Te voy a amar

      В оглушающей тишине раннего утра выстрел грохочет ракетным рокотом. Первый, второй, очередь…       Сара падает на пол подкошенной изломанной фигурой первая, растерявшая всю свою изящность и лёгкость, следом за ней Икер и Гути, вцепившиеся сведёнными судорогой белыми пальцами в край постели Рауля, вжавшегося в матрас как можно сильнее и напряжённо всматривающегося в пока что закрытую дверь.       Чьё-то шумное надрывное дыхание заполняет трещины рассыпавшейся тишины, где-то в коридорах больницы кричат и молят о милосердии, надрывно визжат сирены, не то пожарной, не то охранной сигнализации, и Икер с трудом слышит сквозь всю адскую какофонию паники, адских звуков стрельбы и человеческих страданий собственные мечущиеся, полные страха и хаоса мысли. Чёрно-белый анархичный мир вокруг расчерчен полосами рдяной охры. Грязное золото — свет за окнами. Багрянец — кровавый желток бледного солнца, разлитый по подоконнику. Грязное золото — старое кольцо на безымянном пальце Рауля. Багрянец — адреналином вспугнутые ломаные линии на экранах приборов. Грязное золото — искры под его отчаянно сожмуренными веками. Багрянец — пороховыми гремучими газами клубящийся внутри страх, бенгальскими огнями поджигающие мозг, по оголённым проводам нервной системы пуская мучительное тление, убивающее его медленно, но неотвратимо.       Икер боится, и этого не скрывает, боится открыть глаза, опустить к полу взгляд и увидеть растёкшуюся по дорогому паркету тёмную кровь и пустые глаза Сары, из которых искристая зелень ушла вместе с яркой жизнью, её бледное мёртвое тело, очередное свидетельство его ошибок, его очередная потеря. — Икер, Икер, Сара в порядке, Икер, давай, открывай глаза, Икер, — голос Гути гудит напряжением, как трещат электричеством старые высоковольтные провода, он толкает в плечо Касильяса, заставляя его подчиниться. — Икер, шевелись, мы тут сейчас помрём все, а я на тот свет не тороплюсь!       Икер выдыхает резко несколько раз, восстанавливая сбитое подступающей паникой дыхание, и вдыхает единожды, задерживая воздух в лёгких, и наконец открывает глаза, возвращаясь в их хаотичный безумный мир.       Карбонеро лежит там же, где упала, подкошенная, но Касильяс парадоксально не видит вокруг крови, а на ней самой — повреждений. Он смотрит непонимающе на оконные ставни, через который, двоясь, несколько секунд назад слепил предвещающий смерть алый лазер прицела, а сейчас за не разбитым, целым стеклом только солнце и виды проснувшейся столицы. Икер вновь быстро переводит взгляд на Сару, боясь не то поверить в реальность происходящего, не то найти этому опровержение. Но она дышит слабо, размеренно, её грудная клетка едва движется, но Касиляьс, перепуганный до смерти ситуацией, замечает даже самые мелкие, самые призрачные изменения, выдающие в ней присутствие жизни. Кажется, она просто без сознания, и Икер может позволить себе наконец чуть спокойнее дышать, не чувствуя о грудину изнутри разбивающееся сердце. Он потерял в этой жизни всех, кого мог, и обрёл, едва ли надеясь на это, и увидеть собственными глазами, как их безумная авантюра становится причиной смерти невиновного человека, который стал им так дорог, для него было бы невыносимо. — Сан, надо выбираться, — Чема хватает ладонь Рауля, вцепляясь в неё вместо жёсткого края больничной кровати, обещая, что теперь не оставит его, и Гонсалес стискивает его пальцы в ответ так же крепко, принимая безмолвный обет и давая в ответ свой — быть до конца, чем бы ни обернулось.       