Город на краю ночи

Сердце горело жаром, как печка, щёки пылали, да ещё и солнце жгло лицо. Накупавшись, Луций вышел на берег и лёг на спину. Кастор сидел тут же, вполоборота к нему, левой рукой упершись в мелкую пляжную гальку. Камни были горячие и рассыпчатые, и повсюду пробивались засохшие кусочки морской капусты, или мха, или жёсткой, медного цвета водоросли, имя которой Кастор забыл. Луций тяжело дышал, запыхавшись, мокрая грудь его вздымалась. Он улыбался и локтем прикрывал глаза от солнца. Улыбка у него тоже была мокрая, и весь он был влажный — и волосы, и шея, и густые ресницы. Нависнув над Луцием, Кастор смотрел на него и ощущал, что Луций был голый, потому что купался голый и одежды вокруг них никакой не было. И сам он тоже был голый, и раз они оба были голые, а пляж этот был закрытый и пустынный и солнце припекало… То он подумал что… Он ощутил… что… самое время для… Если уж случилось так, что Луций лежит под ним без всего… И Кастор лёг на него, и Луций обнял его руками. Только солнце всё искрилось прямо в лицо и слепило, и Луций терялся куда-то… «Да почему оно в лицо-то мне светит, когда я затылком к нему?! — раздражённо подумал Кастор, уже совсем потеряв Луция. — Я же отвернулся от него, а оно всё равно в глаза бьёт… А-а! Дак это сон!» — с жестоким разочарованием понял Кастор и начал просыпаться. Сон выскользнул, и он ощутил своё тело и что тело его лежит на кровати. Он открыл глаза и тут же закрыл их ладонями — солнце резануло нещадно. Правда, здесь, в реальности, солнце было утренним и только поднималось из моря, тогда как во сне оно уже было полуденным и жгло вовсю. Кастор засопел недовольно и сел. Кровать была огромная, метра два на два, с постельным бельём белее молока. Он повертел головой и увидел воду. Гигантский матрац лежал на платформе, и вокруг было море. Кастор замер. Осознание того, что он наг, отвлекло его от безумной кровати. Он тут же завернулся в простыню и снова осмотрелся. Платформа стояла прямо в воде недалеко от берега. Море было спокойное, тёплое и густое как желе, почти даже горячее и невыразимо прозрачное. Дно переливалось совсем рядом. Он и без маски видел подводные валуны, поросшие изумрудным мхом и сонно танцующими водорослями, пугливых рыб и даже крошечного крабика, который вышел на утреннюю прогулку, но что-то спугнуло его и он молниеносно нырнул под камень. «А тело-то не болит…» — услышал он одинокую мысль. Кастор, опасаясь боли в ключице, медленно повёл плечом, но всё было тихо. Всё было как обычно. Скинув с себя простыню, он осмотрел руки и ноги, но всё молодое тело его не имело ничего, кроме густого загара. Не было ни синяков, ни новых, ни старых, ни ушибов, ни кровоподтёков, ни ран, ни боли. Только приятное ощущение сладкой нежной ломоты, какая бывает, когда после хорошей тренировки зайдёшь в общественные термы, хорошенько пропаришься и выспишься. Кастор почувствовал, как судорожно сжались его кулаки. Страх попёр из сердца наверх и начал давить на глотку. «Почему нет ран?! Почему нет боли?! Почему нет ничего?! Не может же такого быть! Не может же, чтобы…» — Ой! — ахнул он вслух, вмиг позабыв о страхе. В нескольких шагах от его платформы-кровати вздымалась ввысь чёрная скала. Высоченная, в пару десятков метров, из чёрного как уголь камня. Кастор никогда не видел таких скал. Камень был такой древний, что уже почернел от времени, пылающего солнца и морской соли. Скала стояла непоколебимо вертикально, молча давя на психику. А рядом ещё одна, и ещё. Три пальца титанического чудовища, вынырнувшие из пучины в незапамятные времена и окаменевшие на веки вечные. И он оказался прямо посередине. Кастор судорожно сглотнул и прижал к загорелому