Закат и рассвет

       У неё улыбка дебильная и нет никакого ощущения времени и пространства, когда она идёт по коридору прямиком к кабинету Хокаге.       Позже она изведёт себя чувством вины и ощущением неизбежности, а сейчас ей просто легко дышать. В мыслях она всё ещё в его объятиях, стонет от того, что вытворяют с ней умелые длинные пальцы.       Ей нравится целовать родинку на его плече и кусать за шею. Нравится, как он реагирует на каждое её прикосновение, и смотрит так, будто в ней заключена вся его жизнь.       Никто и никогда не смотрел на неё так. Никто и никогда не целовал её так, будто следующее мгновение не наступит.       Между ними закат и магнитное притяжение, которое не перебить ничем. Это просто невозможно.       Страшно от мысли, что, попробовав его снова, она просто не сможет больше остановиться.       Потому что эту близость не заменить ничем. Потому что для неё это самое сокровенное, что есть в жизни. Самое важное, то, без чего она уже просто воспринимать себя не может. Вот только… В этот раз они изначально обречены на провал.       Если быть рядом, если позволить ему снова проникнуть к себе под кожу. Пустить к себе в постель, обратно к себе в душу, то они оба окончательно сломаются.       Рано или поздно, он ведь все равно узнает, чем она занималась с Орочимару. Узнает, как она прожигала свою жизнь всё это время. И он этого не примет. Он не простит. Не сможет понять.       Да, и кто бы смог…?        Она ведь обманщица и ни черта она не сильная. Она сломанная и грязная. Дефектная. Ей оправдаться нечем. Она и сама не помнит, не понимает кто первый это начал. Она не может винить во всём Орочимару, потому что это было бы ложью… Цунаде сама себя в эту западню засунула, сама была на всё согласна.       Она уже не та, что была до того горного обвала. Той девчонкой можно было гордиться, а сейчас от неё осталась лишь красивая оболочка и психопатка с паническими атаками.        Цунаде не хочет, чтобы он видел её такой. Не хочет, чтобы он узнал её новую гнилую суть. Прочитать в глазах Джирайи разочарование для неё страшнее смерти.        Она всё это время трахалась с его лучшим другом, пока его пытали в каких-то подземельях…. Пока каждый день был для него кошмаром, игрой на выживание… И совсем неважно, что для неё каждый день без него был сравним лишь с адом.       Она не может себя простить и не позволит ему даже попытаться это сделать.        Сенджу не хочет, чтобы он лез в её тьму, чтобы пачкался в её грязи. Она не станет для него грузом или обязательством.        Джирайя должен быть свободен от этих оков и наконец-то получить жизнь, которую он заслуживает.        Без неё.        Но она гонит эти мысли прочь, отгораживается от реальности. Ей просто нравится ощущать на себе его запах. Запах муската и сандала.       Ты просто помешанная, Цунаде…. И больная.        Горькая ирония. Она со своими чувствами через огонь прошла, а сердце щемит точно так же, как при их первом поцелуе. Невыносимо сладко. Болезненно хорошо. Все ещё страшно.       Разум кричит одно, а всё естество кричит о том, что эта тяга самая естественная вещь в её жизни.       Сенджу заходит в кабинет Хокаге, смыв со своего лица радость. Просто потому что не хочет, чтобы он задавал ей лишних вопросов.       Это личное. Сокровенное, и только её. Она не хочет ни с кем делиться.        Её напрягают эти белые стены, письменный стол, и Анбу где-то там, на крыше.        Ей просто хочется закончить все дела на сегодняшний день и закрыться у себя дома. Принять душ и обо всём подумать. Потому что ещё немного, и она сорвётся. Она побежит в госпиталь и уснёт под боком у желанного мужчины. Ей нельзя этого делать… Нельзя.        Она зависимая. Она не может перестать думать о нём, даже во время того, как отчитывается перед Третьим насчёт последней миссии. Они обсуждают спорные моменты. Хокаге при ней отчитывает двух джонинов, а она вновь улетает куда-то за пределы этой чертовой резиденции.        Успевает разозлиться на Джирайю за то, что он наверняка сейчас не спит, не пьёт таблетки, что она ему прописала… Бесится, что не может его проконтролировать, и бесконечно одергивает себя о неправильности своих эмоций.       Когда разбор полётов подходит к концу, и Цунаде уже собирается уходить, мужчина просит её остаться ещё на пару минут.        Сенджу же сжимает руки в кулаки, не в силах сдержать своего огорчения. Закат уже давно передал свои владения сумеркам, и ей тоже хочется поскорее раствориться. Исчезнуть. Она уже не вывозит.       Она уже не помнит, когда в последний раз ела. Про сон задумываться не стоит, а ещё её эмоционально лихорадит.        Ей нужна передышка, а иначе она окончательно поедет. Тронется рассудком, хотя куда дальше? — Ты выглядишь сегодня как-то иначе, Цунаде… — подмечает Хирузен, и одним лишь богам известно, что в этот момент творится в его голове. И в чем заключается суть его слов. Он никогда и ничего не говорит просто так. Цунаде знает это слишком хорошо, ведь он был её сенсейем долгие годы… Она уже и не понимает, проклятье это или удача. — Я не спала несколько дней, и не ела со вчерашней ночи. Я задолбанная и усталая, поэтому это не странно, — она не собирается сейчас ни с кем церемониться, даже если перед ней её наставник. Даже если он Хокаге, которого нужно априори уважать.  — Я дам тебе отгул, но пообещай мне, что не проведёшь их в госпитале. — Не проведу. Мне нужна передышка, — саннин отвечает откровенно и честно. — Поссорились? — Нет, но если я не позволю себе отдохнуть ещё несколько дней, то стану не его лечащим врачом, а соседкой по палате. — Хорошо, я понял тебя. Цунаде… Ещё один вопрос и можешь идти отдыхать, — Хокаге кивает, задумчиво опускает взгляд на свои бумаги, а затем снова поднимает взгляд, будто что-то для себя решив.        Он будто бы сомневается… Сенджу сразу же подмечает, как напрягаются его плечи. Ей это чертовски не нравится.        Третий всегда вёл себя так, когда, по его мнению, она сделала что-то неправильное. Он не любил её отчитывать, ему всегда давалось это с трудом, а ей не нравилось, что он, тем самым, будто выделял ученицу среди других. — Какой, Хокаге Сама? — она знала, что за заданным вопросом не последует ничего хорошего. — Та дипломатическая миссия в Страну Облаков… Есть ли что-то, о чём ты хочешь мне рассказать? — Все написано в отчетах миссии, я могу идти? — у неё даже голос не дрогнул. Она смотрела своему учителю прямо в глаза, осознавая всем своим существованием, что если отведет взгляд — проиграет. Цунаде умела держать себя в руках, оставаться холодной, когда это было нужно, а ещё у неё хорошо получалось врать, если от этого зависела чья-то жизнь… А на весах сейчас стояло слишком много. Не только её жалкая жизнь. — Конечно. Отоспись, — он говорит это спокойно, но взгляд от девушки не отводит, будто сканирует её. Наблюдает за реакцией, за языком её тела.        