***
Они петляют по улицам Лиссабона, срезая углы дворами и проулками, где, кажется, запрещено ездить вовсе, или уж точно не на таких широких автомобилях, но Криштиану и головорезы на передних сидениях выглядят уверенными и почти спокойными, не наблюдая за собой погони, когда выскакивают на пустующую разбитую дорогу чёрт знает где, Икер вообще не уверен, что они ещё в пределах Лиссабона, и устремляются к маленьким постройкам, мелькающим на горизонте рябящими точками. — Я знаю тебя, — Рауль подаёт голос впервые после побега из клиники, обращаясь к кому-то помимо Гути, с которым они, кажется, не могли наговориться вовсе, хотя раньше никогда болтливостью не отличались. — Криштиану Роналду, верно? — Верно, — Криштану даже оборачивается удивлённо, перестав временно следить за безынтересной однообразной картиной за тёмным стеклом и вглядываясь с толикой беспокойства в чуть скривлённое неприятной болью лицо Гонсалеса, смотрящего на него в ответ бездонными чёрными глазами. — Не помню, чтобы мы были знакомы лично. — Нет, но я хорошо помню твоего мужа. Лионель Месси, главный прокурор Каталонии, так? — Криш судорожно сжимает челюсти, кивает едва заметно, и Икер замечает в уголках его тёмных блестящих глаз не слёзы, но тот же гнев и бессмысленную бессильную ярость, ту же горечь и разбитое отчаяние, что видел в собственном отражении, что видел в мутных от таблеток и успокаивающих боль наркотиков глазах Гути. — Его убили не так давно. — Уже год как, — Рауль тихо просит прощения, не перебивая, но Роналду только кивает ему коротко, мол, всё понимает, и в извинениях нет нужды. В конце концов, не его вина в том, что он столько всего пропустил. — Те же люди, что устроили покушение на вас. Я… — Криштиану смотрит обратно, вздыхает коротко. — Отвечу на все ваши вопросы на месте, сейчас не время. Они замолкают понятливо, вслушиваясь в пустую тишину поверх шелеста колёс о гравийную однополосную колею, додж слегка подбрасывает на маленьких ухабинах, от чего тихо ругается, растревоженный застарелыми ранами, Чема, и тяжело дышит, откинув голову на его плечо, Рауль. — Где мы? — Икера хватает ненадолго — вечная паранойя, зародившаяся в нём ещё до аварии, но окончательно укрепившаяся после неё, сопровождает его каждые сутки от пробуждения и до самой ночи, редко прогоняемая даже голосом разума, даже сейчас не даёт покоя, заставляя его хотя бы химерно контролировать давно и целенаправленно катящуюся ко всем чертям ситуацию. — За пределами Лиссабона, едем в пригород. Больше сказать не могу, вопросы безопасности. И вашей, и нашей, так что давайте сначала доберёмся, а потом разберёмся со всем, что будет вас беспокоить, — Икер прикусывает язык, едва не буркнув неудачно, что сейчас есть только один человек, который его интересует, и никто в грёбаной вселенной не может дать ему ответ, где он. — Сан, — Сара привлекает его внимание, сжав пальцы, держащие его руку, чуть сильнее. Он приподнимает брови, повернув голову, смотрит на неё вопросительно, возвращая ей всю её надёжную поддержку и ласковое семейное тепло. Карбонеро мягко целует его в лоб, касаясь дрожащей ладонью его щёки, и Икер прикрывает глаза, замирая в этом моменте, надеясь, что все самые сложные испытания, которые им должно было пройти, уже позади. — Люблю тебя. Услышавший это Рауль дёргается, желая обернуться к ним, прожечь острым внимательным взглядом Касильяса, выпытывая все детали у его души, напрямую, без посредников, не доверяя фальшивым усталым словам. Но Гути придерживает его, не позволяя отстраняться от себя, а Икер улыбается ей почти облегчённо, понимая, что за этими словами не стоит никакого романтического подтекста. В конце концов, у них обоих на пальцах всё ещё блестели, запылённые грязью дорог, кровью и дымным пеплом кольца — не связывающие узами брака, не обязывающие, не сковывающие. Их кольца для того, чтобы помнить, что чужое