Закат и рассвет

       Цунаде кажется, что если она ещё несколько часов проведёт за отчётами, то отдаст богам душу. Страницы переворачиваются на автомате, а листы исписываются сами собой. Бессонные ночи сказываются на её разуме, как никогда раньше. Внимание с трудом приходится концентрировать. Хочется спать чертовски или хотя бы выпить пару стопок саке, чтобы избавься от ощущения полной безнадёги.        Цунаде любила свою работу, осмотры, полевые действия, операции и ставить диагнозы….но эту долбанную бюрократию ненавидела всей душой. Оттягивала писанину до последнего, придумывала тысячу отговорок и дел, лишь бы не садится за письменный стол, но ей всё равно приходилось выполнять свою работу.       В какой-то момент наступала точка невозврата, когда оттянуть бумажную волокиту было невозможно и приходилось брать себя в руки. Сегодня, наверное, её данный факт даже не так бесит…. Это все равно лучше, чем думать о бардаке в своей жизни. Это лучше, чем думать о том, что Орочимару вновь не пришёл на плановый осмотр, хотя она уже обращалась к нему в письме, чёрным по белому давая понять, что ей необязательно быть на приёме, если он не хочет пересекаться с ней лично. В данном случае Шизуне может справиться и без вмешательства наставницы. Но на письмо так никто и не ответил, а Сенджу не в состоянии была понять, как самой реагировать на всё это… С одной стороны, её лихорадило от мысли, что ей снова придётся взглянуть в змеиные глаза. Столкнуться с неизбежностью. С той своей темной стороной, которую она всё ещё была не в силах себе простить. Что нужно будет говорить с ним вслух, касаться ладонями мужских плеч, позволять ему быть критически близко… Прямо так, как было раньше. Так, будто он хозяин её жизни. Её мыслей и страхов. А у неё там внутри всё выжжено лишь от одного воспоминания, как Орочимару положил перед ней книгу и рассмеялся ей в лицо.       Он молчал столько времени. У него было столько шансов рассказать ей всё, но он лишь наслаждался её агонией….Её слабостью. Она ощущала себя обманутой. Преданной… но разве они, хоть что-то обещали друг другу?       Они ведь оба пошли на это добровольно и черпали из этой связи лишь то, что считали нужным, давили друг на друга. Разламывали. Совершенно не думая о том, что с каждым днём всё становилось лишь хуже. Что это не спасение, что это уже далеко не побег от реальности…. И не отчаянное желание удержаться друг за друга, чтобы сохранить призраков прошлого…. А то, что истина такова, что они медленно и мучительно уничтожают друг друга.       Потому что они оба заложники западни, которую создали сами. Это был каприз, эгоизм….Желание не утопать одному в бездне.       Адреналин и тяга сделать больнее другому. Потому что не знаешь, как жить иначе. Это игра без «стоп-слова». Они были прокляты с самого рождения.        Войны уже не было за окном, но внутри, она уже разъела всё до костей. Разве у них был шанс на иную жизнь? Начать всё сначала….? Не разрушать, а построить?       Воины или палачи? Кем они были? Сколько душ они смогли спасти, а сколько забрали собственными руками?       Цунаде не знала, какая она на самом деле, а рядом с Орочимару ей открылись другие грани. Тёмные и запретные. Отторжение в зеркале встречало ее кривой усмешкой. Героиня войны…. Разве войны выигрывают хорошие люди? Теперь, она знала ответ на этот вопрос. Конечно же, нет. И она не была хорошим человеком. Она была паразитом, что выживал, питаясь чужими отголосками эмоций.       Они с Орочимару уцепились друг за друга, выбрали меньшее из зол. Стать ночным кошмаром друг друга, чтобы не загнутся где-то в канаве от безысходности. Война закончилась, а их прежних уже не вернуть. И не вернуть тех, по кому так сильно болит сердце.       Облегчение не наступило. Страх и боль никуда не ушли. Они были молодыми и были не готовы отвечать за ошибки других поколений. У них просто не было шанса. Не было шанса спасти свои души. Не запятнать их в крови.       Если бы она знала, к чему приведёт их связь, согласилась бы она на это снова? Прыгнула бы с моста вновь с разбегу…?        