плоскому животу подушку. «Чёрные скалы… Зачем чёрные скалы? Почему именно чёрные? Я в аду… Потому что это ад! Потому и скалы чёрные!» Он еле слышно завыл, ползая по кровати. Солнце, равнодушное к его истерике, поднималось из моря, как назло, чётко в просвете скал и светило прямо в глаза. Переползя на другой край кровати, Кастор спрятался в тени скалы и дрожащей рукой вытер холодный пот со лба. «Уходил меня Гектор! До смерти ухайдокал! И я в аду! Ну конечно!» Мысли истерично бились в голове, и сам он трясся. «А где бесы?! Бесы должны прийти меня мучить! А почему раньше не пришли?! Ну так утро! Новый день начался, щас придут, принесут крючья… Принесут колья… Почему же тело-то не болит?! Это вопрос! Значит, вылечили… А зачем им меня лечить? Они же должны меня мучить! Кто там?! А, нет, показалось… Так это же безумие! Точно! И не мучить они меня будут… Не крюками, а просто я сам себя буду мучить безумием, и никаких крюков… И похлеще всяких крюков будет! Ведь учил Парменид, что нету бесов в аду… Что это всё байки для черни. А что «ад есть состояние мучительного безумия!» Ну и вот! Ну и всё! Вот и пожалуйста!» Пока безумие бесилось в его мыслях, солнце съехало набок и опять стало светить в глаза. Кастор перелез на другую сторону кровати. — А кровать-то в аду больно хороша! — вслух прошептал он. И вдруг весь внутренне замолк. На сухую верхушку камня выполз маленький краб и, быстро работая клешнями, стал выщипывать из щелей кусочки мха и отправлять их в рот. Кастор ощутил, как тяжёлые слои страха и истерики начинают откалываться, освобождая сердце. Кровь совсем по-иному заструилась в жилах. Он зачерпнул пригоршню тёплой прозрачной воды и омыл лицо. «Может быть, ещё не всё потеряно? Может… есть выход из этого всего?» Вторую пригоршню морской воды он зачем-то выпил и только сейчас заметил на воде ступени. Большие прямоугольные панели, как клавиши гигантского рояля, покоились прямо на воде и, изгибаясь, уходили за чёрную скалу куда-то в сторону берега. Кастор вытянул ногу и надавил на «клавишу», но она лежала непоколебимо. Откашлявшись и оглядевшись, он получше завернул в простыню свою наготу, напряг сердце, выдохнул и пошёл по странным ступеням. Обогнув чёрную скалу, он тут же оказался перед входом в грот. Это была большая квадратная дыра, обрамлённая бетонными блоками. Он долго всматривался и вслушивался, но так и ничего не увидев и не услышав, вошёл внутрь. Внутри было тихо, полутемно и блаженно прохладно. Стены и потолок — всё было из глухого голого бетона, только пол был заботливо выложен деревянными панелями. Ни дверей, ни окон в этой бетонной тяжести даже не предполагалось, зато в конце коридора как ни в чем не бывало росла маленькая бамбуковая рощица. Над ней было длинное отверстие, выходившее прямо на волю, которое питало стебли солнечным светом, а заодно и освещало коридор. Слева от безмятежного бамбука был квадратный проход в следующий зал. Замерев, слушая эту глубочайшую тишину, Кастор ощутил расслабление, даже слабость, сначала в животе, а потом и во всём теле. Хотелось просто лечь и лежать. Отчего-то вдруг перехватило дыхание, и не в силах оторвать взгляда от зелени, он прошёл в другой зал и застыл. Увиденное было настолько невозможным, неправильным, несочетаемым и непередаваемым, что он физически чувствовал, как мозг перестаёт воспринимать реальность, разжижается и сползает набекрень, отказываясь служить и понимать. Это было… Это была большая просторная зала, длинная и высокая, наверное, в три человеческих роста высотой. Стены всё так же были из грубого глухого бетона, но потолок… Потолок был из воды! Над головой был слой лазурной воды, а там, за ней — дневной свет, солнце, небо, воздух