***
Перекличка, затем зарядка и... мой номер называют для свиданки. Что-о-о? Я даже не договорилась с Линкольном, чтобы Принцессу спрятали на сутки. Ох, как я зла на Оливию, ей точно сегодня попадет за все! Хотя охранник Блейк называет и номер Кларк. Возможно, к ней приехала мама? Что несказанно меня успокаивает.***
Вхожу в комнату и сразу смотрю в ее глубь, пока с меня снимают наручники. Оливия сидит за столом и даже не подходит ко мне, а раньше она вообще бежала. Ее глаза очень печальны. Может, что-то с ребенком??? Поэтому я не могу на нее злиться. Медленно подхожу к ней, при этом слышу, как хлопает дверь, сажусь на корточки. — Детка, что случилось? Почему ты так долго не приезжала? Что-то с малышом??? — укладываю руки на ее колени. Ливи вздрагивает, но с последним вопросом убирает их, лицо ее искажается. Меня начинает трясти изнутри от тревоги. Что не так? Она опять ревнует, или что-то и вправду случилось с ребенком?? Раньше она так не обижалась, чтобы отталкивать меня. — Лив, дорогая! Прошу, ответь. А может, ей кто-то наплел про Кларк? Хотя никто не знает ничего, даже мой брат. Она поднимается, и я за ней следом. — Я выхожу замуж, — я чувствую, как будто меня ударили о большой колокол. Моя голова будто его язык*, которым ударили о звуковое кольцо. Мне кажется, что в этой звенящей тишине ее голос очень спокойный, до ужаса спокойный. Она что, не поняла, что только сейчас сказала??? Или это я туплю, и меня таким образом кидают? А может, мне просто послышалось? Притягиваю ее за талию к себе, начинаю жадно целовать щеки, губы... Как только касаюсь изгиба ее шеи губами, она начинает протестовать, но пока только словами, отворачиваться в сторону. — Не надо, Лекс, прошу... Это не Кларк, к которой я не имею права притрагиваться, это почти моя жена и мать моего ребенка! Ну и на фоне всего пережившего у меня тупо срывает крышу. Я становлюсь той, кем никогда не думала, что стану, напрочь забывая о тех словах, которые мне ранее сказала Оливия. У всех есть предел терпения. Особенно, когда воздержание от всего было слишком долгое время. Рано или поздно терпение лопается, и самые ужасные наши внутренние демоны, о которых мы никогда не могли даже догадываться, выползают наружу. Конечно, я во много раз ее сильнее, поэтому, когда она пытается вывернуться из моих рук, ей это не удается. Она срывается в слезы, начиная истерически рыдать и умолять меня: — Лекс, не надо, пожалуйста... Я честно, совсем не слышу ее, меня окутывают с ног до головы похоть, возбуждение и страсть. Я не могу думать ни о чем, когда рядом со мной тело, которое я брала изо дня в день на протяжении более пяти лет. Оно – мое! Оливия – моя, и больше никому принадлежать не может! Срываю с нее майку, следом лифчик, откидывая вещи в неизвестном для меня направлении, продолжая жадно целовать ее обнаженные плечи, ключицу и грудь. С последней разбираясь более грубо, жестоко, оставляя алые, пылающие засосы, которые завтра же приобретут оттенок синяка. Я никогда не была собственницей. Сегодня что-то изменилось во мне. Нет, не вся эта дерзость и резкость. К слову, Оливия привыкла к такому моему проявлению во время секса. Это ее даже заводит. Изменилась я внутренне. Скажем так, я никогда не ценила Ливи по достоинству. Да, дарила подарки за свое частое отсутствие в армии, потом на работе, откупалась деньгами от нее, чтобы не было так заметно мое невнимание к ней. Точнее, что мы мало проводим время вместе. Она просто была все эти годы рядом. Я настолько к этому привыкла, что принимала всегда как должное. И все остальное, что она делала для меня: уборку по дому, приготовление завтраков, обедов и ужинов, походы в салоны – прически, болезненные эпиляции, солярий, маникюр, педикюр и так далее. Даже тренажерный зал она посещала ради меня, чтобы всегда быть в форме и под стать моему накачанному телу. Я этого не ценила, возвращаясь уставшая с работы, могла не обратить внимание на ее новую укладку. Правда, как раз вот ради этого я и зарабатывала деньги, чтобы Оливия ни в чем не нуждалась. Она и не нуждалась, а потом просто ее уже не радовали мои подарки.***
