Te voy a amar

      Клиника, в которой должен находиться Рауль, уже сияет неяркой неоновой вывеской в нескольких кварталах узких извилистых улиц от них, и Икеру вдруг становится страшно.       Они так долго шли к этому, так много вытерпели, столько пережили, и эта частная больничка в спальных районах рассветного Лиссабона — их золотое руно, их награда и единственная цель. Ему необъяснимо кажется, что сейчас всё должно непременно пойти не так: что Рауля не окажется там или, хуже того, они найдут только мертвеца, что сейчас удача, уже предавшая их и едва не отправившая в руки Харона с золотой монеткой — билетом на тот свет, изменит вновь. Что их путь, на самом деле, бесконечный зеркальный лабиринт, в который они, по глупости, затянули ещё и Пепе, и Сару, и даже Пилар, углядев в тёмных силуэтах родные фигуры, а не собственные раскрошенные в стеклянную пыль отражения.       Этот страх иррационален, ирреален, невозможен, Икер знает, что преждевременные выводы чреваты связывающим руки отчаянием, знает прекрасно, может быть, даже лучше других, в своё время решившийся доказывать то, что доказать было нельзя априори. Но он сделал это. Они сделали это, все вместе — Икер и внезапно поверившая ему Сара, деливший все беды и тягости с ним на двоих Гути, решившиеся на отчаянные поступки ради них, сумасшедших, Пилар и Пепе. Они сделали это… И Икер не может узнать сейчас, что сделали впустую.       Сара молчит, явно замечая его взвинченное состояние и излишнюю даже для него бледность, сжимает мягко плечо своими хрупкими пальцами, поддерживает, не позволяя отступить. Чема оборачивается к нему, одаривая пристальным понимающим взглядом эмоциональных глаз, читает легче детской книги сказок, понимает и принимает все его сомнения и метания, и тянет вперёд, не давая остановиться в панике. — Сан, окажешь честь? — Гути шутливо пропускает его к двери первым с лёгким поклоном, позволяя первому попасть в клинику и первому же напороться лицом к лицу с улыбчивой, но донельзя уставшей девушкой, мешки под большими тёмными глазами которой, кажется, могут дать фору даже Икеру и Чеме. — Доброй ночи, чем могу помочь? — медсестра за стойкой регистрации с трудом перебарывает сонливость в голосе, пытаясь явно выглядеть бодрее, чем есть на самом деле. Сара мягко отталкивает подошедших первыми Касильяса и Гутьерреса, ладонью кокетливо на плечо перебрасывает каштановые мягкие локоны, улыбается сладко, немного даже флиртуя, и щебечет своим самым ласковым голосом. — Уже скорее доброго утра, — Карбонеро быстро читает с бейджика имя, — Паула. Подскажите, будьте добры. Мы ищем человека, вероятно, его имя у вас в документах не фигурирует, однако в списках пациентов нам удалось найти кое-кого, похожего на нашего друга, — Сара несколько раз моргает, длинными ресницами лукаво прикрывая глаза, делая драматическую паузу. — Сможете ли вы нам помочь?       Девушка теряется, что-то неловко перебирая руками на столе, глядя то на них, то на свои бумаги, и несколько нерешительно отвечает в конце концов. — Полагаю, да, наверное, смогу, — Икер улыбается украдкой, потому что Паула смотрит на Сару, как на ожившее божество: обожающе-смущённо, из-под ресниц, сияющими искренними глазами. Икер понимает её — на Сару сложно смотреть иначе, и в этом нет, на самом деле, ничего удивительного. — У нас сейчас не так много пациентов, и почти все из них не лежат в стационаре, так что, вероятно, если вы опишите его внешность, я… — Прекрасно, Паула, — Сара растягивает полные мягкие губы и кивает довольно. — Мои друзья справятся с этим лучше. Милый, — она оборачивается к Гути, кажется, нарочно не упоминая ни одного имени, манит его к стойке тонким пальцем, и Хосе, Касильяс отдаёт должное их талантам, умудряется даже в таком своём больном, едва живом виде быть