хрупкое сердце, вверенное добровольно в руки, всегда остаётся с ними, для того, чтобы себя не терять. — Люблю тебя, — Касильяс возвращает ей мягкий поцелуй в лоб, успокаивающе проводя по волосам широкой ладонью. «Я рад, что ты выжила». «Мне жаль, что втянул тебя в это». «Спасибо, что ты с нами». «Пожалуйста, прости». Сара устало приваливается к его плечу: она слышит и понимает всё, что он хочет сказать ей, каждый его вдох, каждое слово, и принимает всё это. Как неназванная сестра. Как часть его семьи. Как часть его самого. — Рау, детка, перестань дёргаться, будь добр, — Гути шикает на вроде притихшего Рауля, видимо, всё же что-то выговаривающего ему, щёлкает легко, почти ласково по лбу, и Сара молчаливо вскидывает брови, глядя вопросительно на хмыкнувшего Икера. Для неё такой Хосе — удивительнейшее зрелище сродни летающим китам, но для Касильяса это почти родное, знакомое, спасительно привычное. То, что заставляет его поверить: их чёрная полоса позади. — Да расскажу я тебе всё, успокойся ты, пока что-нибудь ещё себе не сломал.***
Квартира — просторная, трёхкомнатная, под самой крышей маленького домика в пригороде Лиссабона, с небольшими наклонными окнами, завешанными жалюзи, с плотной бронированной дверью и несколькими незаметными охранниками при входе — даёт им некоторое подобие безопасности. Криштиану выдаёт им свежую одежду — Раулю, может, и подойдёт, но для Икера, Гути и Сары подходящего не находится точно, — и забирает вещи, чтобы проверить их на наличие прослушки или датчиков передвижения. Он оставляет их одних, обещая вернуться как можно быстрее и ответить на всех их вопросы, и уходит из квартиры, оставляя внутри тяжёлое вязкое напряжение. — Рау, ты уверен, что им можно доверять? — Гонсалеса укладывают на двуспальную широкую постель в самой закрытой и безопасной спальне, закрывают наглухо окна, сворачивая жалюзи и натягивая на стене простынь, закрывая глубоко вдающуюся в поверхность раму. Хосе устраивается рядом с ним, боясь покидать надолго, будто тот может исчезнуть или умереть вовсе, отвернись от него хотя бы на мгновение. Гути устраивается осторожно на второй половине постели, старясь не потревожить Рауля, укладывается устало рядом с ним, переплетая пальцы, и Икер смущённо отводит взгляд, полностью уверенный — если бы у них только была возможность, они бы уже сплелись всеми конечностями, только чтобы больше не расставаться. Не понимать их для него невозможно. — Я ни в чём не уверен, — Рауль, устроившись, притягивает Чему ближе, зарываясь носом в его светлые волосы и улыбаясь слабо. — Но он повторил то, что я сказал Серхио, как только пришёл в себя, и это посторонние слышать точно не должны были. К тому же, я, действительно, помню Лео, и его жестокое убийство тогда было для нас полной неожиданностью. Сейчас… Сейчас я понимаю, что нам стоило отнестись к этому внимательнее. — Первое, что ты сказал, как только пришёл в себя, это то, что я оторву вам головы? — Икер хмыкает, сидя на диване в углу комнаты, положив руку на плечо задремавшей на его колене Сары, кривит губы в едкой грустной усмешке. — Это были слова Чехо. Когда я рассказал ему, что он должен сделать, — Касильяс мелко вздрагивает, прикрывая глаза, чтобы не выдать проколовшую сердце раскалённой длинной иглой боль. Если бы он только знал их дурацкие планы, он, Рамос прав, оторвал бы им головы без сожаления, приговаривая, что пользоваться ими они всё равно не собираются. — Икер, я понимаю, что тебе сейчас тяжело, но ты ещё увидишь Чехо, я обещаю. — Ты никогда не давал обещания, которые не можешь сдержать, — он печально улыбается, и Гути с Раулем на доли мгновения обмениваются понимающими взглядами, одинаково встревоженные и тронутые видом такого разбитого друга, — не стоит начинать сейчас. Мы пойдём, оставим вас наедине. К тому же, Сара, кажется, хочет поспать, — Икер ласково трясёт её за