Укладываю ее на кровать и резко стягиваю с нее спортивные штаны вместе с трусиками. Она обнажена, возбуждена. Похоже, мирится с происходящим, ибо я не прекращала покусывать ее соски. Зато удары в меня прекратились, и я могу уже слышать ее блаженствующие стоны со всхлипами. — Ле-екс, прошу, — пытается она еще раз меня остановить, протяжно постанывая, но уже без физических телодвижений. — Ты же этого сама хочешь, — низким голосом проговариваю, спускаясь языком все ниже и ниже, не прерывая эту мокрую дорожку. Лишь только когда останавливаюсь на ее клиторе, слышу уже громче стон и ощущаю, как она подается тазом к моему ненасытному рту. Я поедаю губами всю ее омытую соками вульву. Оливия уже не сдерживается и стонет во все горло. И я придерживаю ее за ягодицы, чтобы в моменты выгибания тела она не испарилась от моего лица. И да, мои пальцы сильно, предполагаю, что даже больно, сжимают ее задницу, поэтому оргазм ее отодвигается на некоторое время. Я желаю этих криков, стонов, они так давно не заполняли пустоту моих слуховых проходов. Влагалище Оливии извергает реку желания, она меня жаждет не меньше, чем я ее. Все это время ей тоже было плохо без нашего телесного контакта, как я могу догадываться. Провожу язычком до анусного кольца, размазывая извергаемую ею слизь. Ноги девушки давно уже парят в воздухе, открывая мне вид на ее пространство между ягодиц. Вхожу кончиком языка в анальное отверстие, начиная ласкать его стенки. Оливия замирает, и я знаю, почему. Это новый эксперимент в нашей сексуальной жизни. Но спустя пару минут она начинает задыхаться от своих стонов, комкая все одеяла и простыни под собой, извиваясь пуще прежнего. — Да-а, я хочу тебя! — отчаянно выкрикивает Оливия, отодвигаясь от моего языка, который вмиг выскальзывает из нее, и тянет меня на себя. Мы срываемся обе в страстном поцелуем, борясь с этой любовной недостачей друг друга. Стонем в унисон, но мой звук сильнее и грубее, когда я ощущаю, как ее рука быстро справляется с замком на робе и проскальзывает в мой ненасытный океан, который, как я осознаю, пропитал не только трусики, но и внешнюю мою одежду. Судя по всему, я могу кончить сейчас без движений, а от простого нахождения ее пальчиков на моих, обрамленных водопадом, складок. И это случается, как только я вхожу в нее. Но это «недооргазм», который бывает у подростков или у тех, кто давно не занимался сексом. Эти люди и я эрегированы каждой клеточкой своего тела, какой ни коснись. Но этот оргазм лишь спазмирует тебя, не приносит с собой никакого удовлетворения, разрядки. Ты все так же наэлектризован, пульсируешь, сразу готовый ко второму раунду. Я резко вошла в девушку и сразу четырьмя пальчиками. Она, конечно, вздрогнула от такого количества, но я лишь в очередной раз хочу ей напомнить, кто ее заполняет всю и вся; напомнить о своих волшебных и музыкальных пальчиках, которые знают ее глубину и чувствуют, которым нет преград и граней, которые всегда уносили ее на вершину оазиса, от которых она бьется в агонии страсти и мощного наслаждения; напомнить о нашей всепоглощающей близости. Пока я жду, когда она привыкнет к такому количеству, ощущаю, как и в меня пробираются пальчики, но сразу же начинают беспощадно ласкать эластичные стенки влагалища. Я медленно покачиваюсь на ней, вызывая в себе невыносимо сладкую пытку. И как только она приходит в движение своим телом, в нас обеих поселяется безумие. Мы начинаем резко, сильно, подстраиваясь под ритм, вдалбливаться друг в друга. Наш разум давно покинул нас, а также слух, зрение и все чувства, кроме одного, что пульсирует в наших телах, погружая нас в божественный экстаз, не помня себя или все, что было до. Только безудержные стоны, абсолютно хлюпающие промежности разрезают тишину этой комнаты. Наши границы аффективных и бешеных состояний стираются, начинает бить дрожь, судороги, озноб, словно земля во время землетрясения, получая яркий и фееричный оргазм, а