очаровательнее и обаятельнее даже самой Карбонеро. — Молодой мужчина, примерно моего возраста на вид, тёмные кудрявые волосы до плеч, если ничего не изменилось. Высокий, стройный, широкие плечи, хорошая мускулатура, карие глаза, — Чема чуть хмурится, припоминая мелкие детали, уже подстёршиеся из его памяти под влиянием времени и препаратов. — Маленькая татуировка на лодыжке, три инициала. — О, хм… — Паула задумывается, отведя взгляд, постукивая ногтем по подбородку, прикусив губу, перебирает, видимо, в уме пациентов, подходящих под озвученное описание. — Таким шрифтом стилизованным, J.M.G? — Да, оно самое, — на лице Гути облегчение такое сильное, что его не скроешь, даже натянув на его лицо театральную старую каменную маску. — Он у вас? Он в порядке? — Да-да, но, боюсь, я всё равно не смогу пустить вас раньше, чем начнётся официальное время посещений, чтобы не тревожить покой пациента. Я могу сопроводить вас в общую комнату, где вы сможете подождать, если хотите, или возвращайтесь позже, — Паула легко улыбается дрожащими губами, подхватывает на руки планшет — видимо, частные клиники, разнообразия ради, отказались от консервативной системы ручной записи. Кому-то, кто захотел спрятать Рауля от всего мира, это явно на руку. — А вы, собственно, кто? — Общая комната прекрасно подойдёт, а мы его близкие друзья, — Икер говорит за них всех, но никто, собственно, не против, а Хосе, улыбнувшись мирно, подмигивает медсестре. — На его ноге выбиты инициалы моего имени, — Паула косится всё ещё подозрительно, но кивает, будто принимая на веру, манит за собой в скрытые за матовыми автоматическими дверьми перипетии стерильных одинаковых коридоров.       Чема вглядывается в палаты, виднеющиеся за большими застеклёнными дверьми, — безликие, белые, где-то пустующие, а где-то, скрытые созданной жалюзи иллюзией интимности, спят пациенты. Ему сложно представить, что в одной из таких, наряженный в больничные серые робы, обвитый трубками и проводами, лежит Рауль — их одинокий, бессознательный Рауль, растерявший всё своё всесилие. — Не знал, что у него вообще есть татуировки, — Икер притягивает его к себе за локоть, отвлекая от гнетущих мыслей, и шепчет тихо на ухо. — Он тоже долго не знал, — Гути ухмыляется наискось, отвечая также негромко. — По пьяни согласился, даже сам предложил моё имя набить, а потом прибежал, когда протрезвел, орал, мол, что это такое, что это такое, — он посмеивается как-то коварно, — договорились на том, что я такую же набью только с его именем. — Здесь, пожалуйста, — медсестра останавливается, проведя их на второй этаж, где комнаты крупнее и рассчитаны уже не на двоих, а на одного пациента, а сами палаты больше напоминают настоящие номера в недорогих отелях. Она открывает одну из двойных дверей, пропуская их внутрь большого светлого помещения, заставленного маленькими синими диванчиками и столиками с креслами, некоторые из которых заняли отдыхающие санитары, доктора и медсёстры. — Я узнаю у сеньора Браво, пожелает ли он принять посетителей после подъёма. Как мне сообщить о вас ему? — Чема и Сан, — Паула колеблется несколько секунд, раздумывая, стоит ли ей попытаться убедить странных людей откровенно бродяжного вида назвать более-менее настоящие имена и в конце концов кивает, молча уходя со всё той же дежурной улыбкой. — Располагайтесь, господа товарищи, чувствую, долго нам тут мебель проминать, — Гути падает на один из диванчиков, любезно оставляя рядом с собой достаточно места для ещё одного человека, и откидывает голову на спинку и прикрывает глаза. — Интересно, почему он назвался Браво? — Икер устраивается рядом с ним без зазрений совести, оставляя для Сары кресло напротив, разваливается на своей половине дивана и потягивается, выпрямляя затёкшую уставшую спину. — Кто его знает. Если это