Икер кивает, отвлекаясь от их несвоевременных — или наоборот — нежностей посреди битвы, цепляет ногой свой оставленный с другой стороны постели рюкзак, в его захламлённых глубинах с трудом отыскивая спрятанный шприц и ампулу со смертельным лекарством. Он не планировал раскрывать свой, уже забытый, план быстрой безболезненной смерти, но сейчас у них нет другого оружия кроме маленьких перочинных ножиков, которыми даже бутерброды нарезать можно с трудом, не то, что причинить вред человеку, и его одна смертельная инъекция. Не бог весть что, но придумывать планы сложнее времени нет.       Касильяс набирает прозрачную жидкость из маленькой баночки быстро, его руки даже не трясутся, хотя весь организм от перенапряжения готов разойтись по швам, как старая затасканная игрушка, за всё то время, что уколы надо было ставить Чеме, он приноровился делать это на автомате — удар по иголке, проверка отсутствия воздуха в шприце, мягкое надавливание на шприц. — Сан, это что? — Хосе, несмотря на накалённую обстановку и непрекращающуюся стрельбу в коридорах, подбирающуюся всё ближе и ближе к дверям палаты, находит время выхватить пустую ампулу из рук Икера, читая название на этикетке и хмурясь сурово, понимая, что к его антибиотикам это отношения не имеет. Как и к лекарствам в принципе. — Ты от них чем отбиваться предлагаешь? Подушками диванными? — Икер прикусывает губу, понимая, что его признание сейчас совершенно не ко времени и также прекрасно понимая, что упрямец Гути не отстанет от него. — А это хоть что-то. Не знаю, сколько надо вколоть, чтобы убить, но надеюсь, хватит на нескольких. Хотя бы время выиграем. — Что у тебя в сумке делает смертельный яд, Касильяс? — Хосе практически рычит, глядя на него своими огромными голубыми глазами, всё ещё пылающих праведным гневом на окружающих его идиотов. — В кого ты собирался его вкалывать? — Чема, твою-то мать, это реально так важно сейчас?! — Икер возмущённо фыркает, кивая головой на хлипкую деревянную преграду между ними и теми, кто пришёл по их души. — Отсюда надо убираться и быстро, а у нас два неспособных к самостоятельным перемещениям тела. Делать что будем?! — Сраный ты суицидник, Касильяс, даже не думай, что я просто так это забуду! — Гути зло машет на него свободной рукой, но принимает объективную истину — есть проблемы поважнее, чем тараканы в голове Икера, даже если они такие огромные, что, кажется, мешают ему здраво мыслить. — Нам нужно инвалидное кресло, лежачего мы Рау точно не вывезем. — А Сара? — На руках понесём, она лёгкая и не умрёт от этого, — Икер коротко кивает, принимая сомнительной успешности план и уже прокрадываясь, не поднимая головы, к двери. — Икер. — Что? — он раздражённо шипит, оборачиваясь, когда одной рукой уже цепляется за ручку, готовясь выбежать в коридор, а второй сжимая готовый к применению шприц. — Если решил геройствовать, будь добр, не помри, — Чема осматривается в поисках чего-нибудь, что может пригодиться для вынужденной защиты, и не находит ничего лучше, чем пресловутые швейцарские ножики в их рюкзаках. — Когда будешь заходить, постучи прежде, чтобы я на тебя не накинулся. — Береги их, — Касильяс мысленно считает до трёх, улавливая снаружи относительную тишину, и вываливается в коридор, в последний момент краем глаза замечая, как Гути, неохотно выпустив ладонь Рауля, встаёт по стенке сразу за дверью с разложенным ножом наизготовку.       Икер не уверен сам в себе, молится он сейчас в мыслях или матерится, ситуация одинаково располагает, но знает точно, что ничего из этого не поможет им пережить этот день.       Не Боги горшки обжигают. И не Богам решать сегодня их судьбу.       Икер сжимает крепче шприц в пальцах. Он будет бороться, сейчас — и до конца.

