*\\\*
Начало учёбы после каникул явно не задаётся. Во-первых, Лалиса была абсолютно эмоционально вымотана, что создавало впечатление, будто она совсем не отдыхала. Во-вторых, она не понимала, как ей стоило себя вести одновременно рядом с Чеён и Чунчун. Как проявить себя перед первой, чтобы намекнуть ей о своих чувствах, и не выдать себя с потрохами перед второй? Вот только Манобан, кажется, позабыла, что от бдительных глаз Дабл-чун ничего нельзя было скрыть. Поэтому уже тогда, когда у Лисы и мыслей не было об открытой демонстрации любви по отношению к Пак, Ко Чунчун, конечно, знала всё. Знала и делала вид, будто даже не догадывается о причинах и следствиях столь особенной тяги рыжеволосой к их общей подруге. А ещё Ко прекрасно видела, как реагирует Пак Чеён. Как она скрывает то неоценимое счастье, которое доставляет ей повышенное внимание Лалисы Манобан. Как она водит не только Фокс, но и саму себя вокруг пальца. Как она с трудом сдерживает свои эмоции в те моменты, когда её взгляд ненароком пересекается с другим. Так что стоит шансу выпасть — и проницательная Чунчун тут же заводит речь на интересующую её тему. И делает она это, разумеется, абсолютно прямолинейно, без предупреждения и подготовки. — Ты, правда, думаешь, что я ничего не вижу? — Наконец-то спрашивает она блондинку спустя неделю игр в пятнашки-притворяшки. Они сидели вдвоём в пустом классе, мрачном из-за повышенной облачности, и прогуливали урок физкультуры. — О чём ты? — Со скромной улыбкой отвечает вопросом на вопрос та и закрепляет в своём шитье иголку таким образом, чтобы та не выскочила из ткани. — Мне кажется, ты прекрасно понимаешь, о чём я, — почти наотмашь говорит коротковолосая бестия. — Решительно не понимаю. Пак Чеён издаёт лёгкий смешок в кулак и поднимает на подругу пытливый взгляд. Но на Чун, в отличие от Фокс, такие штучки не действуют. Вместо смущения, она становится лишь серьёзнее и слегка придвигается к своей собеседнице. — Я о Лалисе. Долго ты будешь с ней так поступать? — Так?.. — Чеён! Девушка сколько-то кусает свою нижнюю губу. Разыгрывает театральную постановку, в которой она — случайное третье лицо. — Перестань притворяться, прошу тебя, — закатывает глаза старшая. — Это она тебя попросила поговорить со мной об этом, да? — Нет, — твёрдо произносит Ко, разгоняя все сомнения, — Лиса даже не догадывается о том, что я всё знаю. Обе молчат. Пак прекрасно понимала, что должна быть честной хотя бы со своей подругой, но грёбаное воспитание, заложенное в неё с молоком матери, не позволяло открыться. Ей хотелось, страстно хотелось!, всё обсудить, но… Почему-то правильным казалось продолжать всё скрывать и отрицать. Отрицать до тех пор, пока эта ложь её не погубит. — Ты можешь рассказать мне, — спокойно и аккуратно предлагает Чунчун, вылавливая один ей понятный момент, — обещаю, я ничего не растреплю нашей Фокс. Ну?.. Блондинка громко сглатывает, перекидывает волосы на дальнее от Дабл-чун плечо и крепко складывает пальцы рук в замок. Вдыхает и… Нет-нет. Она не могла поведать об этом никому. Ко Чунчун, моментально заметив в глазах одноклассницы сомнение, решает надавить на неё ещё раз и осторожно задаёт наводящий вопрос. — Она ведь нравится тебе, правда? — «Нравится»? Она… Гм. Она очень хорошая подруга. Конечно она нравится мне. — И всё? Пак Чеён тяжело перебороть себя. Даже с самой собой ей не доводилось развивать мысль о собственных чувствах так далеко, как это пыталась сделать сейчас Дабл-чун. Поэтому она кивает, чтобы дотошная подружка отвязалась от неё. — Уверена? Этот вопрос из уст коротковолосой, явно не желающей отступать, звучит наигранно. — Нет, — всё-таки признаётся вслух Пак, — не уверена. Просто… Мне не кажется, что это нормально — так радостно реагировать на каждый подарок от неё. — Нормально, — усмехается Чун, — но неужели реакция на подарки — это всё, чем может похвастаться твоё сердце? Чеён чешет пальцем висок, краснеет и мотает из