Она совершает поклон в знак уважения, желает хороших снов и уходит спокойным шагом.        Что это было? Что он имел в виду? Внутри скребло нарастающее чувство тревоги, словно она была мышкой, которая вскоре окажется в мышеловке.       Оно било по нарастающей, хотя она была уверена в том, что замела все следы, ещё в Стране Облаков.        Буря приближалась и Цунаде осознала это окончательно, когда вернулась в своё жилище.        На письменном столе лежала коробочка чёрного цвета с красным бантом, так, всегда упаковывала для неё чай тётушка Танако из маленькой торговой лавки, что находилась на соседней улице от её дома. Цунаде ничего в этом месяце у неё не покупала…        Стоит ли говорить, что роза цвета фисташки, стоявшая в вазе, тоже было не её рук дело…        Она даже не стала гадать, сразу же узнав фирменный почерк того, кто посетил её квартиру… Он ведь никогда не умел извиняться, считал это проявлением слабости, но в этот раз попытался. Роза была раскаянием в его понимании, сожалением…        И Сенджу поняла, что в действительности простила.        Его, но не себя.        Тонкие пальцы скользнули по подарочному банту, стремительно развязывая узел. Она прекрасно понимала, что чай лишь предлог, чтобы отправить послание. Маленькую весточку…        Внутри, вместе с упаковкой чая, лежала маленькая бумажка, пустая на вид… Белый лист, но если активировать чакру в ладони, проявится текст… Если это будет чакра именно того, кому было предназначено это сообщение.        Сенджу неспешно наблюдала за тем, как на белом фоне постепенно прорисовываются иероглифы….       

«Они знают. Не подавай виду. Я сделаю что-нибудь»

       Цунаде обречённо вздыхает и прикрывает лицо ладонями, пульс зашкаливает все нормы.        Кто бы мог подумать, что маленький клочок бумаги сейчас окажется хуже встречи с наковальней.        Ей на несколько секунд стало трудно дышать, но она справилась… Скомкала этот долбанный листок в руках, а затем открыла окно, чтобы немного прийти в себя, подышать прохладным воздухом.        Дела были плохи, если сказанное правда, но сейчас она ничего не могла сделать.        Если они знают, то уже следят за каждым её шагом, и это херово. Очень. Даже хуже, чем обычно.        Нужно быть осторожной и не утянуть никого с собой на дно.       Сделает что-нибудь? Что он, блять, может сделать? Что? Это её провинность… Это она должна была просчитать, чтобы этого не случилось, но всё тайное всегда становится явным, как не крути. Черт. Черт. Черт.       Сенджу приходится воспользоваться техникой призыва. Перед ней оказывается одна из маленьких слизней и именно ей, она поручает избавиться от записки, а затем говорит: — Следуй за ним и будь незаметной, если понадобится помощь, то помоги. Докладывай, если узнаешь что-то важное и не бойся звать своих сестёр. — Хорошо, госпожа. — Спасибо тебе, — саннин ласково проводит пальцами по маленькому мягкому тельцу в знак благодарности, а потом наблюдает за тем, как слизень покидает её обитель через окно.        Она не знает, что будет завтра, но надеется, что встретит ещё один закат не с пробитой грудной клеткой.       Одно Цунаде поняла совершенно точно, никто из них никогда не будет счастлив.       Это расплата за все те жизни, что они забрали или не смогли спасти.       Третий сдерживает своё обещание, и никто не беспокоит её целых два дня. Она тоже не солгала ему, когда сказала, что не пойдёт к Джирайе в госпиталь.        Цунаде просто отсыпалась, приняв успокоительный травяной отвар, который мог сморить даже слона. Не в её правилах было пользоваться такими средствами, ведь ниндзя всегда должен быть начеку, но её организм был настолько измучен за эту неделю, что у неё просто не осталось вариантов.        Саке в горло не лезло, и выходить из дома не хотелось. Было страшно, что она просто не сможет избежать соблазна, и ноги всё равно приведут её к госпиталю, а ей бы со своими чувствами разобраться. Понять, как действовать дальше.       Она не может ответить на вопросы, на которые сама не знает ответа. Сенджу не знает, как в глаза ему смотреть. Она объяснить свой срыв просто не в состоянии.       Цунаде боится, что он всё вспомнит и в тоже время отчаянно желает этого.       Я потеряла тебя однажды, почему я должна испытать эту боль снова? Я будто в ежедневной агонии, где обречена бесконечно, терять тебя.        Под рёбрами затаилась боль и противная досада. Но в этот раз не было даже слез. Может она их уже все выплакала? Или просто устала жалеть себя? Или была слишком упряма, чтобы показать насколько это ранит её? Она ведь должна справиться.       Потому что худшее уже позади. Главное, что он жив. Что он дышит… С ним все в порядке. И с ней будет… Наверное.        Ближе к вечеру второго дня она привычно садится за свитки, читает то, что прислали ей дражайшие друзья, живущие за пределами скрытой деревни.        Учеба отвлекала, помогала выместить из головы тревожные мысли и противоречия.        Но все старания были напрасны, потому что наступил закат. Она была дурой, потому что, когда в её дверь постучали, она взяла и просто открыла. Без задней мысли. А на пороге была её жизнь. Тот, в ком она заключалась.        Цунаде за эту неделю совершила много ошибок и, похоже, это была ещё одна. — Что ты здесь делаешь? У тебя постельный режим, и ты должен девятый сон видеть в своей палате, — жестким тоном отчитала его Сенджу.        Она злилась безумно. Сама не совсем осознавая из-за чего больше. Потому что боялась, что швы могут снова разойтись или потому что снова угодила в ловушку?       Почему он мучает её? Почему просто не может оставить в покое?        Янтарные глаза сталкиваются с чёрными омутами, которые сейчас для неё похуже бездны. Её будто знобить начинает, чисто на инстинктах. Мурашки бусинами скользят по плечам и ключицам, вниз по грудной клетке. Сенджу начинает сожалеть, что ходит по дому лишь в долбанном шелковом халате.        Ей бы бежать отсюда, а не поддаваться чужим провокациям… Она прекрасно знает, чем заканчиваются их любые выяснения отношений: либо крупной ссорой, либо самым страстным сексом.        Она не была готова ни к одному из этих вариантов. К чему она вообще была готова?        Джирайя красивый в свете луны, вот о чём она думает, когда видит его первые секунды. Она себя за эти мысли проклинает. Это ведь точно ненормально, всё ещё помнить ощущение его губ на своей шее.       Цунаде столько времени мечтала, молила Богов, чтобы всё пережитое за эти два года оказалось лишь кошмарным сном, и вот, теперь, он стоит у её порога. Живой, теплый и самый родной. Желанный.        