***

      Выстрелы стрекочут очередями этажом ниже, а в их узком закутке, отделённом от основного коридора больницы, не видно ни единой тени, заслоняющей свет ламп, и Касильяс, оглянувшись лишний раз по сторонам, двигается в сторону расположения остальных палат, надеясь в одной из них отыскать инвалидную коляску и искренне надеясь, что ему не придётся за неё сражаться с инвалидом.       Панические крики, режущие уши резкие хищные звуки оружейного клёкота, грохот падающей мебели и захлопываемых в панике дверей, мало чем спасающих укрывшихся за их тонкими фанерными боками отчаянно стремящихся к жизни людей. Икер старается не думать о том, что прямо сейчас под ним разверзается ад, где одни люди ради сомнительных целей режут других, где не вовремя оказавшиеся в частной клинике невинные пациенты и персонал страдают из-за них, не думать о том, что скоро палачи придут и за ними. Он мог бы убеждать себя наивно, что это лишь совпадение, но версия не выдерживает никакой критики, не после всего произошедшего. Им повезло в какой-то момент оторваться от преследования и попасть сюда ненамного раньше, но, очевидно, что эта погоня существовала всегда. Быть может, от самых дверей их бедного коммунального дома в Мадриде или съёмной квартирки Пилар в Порту, от пристани контрабандистов, от границы Испании, от самой больницы, из которой вышли они с Чемой после аварии. Он не знает, как давно и как много, но за ними следили абсолютно точно.       Икер движется в коридор по стене, осторожно выглядывая из-за углов и стараясь не дышать почти, лишь бы не издавать лишних звуков. Он давит в себе зарождающуюся истерику расшалившихся нервов, подползая, пригнувшись, к первой двери, пытаясь хоть чем-то успокоить подсознание, напоминающее каждую секунду — он чёртов художник, а не спецназовец, он в жизни не участвовал в заварушке страшнее, чем пьяная драка в баре с футбольными фанатами, и та вышла случайно. И потому что кое-кто — Серхио — не умеет держать язык за зубами, кое-кто — Гути — не умеет слушать, а кое-кто — Пепе — не хочет решать конфликты миром. Сейчас самым неразумным кажется их безнадёжный оптимизм и близорукая недальновидность, из-за которых они не взяли из Мадрида даже элементарного оружия, хотя бы чёртов нож, но Икер знает абсолютно точно — ничем из того, что могло бы сейчас оказаться в его руках, он не смог бы воспользоваться, а уж провозить через границу нелегально приобретённый пистолет и вовсе безумие. Он не смог бы выстрелить, не смог отобрать чужую жизнь.       Касильяс подбирается к первой палате, давая себе секунду на то, чтобы взять себя в руки и прислушаться к звукам в соседнем помещении. Внутри, кажется, тихо, и Икер быстро толкает дверь, не давая себе времени передумать, с сожалением обнаруживая стерильную комнату, готовую принять нового пациента. Безликая. Пустая. Икер недовольно ругается под нос, ползя дальше, ускоряя шаг, осторожностью жертвуя ради эффективности. Он обшаривает ещё несколько палат — большинство из них необитаемы, некоторые — покинуты бегущими в панике жильцами, самые редкие двери заблокированы, и Касильяс подозревает, что за ними прячутся те, кто не может бежать также, как оставленный позади Рауль. Икер хотел бы помочь им, хотел уберечь от тех людей, пришедших за ними и Гонсалесом, но именно поэтому же идёт дальше только быстрее, не забывая о том, что пациентов могут пощадить, не заметить, оставить, но не их. Если найдут их, ничего, кроме смерти ждать не стоит. И на этот раз им не повезёт.       Его последняя надежда — комната отдыха на их этаже, двойные стеклянные двери в которые виднеются вдали коридора прямо за... лестничным пролётом. — Господи блядский боже, — Икер ругается под нос, встряхивая головой, зажмуриваясь отчаянно на единственное мгновение. Выйти на простреливаемое открытое место, конечно, почему нет, он же, мать его, супермен, от него пули, как от танка отскакивают. Конечно, мать его.       