***
Далее, как у классика, события заскакали белыми зайцами. Но зайцы решили не соглашаться с Кондуфором относительно быстроты делегации, и в результате выяснилось, что каждая встреча — одна в день. Посетив командование и обменявшись с самыми верхними верхами дружественными приветами, делегаты благополучно обжились в предоставленных им помещениям, а «отец Украины» спешно закрылся и принялся строчить статью для «Правды». Больше всех устал Латышев, который удобно расположился на диване и блаженно прикрыл свои глаза. Ему, как «лицу» СССР на мировой арене, пришлось отвечать на уйму вопросов, которые по своей абсурдности могли соответствовать лишь знаменитым чапаевским диалогам «ты за большевиков или за коммунистов?». Но если там ещё можно было сказать, что я-то, товарищи, вообще за Интернационал, то тут такого не ляпнешь. Высокие армейские чины как-то свысока смотрели на этого щупленького старичка. У них — мощнейшее оружие, а у него только палка в руках. Вот и валили они несчастного Латышева вопросами, от которых тот, к слову, удачно отбивался. Следующие ухмылки и усмешки, традиционные для тутошних офицеров, полетели в сторону трясущегося Суонио, но комиссар, помня, что он прежде всего военный, а военный его уровня помимо оружия имеет в арсенале ещё и убедительное слово, осыпал заседавших в зале такими отборными убедительными словами, что полковник Такахаси даже и не знал, как их правильно передать. К Фокину никаких претензий предъявлено не было, а Кондуфор, бросив: «Збагатів Кіндрат — забув, де його брат», — ушёл сам. Полковника-переводчика отпустили, и теперь Латышев дремал, Кондуфор писал, Фокин читал, а Суонио дрожал. Горячие мысли жгли мозг комиссара, так много хотелось ему изложить на бумаге, так много хотелось поведать жене, рассказать о том, что к ним тут, как и в далёком начале двадцатого века, относятся с едкой насмешкой, но что они ещё всем покажут, — вот только предательские руки совсем перестали слушаться, и даже взять карандаш Теодор уже не мог. Оставшись в отдельной комнате, где кроме стола и кровати ничего не было, Суонио прилёг в надежде успокоить тот клокочущий поток мыслей, но стоило ему уместиться на кровати, как тут же сознание посетила одна мысль: как бесполезно умирать. Как бесполезно умирать сейчас, когда тутошние японские заправилы, эти треклятые Хиираги, посылают воевать детей, — он сам видел этих «солдатиков», — и на весь мир трубят, что именно они начинают возрождение человечества; как бесполезно умирать сейчас, когда новый мир горит ясным рассветом в твоей родной стране, когда так много сил надо бросить на то, чтобы вслед за этим рассветом в небо поднялось полновластное красное солнце и смело напрочь своими лучами как кровососущих нелюдей, так и кровососущих людей, со всей земли; как бесполезно умирать сейчас, когда своего главного произведения, о котором тебя так просил твой родной народ, ты ещё не написал; как бесполезно умирать сейчас, когда ты пережил весь этот «людской падёж» восемь лет назад; как бесполезно умирать сейчас, когда твоя маленькая дочка каждое утро целовала тебя в твой холодный и извечно мокрый лоб, накрывала твои трясущиеся ручищи своими маленькими ручонками и желала тебе крепкого здоровья; как бесполезно умирать сейчас… и как бесполезно умирать вообще. Мысли о смерти всегда нагоняют усталость — лишь бы не думать о них, и комиссар Суонио, верной этой усталости, наконец забылся. Кондуфор глядел в окно на гнущиеся здания в вечерних сумерках. Ещё один порыв ветра — и, казалось, они упадут и похоронят под своими обломками всех тех, кто зазевается и встанет рядом. То, что мы видим в Японии, можно сравнить с рушащимся, но ещё стоящим на месте зданием, которое из последних сил надеется, что его уже насквозь прогнившие каркасы продержатся