Redamancy

      К Новому году остались только Сара, Мина и я. Сара была на третьем месяце беременности и ужасно скучала по Натаниэлю. Он отправлял по два письма каждую неделю, которые шли три из пяти дней. В одном он спрашивал обо мне, другое предназначалось Саре, хоть и было адресовано тоже мне. Эти письма были единственной вещью, которая поддерживала ее верность.       Шел третий год в реабилитационном лагере, но прогресса было мало. Британия по-прежнему не позволяла беженцам уехать в Палестину, и они также не могли уехать в Великобританию. Выжившие по-прежнему не возвращались в свои старые дома, что мешало солдатам вернуться в свои. Это вызвало большое недовольство между группами. Каждый день тянулся все дольше и дольше.       Президент Трумэн действительно открыл квоты для переселения выживших в сорок пятом, но не все смогли вовремя ею воспользоваться: многие умерли до того, как эта квота была достигнута, поэтому мы оставались здесь, пытаясь сделать как лучше.       В мае сорок восьмого Израиль был провозглашен суверенным государством. Многие евреи покинули лагерь в Милане и иммигрировали в новое государство в поисках лучшей жизни. Сара тоже уехала в Израиль. Мина плакала, узнав, что Сара уезжает, но когда та попросила ее поехать вместе, Мина отказалась, что сделало Сару еще более грустной.       — Пожалуйста, поехали с нами, жизнь будет намного лучше, чем здесь, — умоляла Сара, целуя заплаканные щеки Мины.       — Мне хотелось бы, но я должна остаться здесь, — девушка нахмурилась.       — Это не мое дело, но Сара права. Если уедешь сейчас, то найдешь жизнь лучше, — добавил я. Я не хотел, чтобы Мина уезжала, потому что я очень привык к ней, но я также не хотел, чтобы она умерла в реабилитационном лагере.       — Даже Джастин считает, что так правильно. Пожалуйста, поедем.       Сара могла до посинения умолять подругу, но решение Мины было окончательным.       — Ik hou van je, — сказала девушка и поцеловала Сару в лоб.       — Ik hou ook van jou*, — тихо прошептала та в ответ, заливаясь слезами.       Пришло время уезжать. Солдаты окликали последних переселяющихся беженцев. Сара еще раз поцеловала Мину, а затем поспешила к вагону. Поезд отвезет ее к причалу под Римом, где она и остальные выжившие сядут на корабль и отправятся в Израиль.       Той ночью я позволил Мине остаться со мной в моем бункере, потому что теперь она была одна, и кроме меня у нее никого не осталось. На следующее утро перед восходом солнца, я провел ее за собой обратно в лагерь, перед этим подождав, когда патрульный уйдет на перерыв.       Через несколько часов я написал ответ Натаниэлю. Я был вынужден сказать ему, что Сара уехала в Израиль. Я совсем не хотел этого делать, но я не мог позволить ему продолжать писать тому, кого больше не было в лагере. Чувство вины съело бы меня живьем.       Ситуация не улучшилась, когда генерал Каллахан отдал приказ о ротации солдат. Предполагаю, что солдаты, которые в настоящее время отбывали срок в реабилитационном лагере, устали от одного и того же пейзажа, наблюдавшегося изо дня в день, и Каллахан заметил это, поэтому и принял решение отправить людей домой и пригласить новых солдат. К сожалению, я был также включен в ротацию. Независимо от того, как я протестовал против перевода, Каллахан решил, что так лучше для меня и всех остальных.       Когда я сказал об этом Мине, она была абсолютной разбитой.       — Джастин, я не хочу, чтобы ты уезжал. У меня больше никого нет, и я буду очень сильно по тебе скучать, — девушка всхлипнула.       Я притянул ее в свои объятия и больше не отпускал, надеясь, что она перестанет плакать, и это утешит печаль, которая ее одолевала.       — Я люблю тебя, — выдохнула Мина мне в грудь; ее горячее дыхание пронзило мою тонкую униформу.       — Ты меня любишь? — спросил я в замешательстве. Девушка никогда раньше не говорила мне этого. И это было очень чуждо мне.       — Конечно. — Она посмотрела на меня своими щенячьими карими глазами, белки которых стали багрового оттенка.       Я не знал, должен ли я сказать ей, что люблю в ответ, потому что не был уверен, люблю ли я ее. Конечно же она мне нравилась, но я никогда не думал о любви к ней. Люди постоянно бросаются этим словом просто потому, что человеческий род привык к такому, но мне казалось, ее чувства были больше, чем это.       — Я тоже тебя люблю, но мне нужно идти. Это приказ, — тихо ответил я.       — Прежде чем ты уйдешь… Пожалуйста, позвольте мне сделать одну вещь… — Она невинно пожевала нижнюю губу.       — Какую? — спросил я, нахмурив брови.       Девушка ничего не ответила. Она всего лишь прижалась своими губами к моим.       Ощущение было потрясающим. С каждым поворотом ее или моей головы, или когда она держала меня за руку. Мне было тепло внутри; этот поцелуй не был похож на те, что я когда-либо разделял с другой девушкой, но мне нравилась каждая его минута.       В ту ночь мы целовались за советским бункером, не боясь быть пойманными. Я чувствовал себя таким живым, таким беспечным и таким свободным. Мне нравилось, что не нужно было беспокоиться ни о чем, кроме покалывания в сердце от действий Мины.       Я был влюблен в нее, и чтобы доказать это, потребовался всего лишь один поцелуй.