руку, выдёргивая из лёгкой дрёмы и подталкивая встать с их дивана, чтобы занять вторую из пустующих пока комнат. Карбонеро выходит первая, позволяя им поговорить без лишних ушей, и Икер, подойдя к постели, склоняется над Раулем, прижимаясь лбом к его лбу и устало прикрывая глаза. Гонсалес мягко покровительственно прихватывает его за затылок, не давя, а только поддерживая, треплет беспорядочно отросшие тёплые каштановые волосы. — Я заставлю тебя разгребать всё дерьмо, Рауль Гонсалес Бланко, как только ты встанешь на ноги. А если не встанешь, я принесу тебе ещё одну коляску и заставлю разгребать всё дерьмо, так и знай, — они облегчённо смеются, и Икер чувствует ладонь Чемы, лёгшую на его плечо. — Зато без дурацких статуй. — Мы все знаем, что я их не выношу.***
Икер заходит во вторую спальню ненадолго, только удостовериться, что у Сары всё хорошо, и оставляет её отдыхать, пожелав спокойного сна. Он осторожно закрывает дверь, стараясь не шуметь, и бредёт одинокий, обуреваемый собственными навалившимися скопом тяжёлыми мыслями. Касильяс идёт в ванную, наконец-то вспомнив о перепачканных чужой кровью руках, встаёт перед раковиной, долго глядя то на выкрашенные грязно-алым бледные, нервно подрагивающие пальцы, то на своё разбитое отражение в абсолютно целом зеркале. Икер не знает этого человека. Не знает того, кто смотрит на него с другой стороны посеребрённой амальгамной поверхности. Чужие черты, чужие глаза, чужие движения. Икер не знает того, кто находится там, внутри стеклянного мира, но уже не уверен, что знает хотя бы сам себя. На щеке стягивает кожу маленький кровавый след — Милагреш мазнула случайно пальцами, пытаясь его, упрямого, прогнать с необходимой помощью. Взгляд застывает, замыливается, прослеживая тёмное пятно, замызганный ворот одежды, багряные капли на шее. Это похоже на гуашь, на масляные густые краски, на то, как он пачкался раньше сам, увлечённый созданием своих картин, а потом долго и упорно оттирал яркие подтёки с кожи дегтярным мылом, рискуя, как шутил Серхио, стереть вместе с красками свою естественную смуглость. Но сейчас на нём следы не художеств, а чужой утраченной жизни, отнятой из-за них, их неосторожности, их глупости, их проклятия, о котором Икер, отчаявшись, уже не может не думать. В какой момент их судьбы, сплетённые воедино, полетели под откос, с грохотом летящего в бездну с обрыва поезда разрушая всё на своём пути. В какой момент кто-то свыше решил, что он, привыкший держать в руках кисти и палитры, сегодня одним махом отнял сразу две жизни, в какой момент кто-то свыше решил, что его друзья, лучшие из всех людей, что ему довелось встречать, должны стать причиной разрушения чужих судеб, в какой момент кто-то свыше решил, что им под силу всё это пройти? — Ты Икер, так? — Роналду появляется сзади бесшумно, заставляя его вздрогнуть. — Да, — Касильяс быстро суёт под воду ладони, стараясь скрыть своё долгое замешательство. — Ты что-то хотел? — Ага, хотел. Мы связались с Серхио, и он очень просил тебе кое-что передать, когда узнал, что ты здесь, — Криштиану хмыкает, а Икер чувствует, как останавливается в груди его сердце, отказываясь перекачивать слишком густую мрачную кровь. Он не сомневался в верности Рамоса им, не сомневался в том, что все глупости, что он совершил, были пусть совершенно безрассудными, но искренними, и всё равно сейчас слышать, что его Чехо что-то хочет ему сказать… — Как закончишь тут руки намывать, приходи в свободную комнату, всё передам и отвечу на вопросы. Судя по всему, твои друзья ещё не очень готовы к диалогу, — Криш едва улыбается уголками губ, и исчезает так же быстро, позволяя Икеру спокойно собраться с мыслями и прийти к нему с холодной головой, полностью готовым к разговору. Но Касильяса, возможно, заразило уже этим отчаянным безголовым сумасбродством Чемы и Чехо, пылкой цепкостью Сары и Пилар, профессиональным