только благодаря «умелым» рукам инженера. Доведённая до бедствия страна не спешит восстанавливаться из разрухи, а только льёт и льёт воду на лопасти своей военной мельницы, воображая, что её дуновения как-то заставят остальной мир броситься монтировать такие же мельницы на своих землях. Несколько раз мы слышали, что главные жильцы этого разваливающегося здания говорили, мол, именно от нас пойдёт процесс возрождения человечества. Прекрасно сказано, вот только в молоко, ведь те шоры, которые, — сознательно или бессознательно, — нацепили они себе на глаза, не позволяют им увидеть, что если человечество пойдёт возрождаться по их пути, то само себя обречёт на житьё в таких же развалюхах, возведённых теми же руками «умелого» инженера. Эти же шоры не позволяют им увидеть, что настоящее возрождение жизни уже началось, но они, слепцы, его совсем не заметили. Это возрождение началось на наших советских землях, и именно руки нашего инженера — социализма — воздвигнут те здания, в которых весь мир найдёт спокойствие и защиту. Японский же инженер целиком и полностью дискредитировал самого себя, и наш единственный совет, который мы можем дать жильцам построенного им «дома», таков: выйдите прочь и сожгите, если в вас осталось хоть какое-то стремление к действительному возрождению человечества, свою разваливающуюся халупу. Сожгите её — и бросьтесь на уничтожение всех таких построек, что раскидал по миру ваш «чудо-инженер». Уничтожьте их — и включитесь в строительство новых зданий в планетарном масштабе. Только так вы завоюете себе славу и почёт. А будете оставаться верны своим шорам — не кричите, когда обломки ваших конструкций завалят вас с головой Поставив точку, Кондуфор вытащил из нагрудного кармана пиджака фотографию. Там были изображены он, его дочери — Катя и Наташа, буквально повисшие на отцовской шее, и жена, смотрящая на девочек добрыми глазами. Маркел Климыч улыбнулся точно такой же улыбкой. Катя теперь помогает ему в организации детских домов и приютов в Киеве, Наташа где-то, даже не говоря, где именно, комиссарит, а жена по-прежнему сидит дома и по-прежнему спрашивает у мужа, почему же всё их семейство не полегло, когда так много старших просто-напросто вымерло. На этот вопрос Кондуфор находил всегда один и тот же ответ: «А это просто наши страны кто-то очень сильно любит», — и всегда при этом смеялся. «Ех, дівчатка мої, не дай бог вам так жити, як тут живуть», — подумал писатель и вновь принялся выводить буквы статьи. Фокин продолжал читать, изредка поглядывая на дремавшего Латышева. «Совсем деда уморили», — крутилось в голове поэта-комиссара, и какая-то жалость играла на всех струнах его души. Жалость за всё, что творится вокруг. Совершенно грустные темы лезли в голову, но ему казалось, что нельзя просто так уехать, не оставив и строчки о пребывании тут. И начались долгие и упорные поиски подходящей рифмы.***
Следующий день практически ничем не отличился от первого, и в результате все делегаты вернулись крайне уставшими. Латышев дремал, Фокин искал, Кондуфор ждал, а Суонио дрожал. Рифмы не шли в голову, а «Правда» не давала ответ.***
В последний день делегатам предстояло увидеться со школьниками и отбыть обратно домой. В классе представители Страны Советов вытянулись в шеренгу, оставив своего переводчика зажатым в дверях. Суонио говорить речь отказался, Латышев в общих чертах обрисовал положение дел и чётко дал понять, что Советский Союз — большой друг Японии, Фокин рассказал о мужестве и героизме советских солдат. — Нам всякие там трусы и паникёры в армии не нужны. Готов бороться — борись до конца, не лей слёзы и не бегай в нерешительности! Только самые храбрые служат в Советской Армии-Освободительнице, только самые достойные составляют основу её рядов, — подытожил