стороны в сторону головой. Этот разговор смущал её. — Уже ближе к делу, — добродушно комментирует девушка. — Так в чём же заключается проблема? Блондинка мрачнеет буквально за секунду. Так, будто Ко нажала на какую-то кнопку невозврата: на раз-два-три всё должно теперь взорваться. И оно почти взрывается; Пак Чеён хватает своё шитьё дрожащими руками и принимается вынимать непослушными пальцами иголку. И Чунчун… боится развивать тему дальше. Ей страшно, что с её подругой может что-нибудь из-за этого случиться. Поэтому она отсаживается на одно место и делает вид, будто никакого разговора не было. Чеён тяжело втягивает носом воздух, с трудом выравнивает дыхание и произносит так холодно, так отстранённо, что эта интонация разгоняет по телу обеих сотни мурашек. — Моя мать убьёт меня. Она убьёт меня. По-настоящему. Старшая не отвечает и лишь выпрямляет и без того тонкие губы в струнку. Лиса Манобан, услышавшая весь разговор, притаившись за дверью, закусывает ладонь, чтобы не расплакаться в голос, и убегает от своих подруг так далеко, что те не смогут до неё дозвониться последующие сутки. Жить в обмане — больно.*\\\*
Лалиса умудряется превратить свою комнату в берлогу буквально за считанные часы: для этого было достаточно носовых платков, разбросанных по всему полу, и сваленного с кровати одеяла, в складках которого теперь валялись крошки от печенья и крекеров. Школьная юбка с носками лежали смятыми около двери, рядом с ними — ватные диски с отпечатками макияжа. И, конечно, с краю всей этой весьма удручающей картины сидела она сама. Заплаканная, в одних трусах, поверх каких даже не были натянуты домашние шорты, и белой рубашке с насквозь мокрым воротником. Казалось бы, слёзы должны были уже утомить её глаза, но те, как назло, продолжали находить свой выход, стоило Манобан подумать о Пак Чеён. От этих мыслей не было никакого лечения: не спасала ни музыка, ни фильмы, ни любимые закуски… Да ничего! Всё, чёрт возьми, всё напоминало о Чеён. Периодически отвлекал лишь отец, которому Лиса уже дважды крикнула, что не выйдет к ужину, потому что совершенно не голодна. Однако, когда стук в дверь раздаётся уже в третий раз, девушка готова поклясться, что соврать о том, что она не выйдет из-за потери аппетита, у неё больше не получится. Но попытать удачу всё-таки пробует. — Немного приболела, пап. Я в норме. Не срабатывает. Она слышит, как по ту сторону порога отец топчется в нерешительности на одном месте. Он хочет зайти. И Лалиса не ошибается. Дверь издаёт скрипучий звук и слегка приоткрывается, пропуская в комнату щёлку света. За ней следует сначала голова папы, затем и половина его туловища; мгновение, и мужчина уже стоит в комнате, держа в руке тарелку с любимыми бутербродами своей дочери. — Любимая, можно? — Ты уже зашёл, — фыркает Лиса, поджимая к груди колени, прикрытые тканью одеяла, и кладя в ямку между ними подбородок. Сативат — так звали отца Лисы — делает шаг вперёд, чуть не спотыкаясь о разбросанные вещи, но героически удерживается на ногах. Ему сложно ориентироваться в пространстве в полной темноте: он хочет включить хотя бы настольную лампу. Однако Лалиса, почувствовав такое намерение, просит этого не делать. — Детка… В ответ молчание. — Что случилось с нашим лучезарным солнышком? Почему оно спряталось за беспросветной серой тучкой? Лиса прячет нос между ногами, а вместе с ним — и едва-едва наклюнувшуюся улыбку. — Ну-ка, ну-ка, — это междометие было любимым у бывшего медика, — посмотрим-ка на пациента, — он кряхтя присаживается рядом с дочерью, — потеря интереса к жизни, аппетита, проплаканные глазки… Так-так-так… Манобан отворачивается в другую сторону, давя в себе смех. Отец точно знал, как её развеселить, но глупая подростковая гордость не позволяла показать это в открытую. Мужчина чуть треплет рыжие волосы, заправляя их после бережно за ухо. Легонько тянет ухо за хрящик, проходится мягкими пальцами по шее, желая вызвать щекотку, и