Сенджу, ведь не железная… Она смертная и слабая, склонная к бесконечным людским порокам. — Вроде из нас двоих амнезия у меня и ты должна помнить, что я всегда делаю то, что я хочу, — саннин не сильно сжимает женские плечи, просто переставляет её, как куклу вглубь коридора. Пользуется её рассеянностью, чтобы проникнуть в квартиру. Проходит в комнату, Сенджу глаза от раздражения закатывает. Губы кусает. Нервничает. Не знает, как вести себя.        Ей бы не реагировать. Ей бы сделать вид, что до него нет никакого дела, вот только, Цунаде хороший медик, но хреновая актриса.        Джирайя осматривает комнату, похоже, подмечая, что здесь ничего не изменилось. Сенджу думает о том, что её чувства тоже неизменны. Они будто находились в болезненной спячке, а сейчас проснулись, накрывая с ещё большей силой. Она не была уверена, что сможет справиться с этим штормом… Отдача слишком смертоносная.        Цунаде следует за ним, испепеляет взглядом его спину. Дожидается, когда он снова повернётся в её сторону, чтобы установить визуальный контакт. В медовых глазах искры загораются, когда она видит довольную ухмылочку на его лице.        Сенджу вспыхивает, возмущается: — И что ты хочешь? Доконать меня в мой выходной? — Я хочу поговорить по-нормальному, — отбивает он атаку совершенно спокойно, будто не реагируя на её нападки. — А нам есть о чем разговаривать? — она пытается вложить в свой голос раздражение, недовольство, уколоть больнее. Раньше вывести его из себя было безумно легкой задачей, но в данную секунду он смотрит на неё хищным ястребом, будто готов съесть мышку прямо сейчас. Она инстинктивно делает шаг назад, зная, что это не предвещает ничего хорошего.        Он перехватывает женское тонкое запястье, не давая двинуться с места. Ноги Цунаде будто каменеют, замирают на месте. В глазах страх бьётся дикой птицей, так, словно он может с ней что-то сделать, словно перед ним сейчас стоит не героиня войны, а маленькая девочка. — Сенджу, перестань от меня убегать.        Джирайя сам меняется в лице, ему уже не хочется улыбаться. Ему не по себе от этого взгляда. Кажется, будто он никогда не видел её такой. Потерянной, израненной. Убегающей от собственных эмоций.        Ему хочется спросить, от каких демонов она пытается скрыться сейчас. Какие страхи прячет под спесью недовольства и равнодушия? — Я не убегаю, я просто прошу тебя остановиться, пока не поздно, — девушка резким движением вырывает руку из цепкой хватки, и он понимает для себя совершенно чётко, что не даст ей сбежать. Только не сегодня. Не в этот раз. Ему нужно докопаться до правды, а иначе им двоим будет только хуже. Он чувствует это каким-то шестым чувством.       Ему кажется, будто если он отпустит её сейчас, хотя бы на один сантиметр от себя, они оба утонут. Он не знает почему, но у него кошки скребут на сердце, словно он потерял её ещё очень давно… И даже не в тот момент, когда сгинул в том перевале. — Пока не поздно что? — он заглядывает ей прямо в глаза, будто пытается ей всю душу наизнанку вывернуть. Его глаза темные, они острее, чем самый опасный нож, а удары меткие. Цунаде словно кожей ощущает, как все зажившие раны вновь воспалились, начали кровоточить. У неё перед глазами всё плывёт, когда он снова сжимает её запястья, заставляет пятиться назад, наталкиваясь спиной на холодную поверхность стены. — Что если я не хочу останавливаться? — её добивает эта фраза, у неё грудную клетку сводит от отчаянья. — Что если я хочу, чтобы ты прекратил? — у неё голос хриплый и твёрдый ком в горле. Она злится просто чертовски, отводит взгляд. Пытается не дышать им, не чувствовать привычные нотки сандала, абстрагироваться от этой желанной близости. Хочется и колется. — Тогда бы ты не позволила себе то, что мы делали в госпитале, — Джирайя не кричит, не пытается надавить на неё криком. Раньше его можно было вывести из себя через минут пять от силы… Раньше он был слишком эмоциональным, упрямым, а сейчас он смотрит внимательно. За каждую её эмоцию хватается, анализирует.       В их отношения было столько громких ссор, хлопанья дверей и обид. В них было столько недосказанных слов, упущенных возможностей, а сейчас они будто в пепел рассыпались, потеряли своё значение…        Потому что она знает, какого это, однажды проснуться без него. Это так чертовски больно, что каждую секунду, кажется, что загнёшься.        Ей и сейчас хочется разрыдаться. Вцепиться пальцами ему в локоть и умолять, чтобы он навсегда с ней остался, но вместо этого она продолжает его отталкивать. Потому что иначе просто нельзя… Просто, потому что она не знает, как поступить иначе. — Мне просто хотелось с кем-то потрахаться. Не придумывай себе ничего, — Цунаде повышает голос, кривит губами, выдавливая из себя ехидную улыбку. Заставляя себя вздёрнуть подбородок, снова столкнуться взглядами. Она сама себе противна в этот момент. Ей хочется себе по лицу врезать за подобные слова, но она понимает, что иначе Джирайя не отступит…        Сенджу далеко не слабая девушка, она боец, но сейчас у неё нет опоры. Она чувствует себя ещё более незащищённой, чем была на войне. Потому что хуже его настойчивого желания докопаться до правды, есть только её внутренняя дилемма, которая разрывает её изнутри. — Я пропустил мимо ушей этот долбанный бред. Ты не такая, Сенджу… Ты никого не подпускаешь к себе просто так. Физическая близость для тебя имеет слишком большое значение, ты бы не стала переходить эту грань, если бы не чувствовала ко мне ничего. К тому же, ты знаешь, как реагирует моё тело, что ему нравится… Я потерял память, но я не идиот, — он скользит пальцами по её шее, поглаживает бархатную кожу. Она напрягается всем телом, чувствуя себя струной, которая вот-вот порвётся. Саннин запускает пальцы в пшеничные пряди волос на её затылке, касается, так, как ей нравится… Она всегда была готова мурлыкать, как кошка, когда он ослаблял пальцами тугой пучок, дразнился, разминая напряженную кожу.        Ей становится предательски жарко, хотя ещё несколько минут назад она дрожала от холода.       Он будто бы изменился, стал более уверенным, сильным. У него глаза хищника, мужчины, который знает, чего он хочет прямо сейчас.        Цунаде не успевает уловить момент, когда из её волос исчезает нефритовая шпилька, а по плечам волнами расплываются светлые локоны. На мгновение, Сенджу позволяет себе маленькую слабость, закрывает глаза, когда мужская ладонь накрывает её щеку.       Она просто тает от того, как большой палец проходится по искусанным алым губам, будто проверяя её реакцию.       Ей стоит больших усилий, чтобы прийти в себя, грубо одёрнуть его руку. Снова попытаться отстранится, в то время, как Джирайя имел наглость прижаться к ней всем телом, игнорируя все протесты. Это окончательно выводит её из себя, у неё гневно дрожит голос: — Хватит. Заткнись, пока я просто тебя не прибила. Люди меняются и я тоже. Я изменилась и лучше тебе не видеть насколько в худшую сторону, — Цунаде говорит это от безысходности, от отчаянья. У неё внутри всё кипит, перекручивает, как от самой ужасной лихорадки.       