и свобода. Он уже окончательно смирился с тем, что вот прямо сейчас сойдёт с ума, но в последний момент понял, что вместо потолка тут… стеклянный бассейн. И именно поэтому всё помещение наполнялось преломлённым водой светом, бликами, мерцаниями и непоколебимой тишиной морского дна. У левой стены была кровать, правда, чуть меньше морской. Вдоль правой — в ряд стояли странные светлые кубы, видимо, заменяющие столы, с какими-то сосудами, жидкостями и манерно изломанными бокалами. Посреди зала был бассейн… Или, скорее всего, фонтан — квадратное углубление, заполненное водой, в центре его стоял треугольный камень, из верхушки которого, тихо журча, изливалась вода. В самом конце весь этот бетонно-солнечный и стеклянно-водянистый зал заканчивался прозрачной стеной с видом на море. Мощные бетонные стены по бокам расступались, и дальше уже не было ничего, кроме моря и солнца. И вся левая половина моря была лазурной, а правая — нестерпимо солнечной. И был ещё какой-то чёрный мыс далеко-далеко, на той стороне бухты, а на небо уже невозможно было смотреть от полыхающего солнца. — Зима будет жаркая нынче… — раздался тихий приятный голос, зазвучавший сразу во всём пространстве невероятного места.  — Ай-яй! — Кастор вздрогнул всем телом, в ужасе уронил простыню и весь сжался. — Я говорю, день будет знойный, а ночью начнётся настоящий шторм… Кастору стало жутко и душно. Белёсый туман кружил голову. Во рту всё было как из дерева — сухое, горячее, колючее. …Она была обнажена, и распахнутый светлый воздушный халат не только не скрывал её наготы, но даже подчеркивал высокую фигуру, большую грудь и… там… внизу живота… тёмный треугольник волос, который прямо так и лез в глаза. Хоть Кастор и не смотрел, старался не смотреть, но кучерявые волосы эти всё равно вползали через глаза в мозг, лишая сил и затмевая всё сияющими звездами… Он уже не чувствовал своего тела, только холодный пот на самом верху лба. Царапая спину о бетонную стену, Кастор сполз на пол, ноги не держали его. Подойдя к нему бесшумным шагом, она протянула бокал с холодной водой, и он повиновался, отпил. Чёрные густые ресницы делали её голубые глаза жгучими и сияющими. Белая кожа была мраморной, а волнистые волосы до плеч — чёрными. Голова её была горделива посажена на стройную шею. — Почему ты отворачиваешься? Разве я запрещаю тебе смотреть? Кишки Кастора выдали сдавленный звук, который позабавил её. — Ты же любишь женщин, а разве я не хороша? Кажется, у него началась дрожь. И если ещё не во всем теле, то уж в пальцах — это точно. — Чего ты боишься? Зачем так затравленно оглядываешься? — Где хозяин этого дома? — От её алых губ у него рябило в глазах. — Тут я хозяйка! — довольно грозно произнесла она. Кажется, он разозлил её этим вопросом. Он не мог смотреть на неё, но и не мог оторвать взгляда. Это было мучительно! — Женщина не может быть х…х… хозяйкой… — почти не справляясь с дыханием, выдал он. «Заткнись, дурак! Заткнись!» — закричала мысль, но было уже поздно. — Ну… Может быть, обычная женщина и не может. Но я — последняя реинкарнация Бога… — Что ты! — в дичайшем ужасе взвизгнул Кастор, будто со стороны ощущая, как расширяются его зрачки и по щекам разливаются бледные пятна паники. — Во мне переродился Бог… — Замолчи! Они тебя убьют за такие слова! Заживо убьют! Повесят! И даже меня. Просто потому, что я рядом и слышу это! — Но это правда. Зажмурившись, он зажал уши ладонями. «Я никого не боюсь, и никто ничего мне не сделает!» — прозвучало уже внутри мозга. Она была абсолютна. И внутри, и снаружи, и всюду, и нигде не было от неё никакого спасения. Он стискивал зубы, до боли зажмуривал глаза, но всё равно видел и слышал её! «Не