после мы уходим в транс. Я совсем не замечаю, как сползла с нее и уже лежала рядом. Не знаю, сколько проходит времени, но Оливия начинает тихо всхлипывать. Не шевелюсь, знаю, что поступила неправильно и чтобы я сейчас не сказала, меня это не оправдает и не снимет вины. Я слишком заигралась с ролью полковника, командующего всем и всеми. В семье так быть не должно. Дети, жены, братья – не рядовые солдаты. — Ребенка не будет... — произносит она. Голос пронзительный до боли, с нотками сдавленного плача. Я пропускаю болезненный удар в сердце, и это заставляет меня привстать и повернуться к ней. Хочу сказать, успокоить ее: Не плачь, мы попробуем вновь. Все хорошо. Но не могу, слишком болезненное ощущение в области горла, глаз, носа. Такое чувство, что я дышу парами серной и ртутной кислот. — Я сделала аборт... От ее слов меня прошибает током, как от ошейника в прошлый раз. И я вроде вижу, слышу ее, но не могу ни дышать, ни говорить, ни пошевелить рукой. В точности, как тогда с Линкольном. Она не смотрит на меня, а рыдает, прожигая горючими слезами потолок. — А что я могла, Лекс? Ты оставила меня, бросила одну с ребенком... Мама нажимала на меня, что это неправильно, иметь ребенка от девушки, что я тебе не нужна и не буду нужна потом никому с ребенком на руках. Кому нужен довесок? Я готова ее ударить за такие слова, и моя рука даже поднимается для этого, но я сдерживаю себя. Сажусь, застегивая замок на своей робе. — Разве ты не знала, Оливия, что я хотела сделать тебе предложение в тот самый день, когда на тебя напали??? Разве ты не понимала, что попав сюда не по своей воле, я ни тебя не бросила, ни нашего ребенка?! А если ты хотела свадьбы в тюрьме, то могла бы просто сказать об этом. — А Джон... — кажется, она не слышит совсем меня. — Он не такой, как ты... Я его не люблю, но мама и папа... У нас была на днях помолвка... Оборачиваюсь резко на нее, совсем не замечая ее наготы. Прожигаю ее взглядом, готова испепелить на месте. Не достанется мне, не достанется никому! Я сейчас пребываю в каком-то состоянии аффекта, готова ее задушить на этом ложе. Какого хрена она молчала??? Могла бы все и по телефону сказать и через Линкольна передать, чтобы мне так не хотелось ее сейчас убить. — В прошлый раз... — не знаю, как подобрать слова, помню лишь, что она просила прощение, но я не удосужилась ее даже переспросить: за что? Оливия сама мне помогает. — Уже не было ребенка. И Джона я уже знала. Мы познакомились на одном благотворительном вечере в нашем доме и... Я прерываю ее: — Замолчи! — нет, сейчас ни о каком ребенке и речи не идет. За свои поступки нужно нести ответственность по-взрослому. — Какого хуя ты мне раньше не сказала?! В тот день? Хорошо, блять, не смогла. Но у тебя было на это три месяца! Сука, три чертовых месяца!!! — встаю с кровати, даже смотреть на нее не могу. — А ты дала мне и сегодня себя взять. А если бы ты и сейчас не решилась все рассказать, что было бы дальше??? Приезжала потрахаться? Была бы замужем и бегала раз в месяц потрахаться? Может, еще придумаешь, что с девушкой – это не измена? А рассказала бы мне потом, спустя пять лет, да? Там уже я на свободе и не выкрутишься. Так ты видела нашу совместную жизнь??? — Нет, — слышу надрывный плач. Мне похуй, пусть хоть захлебнется своими соплями! Оливия Берн умерла для меня в тот день, когда иссекла из себя нашего ребенка. Иду быстрым шагом к двери. — Лекс, подожди, ты куда?? У нас еще целые сутки поговорить и все решить, — умоляет она, присаживаясь на кровати. — Вот и проведешь их одна, а я тебя видеть не хочу! И прошу: больше никогда не приезжай, больше никогда не появляйся в моем поле видимости, либо я реально и намеренно согрешу. Терять мне больше нечего, — нажимаю на кнопку в стене и сразу загорается огонек камеры рядом с ней. — Заберите меня отсюда! — Но я тебя люблю... — Любимых не предают, в какой бы жопе те не оказались. Открывается дверь, и на меня одевают ошейник и наручники. Надеюсь, эта пустоголовая успела прикрыться, хотя меня и это