Она чувствует себя идиоткой. Она еле сдерживается, чтобы не ударить его прямо сейчас, так, чтобы он отлетел в соседнюю стенку, переломать ему последние ребра. Потому что на нём и так живого места нет. Потому что ей же, блять, потом лечить этого невыносимого засранца. Обрабатывать, зашивать его раны, корить себя, что сделала больно. — Да, что с тобой, Сенджу? Чего ты боишься? — Джирайя сжимает пальцами её подбородок, пытается достучаться до той, что была с ним два дня назад. Горячая, откровенная и открытая. Живая и настоящая, которая не шарахается от него, как от огня. В янтарных глазах страх играет, он переливается осколками в её глазах. Ему кажется, что он никогда не видел её такой потерянной. Её бросало из огня в полымя.        Он должен докопаться до правды, понять, что затаилось в потерянных фрагментах его воспоминаний. Хотелось вытащить её из этой тьмы, спрятать в своих объятиях, но он не мог найти верной тропинки. Между их лицами было всего несколько мизерных сантиметров, но они были далеки друг от друга, как никогда раньше.        Джирайя чувствовал жар её тела, запах ванили, как сердце стучало загнанным зверем. И он не выдерживает, хочет быть ближе, насколько это только возможно. Это необходимо, и неважно были ли они вместе до этого.        Он доверял своим эмоциям, своим порывам. И мысль о том, что она «его», ощущалась сейчас самым естественным явлением в его жизни. Его ладонь оглаживала молочную шею, вычерчивала пальцами ключицы, чувствуя, как она вздрагивает от каждого его прикосновения.        Сегодня он разглядел в ней другие стороны души, что прежде не были ему открыты. Так очевидны, как сейчас, в полумраке её одинокой комнаты.        Цунаде на грани. Это пытка. Самая сладкая и болезненная. Раньше она думала, что жизнь без него ад, она ошибалась. Ад происходил прямо сейчас, и он разрушал её по кирпичику. Ещё немного, и она просто упадёт на колени и задохнется в слезах. Но она не могла проиграть, она ведь Сенджу, гордость у неё на роду написана… Она никогда не проигрывает, и сейчас, растаптывая свою жизнь, должна это сделать собственными руками       Я потеряю тебя навсегда. Мне страшно. Мне страшно… Как ты не понимаешь?        Лучше сделать это быстро, отрезать сразу, чтобы у него переболело и прошло, чтобы не растягивать муку. Чтобы потом не было совсем тошно, когда он узнает правду… И Цунаде решается… Сейчас или никогда. — Ты мне не нужен. Я никогда не рассматривала тебя, как того, кто будет со мной рядом.       Женский голос звучал убедительно, но недостаточно для того, чтобы поверил он. — Не ври мне, — он видел мучения в её глазах, целый спектр боли и горячи. Она похудела, явно не следила за своим питанием и сном. Вечно думающая обо всех на свете, но не о себе.        Что она делала эти два года? Чем жила? Почему сейчас реагирует на него так? И не хочет признаваться, помочь ему вспомнить?        Потому что он причинил ей боль? Он был тем, кто обрёк её на страдания…? Из-за его ошибок она теперь ходит блеклой тенью? Шарахается от его прикосновений, впадая, то в холод, то в пламя? — Я просто тебя пожалела. Хотелось секса, а ты оказался рядом, понимаешь? — настойчиво и упрямо вторила Сенджу, резко одергивая его руки от себя. Упираясь ладонями в грудь, отталкивая, желая наконец-то закончить эту безумную муку.       Нужно это заканчивать. Она больше не может. Это выше её сил. Она совсем не железная. Она и так разваливается по кусочкам.        Джирайя пользовался положением, знал, что она не станет драться с ним, даже не в полную силу, потому, что он в первую очередь был её пациентом, а потом уже всем остальным. Ниндзя-медик никогда не будет травмировать того, кого собственными руками излечила, это противоречит всем принципам.       Поэтому он продолжал вжимать её в стенку, держать её запястья в своих руках, издевательски нарушая личное пространство. Вынуждая чувствовать его тепло, близость. Вдыхать его в свои лёгкие снова и снова. Это было опаснее, чем алкоголь и сигареты.        В её душе играет безысходность, поэтому, ей ничего не остается, как ударить его словами, вскрыть разом все старые раны: — Я никогда не относилась к тебе так, как ты этого хочешь. Ты не тот, с кем захочется чего-то серьёзного. В твоей голове только похождения по борделям, пьянки и твоя писанина. С Даном ты никогда не сравнишься, — и последняя фраза, в действительности, задевает его, это можно прочитать в темных чернильных омутах, холодный осадок на самом дне. Это очевидно в том, как он напряженно поджимает губы, бьёт рукой по стене. Всё же психует.       Один удар, второй, третий. Джирайя что-то цедит сквозь зубы, явно сквернословит. — Тогда почему же вы не поженились? Если он такой идеальный, Сенджу, он же подарил тебе долбанное кольцо? Может, потому, что он всегда был лишь пустозвоном, который не в состоянии взять на себя ответственность? — с вызовом спрашивает он, и его буквально трясёт от раздражения. Он загорелся, как спичка буквально за секунду. Сам не понимая, почему среагировал слишком болезненно, именно, на этот комментарий в свой адрес.       Может быть, потому что всегда чертовски ревновал? Может быть, потому что бесился каждый раз, когда видел их вместе? У него буквально зубы сводило от её счастливой улыбки в чужих объятиях.        Он сжимает ладонями её бёдра, талию, будто рефлекторно пытаясь пометить, вычертить свою территорию.        Цунаде в ответ царапает алыми ногтями его шею. — Это тебя не касается, — с раздражением цедит Сенджу, её глаза сверкнули алым цветом, а голос тоже сорвался на крик. А затем происходит нечто странное, потому что Джирайя начинает нервно смеяться.        Эмоции на его лице резко меняются, он, будто что-то подмечает для себя. Делает какие-то выводы в своей хмельной голове.        Она ведь специально его провоцирует. Специально выводит на эмоции и ударяет по больному. Просто потому что хочет, чтобы он отступил со своими расспросами.       Осознание у Джирайи хлёсткое и холодное. Ему становится всё ясно в одну чёртову секунду. Она хочет, чтобы он ушёл. Цунаде хочет, чтобы он сдался. И уверена, что у неё это с лёгкостью выйдет. Это понимание оказывается самым обидным и горьким на вкус.       А он ведь почти повёлся…. Чуть с ума не сошёл от её слов, чуть снова не захлебнулся в ревности.        Бесило, что она в него не верит, что он для неё всё ещё мальчишка, с резкими эмоциональными взрывами, с которым можно играться, когда и как захочется.        Их споры и противостояния никогда не заканчивались ничем хорошим, значит, и в этот раз стоит ждать беды.       Хочет сыграть в игру? Пускай. Он ненавидит оставаться в должниках. Он тоже может давить на больное, и Цунаде в этот раз просто не оставила ему шанса.       