мучься. Не бойся. Почему ты мне не веришь? Разве человек смог бы за одну ночь исцелить твоё тело? Ещё вчера ты умирал в подвале этого бешеного алкоголика Гектора, а сегодня… Сегодня — посмотри, у тебя даже синяков нет». — Я наблюдаю за тобой с самого твоего рождения, — продолжала она уже вслух. — Не только за одним тобой, конечно. Есть и ещё такие же бедные и несчастные юноши, но после того, как ты оказался у Гектора, я поняла, что это знак. Что сам Бог выбрал тебя. «Для чего?» — подумал Кастор, и она тут же ответила вслух: — Тебе… человеку вообще невозможно объяснить это таинство. Невесомый халат скользнул вниз и беззвучно-воздушно осел на деревянный пол. — Я хочу, чтобы ты лёг со мной… Кастор вжался в стену. — Что же ты? Разве я не хороша? Разве ты не любишь женщин? Он судорожно дёрнул головой. — Я обещал одному человеку… Я поклялся… — начал он, но она перебила его. — Луцию? Что ты ему не изменишь? Но я же не человек… Да он и не узнает. Кастор опять упрямо повёл головой. — Он узнает. По глазам поймёт. — Да… — вздохнула она, — врать ты не умеешь. Но я дам тебе большое богатство. И золото, и виллу, и всё что хочешь. — Один раз он уже чуть не умер… — то ли вслух сказал, то ли только подумал Кастор. — А второй раз… Нет! Она надолго замолчала. Потом вдруг заговорила: — Жрецы совершили страшное преступление, обман. Они внушили всем, что женщины — это грех, грязь, что они вообще не люди. И для того, чтобы развеять это заблуждение, показать, что женщина и мужчина равны, Бог спустился на землю в образе женщины. И те и другие одинаково Его дети, и нет на женщине греха. И когда это произошло, жрецы пришли в ужас, потому что Бог в женщине рушил всю систему, весь их мир, всю их власть, вот они и придумали эту афёру — заточили меня здесь. Они поклоняются мне как до́лжно, но в мир не выпускают и не показывают народу. Они думают обмануть Бога. Ничтожества! Бога обмануть невозможно! Сердце стучало в груди и висках. Дыхание прерывалось, лицо пылало. — Видишь, как всё сложно в мире, а ты не хочешь мне помочь. А ведь тебе не нужно будет делать ничего особенного. Просто мне нужно… дитя… Глаза Кастора увлажнились. «Лучше убейте меня, потому что второго раза Луций не переживёт. А я не переживу, если его не станет…» Она пристально посмотрела на него, подошла и, взяв за подбородок, приподняла лицо. — Да… Да… Да… — шептала она, выглядывая в его лице нечто одной ей ведомое. Прикосновение её вызвало бурю ледяных мурашек, но если раньше, прокатившись по телу, они тут же исчезали, то сейчас вгрызались в позвоночник, даже не думая пропадать. Шли бесконечные минуты, но яркие иголки никуда не девались, а только всё глубже и глубже проникали в спинной мозг… Солнце вдруг сверкнуло неестественно ярко, и прямо с неба на Кастора обрушился серебряный свет, поток небесного серебристого сияния. И, впитывая его всем своим существом, Кастор вдруг понял! Это было озарение! Разум его был абсолютно ясным, и он чувствовал, как на него изливаются потоки абсолютного удовлетворения всем… Всем миром, всем, что только есть во вселенной. Это был сплошной поток сияющего небесного счастья! Всё вокруг было неестественно-сияюще физически и психически прекрасно. Он осознал, что в нём самом всё прекрасно. Его тело, здоровье, мысли, жизнь, поступки, прошлое, настоящее, будущее — оказывается, это всегда было, есть и будет идеальным. Но идеальным был не только он, всё вокруг так же было светоносно-прекрасно: странные бетонные стены и солнце, день и само лето, море и небо… Погода, дома, машины, деревья, земля, птицы — всё было идеальным. И этот поток счастья был таким неестественно сильным, что ему показалось — ещё чуть-чуть, и он уже больше