чешет заветное местечко под подбородком. — Ну-ка… Какой бы диагноз поставить? На что жалуется наш больной? — Мой лечащий врач перечислил уже все симптомы, — дразнится Лалиса, не поворачивая головы. — Тогда, это сердечные муки, — отец прихватывает щёку любимой дочки и тепло улыбается. Девушка медленно обращает своё туловище к папе и стеснительно заглядывает к нему в глаза. — Как ты догадался? — Врачи не догадываются! Они констатируют факты, любимая. Лиса длинно хмыкает, продолжительно вытягивая звук «м», и слегка кивает. — Рассказывай, кто этот счастливчик, которому довелось отхватить такую рыжую красотку? Сативат прислоняется спиной к стене и вытягивает больные ноги: ему было тяжело держать их согнутыми подолгу. Его дочь тут же принимается их разминать, чтобы скорее разогнать застоявшуюся кровь. — Не думаю, что удалось, пап. То есть… Вроде как удалось, но не так, как мне бы того хотелось. — Ну-ка, ну-ка… — Понимаешь, я бегала за этим человеком… долго. Но он никак не реагировал на мои знаки внимания. А сегодня я случайно выяснила, что он просто трус, который боится признаться самому себе в том, что чувствует. — Так-так-так… И что же? Разве такой человек достоин моей девочки? И её слёз тоже достоин? Лалиса не знала ответа. Ведь… Она не задумывалась прежде над тем, чтобы ублажить саму себя и хотя бы раз позаботиться о собственном сердце. Ей казалось правильным носиться за Пак Чеён, не отдавая отчёта тому, как сильно страдает из-за этого её душа. Добиться благосклонности милой блондинки было для неё сродни жизненной цели, предать которую — никак нельзя. О том, достойна ли Чеён её благосклонности, Манобан не думала. — А если я люблю этого человека? Мужчина глубоко вдыхает воздух ртом и ловит в районе своего колена девичью руку. — Не всякая любовь может сделать счастливым, детка. И если ты плачешь вот так уже несколько часов и пытаешься изморить себя голодом, то ты огромная глупышка, какую на свете нужно ещё поискать. Лиса, чтобы разубедить чужие доводы, тянется к тарелке с сырными бутербродами, ещё пахнувшими прожаренным на масле хлебом, и берёт в руку один из них. С аппетитом откусывает большой кусочек, прожёвывает и глотает. — Получается, если я не буду плакать и морить себя голодом, то моя любовь сможет сделать меня счастливой? — Конечно. Тебе ведь нужны силы, чтобы за неё бороться! — Папа вновь прихватывает щёку дочери пальцами и постепенно поднимается на ноги. — Ну-ка, давай, выползай. Когда всё то, что принёс отец, съедено, а свет в комнате наконец-то включён, Манобан чувствует облегчение. Ей абсолютно точно нужен был не только этот разговор, но и эти заветные пару часов слёз. Ей нужно было всё это, чтобы наконец-то взглянуть на всю дурацкую ситуацию со своей бешеной влюблённостью со стороны. Взглянуть и убедиться, насколько же глупо она себя вела все эти два с половиной месяца. Теперь с Лалисы Манобан хватит этих тихих вздохов. Теперь она будет настойчива и прямолинейна. И эгоистична до такой степени, что не побоится развалить союз «личунчё». Она будет уверенной в себе. Уверенной настолько, что не сомневается — Ко Чунчун её ни за что не бросит. А если рядом с ней останется столь верная подруга, то, конечно, любые горы будут по колено. И завоевать Пак Чеён будет лишь делом обыкновенного времени.*\\\*
Поскольку Лалиса решительно захотела отстраниться от любого взаимодействия с социумом на ближайшие выходные, то выключение телефона — это принцип, на который нужно было так или иначе пойти. В субботу, проснувшись раньше обычного, Манобан наконец-то выбирается из своей комнаты к отцу, чтобы помочь ему с готовкой и уборкой, посвящая этому занятию добрую половину дня и, конечно, благодаря таким образом за вчерашнее. Девушка уверена, что уже давно не проводила время вместе с папой вот так, за бытовыми делами и самыми обыкновенными разговорами. Сативат рассказывает дочери забавные ситуации из своей университетской практики, заставляя ту