вообще была его инициатива, — Хосе пожимает плечами, покачивая ногой в такт какой-то песне, которая играет только в его светлой, полной каких-то совершенно особенных, невменяемых тараканов голове. — Извините, могу я вас побеспокоить? Я слышала, что Паула говорила с вами о сеньоре Браво, — они поворачиваются одновременно, в упор глядя на подошедшую к ним пожилую медсестру с густыми седыми волосами, убранными в строгий пучок на затылке, исчерченным морщинами дряблым мягким лицом и маленькими серыми глазами, на естественно смугловатой коже выглядящими почти чужеродно. — Меня зовут Милагреш. Милагреш Сантос, медсестра, закреплённая за сеньором Браво. Вы первые, кто пришёл к нему за всё время, что он находится у нас. Я бы хотела поговорить с вами, пока Паула не пустит вас к нему. Если вы не против, разумеется.       Они моргают тупо несколько раз, пытаясь осмыслить весь этот поток информации, вываленный на них на испанском с жутким португальским акцентом, съедавшим и искажавшим смысл некоторых отдельных слов, прежде чем Сара, наконец, не реагирует первая, решив действовать, привычно, по обстоятельствам, прежде, чем Икер успеет продумать всё, а Чема — наломать дров. — Конечно, сеньора Сантос, — она даже встаёт, чтобы пустить престарелую леди в удобное кресло, а сама занимает ловко подтащенный стул. — Просто Милагреш, пожалуйста, — медсестра грузно опускается на предложенное место, разглаживая по коленям морщинистыми пальцами неплотную ткань длинного форменного платья, чуть более закрытого и практичного, чем-то, в которое одета Паула. — Как я могу обращаться к вам? — Я Чема, — Гути, выпрямившись, кладёт руку себе на грудь, обозначая порядок представления людей, — молодой человек рядом со мной — Сан. А девушка Сара, — и прежде, чем кто-то из них успевает открыть рот, переходит сразу к активным вопросам. — Милагреш, скажите, как давно м… сеньор Браво находится у вас? — О, — женщина призадумывается, отводя взгляд на окно, за которым быстро встающее солнце заливает лежащие в низине холма спальные дома светом, — кажется, несколько месяцев. Фидель попал к нам в клинику в плохом состоянии, он буквально был при смерти, но в его медицинской карте было написано, что даже это было уже неплохо, учитывая, что врачи предыдущей клиники буквально вытащили его с того света. Обычно, таких пациентов не трогают вообще, но здесь, кажется, случай особенный. — А сейчас? Как Фидель чувствует себя сейчас? — голос Хосе ломается против его воли, выдавая все его волнения с головой, и ему приходится прокашляться, сделав вид, что связки испорчены подхваченной простудой, а потом и вовсе взять стаканчик воды из стоящего неподалёку кулера, чтобы избавиться от хрипоты. — Гораздо лучше. Полагаю, что скоро он, так или иначе, настоял бы на своей выписке, — Милагреш улыбается им легко, как делают это повидавшие слишком много люди, теперь с ласковой покровительственностью относящиеся к молодым горячим сердцам. — Я никогда не встречала ещё такого сильного человека, который так стремился бы к жизни, а я, уж поверьте, многое повидала. Когда я первый раз застала его в сознании, он настоял на откровенном разговоре, и когда я сказала, что мы всё ещё не исключаем почти пятидесяти процентной возможности смерти, он сказал какую-то очень странную фразу… дайте припомнить, ох, — она трёт морщинистый лоб пальцами, пытаясь из глубин памяти извлечь чужую реплику, — как же так, совсем вылетело из головы… Я тогда ещё решила, что он бредит, принесла ему ещё лекарства, чтобы он заснул спокойно, но что же… ах, точно! Я сказала ему про смерть, а он посмотрел на меня, будто не слышал ничего глупее, и ответил, что точно не собирается помирать, пока «снова не увидит мадридское небо в огне». Уж не представляю, о чём он таком, может, закаты так поэтично назвал