Закат и рассвет

      Хорошо, что Юки забила её шкаф до отвала различными платьями, юкатами и кимоно. Не нужно было думать, что надеть. Или переживать о том, как будешь выглядеть перед старейшинами и королевской семьей другого государства. Когда ты ниндзя-медик, твой багаж состоит в большинстве случаев из оружия, свитков и лекарств. Тут уж совсем не до красивых шмоток, хотя Цунаде любила красоваться. И знала себе цену…       Когда она ехала сюда, то чётко осознавала, что будет делать. Понимала, что нужно сказать и как надавить. Разговор с Орочимару же выбил её из колеи. Заставил снова чувствовать и злиться. Снова прочувствовать на вкус, какого это, когда клинок оказывается у шеи от одного из самых близких. Неприятно. Мерзко. Невыносимо.        А был ли Орочимару для неё когда-то достаточно близким? Он был боевым товарищем, порой проницательным и молчаливым другом. Иногда слишком язвительный и грубым. Но он всегда подставлял плечо. Даже когда она не просила. Так было когда они были втроем…. Ну, а сейчас? Кем он стал, когда они пересекли черту? Когда начали трахаться как кролики? Играть в свои извращенные игры? Говорить друг другу гадости, драться?        Была ли это близость или пропасть? Обман или реальность?        Любовники не обязаны поступать друг с другом хорошо, ведь так? Они вообще ничего и никому не должны… Так почему же она сейчас сбита с толку? Почему оказалась такой уязвленной?       Орочимару скользкий тип. Змей-искуситель. Он делает только то, что пересекается с его интересами.       И все же он не позволил тебе сдохнуть в первые месяцы, когда пропал Джирайя. Он тащил тебя на руках после панической атаки.       А еще множество раз доводил тебя до морального истощения. Манипулировал. Не давал дышать нормально. Без его участия.        Он помешан на контроле. Он больной ублюдок. Так почему же ты удивляешься? Почему мысли о том, что он следит за тобой для кого-то ранят тебя?        Это всегда была игра. Без выигрыша. Это было добровольное самоуничтожение. Она это знала. Всегда. Но не могла остановиться. Разорвать порочную связь. Она пустила врага в свою постель. Настолько сильно ей нравилось истязать себя….и его.        Цунаде никогда не ждала от него ничего хорошего. Но почему же сейчас ей было так угнетающе больно? Запахло отчаянием…. Лотосами. И ладаном.       Она вытащила из шкафа лиловое кимоно. Одевалась на автомате. Наносила косметику.Никто не должен понять в каком она состоянии. Никто не должен увидеть ее слабость.        Сенджу была хорошей актрисой, когда это было нужно….И сегодня она сыграет роль, которая от неё требуется. Никто не встанет у неё на пути. Даже долбанный Орочимару. Если нужно, то она его уничтожит. Если нужно ногтями выцарапает свою победу.        Она выходит из покоев и гордо задирает подбородок. Идет с идеально выпрямленной спиной. Прямо как Мито Узумаки… Бабушка бы гордилась…. Она всегда умела держать лицо, когда это касалось политики. Закулисных игр.       Они встретились с Орочимару в коридоре. Молча обменялись гневными взглядами. Орочимару попытался схватить её за локоть, но она увернулась. Показала всем своим видом, что если он прикоснется к ней сейчас, то пожалеет об этом. Тогда Цунаде больше не будет церемониться. — Мы еще с тобой не закончили, — процедил он ей на ухо перед дверью в главный зал. — Я не боюсь стукачей, Орочимару, чтобы ты не сделал, мне плевать. Рискни перейти мне дорогу, и ты пожалеешь об этом, понял меня? — она обернулась, улыбаясь хищной улыбкой. Она обещаний на ветер никогда не бросала. Была в её взгляде нотка безумия.       И ещё кое-что…. То-что заставило Орочимару на мгновение потерять спокойствие. Ей нечего терять. Он осознал это прямо сейчас. Резким тычком под рёбра. А значит от неё стоит ожидать всё, что угодно. Любого безумия.        