Сенджу кусает губы, выдыхает, сжимая в пальцах очередной лист бумаги. В глубине души она знает ответ на свой вопрос, но упрямо не хочет в нём себе признаваться. Ей кажется, что стоит ей снова коснуться тьмы, то она уже никогда себя не склеит. '' — Орочимару просил передать, Цунаде Сама, что ему не нужны никакие капельницы и осмотры. С его физическим состоянием всё прекрасно, а ваши методики лечения непродуктивны. В госпитале достаточно пациентов, чтобы тратить время на бесполезные диагностики, — Дан не стал стучать, прежде, чем зайти в кабинет, лишь закрывает дверь за собой и садится напротив. — С каких пор ты стал его посыльным? — Сенджу не поднимает взгляда, не отвлекается от своей повседневной бумажной рутины.       Может быть, потому что слишком занята, а может быть, потому что не хочет встречаться взглядом со своим собеседником. Мысли Цунаде — темная чаща, в которую она предпочитает никого не впускать. Дан знает это, как никто другой, ведь Цунаде из тех девушек, что устанавливает правила игры сама. — С тех пор, как пришлось наслаждаться его прекрасным обществом на одном из последних заданий, — Дан усмехается, Сенджу лишь глаза закатывает, но предпочитает промолчать. Лишь раскладывает листы по папкам, ставит свою узорчатую подпись на череде неизвестных юноше бумажек. — Вы разошлись? — вопрос звучит спокойно, но принцесса слизней в этот момент чуть ли не давится воздухом. — Что? — она наконец-то отвлекается от бумаг, поднимает взгляд на своего бывшего. Лисьи глаза открытые и растерянные. Светлые и разбитые. Она рефлекторно выпрямляется в кресле, так, словно в любой момент готова пойти в оборону. Услышать подобные слова она явно не ожидала.       Не думала, что кто-то может догадаться. Не думала, что всё может быть так очевидно.       Да и не хотела, чтобы об этом узнали… — Да, ладно, Цунаде, я не слепой. Мы с Джираей всегда были на ножах, но с Орочимару, нам делить было нечего, а сейчас он готов меня со свету сжить, — Дан не ведётся на её удивленный тон. Даже спокойное выражение девичьего лица не заставляет его усомниться в своих предположениях. Он пожимает плечами и протягивает ей несколько свитков из Резиденции Хокаге, ради которых он и приходил сюда в первую очередь. — Значит, вы не сработались на миссии, а виновата в этом я? Забавно, ведь с характером Орочимару, подобное, скорее, повседневность, нежели исключение, — Цунаде усмехается, забирает свитки из его рук и откладывает на край стола. Смотрит на него насмешливо, как на несмышлёного ребёнка. — Я знаю, каково быть с тобой и чем это чревато. — И чем же? — она улыбается, скрещивает руки в замок перед собой, облокачиваясь на них подбородком. Их отношения были первым опытом для них двоих. Легким, незрелым, но таким, как, наверное, и должны быть первые чувства. Они переросли друг друга и их дороги разошлись, но они остались хорошими друзьями.       Так бывает. Просто они не подходили друг другу… Просто Цунаде в какой-то момент осознала, что её мысли всё чаще и чаще оказываются рядом с другим человеком.       Цунаде не держала на него обид и всегда желала ему счастья. Она была вхожа в их дом не просто, потому что была наставницей Шизуне и смогла сохранить теплые отношения с Даном, но и поладила с его женой.       Она же и была тем врачом, что наблюдала за беременностью Саюри, и сейчас, несмотря на большой объем своей работы, всегда брала на себя все медицинские осмотры малыша. — Начинаешь видеть угрозу в каждом. Изводишь себя ревностью, желая, чтобы ты не смотрела на других, но дело в том, что ты никому не принадлежишь. — Потому что я не вещь, Дан, — строго и холодно. Его внезапные откровения удивляют, но она не хочет дальше продолжать этот разговор. Ей не нравится, к чему он клонит. Не нравится даже думать о том, к каким мыслям он пытается её подтолкнуть. — Знаю, но сложно бороться с собственными демонами. Просто определись между ними двумя, пока никто из них не совершил нечто ужасающее.       Они оба знают, кто эти двое… И её это цепляет, эти слова колют под ребрами и не дают нормально дышать. На душе становится так холодно и горько.       