Город на краю ночи

Странно, но больно не было. Только всё тело было наполнено дышащим огнём, густой горячей кровью, которая вытекла из повреждённых органов, забилась под кожу и сейчас гудела жаром, как печь. Единственным местом, где ещё ощущалась боль, была правая ключица. Чувство было такое, словно её пронзили стальной спицей. Наверное, она была сломана, а может быть, расколота длинной трещиной — Кастор не знал, что хуже. Он захрипел, и изо рта пролилась струйка густой тёмной крови. Несмотря на то, что это была его кровь — она была противная. Он весь состоял из противного. Господин Гектор ударил его по виску правым кулаком, опять занёс кулак, но вдруг поморщился и опустил руку. Господский кулак был весь в крови. В господской крови и в ничтожной крови ничтожного Кастора. Левой ладонью разминая правый кулак и всё сильнее морщась, господин отошёл к столу, выпил из горла креплёного вина и тут же припал к бутылке с водой. Ему тоже было тяжело. Наверное, даже ещё тяжелее, чем Кастору. В подвале они были одни. Руки Кастора заломили за каменную колонну и связали скотчем. И так он и стоял у этого позорного столба, подавшись вперёд, опустив голову и забрызгивая кровью пол господского дома. Кастор не обижался на столб, столб его поддерживал. Столб тоже служил господину и, видя в Касторе такую же прислугу, как и он сам, — поддерживал собрата. Всё было правильно, логично и справедливо. Единственное только, может быть — хотелось, чтобы руки развязали и развернули его лицом к столбу, переменили позу, потому что спиной к столбу он стоять уже устал, да и вообще хотелось поменять положение. Но и это было не смертельно, и это можно было перетерпеть — спиной так спиной, да и господину удобнее бить его по голове. Вот только ключица правая… Гектор пнул его по колену, зарычал, и снова принялся пить воду. Ярость высосала из его глаз всю человечность, и они были пустыми и стеклянными, и сейчас он не был похож на обычного себя. Глаза изменились, и он превратился в другого человека. Не справившись с очередным приливом ярости, Гектор швырнул в Кастора стеклянную бутылку с дорогущей водой для богачей. Он метил в голову, но рука его была окровавлена, бутылка соскользнула, ударила Кастора в живот, бахнула на пол, не разбилась и гулко покатилась в тёмный угол. Они были тут вдвоём. Столб, господин Гектор, Кастор, стол с бутылками, ярость, пот, отупение, кровь, повреждённое нутро, треснувшие кости и состояние тяжёлого тупика и безысходности. Сначала было ещё много холуёв господина, но они быстро ушли, и Кастор с Гектором остались один на один. Кастор чувствовал, что это был слишком интимный, слишком личный момент, чтобы разделять его со множеством посторонних людей. Только он, господин и где-то ещё Валентин с пробитой головой, мёртвый или ещё живой. Это было неясно, и это было неважно. В конце концов, Кастор сам скоро попадёт в мир мёртвых и либо встретит там Валентина, либо нет. Это не имело особого значения. Кастору было всё равно. Судьба Валентина была неинтересна. Вот брата было жалко. А Валентин оказался пустышкой. Красивой, но пустышкой. Как кусочек перламутровой раковины на пляже — красивой и бесполезной. А вот брат будет мучиться, когда узнает что… про всё это. Брат будет болеть. Брата было жалко. — Я не пойму одного… — пьяно, потно и измученно дышал Гектор ему в лоб. — Одного понять никак не могу… Не могу никак понять этого, сука ты этакая! — Зубы его свело пенно-кровавой яростью, и Гектор саданул Кастора затылком о столб. В ушах зазвенело пуще прежнего, верх и низ перепутались, всё заволокло рябью, и Кастор медленно сполз по столбу вниз. Из-за связанных за спиной рук он осел на пол как-то совсем уж криво и нелепо. — Не было никого прекраснее на земле… — в прострации оглядывая невидящими глазами