Иди и смотри

Дверь скрипнула, проехавшись низом по порогу в детскую. Полоса света расширилась до треугольника. От звука плача в голове зазвенела тревога — тогда Вильгельм услышал его через весь коридор и две закрытые двери. Его потянуло волоком. Щурясь от темноты и потирая веки кулаками, он поспешил к брату. Босыми ногами по деревянному полу, меряя шаги. Всё было просто. В детской плакал брат. Брат плакал, отец не выходил из кабинета и не смотрел на него, а мать все больше лежала без сил. Это был привычный порядок. — Вильгельм? — раздался тихий всплеск голоса. — Ма, ты здесь, — сонно нахмурился он, распахнув наконец глаза. Отчего-то это удивляло. Это нарушение порядка. Мать, зябко кутавшаяся в халат, нависала на кроваткой, шептала что-то спокойное и давно забытое. Сквозь перила кроватки торчала маленькая ладонь Фридхельма. Чтобы побыть с ним, нужно было взять табурет, оставленный для этого в углу за дверью, и дотащить его до кроватки. Но Вильгельм смутился и встал посреди детской — потому что мать тоже смутилась, понял много после — переступая босыми стопами по ковру. — Да, Вильгельм, — улыбнулась она, отведя усталые глаза вниз. Фридхельм кричал громко, захлебываясь, — он часто кричал, когда оставался один. Вильгельм старался не оставлять его. Сначала руки слабели быстро, но потом он приноровился брать к себе и сразу садиться. Или становиться над кроваткой, как и нужно было сделать сейчас. — Я услышал и встал, — подтянув пижамные штаны, Вильгельм приподнял тяжёлый табурет и за пару шагов опустил перед кроваткой. Опереться о перила, подтянуться, и вот он, брат, рядом. Так можно протянуть ему руку. Осторожно покачать. Рассказать, что было днём, чтобы он слышал голос. Вильгельм подглядывал за матерью, что мог, а что мог, додумывал сам. — Ты такой взрослый, Вильгельм, — прошептала мать, когда он сунул Фридхельму свой большой палец, и тот вцепился в него крепко и даже немного больно. Его большие глаза распахнулись, а плач оборвался. В голове схлопнулась тишина. Мать смотрела на него, и он посмотрел в ответ — не понимая, чему удивляется она сама. Чему здесь удивляться. — Иди к отцу, ма, — сведя брови от этих непривычных раздумий, выдавил он. — Я тут посижу. С Фридхельмом. Видимо, эти слова удивили её ещё больше. Потому что она вдруг вздрогнула, запахнула халат плотнее и потянулась — поцеловала его в макушку. Ноздрей коснулся запах порошка для стирки. Мать давно не делала так. Под её шагами скрипнули половицы у порога, хотя она ходила неслышно, без звука. Её выдавал лишь этот скрипучий порог. Устроив ладонь в руке брата, Вильгельм обернулся матери вслед, но она закрыла за собой дверь, не взглянув в просвет. Ушла. В животе зацарапалось что-то вроде разочарования. Он отвернулся от двери и устроился удобнее. Ушла, и ладно. От обмякшей руки брата исходило тепло. Разочарование забылось, когда стало можно ткнуться взглядом в ещё красное от слез лицо, поправить одеялко. Если упереться подбородком в дерево — ему удавалось долго наблюдать. Интересно, что снилось брату? Снилось ли? Отец почему-то ничего не ответил на вопрос, видит ли Фридхельм сны. Разглядывая тени на стенах, Вильгельм прищурил заспанные глаза. Привычный порядок. За дверью установилась тишина, брат дышал под ухом, ровно и спокойно, и дом молчал от порогов до высокой крыши. Так будет всегда.