Вначале Цунаде хотелось сказать, чтобы он не лез не в своё дело, но потом, увидев в чужом взгляде неподдельную тревогу, она поняла, что в этот раз ей не нужно выпускать защитные иголки. — Всё не так… Орочимару не станет…- она не успевает договорить, потому что Дан не даёт ей этого сделать. Интонация его голоса всё ещё остается спокойной, но в то же время становится более давящей и громкой. — Он будет бить исподтишка. Он обязательно надавит на твои слабости, просто потому что не любит проигрывать. — Не станет. Я доверяю ему, — саннин вздыхает, как-то затравлено и устало, так, будто вся тяжесть мира упала на её плечи. Она отводит взгляд, открывает один из свитков, словно вчитывается в написанные слова. Снова закрывается от мира холодной, неприступной стеной.        Он видел подобное её поведение уже множество раз. — Почему ты в нём так уверена? — Дан недоумевает, но замечает эту разительную перемену в эмоциях другого человека слишком ощутимо. Просто кожей чувствует этот болезненный импульс. — Потому что, каким бы он ни был мудаком, он поклялся мне перед небом, что будет верен тому, во что мы оба верим. Он спас мне жизнь, и не один раз. Если бы он хотел причинить мне вред, он бы уже это сделал, — Сенджу резко захлопывает свиток, поднимает взгляд. Касается взглядом пристально и жестко. Показывая всем видом непоколебимость своих мыслей и решений, хотя пальцы дрожат… Сжимают край стола. — Я просто не хочу, чтобы ты наделала ошибок, — выдыхает Дан. Он не хочет спорить, не хочется ссориться. Ему просто нужно знать, что она в безопасности.       А Цунаде не нужна его забота. Ей ничего не нужно. Ей бы просто вычеркнуть из жизни эти два года, потому, что от всего, что было сделано, просто хочется удавиться. Чувство вины необъятное.        Оно ядовитое. Мешает спать. Мешает любить и двигаться дальше. Невыносимо оставаться наедине с собственными мыслями. — Уже сделала… Но спасибо за беспокойство, — она натягивает на лицо любезную улыбку.       Юноша отвечает ей такой же улыбкой в ответ: — Тогда я пойду? — Конечно, иди…- Цунаде кивает, прикусывает нижнюю губу, минуту мешкает, прежде, чем произнести вопрос, но всё-таки решается. Произносит вслух, заставляя его, остановится у самого порога. — Дан, можно вопрос? — Да, задавай. — К кому и когда ты меня ревновал? — Когда Юки предложила Джирайе остаться её личным телохранителем, ты напилась до чёртиков, а затем рыдала полночи. Тогда я понял, что это конец. — Прости меня. — Не стоит.        И в этот момент для неё открылась одна простая истина, которая всегда находилась на поверхности…. Она полюбила Джирайю намного раньше, чем осознала это. Получатся…это всегда был он…? '' — Цунаде Сама, вы тут? — беспокойный девичий голосок и стук в дверь заставляют вернуться из напряженных раздумий.       Цунаде поднимает взгляд и видит, как ученица испугано мнется у порога, ведёт себя, как провинившийся котёнок. — Шизуне, что с тобой? — удивленно спрашивает Сенджу, понимая, что паника в карих глазах может быть связана только с чем-то серьезным. Может ли быть в этой деревни, хоть один спокойный вечер? Цунаде об этом, видимо, остаётся только мечтать. — Я…Я…- брюнетка тревожно покосилась на наставницу, пытаясь отдышаться. Видимо, снова бегала по всей больнице, как заведённая, хотя Цунаде множество раз просила её не делать этого, если не происходят экстренные ситуации. — Успокойся и скажи нормально, — она выставила вперёд руку, показывая, тем самым, что ждёт конкретного и спокойного ответа. — Я пришла в палату, чтобы погрузить Джирайю Саму в медикаментозной сон, но его не было в палате….он пропал! — воскликнула куноичи и прикрыла рот ладонью, будто боясь собственных произнесённых слов. — Я разберусь, — разительная перемена в голосе.       Она слышит это роковое «его нет в палате» и у неё будто почва из-под ног исчезает. Она не поднимает взгляд на Шизуне, не хочет показывать свою слабость, но внутри паника нарастает голубым пламенем.       Тому, что Джирайи нет в палате, могло найтись тысячу объяснений, но ей ничего хорошего и логичного не приходит на ум.       В голове просто щёлкает тумблер, а поезд стремительно разгоняется по рельсам прямиком в личный ад.       