Как остановить поезд, что решил сойти с рельсов? Ни у кого из них не было на это ответа. Ну, а может быть, они просто не хотели отвечать.        Иногда приятно думать, что завтра не наступит….Сенджу хваталась за это ощущение каждую секунду. И именно это заставляло чувствовать себя живой.        Орочимару наблюдал за белокурыми локонами, тонкой шеей и янтарными глазами на протяжении всего собрания и просто не мог поверить своему ужасу. Ей действительно терять больше нечего. Она решила сыграть в ящик. Ей на самом деле плевать на всё. На всех.       Неужели, она даже не подумает о своей ученице, которая в Конохе за ней хвостом бегает? А ее любимчик Минато, с которого она пылинки сдувает? Ну, а Третий? Его она бесконечно идеализировала, восхищалась. Это больше не имело для нее смысла?        Для той, кто был самой сентиментальной, чувствительной из всех? Для той, что всегда хваталась за людские взаимоотношения?        Долбанная лицемерка… Будь другие обстоятельства, он бы уже её задушил. Или может быть перерезал глотку. Заставил бы мучиться перед смертью, так чтобы это не было так легко, как ей бы этого хотелось. Так, чтобы она начала умолять его оставить её в живых….        Но Цунаде бы не стала….Она бы покорно приняла свою смерть. Со всем достоинством воина. И даже в такой момент он не мог окончательно ее возненавидеть… Разочароваться. Окончательно потерять интерес.        Блядство. Блядство. Блядство.        Как можно быть такой идиоткой? И так разрушительно не любить свою жизнь… Было опрометчиво думать, что от безумных поступков её остановит хотя бы чувство ответственности за тех, кого она пригрела рядом. Её ничего кроме собственной трагедии не волновало. Дрянь.        Было глупо рассчитывать на то, что она всё ещё помнит, что такое долг перед деревней.        Она так складно отвечала на вопросы старейшин. Вежливо улыбалась, обмениваясь подарками. Кланялась и внушала им нужные мысли. Многие из них были ей околдованы. Её шармом, талантами и боевыми заслугами.        Вот только они не знали на сколько умелой и лицемерной актрисой Цунаде была на самом деле…        Кажется, он и сам ей обманулся. Был ослеплен собственными пороками. Думал, что с лёгкостью сможет контролировать каждый её шаг. Наивно.       На рассвете казалось, что он видел её настоящую. Ошибался.

***

      Заседание с министрами и старейшинами прошло хорошо. Нудно, тяжело… Долго. Но всё же закончилось на положительной ноте. Это был лишь первый раунд. Но Цунаде знала, что выиграла хотя бы этот бой. И всё же была полностью лишена сил физических и моральных.        Ей ещё предстоит многих убедить перейти на свою сторону. Показать, что от подобного сотрудничества больше пользы, чем от какого-либо другого. Ей не в первой пропихивать свои или чужие интересы. Вся её жизнь была борьбой… Так её воспитали. Так было заведено в её семье. Всегда отстаивать себя. Стоять до последнего.       Она, ведь не изменилась? Она, ведь всё делает правильно?        В первую очередь, ей хотелось вырваться на свежий воздух. И она так и сделала… Сбежала в сады, прямо в самую глубь, где цвела сакура. Вдыхала этот сладкий дурман с удовольствием и задыхалась. Хотелось смеяться и рыдать одновременно. Юки хотела пойти за ней, но Цунаде покачала головой и натянуто улыбнулась, прежде, чем исчезнуть в темноте.        Саннин долго гуляла, пока ноги не начали гудеть от усталости. Она вернулась к себе в спальню, попросив слуг наполнить горячую ванну и принести саке. Хотелось помыться и просто лечь спать. Не заставать рассвет и не вспоминать закат.        Но у Орочимару кажется были иные планы. Он был как заноза под кожей. От ощущения его присутствия будто было невозможно избавиться. Как бы она не старалась. Как бы не молила об этом богов.        