности. Всё-таки, парень решил развеять все сомнения одним честным ответом. — Просто я так захотел, поэтому живу один, — он замолк, встретившись с задумчивым взглядом Гилдартса, продолжил — не подумайте, у меня есть отец, — рыжеволосый мужчина в мыслях облегченно выдохнул, но зря расслабился, потому что Лаксус, словно издеваясь, мрачно продолжил, ставя преподавателя в совсем неловкое положение, — если его можно так называть. Гилдартс до такой степени опешил, что потерял дар речи на несколько секунд, а потом в который раз неловко закашлялся, и, пытаясь разрядить обстановку, что до огня накаливает Лаксус, неуклюже посмеясь, произносит: — Все равно хорошо, что папа есть. — Да вряд ли, — без малейшей усмешки, абсолютно серьезно и в какой-то степени мрачно произносит Лаксус. Гилдартс, казалось, воздухом подавился, совершенно впал в ступор, оторопев. Он сжал зубы, напрягаясь, не понимая, в чем причина столь пессимистичного настроя Дреяра, который, казалось, не может быть долго чем-то серьезно озабочен. Стук о дерево прозвучал глухо даже через потрепанную скатерть, и перед Гилдартсом появилась чашка с зеленым чаем, излучавшая пар. Дреяр выглядел по-прежнему мрачно, сложив руки на груди он хмурился, а Клайв все не знал, что и сказать, поэтому выпалил то, что думал: — Обычно ты другой. Лаксус нахмурился, не особо поняв, о чем мужчина говорит, облокотился спиной о кухонную тумбу и сдержал тяжелый выдох. Эти допросы напрягали его, он бы послушал задушевные истории самого преподавателя о его жизни, только вряд ли бы что-то уяснил, снова забывшись в своих переживаниях. Клайв оглянул угрюмого юношу и продолжил, подразумевая, что в ответ Лаксус расскажет истинные причины его внезапной печали и напряженности: — Более веселый, знаешь. Мужчина застыл, выжидающе глядя на блондина, а тот, хмыкнув, закрыл глаза, и решил ответить прямолинейно и вместе с тем уклончиво: — Да, думаю так и есть. Гилдартс вновь растерялся, словно Дреяр издевался над ним весь вечер. Он тяжело выдохнул, совсем не зная, куда себя деть от такого неловкого разговора, взял кружку, на которой красовался не такой уж заметный оскол, а в темной жидкости отражается висящая лампа у потолка и бегающий взгляд учителя. Дреяр устало вытер лицо ладонью, словно это смогло бы снять его напряжение и бесконечную нервозность. Едва ли. Он надеялся, что затянутый перерыв скоро кончится, ведь допрос Гилдартса, которым он хотел сделать лучше, только усугублял обстановку, заставляя Лаксуса чувствовать себя в разы хуже. Его беспокоило присутствие Грея за стеной, он словно в любой момент выбежит из комнаты, ляпнет какую-нибудь глупость и вызовет у учителя целый вагон и маленькую тележку вопросов, которые так бесили в последнее время. Оставалось только надеяться, что Клайв не начнет задавать вопросов о Грее, за которого невольно поручился блондин, но со стороны, признаваясь взрослому, как обстоит суть взаимоотношений Фуллбастера и Дреяра, их необычное знакомство и внезапное сожительство, это все будет выглядеть как розыгрыш или очередное издевательство над сбившимся с толку учителем. Но, вопреки всем мольбам парня, преподаватель так некстати спрашивает тише, чем прежде: — А что за парень? — он кивает в сторону, где и видел брюнета, смотрит вновь выжидательно, а у Дреяра в голове так и мелькает единственная фраза «блять». В который раз он встречается с тем, что всем есть дело до непримечательного Фуллбастера, но сейчас и вправду было уместно спросить, ведь Грей, будучи ни братом, ни, прости господи, сыном, развалился на скрипучем ободранном диванчике как у себя дома, но Дреяра в любом случае вмешательство в его личную жизнь в виде допроса от Клайва выбешивало. — Да так, друг погостить пришел, — нагло врет парень, но ни одна мышца на лице не