уже не волнует. Ярость кипит во мне, поэтому я могу хоть конченой шлюхой ее обзывать. Но я знаю себя, все пройдет. Уйдет гнев, злость, не сразу, конечно, но всему приходит конец, и я начну тосковать по ней. Да, я реально ее любила и люблю и в какой-то степени сама виновата, что все так обернулось. Моя вина в том, что я села в колонию, ведь могла и кулаками ответить ее обидчику. А ими я бы навряд ли убила, Оливия бы тоже не позволила. И все бы было хорошо... Если бы моя злость никогда не переходила грани дозволенного. Да, я взрывная, ходячая ядерная бомба. Переделать себя трудно и невозможно. Особенно сейчас. Не завидую тем, кто захочет меня тронуть. Одно успокаивает, что Кларк сейчас не здесь и сегодня я одна в камере. Сегодня она не получит, а вот завтра... кто знает... Прусь на обед, хотя ничего не хочу, но надо же жить по уставам колонии. Сажусь отдельно от Лодочного каста, за столик, за которым всегда сидела Принцесса. Мне нужно побыть одной, а то это точно до добра не доведет. Но моей подруге, как обычно, не сидится спокойно. Анья подсаживается с правой стороны ко мне на лавку. — Лекс, что случилось? Почему ты одна? И не на свиданке с Оливией? — А тебе всегда все нужно знать?! — яростно выплевываю. — Совсем не живется спокойно? Нейтралитет??? Какой там, когда все делается исподтишка!!! Шатенка оглядывается. Похоже, я опять подрываю ее репутацию. Пофиг, не хрен было подсаживаться. — Лекса, это было очень грубо! Может быть, и так, но все же мои люди живут спокойно. — Прислуживая тебе за обман! — Прекрати! Что с тобой?? Какая муха тебя укусила?! — нет, в ее голосе совсем нет гнева, а скорее всего беспокойство, волнение. Она умеет сдерживать в себе эти клокочущие эмоции в отличие от меня. Хотя, думаю, у нее не раз проскальзывала мысль о моем расчленении ночью, пока я сплю. — Это бляха-муха! Точнее, блядская муха Оливия! Нельсон пребывает в шоке от моих бранных слов. Да, я редко себе позволяла так выражаться. Но сейчас как будто меня убили, расчленили и изнасиловали. Все сразу. Я чувствую себя неимоверно гадко, хоть самой вешайся. Все, что я в жизни добивалась и добилась, махом перечеркнули. Я осталась без всего: без семьи, планов на будущее, без моей жизни. Оливия была моей жизнью, моим всем. А теперь я ее презираю, я и себя презираю, всех презираю и этот собачий мир! — Тихо-тихо, Лекс. Поосторожней со словами, потом будешь корить себя за то, что так обзывала ее. Что она такого сделала, что ты так зла на нее? — Убила нашего ребенка. Убила нашу любовь. Убила меня, — понимаю, что это слишком абстрактное объяснение и продолжаю: — Сделала аборт и помолвлена с каким-то придурком Джонсом или Джексоном, не помню. У Аньи безмолвно приоткрывается рот. Она удивлена или шокирована? Скорее всего, и то, и то. Я и сама до сих пор в оцепенении, хотя оно проявляется немного по-другому. Мой каждый внутренний орган замер в болезненных ощущениях, проходя ежеминутно семь кругов ада. — Что, скучаете по Принцессе? Не можете ее поделить? Давайте, я вам помогу? Составим график... И мне перепадет. Я медленно поворачиваю голову и вижу широкую лыбу Алли. Она хихикает, и я собираюсь стереть этот смех с ее лица. Резко встаю, хватаю ее за затылок и бью головой о железный стол. Я отчетливо слышала хруст ее носа. Кровь хлыщет из ее носовых проходов, орошая стол. Алли воет и ноет. — Лекс, что ты творишь? — Анья пытается меня усадить на место, но я не слышу ее, а смотрю на этот кровавый водопад. — Еще хоть раз посмеешь произнести Принцесса или Кларк, еще хоть раз посмеешь открыть свою ротовую помойку в ее сторону или даже подумать о ней, я тебя убью! — Что ты несешь, тварь! — орет она, и к нам подбегает охранник Спаркс. И я знаю, чье похотливое влагалище его извергло. — Заключенная шестьсот девятнадцать, выйдите из-за стола! Подчиняюсь, но ненадолго: чтобы у меня было больше пространства для маневра. Я бью кулаком его в живот, и когда он сгибается, наношу удар коленом по лицу. Возможно, опять же разбивая нос в кровь.Конец POV Лекса.