или рассветы…       Милагреш говорит что-то ещё, рассказывает увлечённо вступившим с ней в диалог Саре и Икеру, а Хосе никак не может заставить себя вернуться к жизни, вынырнуть из-под толщи плотной грязной воды, поглотившей его с головой, связавшей по рукам и ногам. О, Хосе знает, прекрасно знает, о чём говорил Рауль, что значит его первая осмысленная фраза, принятая Милагреш за болезненный бред. «Мадридское небо в огне». Блядское мадридское небо в огне…       Он слышал это раньше много раз, когда Рауль, отвлекаясь от покрывания тела Гути миллионами поцелуев, смотрел ему в глаза и жарко шептал, почти приникая губами к губам, когда Рауль, восхищённо глядя на разошедшегося в гневе Хосе, обнимал его и привлекал к себе, чтобы дать успокоиться, когда Рауль, открывая свою тщательно скрываемую романтичную сторону, увозил его далеко за пределы Мадрида в снятый только для них двоих домик, а потом вместе с ним смотрел на бледные южные звёзды, когда… Десятки, сотни, тысячи раз. Чёртов Рауль Гонсалес Бланко… Чема ненавидит его иногда, ненавидит, честное слово. Потому что он знает точно, где он видел своё мадридское небо в огне.

***

      С Милагреш они разговаривают ещё, кажется, несколько часов, от обсуждения состояния Рауля переходя к его маленьким привычкам, забавлявшим медсестру и легко угадываемыми Гути и Икером, а затем к абстрактным разговорам о жизни, погоде, о семьях и друзьях, о том, как живёт Лиссабон и чем дышит Мадрид.       Милагреш оказывается на удивление хорошим собеседником, и Сара с удовольствием просит её рассказывать больше историй из своей долгой жизни, рассуждает с ней о браке и семье, о важности и необходимости людей, с которыми ты чувствуешь ментальную близость. Карбонеро улыбается ей, украдкой поглаживая кольцо на безымянном пальце, думая, очевидно, о своей Пилар, а Икер и Хосе только закатывают глаза, и Касильяс аккуратно переводит тему, вступая с Сантос в вежливую дискуссию о ценности и качестве современного искусства. — Сеньоры, вы можете пройти за мной, — Паула появляется неожиданно для них, увлёкшихся диалогом, и они чувствуют даже смутное сожаление от того, что им сейчас придётся покинуть чудесную пожилую женщину, судя по всему, ставшей довольно близкой Раулю. — Милагреш, у тебя же кончилась смена, ты чего тут? — девушка удивлённо вскидывает тонкие брови, но медсестра только отмахивается с доброй усмешкой. — Иди, Паулинья, я провожу их, — сеньора Сантос поднимается тяжело со своего места, отгоняет Паулу коротким жестом кисти, выпроваживая её отдыхать. — Иди-иди, сама всю ночь не спала, я разберусь тут, — Паула кивает благодарно и уходит к себе на стойку регистрации, пока ещё можно подремать немного. — Идёмте, Фидель, должно быть, уже заждался вас.       Она доводит их до палаты Рауля какими-то обходными путями, маленькими узкими коридорами и служебными дверьми, проводит через внутренний дворик и в конце концов останавливается перед комнатой с номером 1231 на крепкой двери без стёкол. — Я не буду заходить с вами, чтобы не смущать, — Милагреш трепетно пожимает руки им на прощание, и хочет покинуть их, когда Гути останавливает её, легко прихватив пальцами за плечо. — Милагреш, почему вы рассказывали нам всё это? Вы же, очевидно, знаете, что у него есть… недоброжелатели и он не хочет, чтобы его нашли. Почему вы так уверены, что мы не те, кто хочет навредить ему? — медсестра улыбается ему, как малому неразумному дитя, сжимает ласково его руку, отцепляя пальцы от рукава своей формы. — Знаю, милый, конечно. Но я давно вас жду, даже дольше, чем сеньор Браво, вероятно, — Икер смотрит на неё почти шокировано, прерывает себя, уже потянувшись к ручке двери, и подходит ближе к Чеме и Милагреш. — Человек, что привёз сюда сеньора Браво, в первый же день сказал мне, что рано