Закат и рассвет

      У них с Даном не клеилось. Жаль, что Цунаде осознала это слишком поздно, а, может быть, просто целенаправленно занималась самообманом. Их отношения были для неё островком стабильности среди крови, гари и бесконечных потерь. Среди открытых ран и бесконечного горя. Казалось, если Дан рядом, то можно стойко держаться, можно смело думать о завтрашнем дне, и о том, что когда-нибудь всё это закончится. Каждая война имеет свой конец, а значит и эта закончится рано или поздно. Тогда они смогут воплотить все свои мечты. Пожениться, завести детей…. Дан будет идти к своей мечте стать Хокаге, а Цунаде будет и дальше делать всё, чтобы её навыки в медицине становились ещё более эффективными. Чтобы сослуживцы могли надеяться на неё и чувствовать себя в безопасности.       Эти мысли долго грели её, спасали от тревог, и в какой-то момент, она просто не заметила, как они превратились в пепел. Это было больно и странно. Проснуться и понять, как что-то сломалось. Это было неприятным ощущением, будто механизм заржавел и не мог больше функционировать дальше. Они проснулись вместе в одной палатке. Вместе позавтракали и разложили свитки перед общим собранием. Было холодно. Было зябко от понимания. Дан поцеловал её в губы, как и делал это каждое утро, но она ничего не почувствовала. Ничего в груди не ёкнуло.        Может быть, война изуродовала её изнутри. Сполна. Украла всё хорошее, что в ней ещё оставалось.       Может быть, такова была её расплата за то, скольким людям она даровала мучения на поле боя. Или из-за тех, кого она так и не смогла спасти….       Было чертовски хреново и хотелось скулить, как собаке. Они начали часто ругаться, хотя раньше понимали друг друга без слов. Их ссоры были без криков, это были скупые и обидные слова, которые ранили хуже, чем удары клинка.       Дан хотел, чтобы она перестала работать на износ, он хотел, чтобы она перестала лезть в самое пекло.       Он хотел беречь её, как хрустальную вазу и чертовски злился, когда его просьбы были проигнорированы. Дана можно было понять, но он всё же не учёл одну вещь. Он совершенно не думал о том, что хотела Цунаде.       Он перестал понимать одну простую истину, она не могла жить иначе. У неё не было возможности жалеть себя или оберегать.        Её семья собрала их деревню по кирпичику, и она была готова костями лечь, лишь бы сохранить наследие своих предков. Разве он не должен был уважать её выбор?        Мужчина, который полюбил её именно потому, что она всегда была смелой и самоотверженной. Дан перестал соблюдать субординацию на общих собраниях, Цунаде это чертовски задевало.        И если в первый раз она не стала ничего говорить, то во второй раз, она ударила его по лицу, когда они остались наедине. — Я не просто ниндзя-медик, я ещё и воин, ты меня понял? И никогда об этом больше не забывай.        Это было жестко и грубо. Наверняка, для него и унизительно. Она была на эмоциях, он задел её самолюбие и характер Цунаде был таков, что она просто не могла прогнуться при таких обстоятельствах. Даже, если этот мужчина был её любовью.        Дан же кинул краткое и едкое: — Я тебя понял, — положил руки в карманы и ушёл. Цунаде не знала, где он ночевал эту ночь. Сон тогда к ней тоже не шёл. Она сидела у костра и не знала, куда себя деть. Она чувствовала себя виноватой, хотя и сама не понимала за что.        Он унизил её перед теми, кому она должна отдавать приказы. Он перестал видеть в ней авторитет, и этому не было оправдания.        Да, он мог быть с ней не согласен, имел на это право, но что не мешало ему дождаться, когда они останутся наедине и всё обсудить. Дан этого не сделал. Человек, который стремится стать Хокаге, должен улавливать подобные тонкости, разве нет? Человек, который называет её своей невестой, должен ей ещё больше.        Из коматозного состояния её вывел громкий кашель прямо над ухом, а ещё колкое ощущение чужих пальцев на своей щеке. Это был щипок. Такую наглость себе мог позволить лишь один самоубийца… Наглый, проворный!        Своим фирменным ударом по челюсти. Удивительно, что сейчас не было сил даже сорваться на него, а ведь это был бы хороший повод выпустить пар.        Наверное, даже такая, как Сенджу, может устать от бесконечных скандалов. — Из-за чего киснет Принцесса Цунаде?        Она поднимает голову, встречает с взглядом темных глаз. Смотрит на него снизу вверх, хмурится, как недовольная кошка, которую потревожили назойливые соседские мальчишки. А у него улыбка на устах нахальная, а в руках пачка сигарет. Помятая. Но он держал её так, будто это был самый лучший боевой трофей в его жизни. — Где ты взял сигареты? — Украл, — Джирайя пожимает плечами и усмехается.        