Этого ведь и стоило ожидать, Цунаде?       Он немного пришёл в себя и сразу за порог.       Он наверняка уже за пределами Конохи. Ты уже не успела.       Ты больше его не увидишь.       Он не вернётся.       Он неуловимый, как ветер.       И тот, кто постоянно идёт на риск.        Это не просто страх, а помешательство. Снова потерять. Снова быть с л о м а н н о й.       Он ушёл. Ушёл. Не вернётся. Это ты виновата.       Сенджу идёт по коридору и чувствует себя так, будто её оглушили. Но в этот раз больнее, чем это бывает на поле боя при взрыве.       Останавливается на несколько секунд, чтобы облокотится на стенку. Прижаться лбом и подавить эту чёртову паническую атаку. Ей нужно хотя бы попытаться.       Она дышит сдавленно и тяжело.       Вдох. Выдох. Она почти задыхается.       Алебастровые ногти скребут по белой штукатурке слишком отчаянно. И безумно.       Ей нужно взять себя в руки….Но в горле застыл комок и всё ещё предательски темнеет в глазах.       Остаётся радоваться, что в этой части коридора не горит свет. Что всё ещё никто не заменил эти чертовы лампочки.       Что никто не стал свидетелем того, что она с трудом держится на ногах.       Кажется, что между безумием и тем, чтобы взять своё тело под контроль, проходит целая вечность….       Она так устала бороться с собой. И устала ненавидеть себя за слабость.       Она ведь всё это время даже не пыталась собраться себя по частям, а лишь продолжала разрушать то, что осталось.        Ей не хотелось жить дальше. Казалось бы, всё уже решено.        Ещё тогда, в стране Облаков, она поняла, что терять ей уже нечего.       Она хотела… Она была готова умереть ещё в ту новогоднюю ночь, когда книга Джирайи оказалась в её руках, а единственный, кому она доверяла, раскрыл своё истинное лицо….       Тогда ей казалось, что наступил предел всему. Её личный предел. Но потом вернулся он….Вытолкнул из тьмы.        Так почему же, вместо того, чтобы позволить себя спасти, она пыталась выстроить между ними стену?       Что ты будешь делать, Цунаде, если он действительно ушёл?        Так будет лучше для него…. Держаться от меня подальше…. — Я не могу его отпустить, — эти два противоречия разрывали её изнутри. Съедали и не давали двигаться дальше. Ему будет проще без неё, такова реальность. Он может начать жизнь с чистого листа и не тянуть за собой шлейф страданий прошлого. Вот только, она так уже не сможет.        У неё нет шанса на то, чтобы исправить свои ошибки. Забыть то, что она уже сделала. Прошлое уже не изменить.        Она открывает дверь палаты, позволяя себе наивно надеяться, что он уже вернулся, что он уже здесь, но её встречает лишь холодная тишина заката.       Дыхание перехватывает. Становится больно-больно…       Невыносимо тяжело, будто мир рушится.       Разум пытается заставить её не поддаваться панике. Не накручивать себя. Не сходить с ума раньше времени.        Но она уже давно крышей поехавшая… Сумасшедшая истеричка. Страх съедает.        У неё ощущение, будто ее растоптали. Сломали. Выкинули.        Она тяжело выдыхает и выпрямляет плечи, на мгновение позволяет себе закрыть лицо руками.       Затем говорит жестко и четко: — Соберись. Ты сама себя изводишь. Ты ничего не можешь знать наверняка…. — но противный голос где-то там, за затворами сознания, гадостно шепчет, что она уже знает правду. И от правды бежать некуда.        Джирайе нет смысла здесь оставаться. Он ушёл, как и всегда уходил.       Он живет своей жизнью.        А у тебя есть своя жизнь, Цунаде?        Ты зациклена на нём, но сама прекрасно понимаешь, что ему будет лучше без тебя.        Он ещё не знает правду…        Но что будет, когда узнает?       Она оглядывает пустую, тусклую палату и четко для себя осознает, что боится остаться без него намного больше, чем того, что он узнает обо всём, что она делала.       Она с трудом собирает себя по кусочкам, заглушает в себе эту чёртову паническую атаку.       Её лицо белее мела, руки дрожат.       Цунаде себя буквально вытаскивает из ступора, заставляет выйти из палаты. Спуститься на первый этаж.       Шаги нервные, слишком быстрые для обычного дежурного обхода.       