или поздно, к нему придут его друзья. И только их можно будет пустить к нему. Он описал мне вас, только не сказал, что вы придёте с девушкой, но я знала, что вы — хорошие люди, как только увидела. — Кто это был? — Касильяс чувствует, как тянет где-то в груди, в косы сплетая натянутые звонкими белыми струнами нити нервов. Это предвкушение сродни тому, что он ощущал раньше, подобравшись вплотную к разгадке поисков Рауля, когда они с Сарой уже поняли, где нужно искать и что, и оставалось только сделать последний рывок. — О, я не знаю его имени, сеньор Касильяс, но, уверена, мне это и не надо, — Милагреш улыбается им, шокированным, побледневшим как-то одновременно, потерянным совершенно одинаково. Она не должна знать это совершенно точно, никто не должен знать их фамилий, ни Икера, ни Гути, ни Сары. Но эта женщина стоит перед ними, из плоти и крови, и не испытывает по этому поводу никакой неуверенности и страха. — Не сжимайте мою руку так сильно, сеньор Гутьеррес, я всего лишь старая женщина, я уж точно не смогу причинить вам вреда.       Хосе убирает руки за спину, несколько пристыженно опуская взгляд, но не переставая следить пристально за медсестрой, ожидая подвоха в любой момент. — Не заставляйте сеньора Браво ждать, уверена, ему не терпится увидеть своих друзей. Он расскажет вам всё, что вы захотите спросить у меня, — она ещё раз раскланивается с ними и уходит, на этот раз быстрее, чем кто-то из них успеет её остановить, напоследок бросив им короткое напутствие беречь себя.       Они переглядываются, набираясь решимости для последнего шага, и Икер с Сарой отступают, предлагая Чеме зайти первым. Гути вдыхает глубоко, успокаивая расшалившиеся нервы, и толкает дверь, проходя внутрь и пропуская за собой Икера и Сару.       Он не видит ничего перед собой — хорошо обставленной уютной в чём-то палаты, мигающих экранами приборов и тихого шума телевизора, яркого солнца в окнах, выходящим на восток, которое не прячут даже тёмные плотные шторы. Он не видит ничего, кроме человека на постели, опутанного тканевыми слоями одеяла и проводами диагностических аппаратов, подложившего осторожно под спину подушки, чтобы встретить гостей в наиболее удобном положении. Человека, которого весь мир считает мёртвым. — Господи блядский, — у Чемы заметно дрожат руки и голос, он подходит к постели на негнущихся ногах, практически падая на колени в изголовье, в последний момент успев осесть бессильно на постель. — Рау… Рау, я не… — Чема, — Рауль тянется к нему, осторожно ладонью подхватывая его ладонь. — Я так давно ждал вас… — Рауль, блять, как ты, мать твою, жив вообще?! Почему ты исчез?! Почему скрывался от нас?! Как…?! — Гути захлёбывается возмущением, переходящим к истерике, прерываемый Раулем, который, зарывшись свободной рукой в выгоревшие белые волосы, сжимая грубо обесценившуюся, некогда самую дорогую платину прядей, давит на затылок, заставляя склониться к себе и уткнуться лбом в его лоб. — Сука, почему… — Чш, Чема, тихо, — Гонсалес целует его нежно, даже трепетно, едва касается губами сухих губ Хосе, так чувственно и боязливо, как не целовал даже в первый их раз. Он отстраняется почти сразу, соблюдая бессмысленную целомудренность, но Гути, не согласный с этим, беззвучно всхлипнув, обнимает его лицо ладонями, касаясь мелкими горячими поцелуями его губ, а затем и всего лица. — Я ненавижу тебя, Рау, ненавижу, — Хосе шепчет отчаянно, вцепившись в плечи Рауля, не обращая внимания на его судорожно дёрнувшееся лицо, исказившееся от крепкой хватки чужих пальцев. — Ты просто, блять, понятия не имеешь, какую херню нам пришлось пережить и чего нам стоило найти тебя. — Я тоже люблю тебя, Чема, — Рауль улыбается слабо, и Гути приходится отстраниться против воли, чтобы дать ему немного отдыха и возможность увидеть тех, кто стоит за его спиной. Лицо Гонсалеса, исчерченное новыми, незнакомыми морщинами буквально светится, когда в его поле зрения попадает улыбающийся счастливый Икер с его тёмными грустными глазами. — Санто, рад тебя видеть.       