Посмотрим, кого на этот раз хватит надолго.       Хватка на женской талии исчезает, и он снова смотрит на Цунаде, кусает нижнюю губу, неожиданно разрушая и так напряженную тишину: — Тогда, может, потрахаемся? — Что? — у Цунаде дыхание перехватывает, произнесенные слова настолько сбивают её с толку, что она замирает на месте. Жар приливает к лицу, пульсирует злостью в каждой клеточке её тела. Она не может поверить в произнесённые им слова. Смотрит в эту самодовольную рожу и просто не верит, а у него голос твердый, из гравия. И в глазах такая тупая уверенность и решительность, что Сенджу к своему огорчению понимает, что эта не шутка.        Принцесса слизней хватает воздух губами, как рыбка. Сердце бьётся загнанным кроликом, а горечь затапливает сердце так болезненно, что она еле сдерживается, чтобы не убить его прямо сейчас на этом долбанном месте.        Джирайя же лишь подливал масло в огонь, провоцировал эту бурю, которая должна была их двоих сполна уничтожить. — Ну, ты же этого хотела. Зачем терять зря время? — хитро шепнул он ей на ухо, прикусывая мочку уха, в то время как руки уже умело развязывали на ней халат.        Она чувствовала себя преданной. Обманутой этим чертовым закатом.       Её сжигала буря эмоций изнутри, и в этот момент, она просто не выдержала, жестко влепила ему по лицу, но он лишь снова рассмеялся, и не потому что ему было весело. Это была истерика, раздробленная, пополам на двоих.       Ещё одна пощечина и ещё одна. Цунаде не пытается вырваться, потому что Джирайя уже её и не держит. Да, и не пытается увернуться от её ударов. — Мудак, — она дышит загнанным зверем, цедит сквозь зубы от злобы на него, на себя. В то время как он тянет её за плечи и встряхивает, будто заставляя избавиться от гневной пелены, что заслонила её разум. — Лгунья, — вторит он в ответ, и до неё наконец-то доходит, что Джирайя ответил ей тем же оружием, что и она. Слишком больно.       Слишком много злобы и боли на двоих. Недосказанных фраз и упущенного времени.       Они ходят по кругу. Они вечные заложники обстоятельств, постоянных войн и системы. И от этой простой истины, что никуда не деться, хочется сдохнуть. Нервы накалены до предела, и ощущать собственные чувства, кажется, практически невыносимо.        Цунаде цепляется взглядом за его скулу, на оливковой коже уже появился алый синяк, и это для неё, словно триггер. Она аккуратно скользит пальцами по воспаленной щеке, гладит ладонью, а в медовых глазах столько грусти и сожаления. Желания и нежности одновременно… Обиды и понимания. Ей кажется, что она собственными ушами слышит, как внутри неё рушится железный каркас, она снова ничего не может с собой поделать.        Поддается эмоциям, потому что через секунду Цунаде этот чертов синяк просто губами сцеловывает. Скользит языком по уголку губ.       Это шаг в пропасть. Снова.        Ей каждый раз кажется, что невозможно испытывать такой разнообразный спектр эмоций к одному человеку, но каждый раз ошибается. Это так чертовски мучительно… Любить его. И одновременно с этим это самое естественное, что было в её жизни.       Она все-таки эгоистка до мозга костей.       Джирайя обнимает её за талию, забирается пальцами в распущенные волосы, крадёт губами её губы, уже не позволяя от себя отстраниться. Этот поцелуй нельзя назвать нежным, он горячий и собственнический. Затмевающий собой все проведенные закаты порознь. Все дни пустоты и тишины. Они больше не имели смысла, существовало лишь здесь и сейчас. Он кусает её за нижнюю губу, вынуждает приоткрыть рот, чтобы углубить поцелуй. И она позволяет их языкам сцепиться, ласкать друг друга, так словно оба заявляют друг на друга права.       Цунаде льнет к нему, прижимается прямо к груди, поглаживает широкие плечи, а он целует её в уголок губ. За ушком, в шею. Слегка прикусывая кожу, заставляя её буквально задыхаться ему в плечо, изнывая, скулить.       В какой-то момент она понимает, что её больше не держат ноги, тело тает под жаром чужих прикосновений. Джирайя не даёт ей упасть, подхватывает, придерживая за талию и бёдра, вынуждая обнять, сомкнуть ноги на его пояснице. Ещё ближе прижимаясь, друг к другу, цепляться пальцами за его одежду. Водить ноготками по мужской шее. Подставлять ключицы под поцелуи и дрожать. Дрожать, потому что это просто не может быть реальностью… Это так чертовски неправильно.       Она и сама не заметила, как он властным движением уложил её на кровать, нависая сверху. — Что ты делаешь? — голос сонный и пойманный врасплох, а глаза опьянённые. Она и сама не знает, от чего дрожит, от желания или от того, что боится окончательно перейти эту грань. Боится его, как огня, а Джирайя смотрит на неё голодным волком. В его глазах темнота. — То, что мы оба хотим, — он развязывает на ней халат, игнорируя вялые попытки остановить его и распахивает березовую шелковистую ткань.       Потому что они оба знают, что это правда. Потому что в полумраке все равны, и врать больше не было сил. — Джирайя….- алые уста выдыхают на вдохе, она уже близки к срыву. К чему угодно. Она, кажется, точно сегодня сойдёт с ума, он оттягивает ткань, оголяя плечи, исследует губами каждый сантиметр бархатистой кожи. Вычерчивает языком ключицы, прикусывает кожу во всех возможным местах. У неё в этот момент паника жуткая, а перед глазами пелена, сотканная из желания и страсти.       Сенджу так долго пыталась подавить в себе чувства к этому человеку, что оказавшись на краю очередного рецидива, поняла, что просто не в силах с ним совладать. А теперь она в этой близости просто захлебывалась, в запахе грозы летней ночи и заката. Распылённая, горячая и уязвимая.       Ей некуда деваться, некуда спрятаться. Сколько ещё она будет изводить себя? Бежать от собственных чувств, отталкивать его от себя, а затем задыхаться от неизбежности в ночи. От омерзения к себе. От ужасающих мыслей, что быть счастливой у неё просто нет шанса. Не в этой жизни уж точно.       Она помнит, как молилась Будде, стоя на коленях на пристани в Стране Облаков, и её единственным желанием было, чтобы у них появился шанс быть вместе в следующей жизни. Она была уверена… Уверена и сейчас, что их души связаны тугой графитовой лентой.       Получается, небеса посмеялись над ней? Она вынуждена сгорать от чувств, и в тоже время, должна отпустить от себя самого желанного для неё мужчину… Горько. Несправедливо.        Цунаде инстинктивно прогибается в пояснице, а с уст слетает череда непрошеных стонов, когда он прочерчивает губами влажную дорожку вниз по грудной клетке, проводит языком по впадинке.        Джирайя не спрашивает, почему она не надела под халатик нижнего белья, подмечая про себя, что это обстоятельство сейчас играет ему на руку. Его ладони ласково оглаживают женские бедра и плоский живот, в то время, как губы накрывают уже затвердевший от возбуждения сосок.        