своё выступление поэт-комиссар. Пришло время Кондуфора. Маркел Климыч хорошо знал, что всегда нужно целиться в молодёжь, именно её среда — то самое поле, где можно лучше всего посеять семена самых различных идей. Лишь обильно удобряй их — и вскоре на месте голого поля могут взрасти нужные тебе полезные злаки, а вредные сорняки безжалостной рукой будут сметены. Поэтому он знал сразу, что перед молодёжью должен выступить как нельзя лучше, чтобы показать, кто он и кто его товарищи. Подозвав к себе полковника, Кондуфор начал: — Я по-вашему совсем не умею, и одна моя надежда на то, что предоставленный нам переводчик ничего не переврёт из моих слов. Вам тут мои товарищи уже рассказали, что такое Советский Союз, что такое Советская власть и кто такие советские солдаты. Вот только не рассказали вам, кто такие коммунисты. Видно, забыли. Ну… судить мы их с вами не будем. Вы, молодые, наверняка интересуетесь тем, что творится вокруг. Это раньше можно было сидеть в четырёх стенах — и горя не знать, а сейчас уж так и не получится. Глядел я тут ваши журнальчики, спасибо, мне их перевели, так там у вас чёрт-те что про нас написано. Мол, мы, коммунисты, на улицах просто так людей убиваем или съедаем заживо. Вот пишут всё это, пишут, пишут, а кто такие коммунисты? — всё равно сказать не могут. А я вам скажу. Это точно такие же люди, как и вы, сидящие здесь, у них тоже есть свои цели в жизни, свои стремления, они точно так же могут любить друг друга, целоваться и обниматься, они так же делают сейчас всё, чтобы мы все с вами хорошо жили… Вот только они всегда готовы свои личные интересы отодвинуть на второй план ради интересов всего общества. Ради народа. И ради народа действительно приходится иногда карать отдельных его представителей. Я расскажу вам одну историю…***
Когда мы только-только победили в нашей родной Украине, мне поручили руководство восстановлением Киева. Считайте, работа шла прямо на передовой: ещё не все были добиты, ещё очень многое предстояло сделать для полной победы. И вот однажды, когда шли крупные бои, в мой кабинет забегает секретарша, молодая такая, глупая — жуть просто, в нашем деле ничего не понимающая, и орёт: «Товарищ Кондуфор, товарищ Кондуфор, там комиссар людей убивает!» Ну я и пошёл. Мог, конечно, и не ходить, потому что знал прекрасно заскоки этой секретарши, но пошёл, потому что знал: потом по всему Киеву только и будет разговоров, что Кондуфор — сволочь бесчеловечная. Пошёл. На площади стоял наш товарищ Суонио, с ним группа солдат, а перед ними — какие-то выстроенные в шеренгу молодые совсем парни. Подошёл я к ним и говорю: — Товарищ дивизионный комиссар, мне тут говорят, что вы людей просто так убиваете. Лицо товарища Суонио надо было видеть. Моментально стал красным-красным, повернул свою голову и так на меня посмотрел, что мне, признаться, захотелось обратно убежать и забыть, что я вообще сюда ходил. — Просто так?! — закричал он, а говорил он тогда с акцентом жутким, вот и получалось: стоит посреди Киева орущий финн, и голос его весь город слышит. — Просто так?! Да эти трусы бросили позиции, ударились в бегство, сбили наступающие подразделения — и благодаря ним половина личного состава трёх подразделений уничтожена. И это я — просто так?! Да у меня рука не поднимется кого-то просто так… А вот всякую сволочь трусливую — это пожалуйста. И вот один из них ко мне обратился. Я не помню, что он там мне говорил, помню, просил, мол, вы ж тут самый главный, вы должны защищать советских людей. Но я точно помню, что я ему ответил. А ответил я ему так: — Советских людей? А ты среди вас находишь хоть одного советского человека? Вот ты говоришь, защищать, жалеть… а из-за вас вон, говорят, столько народу полегло. Так почему же я должен защищать вас? Ваши товарищи лежат там мёртвые, вы тут здравствуете — и вас ещё жалеть надо? Какие ж мы бедные-несчастные… Я собрался уходить. И из-за спины — точно помню — раздалось: «По врагам Советской власти, по дезертирам и паникёрам — огонь!» Комиссар стрелял первым.***