Цунаде снова хмурится, с недоверием смотрит: — Шутишь? Нет, блин, точно не шутишь, — она возмущенно хлопает его по плечу, а парень на это лишь хрипло смеется. — Будешь?       Саннин садится рядом и достает две сигареты. Одну ей протягивает. Цунаде мнётся от силы минут пять: — Буду.        Он ей прикуривает, и они оба растворяются в лазурно-бирюзовом дыму. Они просто молчали. Оба. И это было прекрасно…. Просто словить эту чёртову тишину.       Джирайя улыбался этой своей глупой улыбкой, только демонам известно, о чём он сейчас думал….Но Цунаде это не раздражало. Как раз наоборот. Сейчас оставаться одной в обществе своего одиночества совсем не хотелось. Она же тоже просто человек. — Прекрасный сегодня закат. — Я его сегодня пропустила, — нервный смешок. — Ты вообще что-то, кроме своих склянок и свитков замечаешь в последнее время? — Джирайя усмехается, выдыхает очередные клубы дыма. Снова затягивается.        У него выразительные длинные пальцы, несмотря на огрубевшую кожу. Ему бы на музыкальных инструментах играть, а не вот это всё… Цунаде хочется головой замотать, от странности собственных мыслей… Почему ей вообще подобное пришло в голову?       Она губы кусает, отшучивается: — Да, например, как вы с Орочимару блефуете в картах и уже добрая половина лагеря вас проклинает каждый день перед сном. — С тобой жульничать не приходится, — Джирайя громкого смеха не сдерживает, за что снова получает несколько смачных тумаков. — Заткнись.       Она хочет выглядеть грозной, но сдаётся почти сразу, а затем сама задыхается смехом.       Видимо, Цунаде была особенным экземпляром. Ей не везло ни в картах, ни в любви. — Расскажешь, что случилось? — спрашивает он, докуривая и забирая из пачки ещё одну сигарету. Забавно… Никто из них до войны не страдал этой пагубной привычкой. Ключевое слово «до»…Всё, что было раньше, ощущалось как в прошлой жизни. Это и было тяжелее всего.        В начале Цунаде мнётся, её терзают сомнения, стоит ли ей вываливать на друга свои душевные терзания, но потом решает, что замалчивать свои эмоции сил просто нет.        Ей нужно с кем-то поговорить. Услышать мнение со стороны….Иначе она скоро совсем свихнётся. И она вздыхает, решается: — Я ударила его и чувствую себя отвратительно. Мне не стоило поступать так эмоционально, когда все и так на пределе. — Он пытался спорить с тобой при людях, которые тебе подчиняются. Ты поставила его на место. Таковы правила иерархии. Если будешь показывать слабость в момент, когда мы близки к провалу, никто не пойдёт за тобой. — Я знаю… Знаю, что поступила правильно, как командир, но в это же время, поступила плохо, как любящий человек. — Он должен уважать тебя не только, как свою женщину, Цунаде, но и как воина. — Сложно не смешивать это. — Не сложно, мы с Орочимару тоже любим тебя, но относимся как к равному бойцу. Потому, что ты одна из сильнейших шиноби этой эпохи. — Я спасала ваши задницы тысячу раз, было бы сверх наглости, если бы не уважали меня, — она криво улыбается, пытается скрыть настоящие чувства, но внутри горечь. Обида. Потому что в данную секунду, Джирайя резал её без ножа. Лишь подтверждал её болезненные сомнения. Её страхи.        Обвинить себя во всём было легче, чем признать истину. — Сенджу, мы уважали тебя даже, когда ты не могла дотянуться рукой до книжной полки.        И это было правдой. Чистейшей. Цунаде знала об этом. Ей хотелось возразить и прикрыть лицо руками, просто устало вздохнуть. Сказать, что они с Орочимару — другое дело.        Они были одной командой всё время, что она себя помнит. Вместе приходили к победам и вместе терпели неудачи. У них были воспоминания, которые они делили только на троих. Как Орочимару первый раз напился и лежал без сознания, а Джирайя, конечно же, был тем, кто это всё провернул.        Он же потом истошно орал, когда через пару дней проснулся с огненными рыжими волосами на голове, ведь Орочимару не любил ходить в должниках, даже в маленьких пакостях. И они были свидетелями того, как рыдала Цунаде, когда потеряла гребень, который подарила ей мама.       Мама Цунаде была строгой и вспыльчивой женщиной, в то время, как Сенджу была до одури избалованным чадом. Им втроем пришлось бегать по всем кустам и канавам в стране Чая.        