Он проник в её покои, когда она вылезала из ванны. Куталась в хлопковый бежевый халат. Проник так тихо и легко. Цунаде не слышала его шагов. И это раздражало. Он был идеален для шпионажа. Она закатила глаза. Добавленная в воду лаванда вообще не успокаивала. Ядовитая злоба накатывала с новой силой. — Я тебя не звала. — А мне когда-то нужно было приглашение, Цунаде? — сколько же было желчи в его словах. Он снова распустил волосы… Заявился к ней в наглую в темно-синем халате. Не постеснялся так разгуливать по коридорам на виду у всех. Ублюдок…        Это была месть. Он хотел задеть её. Цунаде говорила, что не хочет, чтобы Юки о них знала, но он решил вот так отыграться. Сделать так, чтобы уже завтра вся прислуга во дворце начала шушукаться.        Ему нравилось ранить из-под тишка. Ядовитая змея…       В свете луны его бледная кожа казалась еще более нереальной. Он, будто из сна появился. Мраморное изваяние.       Он никогда с ней не церемонился. Вел себя, как хозяин положения. Ей всегда было интересно откуда в нём появилось столько уверенности и нахальства?        Распущенности и похоти? В человеке, который предпочитал всё держать в себе. И всё вокруг контролировать.        Со стороны он казался замкнутым, холодным и педантичным…. Но за закрытыми дверьми превращался в настоящего дьявола. Откуда в нём столько тьмы?        Когда проявилась эта его сторона? Цунаде не знала. Она и в себе толком ничего не понимала. В них было столько пороков… В тех, кто ещё вчера были детьми…       В какой-то момент свет, будто бы покинул их и больше не хотел возвращаться. И куда всё это их привело?       Именно в эту самую точку полного отчаяния и боли. Когда они стали такими циничными и жестокими? Ранеными зверями, которые были готовы разорвать других на куски?        Что с ними стало? Неужели, дороги назад больше нет? — Выйди из моей комнаты. — Ты должна рассказать мне всё и даже не пытайся отпираться. — Я тебе ничего не должна.        Она к зеркалу поворачивается, завязывает халат. Волосы поправляет влажные, кусает губы. Наблюдает за ним через призму темного отражения. Она, словно девочка в зазеркалье. Всё кажется таким извращенным и неправильным. Тёмное отражение. Неродное. Изуродованное. Молодое красивое тело, а в глазах боль и смерть.       Ничего святого. Когда она стала такой? Когда потеряла себя без остатка?        Почему она просто не могла сдохнуть в горном завале вместо Джирайи… Почему?        Терять ей нечего. Бояться тоже. Тогда почему сердце так сильно бьётся? Бьётся и ненавидит. На ненависть оказывается тоже подсаживаешься…       Шаг. И ещё раз шаг. Просто наблюдать за тем, как он нарушает её личное пространство.        Бежевый цвет рядом на фоне синего. Молочные пальцы на загорелой коже. Он скользит ими по плечу, а затем по шее, убирает прядь за ухо. На его лице не было никаких эмоций. Он смотрел на неё сейчас так, как обычно смотрел на тех, кого считал пустым местом.        Ей, наверное, должно быть сейчас очень больно? Но Цунаде хотелось рассмеяться ему в лицо.       Быть мразью в чьих-то глазах было сравнимо с чувством свободы. Так, будто бы она избавилась от оков. И больше никому ничего не должна. — Ты чего добиваешься? Хочешь, чтобы я заставил тебя заговорить? — одна ладонь на её бедре, а другая уже смыкается на шее. Как же он любит хватать её за шею… Задушил бы уже, сколько можно играться?       Сколько можно мучать её….Почему нельзя выполнить ту клятву, что он дал ей несколько месяцев назад?        Орочимару — обманщик. Он многоликий. Он лжёт и не сдерживает обещаний. Ему плевать на всё, заботит лишь собственная выгода.       Не стоит обманываться. Не стоило думать, что они когда-то оба были за одно. Ей хотелось думать, что он понимает её боль… Знает какого бывает от грызущей ноющей пустоты внутри. Когда хочется на стенку лезть, просто орать.       