— Да, комиссар стрелял первым. Это он сейчас весь такой разбитый, а тогда… всем фору дать мог. А к чему я вам это всё рассказывал? А к тому, чтобы вы знали, что трусость — это самое позорное у человека. И победили мы на своих землях только потому, что у нас удалили гены этой самой трусости. Считайте, перепрограммировали нас. Сделали крепче, сильнее… А кто сделал? Те самые люди, о которых я говорил вам в самом начале. Когда Кондуфор закончил речь, а Такахаси перевёл всё до последнего слова, класс сидел в задумчивом молчании.***
Прощались все дружески. Полковник за эти три дня так привык к делегатам, что мысль о том, что придётся вновь возвращаться к интендантской работе, пугала его. Мучительные сомнения сменились ясностью сознания, что одна шестая часть суши стала примером для всего мира — и что именно туда теперь будут прикованы его, полковника Атсуши Такахаси, взоры. Латышев на прощание подарил ему красивый блокнот с изображением Ленина на обложке, Фокин преподнёс книжку собственных стихотворений, которую очень посоветовал не читать девушкам. — Вы строками о победе коммунизма в вашей стране особо девушек любовью пылать не заставите. А вот если к нам решите наведаться, то… я вам в столице нашей для каждого стихотворения девушку подберу, — рассмеялся Фокин и крепко пожал руку смущающемуся полковнику. Суонио на память оставил какой-то клочок бумаги с собственным автографом, выведенным дрожащей комиссарской рукой, а вот Кондуфор долго выбирал, что бы оставить на память столь любезному молодому человеку, который так сильно помог им. В результате полковнику была протянута фотография с Маркелом Климычем и его старшей дочерью, Катей. Таких фотографий у писателя было несколько, и ему было совсем не трудно расстаться с одной. Подписав на обратной стороне: «Доброму переводчику на память от МКК», — Кондуфор вручил Такахаси фото. — Вот смотреть на нас будете и добрым словом вспоминать. А если не совсем добрым, то не нас, а вот только её, — произнёс писатель и показал пальцем на дочь. — Просто потому, что вы её не видели. «Красивая», — подумал молодой человек, когда остался один, но тут же одёрнул сам себя. Вся его красота — припасы для солдат, а о девушках, уж тем более советских, как бы ни была интересна мысль читать им стихи, думать ему, полковнику, точно не следует.***
Птицей после возвращения делегации в СССР полетела по всему миру новость:ОТ СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ СССР Сегодня после тяжёлой и продолжительной болезни скончался великий мастер слова, отец современной советской литературы, генеральный секретарь Союза писателей СССР ТЕОДОР ЛЮДВИГОВИЧ СУОНИО. Вся жизнь и деятельность тов. Суонио — пример беззаветного служения Коммунистической партии и великому советскому народу, пример преданности всепобеждающему делу Ленина-Сталина, пример исключительной уверенности в победу нашего могучего государства, ведомого великим маршалом Бабелем. Все свои силы тов. Суонио отдал бескорыстной службе интересам нашего общепролетарского дела, дела победы коммунизма во всём мире. Имя героического писателя-воина, проложившего своим трудом путь к победе советской литературы, будет вечно жить в сердцах советского народа.
А вскоре после этого председатель КГБ Атрибутов получил такие донесения, после которых уже через пять минут он был в главном кабинете Кремля. Мужчина с маршальскими звёздами, сидевший там, поднял на него глаза и легко улыбнулся. За окном, на огромном плакате, было чётко различимо: «СЛАВА ВЕЛИКОМУ МАРШАЛУ БАБЕЛЮ!»