Гребень они всё-таки нашли, правда, чуть не поубивали друг друга. Хирузен, кажется, тогда и начал седеть слишком стремительно. Потому что эти трое были упрямы до невозможности. А ещё были шумными и обожали ругаться даже на пустом месте.        И всё же они были самой слаженной командой своего поколения. Дополняли друг друга.       Подстрекали друг друга на новые свершения. Это была здоровая конкуренция и партнёрство. Цунаде бы никогда от этого не отказалась.        Рядом с товарищами по команде ей не нужно было ничего доказывать. Они знали, на что она способна и никогда не отрицали её ум и силу.        Ей не нужно было добиваться их уважения. Это было естественным пониманием, как дышать…       Как же иронично было осознавать, что со спутником жизни, что она для себя выбрала, всё обстояло иначе.        В какой момент он перестал видеть в ней личность? В момент, когда они оба замкнулись в своих страхах?        Или когда ему стало легче видеть в ней «девицу в беде», чем воспринимать её настоящую? Кажется, они оба в какой-то момент перестали слушать друг друга, а ещё важнее, нормально разговаривать.        Потому что психануть, промолчать или просто уйти было проще, чем снова довериться и раскрыть душу.        Почему чувств порой недостаточно, чтобы ощущать себя счастливой рядом с человеком?        Самым ужасным было осознание того, что решать все эти проблемы она больше не хотела. Возможно, из-за собственного упрямства и гордыни, а возможно, просто потому что устала всё и всегда тянуть на себе.       Это были её первые отношения…. И она ощущала себя утопающим, что не умел плавать.        Она, ведь любит Дана, ведь так?        Или….?        Если раньше она ответила бы без промедления, то сейчас не могла сделать это даже мысленно. И чувствовала из-за этого ещё один болезненный укол совести.       Неужели она не в состоянии отвечать за собственные действия и слова? За обещания, которые были даны другому человеку?        Она злилась. Запуталась и задолбалась. Сейчас из неё будто ушли все силы.        Впереди их ждала ещё далеко не одна битва, а она сейчас сокрушалась из-за дел сердечных… Какая глупость!        Мир рушится у неё на глазах, а она не могла разобраться в себе даже при таких обстоятельствах. Выпустив очередные янтарные клубы дыма с губ, Цунаде не выдержала и рассмеялась. Горько так. Неприятно. — Что мне делать? — это прозвучало как-то слишком напугано и откровенно. Она подняла взгляд на собеседника, думая, что увидит в чужих глазах осуждение. Разочарование.        Но Джирайя смотрел на неё с пониманием и теплотой, от этого в груди разрасталось незнакомое чувство. Такое пронзительное, хмельное. От него можно было и опьянеть.        Она не знала, что означает это чувство. Или не хотела узнавать…. — Предлагаю докурить эту сигарету, а потом отметить праздник, сегодня День рождения Будды, — он бережно убрал белокурую прядь ей за ухо.       Его пальцы на мгновение задержались на её щеке. И она почему-то почувствовала себя в эту секунду такой уязвлённой, будто раздетой… Но ей не хотелось его останавливать. Так странно. Что же происходит? — Я совсем забыла о датах, — женский голос звучал виновато и грустно. — Ничего, сейчас это нормально, — Джирайя снова подарил ей свою улыбку, и она не могла, не ответить ему тем же. Это было сочувствие и понимание… Это было для неё необходимостью в данную секунду.        Она пропустила закат. Забыла про день Будды. Уже давно не различает даты в календаре. Проебала свои отношения. Есть ли в этом мире то, что не было ей упущено?        По крайней мере, проводить праздник, она ещё может. Значит, всё ещё не так плохо. — Думаешь, я всё проебала? — Нет. Мы всё ещё живы, а значит, ничего ещё не закончилось. Идём. Он протянул ей свою ладонь, и она взяла его за руку. Пускай, она и хмурилась из-за собственного упрямства. Пускай, она делала вид, что немного всё-таки сомневается, что идёт с этим балбесом куда-то.        Джирайя знал правду и без каких-либо словесных подтверждений.        Он знал, что ей всегда нравилось. Нравились их совместные приключения. Даже если это были просто мелкие шалости.        Это помогала не сойти с ума даже в самые тяжёлые времена. Это было неизменным и это даровало вкус жизни.        Они просто шли по темнеющей тропинке, медленно подбираясь к озеру. И в этот раз ей совершенно не хотелось отпускать его руку. Заканчивать это касание.        Цунаде нуждалась в поддержке. В ощущение того, что она не одна против всего мира.        