не сможет его выносить! Сердце переполнится этим небесным светом, душа разорвётся, и он попросту испарится. Сияющего чистого счастья было чересчур много, и оно всё продолжало изливаться на него небесным водопадом. Он чувствовал, что недостоин такого счастья и такого небесного света. Что он залез в сферы, недоступные для людей, пробрался и украл кусочек рая. Кастор не знал, что делать со счастьем в таких количествах! Раньше он иногда ощущал нечто подобное — но всё это были блёклые крупицы по сравнению с нынешним. Мимолетно лёгкие поцелуи нежного ветерка. Когда они с братом на закате сидели на крыше и молча провожали горячее солнце, опускающееся в море. Когда солнце светило, но всё равно пошёл дождь, а потом появилась радуга. Когда бушевал шторм и они сидели вдвоём, и Кастор всё хотел попросить прощения, но так и не решился… Всё это были искорки счастья, сейчас же прямо с сияющих небес на него обрушился серебряный водопад. Слишком много было счастья, он не заслуживал такого, он хотел, чтобы это закончилось. В его сердце начало расти напряжение, и он лёг на кровать, весь внутренне сосредотачиваясь. Она легла на него и прижалась. Что-то начало происходить между ними, но он мог думать только о том, как ему теперь жить после такого озарения. Как, побывав в раю, снова возвращаться на землю? Опять жить обычной жизнью и испытывать обычные ощущения. Он уже перелез через ограду и почувствовал сияние рая, как вдруг рухнул вниз, в свою обычную жизнь. Она встала и оделась. Ему хотелось плакать… Но слёз не было. Все духовные силы ушли на то, чтобы пережить это озарение. Она подала бокал со странным золотым вином, и он безропотно повиновался. Вино было безвкусное, только немного сладковатое. Может быть, это было и не вино вовсе, но как только он всё допил, поток света из духовного превратился в телесный и начал опускаться из головы ниже по туловищу, прошёлся легкой дрожью по рукам и исчез вовсе. Всё стало таким же, как прежде. Он долго молчал и в другое время умер бы от неловкости, но сейчас, весь переполненный только что пережитым, он даже и не думал смущаться. Он вообще ни о чём не думал, кроме своей души. Она оставалась рядом. Никуда не уходила. Наконец, подняв на неё взгляд, он сказал: — Вы обещали золото, если я лягу с вами… — Нет. Я обещала, только если ты согласишься добровольно. На этом разговор и закончился. Подумав ещё немного, он опять раскрыл рот: — Ну я пойду? — Иди. Если хочешь. Он встал. Нашёл глазами простыню и закутался в неё. — Постой-ка! Седьмое послание благочестивого Ксенарха к государю Лаю, ну-ка! — И она элегантно щелкнула пальцами. Кастор сморгнул. — Вас этому в школе учат. Ну же! Или не учил?  — «В постный же день употреби полтора литра хлеба с водой. Вина же не пей никакого вовсе…» — промямлил Кастор. Этот отрывок был единственный, что запомнился ему, да и то только потому, что в те стародавние времена хлеб мерили почему-то литрами, а не как обычно — килограммами. — Это из второго послания. А я про седьмое говорю. Ну… Не помнишь? Кастор молчал, пряча глаза. Она выпрямилась и объявила громко: «И когда придёшь в дом свой, не снимай ни одежды своей, ни обуви и не вели слугам накрывать стол, ибо уже вот Я, у двери твоей, и зову тебя на суд!» Кастор молчал как-то подавленно. — Чем большим владеешь, тем больше и спросится с тебя. Довольствуйся тем, что имеешь. Впрочем… Кое-что я всё-таки дам тебе. Иди. Мои люди проводят тебя. И брат твой, и Луций твой, они уже ждут. Кастор развернулся к выходу. — И помни: этот город уже на краю ночи. От её голоса ему стало не по себе. Бесшумно, как и их хозяйка, к нему подступили серые слуги, завязали глаза и повели по извилистым коридорам.