дрогнула, все, что можно прочитать по его выражению лица, только напряжение и толика злости. Среди угнетающей тишины звучали только неловкие приглушенные глотки мужчин, что пили чай. Лаксус, тяжело выдыхая время от временм, глядел за окно, где уже не первый час царила осенняя темнота, холод и мрак бедного района, где по вечерам прогуливаться не стоит. Но блондин не отказался бы напороться на заржавевший тупой нож хрипло говорящего жуткого типа недопреступника, чем находиться в столь удушающей обстановке его затхлой квартиры. Клайв смотрит выжидающе и довольно внимательно, от этого становится еще хуже и страшнее, чем от каких-то маньяков, потому что во взгляде темных сверкающих глаз читалась ясность и точнейшая проницательность, словно он видит юношу насквозь, все его мысли обнажены и показаны как открытая книга, и еще, чем черт не шутит, наверняка его чувства также прозрачны перед взором наблюдательных глаз. Поэтому Лаксус напряжен, натянут, как гитарная струна, что настраивают, и может в любую секунду сорваться с головки грифа. Он решает отыграться на замолчавшем Гилдартсе, что так недавно все не замолкал, задавая каверзные вопросы, и по-прежнему угрюмо произнес, вновь смутив учителя: — Если спрашиваете о чьей-то личной жизни, расскажите уж и о своей, а то можете создать неприятное впечатление о себе у окружающих, знаете ли, — он замолк на пару секунд, как будто дав передых преподавателю, который словно терял рассудок, когда слышал такие странные речи, — вы же не хотите показаться каким-нибудь маньяком? Клайв серьезно напрягся. Ему довольно редко приходилось откровенничать с кем-то о личной жизни и о себе, тем более со своими учениками, в этой скрытности они схожи с Дреяром, и лишь изредка, изрядно выпивши в каком-то кругу определенных людей, близких товарищей, коих у Гилдартса было не так уж и много, он мог, будучи едва развязным и честным, искренни из-за алкоголя, рассказать о своей тяжелой семейной жизни, ответственности, груза на плечах, который его обременял. Но от зеленого чая Гилдартс едва ли мог разговориться о обыденных темах, что уж говорить о темах его личной жизни, и, учитывая давящую обстановку квартиры блондина, его лампа, сверкающая мельком, теплый напрягающий свет, мрачный юноша, сложивший руки на груди, закрывшись даже физически, что отвечает односложно и лояльно, преподаватель совсем не был настроен на хоть какие-то беседы, ведь напряжение закипало в воздухе, как будто плавилось, словно в магме, но он, поборов себя, все-таки выдавливает: — Что именно тебя интересует? И каково было удивление преподавателя, когда он услышал невозмутимый ответ Дреяра. Впрочем, от столь загадочного сегодня юноши можно было ожидать что угодно, но все же, Лаксус умело поставил учителя в такое же неловкое положение, в каком он пребывал некоторое время назад. Часы все по-прежнему стучали, безразлично смотря свысока на мужчин, где обстановка накалялась, менялась, но у простейших механизмов, чему мог позавидовать любой живущий, не было никаких забот. Безучастно они лишь наблюдали за разворачивающимися беседами: — Расскажите о вашей жене. Клайв вздыхает. Рассказывать было что, но мужчина скорее из числа тех, кто не любит ворошить прошлое. Вряд ли у Гилдартса было хоть какое-то желание рассказывать юноше о своем неудачном жизненном опыте в гражданском браке, хотя, по сути, ему было практически безразлично на развод с женой и говорить об этом он мог бы совершенно спокойно, не будь желание ученика услышать о личной жизни учителя таким странным. Всё же, переводить тему или изворачиваться как только можно, лишь бы избежать разговора он не будет. Сам его начал. — У меня уже нет жены, ушла. — Почему? Гилдартс едва не завыл от очередного животрепещущего, провокационного вопроса такого же