Он на мгновение останавливается, дует на ореол прохладой, дразнится, заставляя кожу предательски покрыться мурашками.        Цунаде же просто не знает, куда себя деть, когда он начинает ласкать женскую грудь языком. Когда он сжимает её бедра в своих ладонях, приятно оглаживает поясницу и спину.       Она и забыла каково это… Вот так… Просто любить. Получать удовольствие не сквозь боль и наказания.        Сенджу столько времени ощущала себя дефектной, а сейчас, будто все уязвленные эмоции выплеснулись наружу, позволяя снова по-настоящему дышать.        Она не стесняется своих стонов, капризничает, кладёт руку на его шею, заставляет Джирайю посмотреть на себя и впивается в чужие губы поцелуем. Он даёт ей насладиться этим моментом, тем, что контроль сейчас в её руках. Позволяет ей скользнуть языком по его зубам, углубить поцелуй. Одаривать его укусами. Быть ближе, так, как ей нужно…       Он прерывает поцелуй, скользит поцелуями по низу живота, оставляя алые укусы на женских боках, перед линией нижнего белья тоже. И она плавится от этой близости, просто теряет рассудок.        У Цунаде длинные, красивые ноги и изящные лодыжки. Он думает об этом, когда разводит их в сторону. — Ты можешь делать, что угодно, Цунаде, но только не ври мне. Этого между нами я никогда не приму, — говорит он, когда его пальцы скользят по внутренней стороне бедра, очерчивая невидимые узоры.       Вглядываясь в её янтарные затуманенные глаза, а она от его слов готова задохнуться. Настолько они сильно бьют по сердцу, а оно у неё и так хрупкое, сделанное из стекла. Оно и так держится на честном слове. — У меня иногда просто нет выбора, — выдыхает она, а в горле пересыхает. Её разрывает от разных эмоций. От того, какие болезненные темы он затрагивает, что ей просто хочется разрыдаться от неизбежности. От мыслей, что когда он уйдет, она уже заново себя не соберёт. А он уйдет… Совершенно точно. И в тоже время, Сенджу так чертовски возбуждена, она сейчас просто зациклена на его пальцах. Они могут делать такие вещи, что можно забыть собственное имя… — Так дай мне этот выбор. Не решай за нас двоих, — у Джирайи голос начинает дрожать, он раздражён, явно недоволен её ответом, и когда она попыталась, коснуться его плеча, он не позволяет ей этого сделать. Он сжимает её запястье и отрицательно качает головой. — Дай мне прикоснуться, — Сенджу пытается приподняться, упрямится, но оказывается снова прижата к кровати, теперь уже с обездвиженными руками. У Джирайи жевалки играют, он напряжен, как никогда. В этот момент она, кажется, начинает осознавать насколько ему тоже сейчас больно. Он разбит и сбит с толку. Он чувствует себя преданным, потому что никто не может объяснить ему, что происходит на самом деле. Он найти мотивов, объяснений своим эмоциям не может… И у него внутри всё гниёт от затаившейся горечи.       Он не виноват в том, что произошло за эти два года и не ему за эти грехи расплачиваться… Джирайя своё отстрадал сполна.       Цунаде чувствует его боль всем свои нутром, отдача такая насыщенная, сильная, что ей кажется, что она от этой боли, дрожащим комком свернётся, просто загнётся. Всё это время она, будто была слепой, не замечала очевидного, а теперь поняла для себя многое… В этой комнате две настрадавшиеся души, которые давно затерялись в темноте. — Нет, сегодня я дам тебе почувствовать себя на моем месте. Какого это быть совсем рядом, но не иметь возможности получить назад свои воспоминания, а тот человек, который нужен тебе, в это время, просто не дает до себя достучаться. Ты даже не представляешь, насколько это меня злит…и насколько это невыносимо.        Сенджу от этих слов просто переебывает. Выворачивает наизнанку. Потому, что она чувствует его одиночество, всю горечь, которую она причиняет ему, когда поступает так, как поступает.       Поэтому она перестает сопротивляться, когда он говорит ей, что она должна держать свои руки при себе. Просто послушно сжимает пальцами простынь и прикусывает свою нижнюю губу, дышит напуганно и хлипко.        Она доверяет ему. Она сейчас готова ему всё отдать. Своё тело и душу. Пусть делает, что хочет. Она это заслужила, прочувствовать его боль каждой клеточкой своего существования. И плевать, что желание прикоснуться к нему, ощутить вновь родное тепло сейчас настолько мучительно, что внутри всё воет так колко, будто ты ранен на поле боя.       Ей раньше казалось, что война это страшно, но теперь для неё нет ничего страшнее, чем осознание того, что своими собственными поступками она может с легкостью загубить его.       Она уже это делает. И просто не знает, как поступить иначе, она в тупике, в который загнала себя собственноручно. Она не знает, как найти выход. Не понимает, как сохранить для них двоих свет в этой мучительной и непробиваемой темноте.       Джирайя никуда не торопится, он целует женские стопы, изящные лодыжки и коленки. Рассматривает её, будто пытается забрать этот момент вместе с собой, урвать у судьбы то, что было у него отобрано.       Цунаде хочет, чтобы он слышал её стоны и всхлипы, желает, чтобы он понимал, как он на неё влияет. Пускай, словами она не может выразить свои чувства, сказать правду, но реакция её тела врать не будет. Она зависима. Влюблена. Завтра она пожалеет о своей слабости, но сегодня просто не может сбежать.       Ей кажется, что это последний закат в её жизни, он догорит и ничего не оставит за собой. Даже пепел…        Ему хочется покрыть своим жаром каждый синяк, ссадину, каждый участок её тела. Ещё немного и он просто пустит всё по тормозам. Он тонул в ней множество раз, но сейчас, кажется, окончательно утонет. Безвозвратно.        Он никогда не ощущал свои чувства настолько глубоко, проникновенно. Когда понимаешь, что окончательно пропал. Сгинул.        Джирайя всё ещё не помнил, что произошло с ним на той миссии, в том горном обвале, кто пытал его и держал в плену… Откуда он выбрался и какой ценой. Но одно он понял совершенно точно, когда открыл глаза и увидел перед собой белокурую макушку, медовые омуты полные слёз, что больше не хочет терять ни минуты времени.       Цунаде была необходима ему, как кислород. Внутренние импульсы никогда не обманывали его, и первые эмоции, что он испытал, когда он очнулся, это боль от нестерпимой потери, а ещё чувство вины. Раздирающее изнутри. И он не мог сбежать от него, избавиться никак, пока, похоже, не нашёл разгадку в ней. Рядом с Цунаде раны затихали, всё будто бы снова оказывалось на своих местах.       Цунаде рвано дышит, чувствует, как алеют её щеки, она нервничает, хотя это далеко не первая их близость. Просто в этот раз всё иначе, слишком уязвлено и сокровенно. Он будто читает её душу, все её непрошеные желания. Ей бы закрыть глаза, но она не может оторвать взгляда от карты звездного неба на мужской шее и плечах.        