Закат и рассвет

       Они поменяли миски с едой у поминальной таблички, поставили мисо-суп, как это полагалось делать в праздники.        Цунаде снова жгла поминальные деньги, а Джирайя принёс с собой белые камелии, потому что помнил о том, что это были те самые цветы, что Первый всегда дарил на дни рождения своей любимой внучке. Потому что Джирайя знал, как подобные ритуалы были важны для неё. Помнить. Уважать память предков.       Они вместе встали на колени и совершили поклоны в знак уважения перед предками. Солнце на горизонте почти догорело, а Цунаде взяла его за руку и так искренне, уязвлено посмотрела глаза в глаза. Они сидели так ещё долго и им не нужны были слова. Было тепло и хорошо рядом. Казалось, как никогда раньше… Хаширама был ей ближе даже родителей.        Она просто была счастлива, что может разделить с Джираей этот важный, сокровенный момент… Больше не чувствуя всепоглощающего одиночества внутри себя. Цунаде молилась, просила у предков самое сокровенное. Просьбы, которые она боялась, не могла произнести вслух.        «Сбереги его, прошу тебя, дедушка. Я так боюсь потерять его снова. Я молю, чтобы он смог принять и понять меня настоящую…»       Страшно было быть слабой, вечно находясь на пороге войны, но Цунаде была смертной. Из плоти и крови.       Она хотела жить и любить.       Путь ниндзя был про великие подвиги и самопожертвование, а ей так эгоистично хотелось чувствовать себя нужной и настоящей. Чтобы это не значило….       Закат и предки безмолвно хранили её секреты, а внутри впервые за долгое время наступил покой.        Они с Джираей разделили вместе ужин и бутылку саке на двоих, а затем легли спать. В одну постель.        Она долго сидела у него на коленях, наслаждаясь поцелуями и теплотой родных объятий.        В эту ночь они не переходили черту. У каждого были свои причины. Джирайя всё ещё ждал её ответа. Его больше не устраивал секс без условностей. Только не с ней.        Не сорваться было труднее, чем понять свои чувства, но он был упрям. И был готов бороться ради своих целей.        А Цунаде боялась открыться. Боялась сказать правду.        Она чувствовала себя самозванкой. Воровкой, которая заполучила то, что не было ей заслужено. Не принадлежало ей по праву.        И всё же Джирайя обнимал её со спины и гладил по волосам, когда она засыпала. Желать о большем она не смела.        Ей казалось, что стоит расслабиться, и она снова всё потеряет. Наверное, стоит посмотреть в глаза неизбежности… У них осталось критически мало времени… осталось ли оно у них вообще?        Но, несмотря на все тревожные мысли, было очень приятно просыпаться с любимым человеком.        Хотелось верить в сладкую иллюзию, что так будет всегда. Но Сенджу уже давно в сказки не верила. И знала, что даже самый прекрасный сон не может длиться вечность… Они тоже не могли.       Стоит только расслабиться... Стоит только позволить себе любить, то счастье ускользнет из ее пальцев. Это мгновение мимолетно, как теплый порыв ветра. — Я хочу, чтобы ты рассказала мне, что происходит, — и вот любимый, хриплый голос все разрушает. Заставляет сбежать из сонного омута. Почему они просто не могут прожить это утро в тишине?        Почему нужно снова отвечать на неудобные вопросы? Закат потух, а с ним испарилась легкость в плечах.       Джирайя имеет право знать правду, но ты отбираешь у него даже это право, мерзавка.       Но я ведь просто боюсь за него… Я боюсь, что он пойдет на дно вместе со мной.       Он этого не заслужил. Он не должен подставляться. Не должен снова лезть в настоящее пламя.        Она не позволит истории повторится. Она лучше сама умрет. Он и так натерпелся. Он через ад прошел.        Я не дам тебе снова проходить через боль. Ты не будешь рисковать ради меня. Только не ты. — Будет лучше, если я не вмешаю хотя бы тебя, — Цунаде шепчет, чувствуя, как кожа покрывается мелкими мурашками от прикосновения чужих пальцев. Сенджу вздыхает, утыкаясь носом в загорелую шею. Вдыхая родной и любимый запах. — Снова играешь в героиню? — интонация его голоса стала более напряженной. Раздраженной.       Ему это чертовски не нравится. Она это чувствует всем своим естеством. Чувствует, как напрягаются мышцы в его теле. Еще немного и снова сорвётся. Разозлится. Будет кричать. — Просто верь мне, прошу тебя, — она касается губами его щеки, подбородка. Поглаживает ладонями грудную клетку. Зная, что сегодня он не в состоянии противостоять ей.       Заглядывает ему в глаза, заставляя увидеть надрыв в своих глазах. Пропасть целиком.        Нечестный прием. Цунаде играет по грязному, но у нее просто нет иных вариантов.        Еще одну ссору сейчас она не выдержит. Сломается. Рассыплется на куски. И он поддается, переступает через собственное упрямство. Заставляет себя сделать глубокий вдох. А затем выдох.        Она целует его в губы, касаясь пальцами подбородка. — Ты никогда не думаешь о себе и своем благополучии.        Его голос звучит отчаянно и огорченно.        Его двойственность этих эмоций просто изводит, переламывает. Когда хочется рвать и метать от бессилия. И в то же время спрятать ее в своих объятиях и никогда не отпускать. — Мое благополучие перестало заботить меня два года назад, — Сенджу усмехается, задыхается в горячи этих слов.       По больному. Снова и снова.        У него после этой фразы не остается аргументов. Да и что он может вообще сказать? — Это не честно, Цунаде. Я не могу вернуть тебе эти два года.       Я не могу вернуть их себе… Нам… — Но сейчас я здесь… Почему ты ведешь себя так, будто все еще считаешь меня мертвым?        Может быть, потому что она уже сама давно себя похоронила?