Душно. И дурно до тошноты.       Она и сама не знает, как справляться со всем этим.       Кажется, что хрупкий мир рушится, сколько бы она не старалась, теперь его уберечь…. Такова ирония жизни. Невозможно восстать из пепла, если до этого мечтал сгореть дотла.       Механизм уже запущен, и она обречена варится в своей агонии.       И, наверное, у нее никогда не было шанса получить своё счастье…?       Сенджу выходит на улицу, сама не понимая, что ей делать дальше и куда бежать.        Собственно, в этом и нет никакого смысла, ведь не стоит искать того, кто сам не желает быть найденным. А затем она поднимает взгляд и видит его. Своего любимого идиота.       Он здесь. Здесь. И никуда не ушёл…. — Эй, вы оба….Какого черта ты не в палате, если Шизуне по графику уже должна была погрузить тебя в сон? А ты…каждый день сюда ходишь и ещё ни разу не сходил на плановый осмотр!        С плеч, будто падает вся тяжесть мира, а затем её взгляд сталкивается с тьмой золотистых глаз. — Цунаде Сама, как всегда, сама любезность…. — ехидно подмечает змеиный саннин. В его глазах отражался свет от уличных фонарей, и они казались остервенелыми, более хищными, чем раньше.       И ей кажется, что он с лёгкостью прочёл в ней эту неконтролируемую слабость.        Она была слаба и влюблена.        С трудом сдерживала свои чувства, которые омывали волнами края разума и самоконтроля.        Орочимару всегда умело читал людей, но лучше всех он читал её.       Но Цунаде никогда не боялась хищников, она привыкла противостоять им, поэтому, она делает шаг вперед, а затем ещё один. — Да, ладно тебе, Цунаде, не злись. Я скоро в этих четырёх стенах просто крышей двинусь. Прогулки на свежем воздухе ведь только на пользу молодому организму! — по-доброму бурчит Джирайя, а затем улыбается своей неловкой улыбкой, той самой, после которой учителя в Академии ругали его за проделки. — Только в отведённые для этого часы, а сейчас время видел? — Цунаде одаривает его недовольным взглядом, бьёт легонько пальцами по мужскому плечу. — Всё! Каюсь! Сейчас пойду на боковую, — Джирайя поднимает руки в примирительном жесте, еле сдерживая смех. Сенджу смотрит на него от силы минуты три, они переглядываются, саннин непроизвольно касается ладонью её спины, показывая, что в этом споре он бороться с ней не будет. Как врач хочет, так он и сделает.        Он знает, что она особо и не злится, просто ругается для профилактики, чтобы он больше не гулял непонятно где и на ночь глядя. Не пропускал процедуры. — Ты, что скажешь в своё оправдание? — говорит она более сдержанно, хрипло, будто по льду ступает, но всё же смотрит прямо. Не отводит взгляда. Не играет в прятки. Не боится.       Никогда не боялась. И не будет. Орочимару знает это, но желание лишить её равновесия никуда не исчезает. Он скользит по чертам женского лица пристальным взглядом, но даже не позволяет себе вновь ухмыльнуться. — Что ваши плановые осмотры моего тела бессмысленная и бесполезная трата ресурсов, — его тон скучающий и беспристрастный, но и в это же время, достаточно провокационный, для общения с той, что спасла на поле битвы половину Конохи. — Я ухожу, Джирайя, — он поворачивается к напарнику, а затем кивает ему.        Цунаде молчит, хотя от её внимания не уходит этот показушный тон с долей брезгливости к её персоне. Всё ещё злится. У неё же уже сил нет пропускать весь яд через себя. Ей бы хотелось, чтобы их двоих просто отпустило. Обнулило.        Хотелось бы….Вот только, Цунаде глупых надежд на эту жизнь уже давно не питала, знала, что это было то, что они никогда не забудут… Этот их маленький ад на двоих, в котором заколочены окна и не горит свет. Маленький грязный секретик, который хотелось бы унести за собой в гроб.       Что будет, если Джирайя узнает об этом? Будет ли он смотреть на тебя, Цунаде, с такой же теплотой, как и раньше?        От этих неприятных мыслей, по позвоночнику пробежал морозный холодок. Цунаде была гениальным медиком, но так и не нашла лекарства от собственных тревог. — Бывай. Удачи тебе на миссии, — отшельник одаривает напарника улыбкой, поднимает руку вверх в знак прощания. Орочимару кидает на него последний взгляд и поворачивается спиной, чтобы уйти. — Стоять. Возьми это с собой, — окрикивает его Цунаде в последний момент и кидает ему маленькую бордовую коробочку.        