Она влюблена в каждую его родинку, но она ему никогда об этом не скажет. Он мажет поцелуями по внутренней стороне бедра, оставляет череду алеющих укусов. Поглаживает напряжённый живот, массирует грудь ладонями, именно так, как ей нравится.       Как он мог ничего не помнить? Как? Хотелось разозлиться на проделки судьбы, но она столько раз её проклинала, что, наверное, невозможно одному человеку испытывать такое огромное количество злобы.       Хаширама умел прощать и забывать обиды, принимать с гордостью все повороты жизни, Цунаде же считала, что эти качества ей не удалось вобрать в свою душу. Она была соткана из другого теста. Она была упряма, не любила и не умела проигрывать. Максималистка до мозга костей.        Он изводил её тело, заставлял её находиться в мучительном томлении без желаемой разрядки. Ей приходилось кусать губы от досады, сжимать простынь пальцами, борясь с желанием, вцепиться в волосы на мужском затылке и наконец, заставить его делать то, что ей сейчас хочется по-настоящему.        Но Джирайя и в правду издевался над ней, испытывал на прочность, казалось, что это будет длиться вечно, поэтому, в какой-то момент, она просто не выдержала и недовольно захныкала: — Я больше так не могу, хватит. — Мне прекратить и уйти? — его голос звучал глумливо, а в глазах играли черти. — Нет. — Тогда что? Скажи, что ты сейчас хочешь, — Цунаде слышит самодовольство в его голосе и бесконечный голод, он даже не скрывает улыбки, наслаждаясь тем, что она сейчас безоружна в его руках. — Хочу, чтобы ты снова поцеловал меня, — её голос звучит жалобно, хрипло, и в этот момент ей нравится просить. Жар внутри уже давно разгорелся, но этого критически недостаточно. Хочется ещё. Хочется ближе.       Джирайя не заставляет себя ждать, касается ладонью её щеки, притягивает к себе. Целует жарко, так, как никогда не целовал, и ей кажется, что этими поцелуями просто невозможно напиться. Кажется, что этой близости всегда будет мало. Только так она чувствует себя целой. Правильной. Той, что была прежде и всегда улыбалась. — Я хочу, чтобы ты разделся, — она требовательно кусает его за губу, хрипло шепчет.       Он лишь улыбается прямо ей в губы, проходится большим пальцем по нижней, а затем целует в загривок. За ушком. И шепчет хитро, хитро: — Нет, Цунаде Сама, мы же с вами не в тех отношениях, чтобы я раздевался и вы меня касались, поэтому я не могу этого сделать.        От чего она просто взрывается, злится, толкает его руками в грудь, недовольно цедит сквозь зубы, когда он снова ловит её за запястья в замок: — Тогда сделай так, чтобы я кончила уже, наконец, я жду и так слишком долго, — и он прекрасно понимает, что она сейчас говорит не про конкретную ситуацию, а про их жизнь в целом… Их жизнь это череда упущенных моментов. Это жизнь не ради себя, а ради системы. Ради защиты других ценой своего существования.        Сенджу хочет прижать его к себе, нежиться в теплых и родных объятиях, но принимает правила игры, убирает свои руки на простыню. Её не нужно ломать, не нужно вынуждать, чтобы она что-то сделала для него, потому что она знает, что может доверить ему не только свою жизнь, но и душу. От него пахнет лесом, любовью и бесконечностью.        Почему закат просто не может длиться вечность?        Джирайя вновь заставляет её улечься, поглаживает упругие ягодицы в своих ладонях, одаривая игривыми шлепками. Затем она просто захлебывается в сладком стоне, нежно прикасается губами её клитора, ласкает языком мучительно медленно, так, что у неё пальцы на ногах сводит. Она выгибается, не может лежать смирно, не знает, куда себя деть.       У неё синяки на ягодицах останутся, но она ловит себя на одержимой мысли, что хочет быть помеченной, чтобы завтра не проснуться с мыслью, что это был всего лишь сон. Что это все нереально, что она всё ещё заливает дыру в грудной клетке алкоголем и живет по инерции, а он где-то далеко… И ему там больно и плохо, он там на грани смерти, а она не знает, что он жив.       Сенджу до паники боится проснуться и больше не услышать его голоса. Но сейчас она забывает обо всем, когда он делает все эти горячие и грязные вещи, посасывает и покусывает… Когда язык сменяется пальцами, оглаживая набухший бугорок. Снова целуя худые коленки, внутреннюю сторону бедра. Поднимает взгляд черных глубоких глаз и смотрит с таким удовольствием на её хмельное выражение лица. Они оба одержимые, проклятые.        Ей так хочется схватить его за волосы, но сдерживает свой порыв….Она просто не может оторвать от него взгляда. Её мужчина. Её и никак иначе… Ей невыносимо даже представить вероятность того, что он с кем-то другим.       Он ласкает языком её лоно, совсем не жалея её самоконтроль, внутреннюю оборону, оглаживает, надавливает пальцами на клитор.        Ей кажется, будто она в ловушке из-за этих вязких, острых ощущений, когда он умело чередует свои манипуляции, играет с её телом так, будто это музыкальный инструмент. Сенджу реагирует на всё слишком пылко, она накалена до предела. И когда её шею и грудь опаляет град из очередных жадных поцелуев, а Джирайя доводит её до края, входя в неё пальцами, она просто рвёт в руках эту долбанную простыню.        Цунаде такая мокрая, горячая и безвольная… Добровольно проигравшая. Она дрожит всем телом, и, когда оказывается на опасной грани, готова просто взывать от досады, потому что Джирайя резко останавливается. Делает перерыв, заставляя её задыхаться и чуть ли не всхлипывать от огорчения. Это повторяется несколько раз, когда он практически подводит её к пику, а затем, снова охлаждает чужой пыл.       Он изводит её, отыгрывается. Показывает то, что он чувствует каждый раз, когда она закрывается от него. Каждый раз, когда она отдаляется, не даёт притронуться к своему миру. И это мучительно, как никогда раньше. Просто безумие, всепоглощающий омут.        Он тоже возбужден до предела, но сейчас его волнует только её удовольствие. Её дыхание с надрывом, и громкие стоны. Сенджу прекрасна в своей открытости и несдержанности. Её вкус, запах — именно то, что ему нужно, будто они всегда подходили друг другу, как две части мозаики.       У неё в груди сгусток неуправляемых эмоций, она вся, как оголенный нерв. Она скоро сгорит дотла, она больше не может терпеть. Она теряет разум от того, что не может управлять своим телом, своей реакцией… Эмоциями и желаниями.       У неё глаза на мокром месте от переизбытка чувств, Джирайя доводит её до той грани, когда она просто умоляет его дать ей кончить. И её накрывает оглушающий оргазм, когда он в быстром темпе трахает её пальцами, шепчет грязные вещи ей на ухо, а Сенджу ломает от того, что она не может почувствовать жар его обнаженного тела. От того, что она не может переплести их руки в замок.       