безудержно хохотать, а Лиса, в свою очередь, делится всем произошедшим с ней за последние недели. Такие беседы были чудесны своей простотой и непринуждённостью — в них не нужно было притворяться кем-то другим и беспокоиться о том, насколько озвученная информация любопытна родному человеку. Потому что родному человеку обычно нет разницы, о чём слушать. Ему важно, что он вообще может слушать. Отец Лалисы в плане внимательности к словам был лучшим во всём мире. В основном, правда, за счёт своей профессии. Ведь врачи — это, в первую очередь, понимающие слушатели, а во вторую — спасатели. Сативат не раз рассказывал студентам, которых принимал на практику в больницу, что пациентам зачастую нужно не медикаментозное лечение; им нужно с кем-то поделиться душевными муками и знать, что их услышали. Так, привычка внимать чужим рассказам вышла у него за пределы больницы и добралась до его семьи. Домочадцы умело этим пользовались — Лиса в особенности. Родной человек давно стал для неё не только личной советчицей-стилисткой, но и неплохим психотерапевтом. Хотя ко второму всё же она прибегала реже, чем к первому. — Как думаешь, может, мне волосы обстричь по начало лопаток? Она крутилась перед только-только протёртым зеркалом в прихожей, перпендикулярно прикладывая свою ладонь к предполагаемому месту среза. — Попробуй, — по-доброму соглашается мужчина, — оставишь рыжий цвет? — Оставлю. Он очень нравится моим подругам. Да и я с ним сроднилась уже. А тебе как? Отец не успевает ответить: его прерывает короткий звонок в дверь от нежданного гостя. Манобан шаркает тапочками по плитке в сторону глазка и замочной скважины. Привстаёт на цыпочки, чтобы посмотреть на того, кто пришёл, и в изумлении опускается. На пороге совершенно спокойно, даже невозмутимо, стояла Ко Чунчун. Нет. Она была настолько внешне спокойной, будто Лалиса сама недавно пригласила её к себе домой. И если бы Фокс не была близко знакома с этой коротковолосой бестией, то, вне сомнений, приняла бы эту маску непринуждённости за чистую монету. Но… Кажется, на глазах Сативата сейчас будет снесена чья-то голова. И скорее всего это будет голова с рыжими локонами. На свой страх и риск Лиса открывает дверь. — Ага, — тут же недовольно не то цедит, не то тараторит кореянка, — как отворять замки дома — так это ты первая, а как поднять чёртову трубку — так прощай, любимая подружка! Ищи, покуда не помрёшь! Скитайся! — Здравствуйте, — удивлённо проговаривает на родном тайском Манобан, стоящий поодаль от своей не менее шокированной дочери и держащий пыльную тряпку. Чун складывает около переносицы руки в уважающем жесте и в момент продолжает гнуть свою линию. — Хамка ты, Фокс! Поняла? Вот кто ты! Ты настоящая, бессовестная хамка. Дура! Дрянь! Так и знай! Коротковолосая бросает на входе чужую сумку с учебниками, которую Лалиса благополучно оставила в классе в тот вчерашний злополучный день, и вынимает из своего маленького зелёного рюкзачка тетрадку, которую, вскоре, тоже бросает на плиточный пол. — Грёбанная сделанная домашка по всеобщей истории! Не благодари! Всё! Пока! Я ушла! Не зови! Ко хлопает дверью и уходит с таким топотом, что он слышен внутри дома. А когда шаги стихают, Лиса чуть ли не надрывает живот от смеха. — Нет, ты видел её, пап? Это была та самая Ко Чунчун — противная и взбалмошная кореянка, о которой я тебе так много рассказывала! Вот забавная, а? — Удивительное создание… Очень… Импульсивное… — Этого у неё не отнять! Девушка утирает тыльной стороной ладони собравшиеся в уголках глаз слёзы и поднимает брошенные подругой вещи. Открывает столь милостиво оставленную тетрадь с домашним заданием по ненавистному предмету и пролистывает её, находя в ней сложенную вчетверо записку. Малюсенькую — очень в стиле эмоциональной бестии. «Умоляю, напряги свой прекрасный зад и позвони Пак Чеён, чтобы успокоить её. А лучше — встреться с ней. И, да. Я обиделась». Лалиса практически произносит слово «сучка» по отношению к Дабл-чун вслух, но умудряется сдержать себя. Может, эта девчонка и была той ещё сволочью, но… Прямолинейность ей была явно к лицу — стреляла не в бровь, а в глаз. Ни сантиметром в сторону. Поэтому, конечно, ослушаться таких убедительных слов Манобан не могла. Она бесшумно идёт в свою комнату, находит, быстро включает свой телефон (который меньше суток назад обещалась держать выключенным) и видит на загоревшемся экране десяток пропущенных от обеих одноклассниц вперебивку с захламлёнными личными сообщениями. Зажмурившись, Лиса тыкает на самый верхний диалог и бегло просматривает четыре последних кратких послания с хорошим перерывом во времени. 9:20 «Вот только рискни позвонить мне. Клянусь, я оторву тебе в понедельник язык» 11:14 «Где тебя носят черти? Надеюсь, они унесли тебя достаточно далеко и я никогда не смогу тебя найти» 13:44 «Дрянь! Хамка! Мудачка! Ответь уже! Чеён волнуется о твоей тайской заднице! Советую последовать её примеру и тоже начать волноваться! Ведь я надеру тебе её так, что ты не сможешь на ней сидеть!!!» 14:00 «Ты доигралась. Я еду отрывать тебе что-нибудь прямо сейчас.» Читать угрозы от лучшей подруги оказывается крайне занимательно, но одна мысль о том, что где-то на другом конце Бангкока себе прямо сейчас не могла найти места другая… «подруга», больно режет Лалису по самому сердцу и мгновенно заставляет открыть «избранные контакты». А затем с дрожью в голосе набрать Пак Чеён, чтобы поскорее назначить ей встречу. После короткого диалога, когда Лиса слышит заветное «хорошо», она уверена только в одном: Чеён необходима ей до такой степени, что без неё невозможно сделать вдох.*\\\*
Вообще, в тайской столице не так уж и много хороших, маленьких, а главное немноголюдных кофеен, в которых можно было бы спокойно посидеть и поговорить. Однако Лалиса, в силу своей (уже, правда, недействительной) позиции «клоунессы всея класса», знала одно отличное местечко неподалёку от школы. Что самое примечательное — она находилась в нём у барменов на хорошем счету постоянного клиента. И несмотря на то, что обычно Лиса сюда никого не приводила и даже отказалась в своё время показывать это заведение Ко Чунчун, она решила, что это место будет самым лучшим для деликатного разговора с Пак Чеён. Потому что… Ну, а куда ещё можно было пойти с ней поговорить? К тому же, если Фокс сейчас пошлют куда-нибудь… Куда-нибудь очень далеко — это хотя бы произойдёт в стенах любимого кафе и скорее всего за его пределы не выберется. Хотя, зная Чун, которая наверняка потребует объяснений, — выберется. Со стопроцентной вероятностью выберется, но, благо, не расползётся. — Привет, — Лалиса встречает грустную Чеён перед входом. — И тебе, Фокс. Пак была одета в лёгкий белый сарафан, натянутый явно на скорую руку, и розовые кеды. Она, похоже, торопилась настолько, что даже не успела взять с собой сумку: держала свой телефон в руках. Приглядевшись, Манобан видит, как из-под чехла неуклюже торчали уголки денежных купюр. — Душно. Давай скорее зайдём, — торопит блондинка, и обе оказываются внутри кафе. Они садятся за деревянный столик у дальней стены и, прежде чем начать явно не самую приятную беседу, решают заказать напитки. Лиса читала как-то в одной из научных статей, что во время серьёзных переговоров людям стоит брать что-то согревающее; якобы от температуры потребляемого зависит и психология человека — тот сразу настраивается на дружный лад. А вот холодное собеседников друг от друга отдаляет. Поэтому Лалиса просит два стакана молока комнатной температуры. Ну, так… Для перестраховки. Чтобы уж точно не прошляпиться. Бросив взгляд на свою возлюбленную, Манобан замечает, насколько та сейчас была скованна. Пак Чеён, сидевшая напротив, закинув одну ногу на другую и вложив под неё свою ладонь, выжидательно смотрела на угол стола. Кажется, она не особо торопилась вступать в тёрки. — Спасибо, что решила уделить мне время, — обращает на себя её