подвал, продолжал Гектор. — Это была красота идеальная! Красота для ценителей. Для избранных! Только я один её понимал! Только я мог п… п… постичь всю её божественную глубину… И никто другой! — Гектор угрожающе загрозил пальцем кому-то невидимому. — И я видел! Небесное! А они все видели только поверхностное. Только верхнюю ничтожную шелуху. Только его капризы. Только… — Дыхание его сбилось, он задрожал. Не слушая, Кастор попытался встать, но нога, по которой пнул господин, совсем не хотела работать, и он так и остался изломанно полусидящим у основания колонны. — Но… — Гектор застыл с открытым ртом. — Но красотой нужно нас-лаж-даться! Вос-хи-щать-ся! А они… Этого никто не понимал. Потому что восхищение красотой — это истинное… Истинное… Божественное! Это превыше… Высшее! Наслаждение лучшим творением! Кастор поперхнулся собственной кровью и тяжело и надолго закашлялся. — И никто не видел. А только я один! — стоя к нему спиной и обращаясь в пустоту, почти кричал Гектор. — Вся моя жизнь была в созерцании этой красоты… Этого божественного лица… Весь смысл жизни моей был в этом, а ты, ты, ты, сраное ничтожество, ты, —слышишь? — ты, выродок, всё погубил! И уже не в силах сдержать разрывающую его ярость, Гектор кинулся на Кастора и принялся избивать его ногами. — Я… — истекая слюной и потом, хрипел Гектор. — И я не понимаю… Я… его… Я! Самый первый в Городе! Самый лучший! Самый наивысший из всех! Я не мог его тронуть! Не позволял себе прикоснуться к нему! Даже я! А ты… Как ты… Ничтожество! Ты… самый низший, самый последний, самый конченый, самый ничтожный — ты почему разрешил себе… Как ты мог подумать… Поднять свою вонючую лапу на… на… на божественное?! Я этого никак понять не могу?! Почему ты, ты — падаль! — решил, что имеешь право трогать его! Его! Ты! Больше уже человеческие слова не могли выходить из его перекорёженной пасти. Теперь он мог только хрипеть, рычать и плеваться пеной. Беснование его было таким ужасным, что он даже не мог нормально ударить Кастора. Ослеплённый яростью, он лупил по полу и по колонне, ранил сам себя и всё рвал волосы и одежду Кастора и задыхался, пока вовсе не начал визжать и биться в каком-то припадке, царапать себя, и кусаться, и раздирать одежду у себя на груди. Но один сильный удар ногой всё же угодил Кастору в голову, и он рухнул в душный, непроницаемый, тёмный кровавый пузырь. Крики беснующегося Гектора тут же умолкли, стали глухими, почти заглохли. Тело не чувствовалось более. Не было дыхания и биения сердца. Весь мир оказался отделён непробиваемым кровавым пузырем. Все мысли и хоть какое-то понимание происходящего покинули его. Теперь он мог глядеть на себя только со стороны. И он бы видел себя, но всё скрывала густая тёмно-красная, почти чёрная масса пустоты. Он понял, что сошёл с ума. Он был больше не властен над своими мыслями, чувствами и телом. Всё было кончено, Кастор знал это. «Умираю, — подумал он абсолютно без чувств и волнений. — Всё кончилось. Нужно ещё совсем немножко потерпеть, и всё…» Тёмный кровавый вакуум был неприятен, но он понимал, что это ненадолго. Руки разломила жестокая боль. Из полумрака кровавого пузыря бесшумно выполз осьминог. Он имел множество рук и голов и говорил одновременно разными голосами, но смысла этих голосов Кастор не понимал. Пол начал двигаться, и он догадался, почему случилась эта боль в руках — их развязали. Кастора понесли. «Хоронить… Закапывать… Ну да… А куда же ещё…» Осьминог тащил его куда-то. Почудилось, будто бы отец рядом. Обгорелый, скрюченный в угольную головешку труп отца и его навсегда открытый рот. Это было так невыносимо, что Кастор дёрнулся в осьминожьих лапах, и от этого движения всё тело его перекрутило в нестерпимом вихре боли, и только тогда он рухнул во мрак окончательно. Весь и насовсем.