Касильяс молча качает головой, с трудом удерживаясь от того, чтобы не начать улыбаться во весь рот, подходит к нему в несколько шагов и обнимает крепко, склоняясь над постелью и не позволяя встать, вжимается лицом в плечо, кажется, пряча не то слёзы, не то слишком эмоциональные глаза, выдающие все его чувства. — Ты просто чёртов любимец судьбы, Гонсалес, — Рауль тихо посмеивается, растрёпывая волосы, как младшему брату, — я не представляю, как ты выжил, но я чертовски рад, что ты это сделал. — Без твоей постоянной работы и ругани с клиентами посреди ночи было скучно, — Гути хмыкает в привычной язвительной манере, кажется, взяв себя в руки, но украдкой переплетая пальцы с Раулем, пряча их ладони под одеяло. — Мне без твоего сарказма тоже, Чема, — Саре неловко прерывать их идиллию, она не представляет, куда деться, чтобы не мешать, но ноги от стояния в неудобной позе у двери начинают затекать, а ей самой уже нестерпимо хочется сесть и выдохнуть наконец спокойно, не переживая ни за чьи жизни. Она сдвигается ближе к окну, пытаясь слиться со стеной, но Рауль, будто третьим глазом увидев, не иначе, отрывается от влюблённого разглядывания Хосе, врезается прямо в неё проницательным острым взглядом, препарируя, рассматривая, разбирая каждую её мысль по отдельности. — О, Рау, — Икер первый берёт слово, отстраняясь от Рауля и подманивая ближе Сару, подхватывая её под руку и поглаживая успокаивающе. — Рауль, это Сара, наша хорошая подруга и человек, который помог нам тебя найти и добраться до сюда. Сара, а это человек, ради которого всё это дерьмо затевалось. — Приятно познакомиться, Сара, — Гонсалес спокойно кивает ей, и Карбонеро кивает в ответ, завершая их знакомство. — Знаешь, у нас есть очень. Очень много вопросов, сеньор Рауль Гонсалес, — Гути выговаривает своим самым серьёзным тоном, каким сам Рауль обычно отчитывал его или Серхио, и Икер тихо посмеивается, наблюдая за тем, как Рауль улыбается с этим своим обожающим взглядом, полным негодования напополам с радостным восхищением. — Но часть из них может подождать до дома, кстати об этом. Ты же вернёшься с нами в Мадрид? — Чема тараторит, пряча за лживой самоуверенностью страх, что ничего не изменится, и их сказка окончена навсегда. — Не сейчас, Чема. Но, поверь, я хочу этого не меньше, чем ты, — они легко сжимают ладони друг друга, невысказанное понимая без слов, принимая как должное, как нужное. — Рау, — Касильяс вздыхает, отводя взгляд, не решаясь спросить то, что тревожит его сердце больше всего, мучает, не давая расслабляться и наслаждаться их общей заслуженной победой и единственно необходимой наградой, — прости, но я не могу не спросить… — Серхио? — Рауль даже на грани смерти ничуть не растерял почти профессиональной проницательности и цепкости, и Икер даже не знает, благодарен он сейчас ему за это или ненавидит. — Он жив, Санто, он жив, — Икер вздрагивает, сощуривая с силой глаза, пытаясь заставить себя дышать спокойно, — но, прости, я не знаю, где он сейчас. Он помог мне повернуть мой перевод в эту больницу и исчез, как мы и планировали. Но где он теперь, я не представляю. — Погоди-погоди, вы планировали, — Гути хмурится, и Икер, как и Сара, знают точно — это знак плохой. Рауль видел Чему в гневе раньше, но этот Чема, новый, что родился из пепла и крови, из страданий, боли и самоненависти, что пережил смерть и падение своих самых близких людей, этот Чема умел злиться так, как никогда не смог бы прежний. — Что значит, вы планировали? — Меня привезли в одну из больниц Мадрида, но мы оба знали, что оставаться там