внимание Лиса. Блондинка легонько кивает и меняет свою позу на более открытую. — Фокс… Я… Действительно не хочу злиться на тебя, но твой поступок… Ты понимаешь… — Понимаю. И я прошу за него прощения, — вообще-то Лалиса не имела ни малейшего понятия, за что только что извинилась. — Я напугала тебя? — И сильно, — соглашается Пак. — Прости. Обе замолкают на сколько-то, потягивая из своих стаканов только что принесённое клубничное молоко. Чеён выглядела сегодня очень непривычно. В её движениях… чувствовалась неловкость. То есть, Пак всегда была довольно зажатой и стеснительной, но сейчас, вдобавок ко всему, она была какой-то бледной. Будто чувствовала вину за то, что сидела рядом с Лисой. — Ты как? Нормально? У меня есть ощущение, что ты собираешься упасть в обморок. — Нормально, — она болтает толстой трубочкой в стакане и почему-то краснеет. В голове Фокс внезапно находится определение для поведения Пак Чеён. Непривычно странная. — Слушай, я буду откровенной, — внезапно собирается с силами Манобан, выкидывая из разума всякую лишнюю чушь, — так что выслушай меня, ладно? — Ладно. Чеён поднимает на Лалису очень пытливый взгляд и замирает со слегка приоткрытым ртом. Её губы блестели от только что прошедшегося по ним языка, а щёки горели. Она слегка ёрзает на стуле и снова принимает закрытую позу, складывая руки в замок. — У меня серьёзные намерения на твой счёт, — строго выпаливает Лиса и немного хмурит лоб. Пак незаметно сжимает свои руки плотнее и сглатывает подобравшийся к горлу комок. — У меня серьёзные намерения на тебя, Пак Чеён. И я не собираюсь отступать. Можешь найти сотню отговорок, но, учти, ни одна из них на меня не подействует. Манобан тянется к столь любимым рукам и воплощает в реальность одно из своих давних желаний: осторожно касается кончиками пальцев мягкой кожи, а потом, чуть настойчивее, обхватывает тонкие кисти, стискивая их. Это прикосновение по своей моральной наполненности ничем не отличается от того, которое было в канун Рождества. И Чеён… Чеён просто обязана почувствовать это. И она чувствует. Чувствует так явно, что у неё перехватывает дыхание. — Фокс… По телу Лалисы бежит ток от той интонации, какую вкладывает её возлюбленная в произношение ласкового прозвища. — Я уже говорила тебе, что у тебя… — Очень тёплые руки? — Рыжеволосая ярко улыбается. — Да. Однажды ты уже замечала это. — У тебя очень тёплые руки, — повторяется блондинка и едва расслабляет свои кисти. — Как ты и просила, я помню об этом. Лалиса аккуратно проходится большими пальцами по внутренней стороне ладоней Пак и замирает, когда чувствует пробежавшие по ним мурашки. А потом повторяет этот жест ещё раз, ещё и ещё до тех пор, пока не ощущает от девушки лёгкий телесный ответ. — Всегда хотела коснуться тебя так, — нескромно замечает Манобан и отпускает маленькие руки. Пак Чеён не нравится тот холодок, который бежит по всему её телу после того, как Лиса отстраняется от неё. Она ловит себя на мысли, что хочет вернуть то тепло, которое ей довелось испытать несколькими секундами ранее. Однако попросить подругу приблизиться вновь — воображается чем-то невозможным. В её глазах потухает заветный огонёк. Воспитание позволяет ей лишь бросить несколько слов. — Ты, правда, очень хорошая, Фокс. Правда-правда, — Чеён часто моргает для убедительности. — Но дай мне немного времени. — Даю. Только ты запиши себе где-нибудь, что на меня теперь не действуют твои отговорки, — Лиса суживает глаза. — Если затянешь, то я просто приду и поцелую тебя, поняла? Блондинка давится только что допитым молоком и закашливается, подбирая слова. Но Лалиса Манобан, поднявшаяся со своего места, чтобы подойти и постучать свою возлюбленную по спине, убеждена: ответ на это высказывание ей абсолютно не нужен. Пак Чеён, впрочем, так его и не находит. Лиса уверена, что завоевать такое робкое сердце — это и вправду всего лишь вопрос времени. Вопрос времени, ставящий под сомнение их судьбы.