Ей отчаянно нужно было понимание, что сейчас на неё смотрят не как на командира или конкурента…        Ей не хотелось чувствовать себя чужой или никогда непонятой. Она просто устала кому-то и что-то постоянно доказывать.        Джирайя слишком хорошо ощущал её настроение. Каждую чёртову вибрацию.        Не кидался похабными шутками, не изводил её своими приступами эксцентричности. Просто был рядом.        Они шли в комфортной тишине, пока не оказались у реки. Уже стемнело. Было приятно увидеть, как полумесяц касается водной глади. Почему-то не хотелось, чтобы этот момент заканчивался.        Сенджу с удовольствием наблюдала за таинственными бликами на воде, а когда на губах уже созрел логичный вопрос, Джирайя поднес к своим устам палец, знаком показывая, чтобы она не говорила ничего. Он как всегда что-то задумал.        Он достал один из свитков и раскрыл его. Цунаде с интересом наблюдала за происходящим. Бумага казалась пустой, пока он не коснулся до неё рукой, направляя в неё импульсы чакры. Всего мгновение и свиток исчез, а вместо него появилось два бумажных фонарика. Лотосы. Алый и пурпурный. — Как ты это сделал? — произнесла она, не скрывая удивления. Джирайя расхохотался, протягивая ей один из цветков. — Когда я придумал расенган, тебя это не удивило, но удивляет два бумажных цветка?        Сенджу коснулась пальцами бархатной лиловой бумаги, внимательно разглядывая каждый лепесток. Цветок был таким хрупким и красивым. Слишком нежным. Она и сама не заметила, как на устах появилась яркая улыбка. Она радовалась, как маленький ребенок. — Расенган — это техника для того, чтобы победить врага, а эта техника совсем другая… Она создаёт, а не разрушает. Слишком тонкая и тёплая работа…- Цунаде так увлеклась изучением деталей, что даже не заметила, что Джирайя всё это время пристально наблюдал за ней. Видел, как эмоции меняются на её лице. И этот искренний восторг, который вызвала такая мелочь… Всего лишь небольшой фонарик… Удивительно. — Я бываю разным, Цунаде. Иногда просто хочется ещё раз убедиться в том, что я могу не только разрушать, но и создавать тоже…        Шаг. И еще один шаг. Сенжду поднимает голову и только сейчас осознает, на каком близком расстоянии друг от друга они оказались. У неё почему-то пробежали мурашки по коже. Вдох, выдох.       Ей чертовски захотелось спрятать свой взгляд за длинными ресницами, потому что шоколадные омуты завораживают, будто обволакивают своей теплотой.        Джирайя накрывает её руки своими, и женские пальцы кажутся такими бледными по сравнению с его загорелой кожей. Приятный контраст. Цунаде вздрогнула, пугаясь собственных мыслей, но у неё не было сил пошевелиться. Она застыла изваянием.        Ей нужно сказать что-то резкое сейчас и отпрянуть… Происходит что-то странное, и дрожь не проходит. Война заставляла сдерживать эмоции и кажется, сейчас они накопились, как снежный ком, которые так и стремился вырваться наружу. Иначе просто не объяснить её реакцию на чужое присутствие. — Я помогу тебе зажечь фонарик, — она слышит мужской баритон, будто находясь под плотным слоем воды. — Хорошо… — и она позволяет себе почувствовать жар пламени в своих руках. Раствориться в нём. Когда ощущение чужого прикосновения исчезает, становится непривычно одиноко. Одиноко так, как ещё до этого не было. — Нужно загадать желания. Попросить у Будды самое сокровенное, — ласковый голос подсказывал, неспешно подводил к краю берега. — Я помню… — они оба сели на колени, собрали руки в молитвенном жесте. Закрывая глаза и думая о своём. Через пару минут два красивых лотоса коснулись водной глади, медленно поплыли, освещая себе путь. И Цунаде поймала себя на мысли, что почувствовала облегчение, будто вся тяжесть этого дня покинула её в этот момент.        Джирайя протянул ей руку, помогая встать, а она прежде, чем принять этот жест заботы, произнесла лишь губами сокровенное «спасибо». Цунаде была благодарна ему, просто потому что он заставил её почувствовать себя сегодня обычной девчонкой. Здесь и сейчас она была просто девушкой, которая провожала День Будды. И это было прекрасно…       Саннин кивнул, казалось, что он мог считать все её мысли, лишь взглянув на неё.        Это было так естественно… Само разумеющееся, как дышать.        Позже в палатке, Сенджу почувствует на себе запах сигарет, сандала и апельсинов. Он, будто осел в её легких, как и тревожные мысли о том, что всё изменилось… Эта ночь не была похожа на другие, она был с привкусом заката. — Что ты загадал? — Чтобы мы были всегда вместе… Шучу! Шучу! Конечно, я попросил Будду обыграть Орочимару в следующей партии. — Дурак! Вечно врёшь!