Сколько бы она не просила об этом, саннин был не преклонен в своём решении. Это было сладостным и в тоже время горьким уроком. Вряд ли она сможет когда-нибудь вырезать его из памяти.        Она не успевает прийти в себя, успокоить своё сердце, когда Джирайя садится на край постели, поворачивается к ней спиной. Его силуэт становится напряжённым, в полумраке он становится похож на мраморную статую.       Тяжело вздыхает, у него трясутся руки, она замечает это пугающее напряжение даже через пелену оргазма.        Джирайю что-то терзает… Он на что-то решается, а у неё внутри всё перекручивает от страха, что она не захочет услышать то, что он сейчас может ей сказать.        Вдруг он больше не хочет её видеть? Пошлёт к черту?        Но разве это не то, чего она добивалась своим поведением? Она ведь хотела оттолкнуть его, разорвать эту связь окончательно, чтобы они оба потом не загнулись от боли…        Сенджу обманщица, и в первую очередь, больше всего она обманывает саму себя, потому что она не готова к разрыву. У неё внутри всё будто вымерло, стало до трясучки гадко от мучительного ожидания неизбежного.        У неё взгляд тускнеет, становится неживым. Она вся напряжённо подбирается, завязывает на себе халат. Кусает губы и не знает, как действовать дальше. Цунаде словно онемела, перестала дышать, а мысль о том, что он поступает правильно, не делала легче, а лишь добивала.       Лишь бы не разрыдаться прямо сейчас.Лишь бы не позволить себе развалиться на кусочки прямо у него на глазах.        Она позволит себе отстрадать этот закат, позволит себе саморазрушение сполна, но это будет, когда он покинет порог её обители.        Цунаде знала, что это будет больно, но не думала, что настолько… Настолько, что хотелось согнуться пополам прямо сейчас.       Джирайя оборачивается, смотрит пристально, она не может прочитать эмоции в его глазах. У него взгляд не читаемый, затопленный чернотой. Он разрушает тишину, а у неё внутри разыгрывается маленькая агония: — Знаешь, когда я осознал свои чувства к тебе? В тот Новый год на горячих источниках, когда мы впервые поцеловались. Я тогда понял, что не хочу отдавать тебя никому другому, но был трусом, чтобы признаться в этом вслух. Мы ведь были друзьями, а я был гордым мальчишкой, который боялся получить отказ, — он улыбается уголками губ, но произносит каждое слово с такой горечью, что её мучительно накрывает, с каждой секундой всё сильнее. Он сожалеет? Какого черта он сожалеет?       Пусть не растягивает эту муку, ей и так чертовски плохо. Душа, как решето. Лучше пусть бьёт резко и быстро, чем медленно подводит к бездне. — Джирайя, я…- она шепчет, не может избавиться от этой проклятой хрипоты, голос предательски дрожит и не слушается. Она в действительности героиня войны или просто слабая тряпка? Цунаде уже не знает, кто она такая, она давно не узнает себя в отражении зеркала. От прошлой жизни осталась лишь блеклая оболочка.        Джирайя накрывает её губы ладонью и мотает головой, вынуждая замолчать. Затаиться. Она видит, как тяжело ему всё это даётся, как его переламывает, выжигает с каждым вдохом. Было наивно предполагать, что они не кончат плохо… Это были детские и глупые мечты.       Будь, что будет…        Она садиться на кровать, заставляет себя выпрямить спину. Это ведь не первая битва в её жизни и не последняя, но самая важная. Так и должно быть… Она должна его отпустить. Она не хочет, чтобы он переживал с ней её панические атаки… Не желает, чтобы он разгребал всю ту грязь, что она успела заварить… Она, ведь практически дошла до предательства в Стране Облаков и неизвестно, чем ей придется в итоге за это расплатиться…       Он не должен быть рядом. Она не позволит.        Джирайя бережно кладет руку на её затылок, запускает пальцы в волосы, успокаивающе поглаживая, чуть притягивая к себе и заставляя посмотреть в глаза: — Просто дай мне договорить, я хочу быть окончательно честным с тобой, хотя бы раз в жизни… Потом началась война, твой брат погиб, и я не знал, как собрать тебя по кусочкам. Мой страх был эгоистичным. Мне казалось, что если я скажу тебе, что влюблен, то навсегда тебя потеряю. Война заберет тебя у меня или ты не захочешь принять меня, а потом появился Дан. Я видел, как твои глаза снова загорелись счастьем, и я выбрал самый легкий путь для себя — отойти в сторону. Тогда мне казалось, что я поступаю правильно, но сейчас я не согласен отступать. Хочешь ты этого или нет, Цунаде, но я люблю тебя, и я уже не маленький неуверенный в себе мальчик, чтобы не замечать природу твоих чувств. Тебя тянет ко мне, чтобы это ни значило, и я не дам тебе отказаться от того, что происходит между нами. Мы оба уже достаточно потеряли за эту жизнь, и от тебя я не откажусь.       Он никогда не был с ней так откровенен, а сейчас полностью открыл свою душу. Протянул в одну руку своё сердце, а в другую нож. Без страха и сожалений. Слепо доверяя.       Цунаде задрожала всем телом, чувствуя, что не может дышать. Слезы застыли прозрачными кристаллами в глазах, а в голове наступила ясность. Теперь она не терзалась вопросами, почему он покинул её тогда. Почему бросил, оставив за собой лишь ту чертову книгу с историей про Принцессу Слизней, которая потеряла свой свет, но встретила на своем пути Повелителя Жаб, который был заточен в своей звериной сущности из-за проклятья. В итоге Принцесса смогла выбраться из тьмы, но ценой жизни своего любимого…       Он просто знал, что не вернется и не хотел, чтобы она мучилась… Позволил ей злиться на себя, лишь бы она смогла выбраться. Просто жить дальше без него. —Я не могу, Джирайя…я…— у неё горячие слёзы текут по щекам, а все слова, будто растворяются на губах, так и не позволяя быть озвученными вслух. — Не нужно плакать, прошу тебя, — он ловит стеклянные бусины пальцами и губами, прямо с женских щёк. — Я всё понимаю, Цунаде, есть что-то, что ты не можешь рассказать мне, но я подожду…— юноша улыбается, пытается вложить в эту улыбку всю теплоту. — Я больше не могу и не хочу на тебя злиться. Сколько бы мы друг друга не провоцировали, это ничего не изменит. Не изменит моего желания быть с тобой. — Даже, если воспоминания, что вернутся к тебе будут сокрушительными? — шепчет она, загнанной лисицей. Цепляется пальцами за ткань на его плечах, её в этот момент трясёт, как банный лист. Позволяет себе слабость и утыкается носом в широкое плечо, вдыхает любимый запах ещё раз.       Это значит для неё многое, просто слышать его сердце… Ощущать его рядом. И неважно, что их ждёт завтра. — Я не привык отказываться от своих слов.       Он позволяет ей выплакаться на своём плече, заботливо гладит по волосам, а затем уходит с первыми лучами рассвета. Томительно больно.       Джирайя даёт им шанс, а Цунаде не видит для них ни одного правильного выхода.