— Что ты тупишь, Беллами?! Приведи уже в работу ошейник! — рычит мужчина, один из охранников. — Теллоунис, но Линкольн... — Его здесь нет, а зэчка избивает нагло охранника! Если мы не вмешаемся, то заключенные поймут, что можно творить, что угодно. И боюсь, мистер Вудс сам не погладит нас по головке, если она убьет его, — Джаха достает из кармана рацию и начинает говорить: — Центр управления, центр управления, прием. У нас ЧП. Заключенная избивает охранника! Привести в действие браслет шестьсот девятнадцать!POV Лекса.
Хочу нанести еще один удар, но не успеваю, меня начинает колотить, пронизывая каждую клеточку моего тела током. Я падаю на пол и начинаю биться телом о бетон. В этот раз я намного дольше держусь в сознании, ощущая всю невыносимость жгучей, мучительной и нарастающей боли. А после уже теряюсь в болезненном забвении. Не знаю, сколько проходит времени, но оказываюсь я вновь в вонючем подвале. В этот раз уже лежу на моей алебастровой кровати. Какая забота. Проскальзывают мысли в моей голове, и я ощущаю, как кто-то поедает мою плоть рук и лица. Крысы или мыши? Пытаюсь повернуться, но не могу. Не сказать, что ощущения прям болезненные, скорее всего, неприятно и жутко. Но меня этим уже не испугаешь. Прикрываю глаза, а то так и до зрачков доберутся. Засыпаю. Когда в следующий раз просыпаюсь, то уже слышу болтовню брата. — Ты что творишь, Лекс??? Избить охранника – это по-твоему нормально??? Спасибо, что еще не убила! — Не нуди, Линк, — болезненно произношу я. Ибо кожа ссаднит, возможно, затягивается, а мелкие грызуны опять ее проедают. — Вытащи меня отсюда. — Я не могу... Прости, в этот раз тебе придется отсидеть положенных три дня. Я не всемогущ, а нападение на охранника – это тяжкое преступление. Ты хочешь, чтобы тебе добавили срок? — Мне похуй. Делайте, что хотите. Избавь меня только от этих мерзких грызунов, — поднимаю руки и стряхиваю их с себя. Затем приподнимаюсь, они разбегаются и от лица. — Да, я сейчас принесу отпугиватель. И мне очень жаль, Лекс, правда... — Так ты все знал? — делаю вывод. — Да, но имей совесть не злиться еще и на меня. Эта не моя love story, Оливия должна была все тебе рассказать, а не я. И я предупреждал тебя! Зачем тебе все эти девки? Девушка должна быть рядом с сильным мужчиной! — он вздыхает. — И держи себя, пожалуйста, в руках! Не нужно избивать всех и вся. Если ты не хочешь на свободу, то я хочу этого. Подумай хоть раз обо мне! Что я торчу в этом Богом забытом месте только ради тебя! Вздыхаю. Да, он прав. Но кроме слов, кто и с кем должен быть. А если он еще и покинет меня, его место займет какой-нибудь Роан, я отсюда точно не выйду живой. — Давай, я у Октавии спрошу, она тебе каких-нибудь успокоительных выпишет? — Нет. Я справлюсь. Брат повторно шумно вздыхает. — Хорошо, не убей только свою сокамерницу. И тут я вспоминаю о Кларк. Три дня! Какой же дурой нужно было быть! — Линк, сколько я здесь? — Сегодня второй день, еще завтра. И послезавтра ты будешь уже в своей камере. — Долго! Кларк! — Лекс, нужно было думать раньше головой, прежде чем что-то делать. Я в эти дни побуду в колонии, так уж и быть, но сама знаешь, что ночью по отсекам мы не ходим. Все, я ушел за отпугивателем. Это пиздец. И в нем опять виновата я.