опасно, и Серхио помог мне исчезнуть. У меня давно были готовы документы и план на случай, если произойдёт что-то подобное, и я договорился с владельцем этой клиники, моим другом, заранее, так… — Стоп, — Гути поднимается на ноги, отпуская ладонь Рауля. Он бледен до невозможного, и на этом тончайшем пергаменте все синяки и кровоподтёки видны яркими пятнами чернильных неаккуратных мазков, а тени под глазами выделяют глазницы так ярко, что кажется, будто перед ними скелет с обтянутыми кожей костями и злыми пламенными глазами. Блядское мадридское небо в огне… — То есть ты знал? И Серхио знал? И никто, ни ты, ни он, ни одна херова собака не удосужилась даже намекнуть нам с Икером о том, что вы хотя бы живы! Хотя бы живы, сучьего ты дерьма кусок! Почему Икер должен искать вас вслепую, в одиночестве, почему я должен продавать наш дом, едва выйдя из больницы, чтобы оплатить страховку и похороны?! Вас, мудаков, которые не могли хотя бы сраного голубя отправить! Какого хера, Рауль Гонсалес Бланко?! Какого. Я спрашиваю. Тебя. Хера?!       Чема злится не на шутку, обвинительно тыкая Раулю в грудь костлявым пальцем и прожигая яростным пламенным взглядом. Рау молчит, ожидая смиренно конца тирады, позволяя ему выговориться, успокоиться, но Гутьеррес только распаляется больше, расхаживая из стороны в сторону по палате и подозрительно прихрамывая на левую ногу. — Ты хоть представляешь, как ваши смерти могли на нас повлиять, что вообще с нами происходило всё это время?! — Хосе подлетает ближе, подволакивая за собой на вид затёкшую конечность, смотрит глаза в глаза, пытаясь самостоятельно вытащить из глубин его разума ответы, которые он не хочет произносить. — Конечно, вы не думали, конечно. — Чема, спокойнее, — Икер подходит к нему сзади, мягко придерживая за плечи, помогает сесть на край постели, посматривая на ногу Гути и подозревая, что всё здесь не так просто. — У тебя сейчас нога откажет, мы делать что будем? На руках тебя понесём в Мадрид? — Надо будет — поползу, — он огрызается, но уже вяло, чувствуя успокаивающие прикосновения Касильяса к своей спине. — Порядок, Сан, порядок. Я спокоен. — Если отбросить все эмоции, Рау, он прав, — Икер обращается к Гонсалесу, стараясь самому держать эмоции под контролем. Ещё и его срыв вообще никому не поможет. — Почему вы даже не намекнули нам? — Икер, — Рауль подтягивается на постели с тяжёлым хрипом, пытаясь быть с ними на одном уровне, — Чема, поймите меня правильно. Единственное, на что меня хватило, когда я пришёл в себя в первой клинике, это сказать Серхио о том, где взять документы для моего перевода сюда. А потом я был почти что на том свете, так что, прости, никак не мог сообщить вам, что ещё жив, — он поглаживает ласково пальцами колено дрожащей ноги Хосе. — Если бы я мог, Гути, я бы не уходил никогда. — Твоими стараниями, я тоже скоро никуда не уйду, — ворчит он в ответ, но, видно, уже успевает к этому моменту взять себя в руки, хоть в недовольном тоне и слышались отчётливо эмоции, которые не способно скрыть ничего в этом мире. — Хорошо, но почему молчал Серхио?! — Если бы я знал, я бы сказал вам с радостью, — Рауль говорит Хосе что-то ещё, но Икер перестаёт воспринимать родную речь, будто разом забыв язык напрочь, касается разными частями тела друзей, успокаивая себя простым фактом их присутствия рядом с собой, погружаясь в невесёлые размышления, дискутируя сам с собой.       Раньше он был уверен, что никто не знает Серхио Рамоса лучше него, но теперь эта уверенность идёт разрушительными трещинами, разливаясь в мелкое крошево яичной хрупкой скорлупой. Почему Чехо так поступил? Почему даже не попытался связаться с ними, сообщить хоть что-то, хотя бы малейший знак, не заставляя их блуждать в болезненной мрачной неизвестности, полной призраков потерянных людей.       