Он не может дать себе даже секунды промедления, их время и так на исходе, он чувствует едва ли не кожей, как вместе с затягивающимися мгновениями его вылазки исчезают их шансы на счастливое спасение. — Дева Мария, я с ума сошёл, — сердце в груди надрывается, обливаясь бесцельно вскипающей жидким азотом в артериях кровью, заливает задыхающиеся за рёбрами лёгкие, он не может больше, не может, не может, он не готов к такому, не способен на весь этот героический бред, на безрассудные глупые подвиги, убить другого даже ради собственной жизни он не способен.       Он перекатывается по полу мимо узкого прохода к лестнице, задерживая дыхание, прижимается к стене на противоположной стороне и едва ли не бежит на корточках, забывая про всё и только стискивая отчаянно шприц. Икер вваливается внутрь, захлопывая за своей спиной дверь, окидывая пристальным взглядом на вид пустое помещение, но он точно слышал чей-то судорожный вздох, едва распахнул двери. Говоря откровенно, прячущийся в этой комнате человек интересует его мало, куда больше внимание привлекает брошенная в углу у запертой на замок двери, видимо, подсобного помещения, чья-то инвалидная коляска, накренившаяся на одну сторону из-за отсутствия маленького колеса. — Похеру, сойдёт, — шипит облегчённо Икер, опрометью бросаясь к найденному сокровищу, радуясь этому больше, чем если бы вместо неё лежал миллион евро в сумке. Бумажные купюры им Рауля не помогут вытащить отсюда, а коляска — вполне. — Сеньор Касильяс, это вы? — он оборачивается, вскинувшись, на высокий испуганный шёпот, взглядом натыкаясь на прячущуюся за нешироким диванчиком заплаканную Милагреш. — О, сеньор Касильяс! — Тише-тише, да, — Икер складывает коляску, поморщившись от её грохота, и ныряет в укрытие, спиной прижимаясь к спинке дивана рядом с медсестрой, крепко обнимая массивную сложенную конструкцию. — Они пришли за сеньором Гонсалесом, да? — она вся дрожит, сжимая скрюченными пальцами самодельный деревянный крестик на своей шее, молится, едва шевеля сухими губами, ожидая его ответа с каким-то смирением и отчаянием, как ожидают вынесения приговора стоящие под дулом на расстреле. — Для него это кресло? — Запритесь в подсобке, может быть, там не найдут, — Икер только кивает, не в силах сказать ей горькую истину, и только раздаёт бессмысленные сейчас советы. — Я не могу, у меня нет ключа от замка, — Милагреш плачет беззвучно, слёзы стекают по её впалым, исчерченным морщинами щекам, но она хранит молчание, ни всхлипа, ни стона, ни голоса. Касильяс восхищается этой женщиной искренне и также от всего сердца желает ей долгой жизни, а потому вновь и вновь перебирает в голове хаотично все подходящие и неподходящие жизни, стараясь изо всех сил найти подходящее решение. И не находя его. — Я не знаю, как помочь вам, у нас даже нет оружия, чтобы защитить вас, если вы пойдёте с нами, единственный шанс для вас выжить — спрятаться сейчас и бежать, когда выпадет возможность, — сеньора Сантос кивает на его сбивчивую, слишком торопливую речь, утирает ладонью слёзы, слабо улыбаясь ему. — Здесь слишком открытое пространство, вам лучше спрятаться там, где меньше места, где не будут проверять. В одной из палат или где-нибудь ещё, я не знаю, но здесь оставаться нельзя. — Да-да, конечно, сеньор, я выйду сразу за вами. Недалеко от его палаты служебная лестница, по которой мы шли. Она выводит к кухне, из которой можно выйти на улицу через отсек погрузки продуктов. Я не запираю дверь, когда прихожу сюда, так что вы должны пройти, — Икер внутренне содрогается, представляя, чем может обернуться эта вылазка, но времени думать дольше просто нет, и он держит свои эмоции и страхи при себе, кивая благодарно Милагреш и готовясь уже совершить очередной рывок к двери. — Спасибо, Милагреш. Надеюсь, вы сможете спастись. Берегите себя.       