нескромного парня. Обсуждать с учеником жену, которая ушла из-за недостаточного внимания занятого учителя, у него не было желания от слова совсем, но, видимо, придётся. Клайв, сам по себе, довольно принципиальный человек, честный трудоголик, отдающий себя работе чуть ли не полностью, из-за этого с семьей проводил гораздо меньше времени, чем это нужно было. Это сильно сказывалось на браке и привело только к разводу. Зачем-то он принялся оглядывать комнату, точно пытаясь как можно дольше не отвечать на вопрос: темные деревянные настенные шкафчики, пластмассовый чайник, вспотевший изнутри, настольные железные приборы, лежащие у раковины. Он словно пытался найти ответ средь всех вещей мира, избегая взгляда блондина, который в свою очередь, стал смотреть выжидающе. Но учитель, не найдя ответа на каверзный вопрос ни в одном отражении поверхностей, ни даже в чернеющем окне, откуда веяло свежестью и нужной прохладой в этой жаркой комнате, накаленной самим Дреяром, что словно черт, который будто представлял их беседу как котел, в который все не прекращая добавлял все что только под руку попадется, заставляя Клайва, как самого преступного грешника, плавиться без конца, решает ответить честно и кратко: — Ну, потому что не была готова к семейной жизни. Гилдартс часто из-за своих принципов с женой вел себя достаточно требовательно, запрещал многое, как и сейчас, своей повзрослевшей, относительно, дочери, что живет с ним. В итоге, женщина ушла, не выдержав строгого характера Гилдартса, и он особо не жалел, к концу брака от их любви не осталось и следа, зародившаяся на страсти, что быстро погасла, сами чувства тоже со временем, постепенно исчезли. В результате Клайв имеет порядком испортившиеся отношения с бывшей женой, которая изредка навещает дочь, но в основном контактирует с ней по телефону и перепискам. Но едва ли эта неприязнь его волновала, он и не вспоминает о жене — весь занят работой. Дреяр беззвучно хмыкает, на пару секунд в его голове проскальзывает мысль о том, что ему бы понравилось поговорить с преподавателем по душам в другой обстановке, при других обстоятельствах, в другой день или пору, но явно не при таком настрое блондина, и сейчас их беседа полна лишь неловких моментов и напряженности, что не приносит ничего, кроме дискомфорта и неудобства. — Как думаете, она жалеет? — Я этого знать не могу, — отвечает отрешенно учитель, помолчав прежде несколько секунд, он думает, что скорее нет, но прозвучало бы это донельзя самокритично. Черные глаза вновь рыскают по кухне, но невольно встречаются с взглядом Дреяра, по-прежнему мрачным, но уголок его губ, кажется, дергается на пару секунд, но Гилдартс едва это замечает, будучи смущенным последующей фразой: — Я думаю, жалеет. Клайв неловко кашляет, хмыкает, и говорит понизившимся на пару секунд голосом, что пора бы заняться математикой, он выпрямляет плечи и отодвигает кружку с остывшим чаем, а Лаксус с облегчением соглашается, он надеется, что бушующие мысли хоть на некоторое время поутихли благодаря отвлекающим другим неловким мыслям, но напряжение никуда не делось, соединившись со смущенностью от нелепо сложившегося диалога. Он в который раз смотрит на числа, но в голове только работа, работа, работа. Дреяр проклинает бар, Эльфмана, неожиданную посетительницу и себя, надеясь, что в последний раз за вечер.***
