Romance

Когда Брок открыл глаза, то сразу понял, что находится в главном госпитале Гидры. Только здесь потолки были ядовито-зеленого жизнеутверждающего цвета. В какой момент отключился, он точно сказать не мог, но точно это было уже после оргазма Капитана, во время которого тот сдавил Брока так, будто тот был сделан из адамантия. Судя по едва слышному гудению кондиционера и идеально повторяющему очертания тела удобному матрацу, номер ему предоставили экстра-класса, как важному лицу. Чувствовал он себя хорошо, нигде ничего не болело, и он рискнул перекатиться на бок, сразу же упершись взглядом в спящего рядом с кроватью в кресле для посетителей Роллинза. — Джек, — хрипло позвал Рамлоу, втайне радуясь, что заместитель все еще жив. После произошедшего можно было ожидать чего угодно. — Джек! — Я здесь, сэр! — бодро отреагировал заспанный Роллинз, которого внезапно стало жаль. Хотя это не он стал объектом поползновений Капитана Гидра. — Командир… — потерев глаза, уже тише выговорил тот — и вдруг заорал со всей дури: — Ты чего, блядь, удумал?! — Тихо! — гаркнул Брок в ответ, опасливо покосившись на дверь. В их организации уши были не только у стен. Тут и на исподнем можно было ожидать жучка. — Как я сюда попал? — Так Капитан принес. Меня вызвали срочно в госпиталь. Утром. Назвали номер палаты. Я зашел, — частил Джек, который окончательно проснулся и теперь в срочном порядке повторно докладывал, в каком дерьме они оказались, — тут пусто. А потом дверь открывается и заходит он. По форме, словно только с парада, только волосы растрепаны и морда в крови. Я чуть не обмер на месте! — Брок поморщился и махнул рукой, призывая не отвлекаться. — И ты у него на руках такой же. Только в простыню окровавленную завернутый. А за ним толпа в белых халатах, трясутся все. Капитан как гаркнул на них, чтобы лечили хорошо, иначе головы поотрывает. Потом меня увидел и сказал сидеть здесь и караулить — и удалился. — Как заботливо, — съерничал, как всегда не терявший характера, Рамлоу. — Слушай, Брок, — Джек вдруг притянул его к себе, придавил огромными лапищами, прижался лбом ко лбу, как делали иногда столетние супер-неразлучники Кэп и Солдат, и заговорил с жаром: — Дай ему то, что он хочет. Я тебя знаю: ты свое гнуть будешь, даже если дело труба. Но не в этот раз. Просто дай. Прогнись, стань покорным, наизнанку себя выверни, но сделай. — Да если я сдамся, он меня сразу прикопает, Джеки, ты не понимаешь разве? — А если не сдашься, он прикопает всех вокруг, а тебя сломает. Он сможет. Потому что если бы он был один против целого мира, я бы и тогда за мир гроша ломаного не дал. Вывернувшись из объятий друга, Брок некоторое время смотрел в угол, взвешивая шансы. Выходило, без вариантов, плохо, куда ни кинь — всюду клин. И даже врожденная привычка биться до последнего давала сбой, потому что куда дергаться-то, если для противника он не букашка даже, от которой можно отмахнуться, а молекула, о существовании которой тот и не подозревал раньше. И будь он даже молекулой ядовитой, сыворотка переварит его за секунды. — Я понял, Джек, я понял.

***

И кто бы сомневался, Капитан вызвал Брока к себе, не успел тот выписаться из госпиталя. Поднявшись знакомым лифтом на самый верх, он не застал хозяина в кабинете, но более чем красноречиво говорила открытая дверь вглубь апартаментов. Через непритязательно обставленную гостиную — комната выглядела так, будто ею не пользовались, а обставили, чтобы занять место — можно было попасть в спальню и на кухню. Решив не терять время, Брок прошел в спальню. И не прогадал. Капитан снова ждал его: стоя, на этот раз прислонившись бедром к столбику кровати. Крепкому широкому столбику, прикрученному к полу и потолку, который сразу навевал неприятные мысли. — Здравствуй, — поприветствовал его Роджерс, едва заметно улыбаясь. Вместо ответа Брок улегся на кровать, наплевав на все возможные последствия. Капитан мгновенно оказался сверху, нависая, но не придавливая. — Хорошо, — чуть задыхаясь, выговорил тот, задирая на своей жертве футболку. — Ты усвоил урок, — он положил горячую ладонь на открывшийся подтянутый живот и едва слышно застонал, ведя рукой все ниже. — Эрскин, когда создавал меня, сказал, что сыворотка делает хорошее — великим, а плохое — ужасным. Я бы сказал, — рыкнул Стив, сверкнув глазами, и расстегнул свои и чужие штаны, — что она все делает великим. Та жажда справедливости, что жила во мне, сколько я себя помню, стала величайшей и переросла в иную жажду. Если бы ты знал, — прошептал он прямо на ухо Броку, прикусывая мочку, — как сводит меня с ума любое несовершенство мира. Как тянет разорвать его на части. Рамлоу были до лампочки все несовершенства мира и страдания Роджерса к тому же. Его волновала собственная судьба. — Но ты, — продолжил Капитан, не обращая внимания, что тело под ним остается безучастным к его действиям, — ты идеален на своем месте. — Это под тобой мое место? — На месте командира СТРАЙКа, — рассмеялись в ответ. — Но и подо мной… — он оборвал сам себя, яростно поцеловав любовника. — И что же мне делать, чтобы оставаться идеальным? — Быть моим. Полностью, без остатка, — Брок и пискнуть не успел, как его ноги оказались разведены, а под ягодицами устроились горячие руки. — Командиром в моей армии, — руки чуть сжались, разводя упругие половинки, касаясь кончиками пальцев ложбинки между ними, — любовником в моей постели, — подушечки чуть надавили на сжатые мышцы, дразня, но не проникая, — идеальным в моей душе. Моим. Проникновение даже одного пальца на сухую ощущалось не очень, но требовательный взгляд голубых глаз держал крепко, крепче, чем сильные руки и тяжелое тело. И Брок поймал себя на мазохистском желании выгнуться навстречу. Теперь было понятно, как Капитан сумел добиться, чтобы мир принял его жестокие порядки. — Так ты определился? — спросил Роджерс, внезапно отстранившись. Вопрос — с чем? — задавать было глупо. — А ты определился? — решил пойти ва-банк Брок, потому что терять было уже нечего, но обговорить условия своей гибели все-таки хотелось. Он уже почти смирился и теперь проверял границы. — Едва обратил на тебя внимание, — ответил Стив, навалившись снова, и яростно прикусил смуглую шею, требуя покорности. Он всегда предпочитал объяснять действием, а не словами.