упорством Рауля, возможно, он уже тоже болен без возможности исцеления, и вместо заразы по венам бензином течёт негасимое пламя, подгоняющее вперёд. Возможно. Но он не хочет думать об этом, когда уже видит в конце их общего разрушенного туннеля свет спасительного выхода, свет окончания их долгих выстраданных путей. — Говори, не будем тянуть, — Криштиану что-то печатает в своём смартфоне, когда Икер заходит в гостиную, и откладывает его, когда тот садится в кресле в углу, подбираясь, готовясь выслушать самое плохое. — Хорошо, — Роналду пристально смотрит ему в глаза и улыбается так тонко, легко, устало, внезапно открываясь перед ним, как человек, прекрасно понимающий, через что довелось пройти Касильясу. — Серхио, конечно, не хотел бы, чтобы я пересказывал тебе абсолютно всё, что было, но я чувствую, что тебе это надо знать. В общем, я передал Рамосу, что мы вывезли Рауля из клиники и вместе с ним ещё трёх человек. Он дал нам инструкции, что делать дальше, но это я и без него прекрасно знал, что бы он там из себя не строил, потом потребовал рассказать, какого чёрта мы притащили сюда кого-то ещё, помимо сеньора Гонсалеса, и я описал ему вас. Если вкратце, он очень просил задержать вас, даже если вы захотите уйти, и сказал, что он едет сюда, как только услышал про тебя. — И что из этого он просил тебя передать? — голос дрожит против воли, а перед глазами только близорукая туманная муть и бесконечные вопросы, как бы он ни храбрился. — Ничего, на самом деле, — Криштиану пожимает плечами, не отрывая взгляда, прослеживает каждое изменение на его лице. — Это всё было только для меня. Но я же вижу, что тебе также херово от всего этого. Я-то тебя прекрасно понимаю. — Да, наверное… Наверное… — Икер отводит глаза, пытаясь восстановить моральное равновесие. Встретиться с Серхио? После всего, что тот натворил, после того, что он устроил? После того, как бросил их в безвестности одних, как исчез сам и увёз в неизвестность Рауля? Как устроил охоту на людей… К горлу подступает едкий ком осознания: он убил одного, он имеет представления, какого это — распоряжаться чужой жизнью своими руками, отнимать её по собственному отвратительному желанию. Он сделал это единожды, и уверен абсолютно — следующего раза он себе не простит. Но Серхио… Серхио занимается этим уже давно, убивает и охотится, чтобы убить, и кто знает, сколько ещё всего он мог сотворить? — Хей, послушай, — Роналду вдруг смотрит на него со всей серьёзностью и уверенностью, будто способен прямо сейчас совершить всё то, о чём Икер только что думал. — Я вижу, чего ты боишься, но, поверь мне, пока ты не поговоришь с ним, ты не поймёшь, насколько это всё его изменило. Я не представляю, каким он был до покушения на вас, но, знаешь, если он и раньше был сумасбродным идиотом, чью голову приходится постоянно вытаскивать из какой-то жопы, в которую он её засовывает, хотя он, вроде как главный, то ничерта не изменилось. Он всё ещё такой же идиот. Касильяс чуть облегчённо улыбается, откидываясь на спинку кресла и глядя благодарно на расслабившегося точно также Криштиану напротив. — Я соболезную твоей потере, — Роналду кивает, не скрывая горечи и боли от этого, благодаря и за то, что Икер не стал жалеть его. Жалость никому не помогает, они оба знали это слишком хорошо. — Надеюсь, твоя месть принесёт вам обоим покой. — Спасибо, Икер, — его губы чуть дрожат, когда он произносит это, и они понимают друг друга прекрасно, лишившиеся самого дорогого в своих жизнях. — Я тоже на это надеюсь. Лео заслуживал этого хотя бы… хотя бы после смерти. Касильяс прикрывает глаза, позволяя только пустоте стать свидетелем слабости Криштиану, оставляя его горю необходимое место. Такие люди, некогда самые сильные, ненавидят обнаруживать отражённым в чужих глазах собственный кривой надлом. Икер понимает. Все они, сломленные когда-то, видят друг друга насквозь.