Касильяс подхватывает подмышку сложенную коляску, пробегая к двери, почти не прячась за мебелью, думая уже только о том, чтобы успеть вернуться. Сеньора Сантос перебежками движется следом, замирая за креслом, когда он достигает двери, и Икер, осмотрев через матовое кривое стекло коридор, уже хочет кивнуть ей, показывая, что готов уйти, когда левая дверь распахивается пинком ноги заходящего внутрь человека, направившего пистолет на медсестру. — Где Рауль Гонсалес?! — Касильяс обнимает судорожно коляску, дрожащими пальцами сжимая шприц, дышать боится, не зная, что сделать, чтобы спасти обе их жизни. В голове набатом бьётся в абсолютной пустоте кровь, вторя ритму сердца, и где-то далеко тихий шёпот, серьёзный голос Гути — «Если решил геройствовать, будь добр, не помри». Он не герой. Не герой. Не герой, чёрт возьми!       Он чёртов художник из такого далёкого сейчас Мадрида, потерянный, напуганный, одинокий, вместо красок видящий вокруг только кровь, пламя и уголь. Он не может просто взять и полезть на вооружённого человека с кулаками и надеяться, что всё обернётся хорошо. Это так не работает, это не гребаный фильм от Марвел! Милагреш дрожит на грани истерики, но, Икер отдаёт ей должное, не словом, ни жестом, ни взглядом не выдаёт его присутствие в этой комнате. — Где, блять, Рауль Гонсалес, я тебя спрашиваю! — сеньора Сантос мотает головой отчаянно, сквозь слёзы едва выговаривая дрожащим голосом невнятным сильны акцентом. — Я не знаю, сеньор, я не знаю, кто это, пожалуйста! — Касильяс видит кадрами смазанной фотографии, снятой на дешёвую мыльницу, как взводит курок мужчина, как вжимается в кресло Милагреш, как он движется ближе к ней, оставляя позади самого Икера, давая ему шанс сбежать. Если решил геройствовать, будь добр, не помри.       Его единственная задача сейчас, его цель и миссия — вернуться живым, дать своим друзьям шанс покинуть клинику, но он просто не может уйти и бросить поверившую им добрую женщину, хранившую их тайну и заботившуюся о Рауле, вот так.       Серхио всегда называл его принципиальным идиотом, и это всегда было правдой, но сейчас правда вдруг стала стоить слишком дорого. — Врёшь! Где Рауль Гонсалес, последний шанс даю! — две секунды — на вдох и выдох, пока Милагреш, рыдая, повторяет, путая слова и языки, что не знает никакого Рауля Гонсалеса, что она просто старая медсестра и даже не общается с пациентами, — две секунды, чтобы решиться и попросить у друзей прощения, если вдруг он не сможет идти дальше. Он принесёт им эту коляску живой или мёртвый, но сам сейчас собирается сделать именно то, что Гути просил не делать. Геройствовать и умирать.       Икер набрасывается на мужчину сзади, обхватывает руками голову и выворачивает резко, пока не слышит отвратительный хруст позвонков, заглушаемый оглушающим звуком выстрела. Касильяс смотрит рассеяно, как оседает у ног бездыханное мёртвое тело, из безвольных рук грохотом тяжёлого металла роняя не защитивший его пистолет, и слышит только надоедливый бесконечный звон в ушах, давящий на мозги гулом взлетающего истребителя, не иначе. Он убил человека. Он только что… убил человека. Покидая палату Рауля несколько минут назад, Икер думал, что не сможет воспользоваться специально для этого заготовленным ядом, до последнего полагаясь на силу слов и собственную осторожность, надеясь обойтись без кровопролития хотя бы сейчас. Покидая палату Рауля несколько минут назад, Икер думал, что не найдёт в себе решимости для убийства. И он же сейчас голыми руками отнимает человеческую жизнь, цинично и подло набрасываясь со спины. В любом убийстве нет чести, нет морали и совести, но в таком… — Сеньор Касильяс… — погрузиться окончательно в саморазрушающие метания ему не даёт слабый хрип Милагреш, прижимающей