Занятие закончилось и Клайв закрывает учебник, наполненный цифрами, и Лаксус даже не замечает, как учитель уже шуршит осенним пальто у выхода, не смотрит никуда, кроме как себе под ноги. Дреяр, оперевшись об древний и ворчливый шкаф, немного тоскует и одновременно с тем, в предвкушении облегченно выдохнуть после столь неловкой встречи, что вот-вот закончилась. Но парень вспомнил о Грее, который наверняка не даст покоя, задавая неуместные доставучие вопросы, и Дреяр в который раз за вечер будет вынужден столкнуться с докучающим допросом. Он едва сдержал тяжелый вздох, и подумал, что было бы отлично, если бы Фуллбастер сгинул хоть на пару часов этого вечера, не раздражая одним только присутствием. Но об этом мечтать он будет минутами позже. Беседа сегодняшнего вечера вышла донельзя неловкой, напряженной, но если упустить это, то приятный осадок действительно оставался, ведь юноше ни разу не удавалось поговорить в подобной обстановке, домашней, что априори должна быть уютной, но в этот день абсолютно все пошло не так. Обыденные разговоры в школе, повседневные, были в разы лучше сегодняшней неуютной встречи, но выдавшаяся возможность узнать так много личного о друг друге была использована, и это определенно было хоть каким-то шагом вперед. Дреяр, что весь вечер был слишком сконцентрирован на своих, тянущихся из неоткуда и в никуда, мыслях, оказался окутанным досадным чувством тоски, что вечер, хоть и неудобных, но откровенных разговоров, подошел к концу, он порывался придумать хоть что-то, что скрасило бы впечатление, сделало менее душным визит учителя, но ни одна здравая мысль не приходила в голову, абсолютно ничего, от этого было немного обидно. Лаксус открывает замок двери, пропуская Клайва, и тот, выходя из квартиры, оборачивается, чтоб попрощаться. Взгляд его по-прежнему беглый, уже не сверкающий, уставший, потускневший, как будто застывший, словно у статуи. Выпрямляясь, произносит, закашлявшись: — Ну, увидимся в школе. Лаксус корит себя, что ничего ободряющего напоследок так и не сказал, тоскливо кивает, но Гилдартс вряд ли придает этому значение, поспешно убираясь. Дреяр захлопывает дверь, и предпочел остаться в беспокойном одиночестве, но за спиной чувствует пристальный взгляд, и злится на Грея, что будто нарочно выводит блондина. — А кто это был? Дреяр, обернувшись, осматривает Грея тяжелым взглядом, устало и зло, но едва ли у него были силы, чтобы ругаться с Фуллбастером. А сам брюнет, словно, не имея никакого ума, догадок и предположений, что блондин явно не в настроении разговаривать с назойливым парнем, смотрит как собака на своего хозяина, выжидающе, жалко, но у Лаксуса никаких чувств не возникает, кроме раздражения, и, сумев проигнорировать порывы высказаться, мужчина проходит мимо, басит парню: — Никто. И после, скрывается в спальне наедине со своими по-прежнему мрачными душными мыслями, оставляя Фуллбастера в раздумьях и некоторой обиде. Грей терялся в догадках, но едва ли приблизился бы к истине хоть на метр, впрочем, слыша, о чем муторно и долго повествовал незнакомец на кухне, он явно какой-то учитель, но это все, о чем парень мог судить точно. Дреяр лежит на скрипучем матрасе, с почти впивающейся в кожу ржавой пружиной, и все никак не может уснуть. Глаза привыкли к темноте, он наслаждался долгожданной тишиной, которую прерывал лишь шорох Грея за дверью. Но в полном спокойствии он так и не оказался, докучаемый мыслями, блондин словно гнил в сырой земле полной противных трупных червей, что сжирали его тело. Но парень сумел отвлечься от назойливых и выбешивающих мыслей о работе — задумался о Гилдартсе. Юноша действительно надеялся, что ему еще не раз выпадет возможность поговорить с Клайвом по душам, в уютной, неформальной обстановке, не как учитель и ученик, без неловких пауз и беглых взглядов, а искренне и честно. Только вот, совершенно и не знал, где и когда это могло бы случиться. Он думает о том, что сегодня поступал слишком неправильно во всём. Вряд ли он должен был так душить напряжением Клайва или, например, грубить обиженке-Грею, но сегодня он не в силах контролировать рой мух в своей голове. И когда, наконец, он закрывает глаза, он думает — «город устал, я устал.»