Икер так отчаянно надеялся найти здесь, в Лиссабоне, хоть что-то, связанное с Сесе, а, найдя, не понимает, что ему делать теперь с этой информацией. Это всё выглядит подозрительным донельзя, его бесследное исчезновение и такое странное решение держать всё в тайне от Икера и Гути, то, что он, очевидно, довёз Рауля досюда, раз дал, единственный, кто мог сделать это точно, описания Касильяса и Гутьерреса человеку, которому можно было довериться. Икер не думает, ни в коем случае, о том, что их малыш Серхио может быть предателем, что он мог быть замешан в аварии. Не думает ни в коем случае…       Но он не может заглушить рациональный голос разума, требующий вразумительных объяснений происходящего. — Рау, — он, кажется, перебивает друга, но сейчас ему плевать даже на такие условности, которых раньше он себе не позволял даже в моменты эмоционального перенапряжения в пылу ссор, — куда мог пойти Сесе? Хотя бы что-то, мне нужна какая-то наводка.       Сара, мирно до этого сидящая в кресле рядом с кроватью и, кажется, вовсе дремлющая, смотрит на Икера из-под ресниц, узнавая в этом сгорбленном, уставшем, кажется, сломленном вовсе силуэте того же человека, что пришёл к ней в редакцию с отчаянным не то требованием, не то мольбой помочь. Она ждёт, что сейчас он выпрямит, поведя широкими плечами, спину гордо, смахнёт с себя усталость и бессилие и пойдёт дальше, готовый вновь сражаться со всем миром, что рискнёт бросить ему вызов. Сара, клянётся, удивлена этому не будет, но Икер только вздыхает, опуская веки и скрывая от них свои глаза.       Возможно, бороться устал даже он. — Тебе это не понравится, Сан, — Рауль качает головой, не отводя от него, тем не менее, взгляда. Интересная профессиональная привычка — никогда не выпускать собеседника из виду, — но когда он рассказывал Милагреш про вас, я слышал что-то про месть. Боюсь, он мог натворить какую-нибудь глупость.       Касильяс устало потирает пальцами переносицу. Между Серхио и идиотскими поступками всегда была такая крепкая и долгая любовь, начавшаяся, кажется, сразу после рождения, что Икер, право слово, иногда чувствовал себя лишним в этой троице, не ощущая себя способным конкурировать за место в жизни Рамоса с его обожаемой хернёй. И сейчас, честно, он не удивлён нисколько — раздосадован его опрометчивостью, взволнован за его жизнь, озадачен поисками того, кто ищет сам, но точно не удивлён.       Икер смотрит на Гути и Рауля, о чём-то тихо переругивающихся в привычной несерьёзной манере, будто не было этого расставания, этого времени друг без друга. Чема, не то простив, не то не сердясь по-настоящему вовсе, вновь обнимает Гонсалеса, едва не лёжа на нём, но Касильяс более чем уверен, что им обоим это только нравится. У них не всё будет идеально и не всё получится сразу, их путь ещё только начинается, и не только поиски Серхио, но и возвращение Рауля, их полное восстановление, им ещё предстоит разобраться с той ситуацией, что возникла вокруг них, разобраться с тем, что кто-то всё ещё может желать им смерти.       Гути свободной рукой обнимает Икера за плечи, роняя на себя, не давая вновь погрязнуть в одиночку в этих проблемах и метаниях. Касильяс выдыхает долго, выпуская весь воздух из лёгких, задерживает дыхание, приводя себя в состояние полной гармонии, и вновь вдыхает, уже полностью уверенный, что дальше идти будет легче, когда с обоих сторон всегда готовы подхватить Чема и Рауль, живое доказательство тому, что преждевременное отчаяние способно лишить счастья, добраться до которого вполне в их силах.       Икер искренне хочет верить, что их самый тёмный час перед рассветом уже позади. — Сан… — Сара шепчет испуганно. На её лице красная точка лазерного прицела алыми отблесками рассвета в ярких зелёных глазах бликует кровавыми брызгами.