бледные, вымазанные кровью пальцы к животу. Он опрометью бросается к ней, не представляя, что делать, судорожно пытаясь обнаружить рану и тут же помочь зажать её, останавливая кровотечение. — Сеньор Касильяс, иди… идите, пожалуйста… Они же… Они же за сеньором Гонсалесом… Сеньором Гонсалесом пришли… помоги… Спасите его… пока не поздно…       Она страдающе стонет, бессильно приваливаясь к креслу, пачкая мягкую обивку собственной кровью, но прозрачные стеклянные глаза сухи. Милагреш роняет руку вдоль тела, не находя даже последних сил бороться за собственную жизнь, и Икер, с силой прижав ладонь к животу, чувствует только отголоски слабого биения замедляющегося сердца. — Милагреш, что надо сделать, говорите, я помогу, только говорите со мной! — сеньора Сантос улыбается, кажется, едва ли не пересиливая смерть, она тянет Касильясу руку, едва касается его запястья, кажется, желая подтолкнуть, уговорить уйти, но, уже не будучи в состоянии этого сделать, только мажет холодными пальцами по смуглой коже. — Уходи. Помоги ему. Не теряй времени, — медсестра дышит слишком поверхностно, и Икер не может оставить её так, когда ранение даже не смертельно — всего лишь в живот, верно? Если… Если пуля не задела жизненно важные органы, у них ещё есть шанс спасти её, особенно здесь, в клинике, ведь так? Это не может быть правдой, не может быть концом, он должен бороться за них обоих, если Милагреш не может, потому что это его вина. Его жизнь разменяли на её. Он разменял. — Иди, проклятый упрямец! Иди!       Касильяс чувствует дерущие глаза едкие слёзы, которые он не может себе позволить сейчас, целует быстро женщину в лоб сухими губами, вымаливая у неё прощение за то, что не может помочь, за то, что бросает. За то, что не смог её защитить. Он хватает найденное кресло и выскакивает в коридор, не давая себе ни секунды раздумий, успев на ходу схватить пистолет, оставляет позади произошедшее, проглатывая боль и сожаления, сейчас запрещая себе всякие человеческие чувства. Икер надеется, что пришедший на этаж мужчина пошёл вперёд остальных и по пути ему не встретится больше никто, но напрасных иллюзий не питает — пробираться к свободе и безопасности им придётся слишком тяжко.       Внутренние коридоры, на его счастье, пусты, но он слышит хлопающие ниже в лестничных пролётах двери и, кажется, звуки борьбы, списывая их на собственное помутившееся от стресса и адреналина сознание и находя этот факт незначительным, едва не задыхаясь от бега с увесистой старой коляской, едва не вваливаясь в палату Рауля, только каким-то чудом вспомнив просьбу Гути постучать прежде. — Нашёл?! — Хосе выхватывает у него находку, сразу же раскладывая и даже не замечая, кажется, её мелкой поломки. Икер упирается ладонями в согнутые колени, пытаясь отдышаться, и помочь Чеме пересадить Рауля в кресло. Сара мягко улыбается ему, сидя на полу у кресла, — она всё ещё бледна до мертвенной серости и безбожно напугана, но хотя бы не без сознания, а значит, вести её дальше будет немного проще. — Отлично. Рауль, сожми зубы, сейчас пересадим и бежим.       Гонсалес кивает, напрягаясь всем телом, чтобы сделать их задачу максимально простой, цепляется за плечи подхватившего его под спину Гути, носом утыкаясь в его руку и зажмуривая глаза, пытаясь удержать крик, рвущийся из глотки, пока Икер, дождавшись сигнала, поднимает ноги Рауля, помогая перетащить его тело в инвалидное кресло. — Порядок? — Рауль глубоко дышит, пытаясь не закричать от прострелившей тело боли, и кивает с трудом Чеме, вглядывающемуся обеспокоенно в его бледное, покрытое мелкими каплями холодного пота лицо. — Если ты владеешь способностью стратегической потери сознания, самое время её применить, потому что будет больно. — Ага, ты вези, я по дороге устрою, — они позволяют себе выдохнуть чуть спокойнее — шутит, значит, в порядке. И Икер уже хочет помочь подняться Саре, позволив обнять себя за плечи, чтобы помочь идти ещё не пришедшей в себя девушке, когда Гути останавливает его, вцепившись больно пальцами в его предплечье и оглядывая его, пытаясь в складках одежды выявить ранение. — Это не моя кровь. Бежим, всё потом, — Чема кивает, удовлетворившись коротким ответом, и возвращается к Раулю, упирая коляску на задние колёса так, чтобы не использовать сломанные передние. — Я пойду вперёд, у меня пистолет, вы за мной. Я знаю дорогу.       