Память Джирайи страдала прорехами, но он прекрасно помнил, как каждый раз, перед миссией, Сенджу, для каждого из них, подготавливала подобные маленькие свертки, с пилюлями или другими лекарствами по индивидуальным предписаниям. Просто потому что так ей было спокойнее отпускать их на задания… Потому что она всегда была не только хорошим врачевателем, но и заботливым другом.        Чутье подсказывало ему, что там лежат не только пилюли, но он не особо хотел лезть в то, что его не касалось. Поэтому он ничего не сказал, он также умолчал о том, что заметил, каким нервным движением поймал коробочку, казалось бы, всегда спокойный Орочимару. — Не стоило. Это лишнее, — змеиный саннин не стал оборачиваться, лишь застыл на секунду на одном месте, Цунаде не стала возражать его словам. Проводила взглядом отдаляющийся силуэт.       В них всегда и всё лишнее…        Она молчала какое-то время, просто повернув голову на Джирайю. Не было сил, казалось, что у неё выкачали всю энергию, как только она выбежала на улицу. Сердце всё ещё колотилось безбожно. Ком в горле снова напомнил о себе, и она никак не могла подобрать слов, чтобы объяснить ему свой напуганный, загнанный взгляд, как у зверя. — Что случилось? У тебя руки дрожат, — спросил он, взяв её за руку, а у неё внутри всё словно перевернулось… От этого маленького жеста, что выкручивал её изнутри. Разум отключился, оказавшись в тумане эмоций, в то время, как тело действовало само по себе. Она коснулась ладонью мужского затылка и поцеловала его в губы так, будто не видела тысячу лет. В этом поцелуе не было осторожности, в нём было так много отчаянья. Джирайя позволил ей отвести душу, притянул её к себе за талию, прижал как можно ближе. Она ласкала его рот языком, кусала губы, наслаждаясь тем, как он сжимает пальцами белокурые волосы. Они оба задыхались этой взаимностью. Дышали ей безгранично.        Сенджу скользнула губами по загорелой шее несколькими рваными поцелуями, будто бы успокаивая себя окончательно. Всё внутри трепетало… — Я испугалась, что ты снова ушёл из деревни, — сказала она тихо, утыкаясь щекой в мужскую грудь, в то время как длинные мужские пальцы ласково гладили её по макушке. Трудно было признаться в своих слабостях, но в это же время она до безумия хотела быть с ним откровенной хоть в чём-то. Открыться. Быть честной.        Ей хреново. Она ведь не из стали, а просто живой человек, сколько бы этого не отрицала.        Оказалось, что произносить правду вслух не так страшно, как кажется, хотя голос и руки всё ещё продолжали дрожать. — Цунаде… — он удивлённо выдыхает.        Она чуть отстраняется, поднимает взгляд лисьих омутов. Смотрит так уязвлёно и испугано, слова сами слетали с её уст, всё ещё под влиянием бушующих эмоций: — Ну, что? Ты всегда уходил, когда я думала, что в этот раз ты останешься, а я не готова больше… Не хочу тебя отпускать. Я знаю, что тебе нравится путешествовать по свету, когда нет миссий, но… — она запнулась, кажется, открывая в себе что-то новое. В себе прошлой и в своих чувствах.       Она всегда боялась, что он не вернется в деревню и эгоистично хотела, чтобы он остался, не предлагая ничего взамен. Какой же маленькой и глупой она была… Слепой перед своими чувствами столько времени.        Ей казалось, что она будет скучать по другу, но разве в дружбе есть место желанию привязать кого-то к себе на поводок?        Джирайя улыбнулся, погладив пальцами бархат щеки, снова накрыв губами её губы в лёгком поцелуе. Так сладко. Так невозможно и терпко. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. — Я никуда не собираюсь и не собирался, но я рад, что смог увидеть твою настоящую реакцию. У тебя всё ещё холодные руки, идём в палату?        Сенджу кивает в знак согласия, осознавая для себя предельно точно, что не сможет бороться с этим притяжением. Она растворилась в этом закате всецело.        Что ей теперь делать?