Гути не отвечает, сосредоточенный только на том, чтобы выжить самому и помочь выжить своим друзьям, одним только невнятным звуком даёт ему понять, что готов следовать указаниям. Сара цепляется за его плечо, но не виснет на нём, оставляя свободу передвижения, и Икер молча поднимает вверх ладонь, показывая Чеме следовать за ним, быстрым шагом выходя из палаты и сворачивая в указанный Милагреш коридор к служебной лестнице. Позади него скрипит на бегу от слишком быстрого движения старая коляска, тяжело дышит, стиснув зубы, Рауль, не торопясь, однако, терять сознание, Сара едва успевает передвигать ноги вслед за его ритмом движения, но Касильяс не может позволить себе замедлиться, не может помочь ей, пока они не выберутся из проклятой клиники.       В тёмные узкие лестничные пролёты служебного хода они вваливаются, плотно захлопывая дверь на магнитном замке, надеясь, что это задержит нападающих хотя бы ненадолго, и Икер едва успевает спустить на пролёт ниже Сару, помогая Гути протащить по ступенькам коляску, когда натыкается на дуло пистолета, направленного прямо в лицо. — Блять, — подкравшийся беззвучно мужчина смотрит на Касильяса мгновение, быстро потеряв интерес к Карбонеро, а затем переводит взгляд на Рауля, пристально смотрящего тёмными глазами в ответ, ожидая пули прямо себе в лоб, но человек опускает пистолет, быстро преодолевая разделяющие их ступени. — Хватайте коляску спереди и сзади и несите, так быстрее. Я помогу девушке. Снаружи уже ждёт машина и люди, чтобы увести вас отсюда. Быстро, времени нет, — Икер молча вскидывает брови, требуя от него объяснения происходящего, и мужчина только поджимает губы недовольно, уже вернувшись к Саре и подхватив её под талию. — Мы от Серхио.       Касильяс и Гутьеррес обмениваются короткими красноречивыми взглядами, за них четверых решая их дальнейшую судьбу. Верить нельзя, слишком опасно. Не верить нет времени. Человек пристрелил бы их, если бы хотел, уже давно, но им всё ещё не известно, это ли входит в планы их врагов, а потому не могут позволить себе рисковать. — Puta! — он выругивается на явно португальском, но перевод им не требуется, и взводит курок пистолета, слыша шум за дверью. — Я Криштиану, мы охотимся вместе с Рамосом на людей, которые устроили аварию. Он просил сказать тебе, — Криштиану смотрит прямо на Рауля, игнорируя людей вокруг, пытаясь убедить прежде всего его, — если придётся вытаскивать твою задницу отсюда, что Сан оторвёт нам головы и прилепит на дурацкие статуи. — Он их скорее сам сломает… — Гонсалес шепчет, нахмурившись, и тут же кивает обернувшемуся к нему Икеру. — Это свои. Бежим. — Какую хуйню ты натворил, Рауль Гонсалес Бланко. Какую. Хуйню, — раздражённо шипит Гути за его спиной и поднимает нелёгкую коляску за ручки, забывая о собственном плохом состоянии и невосстановленном после аварии организме, подорванном болезнью и лекарствами, как забывает об этом же Касильяс, схвативший коляску за подножку одной рукой, второй продолжая удерживать наготове практически бесполезный пистолет, который в руках не держал никогда раньше в жизни.       Они подумают об этом позже — упадут от бессилия, потеряют сознания, разноются о старых ранах, потребуют лучшие лекарства и откажутся идти дальше. Они подумают обо всём этом позже. А сделают? Быть может, что и никогда.