Нет. Нет. Нет. Все это лишь иллюзии.        Орочимару копался в её вещах. Он докладывает кому-то о её действиях в своих письмах.        Что и кто пообещал ему? Что блять? Сколько она стоит в его понимании? — Ну так заставь, — женский голос холодный, спокойный, как река. Дерзит. Смотрит в отражение смело и открыто прямо на него.        Он это взгляд всегда ненавидел. Так смертники идут на смерть. Именно с такими глазами. Этого она и добивалась? Играла с ним?       Змеиные жёлтые омуты сверкают. В них садистский огонек зажигается. Плечи, будто от злобы подрагивают.        Сама напросилась… Будь, что будет… — Для чего ты привезла все свои наработки про яды, что использовали наши противники на войне?       Саннин видит, как на мгновение меняется её выражение лица. Как вскоре она заставляет себя снова надеть непроницаемую маску. Как хочет укусить нижнюю губу, но сдерживается.       Думала, что её шифр трудно будет прочитать. Кому угодно да, но не Орочимару…. Сенджу ударяет его под дых. Он еле сдерживает болезненный стон. Он знает, что она действует в половину силы. Хотела бы, уже раскатала бы его по земле.       Шрамы Джирайи оставленные её кулаками просто из головы не выкинуть. Но ей не нужна шумиха. Принцесса слизней кичится о своей репутации. Не хочет, чтобы кто-то здесь увидел её с плохой стороны. — Я ничего тебе не скажу. — Ты всё мне расскажешь.       Как же всё это его уже заебало. Он покажет, где находится её место. Он разворачивает Цунаде к себе. Орочимару сжимает её шею снова. Сильно душит. Их губы практически соприкасаются. Злобно так шепчет: — Хочешь продать собственную деревню? Остаться здесь, как императорский лекарь? Или что ты там задумала, хитроумная сучка? Будешь у своей принцески в шестерках?       Трясет её, хочет увидеть, услышать, хоть какую-то реакцию на до боли знакомом лице. Миловидном, даже несмотря на уже болезненную худобу. И хроническую бессонницу.        Да, ей уже давно плевать на всё, а он, будто вечно обречен вызволять красавицу из спячки. Но дело в том, что он не принц из грёз, а дракон из самых страшных снов. И он покажет ей, что такое кошмар наяву снова, если того потребуют обстоятельства.        Если вновь нужно отрезвить её. Заставить чувствовать, хоть что-то.       Она уже спиной прижата к зеркалу, задницей прямо на туалетном столике. Орочимару настолько вскипел внутри, что ярость затмевала глаза. Цунаде вечно куда-то ускользала. Она была, словно пленницей между сном и явью. Стоит только отвлечься, и та вновь исчезала из его пальцев. — А тебе какая разница до моей судьбы? До чужого человека? Бесишься, что твои покровители обделят тебя наградой, если не сможешь подставить меня?       Цунаде смеялась, злорадствовала. Тело действует само, будто в состоянии аффекта. Глаза его стали безумными, гневными.        Что ты сказала? Как ты посмела такое сказать?        Тянет её вниз, хватает за затылок и ударяет прямо о деревянную поверхность. — Я уже говорил тебе множество раз, я не чья-то ручная псина. Но ты не слушаешь, не слышишь и давно не умеешь ничего анализировать. Может стоит меньше прикладываться к бутылке и включать свой мозг не только на дипломатических переговорах? Ты хорошая актриса, Цунаде, но меня ты своими спектаклями не обманешь.       Юноша говорит это с долей злорадства. Иронично. Цинично. С расстановками. Наклоняется, говорит прямо на ухо, чтобы не могла потом притвориться, что не слышала его слов. Чтобы навсегда их запомнила.       Сенджу вырывается из его хватки, резко выкручивает одно запястье, еще немного и просто сломает ему кость.        Пусть ломает руку. Плевать. Сердце Цунаде громко, стучит загнанным зверем. Он растворяется в этом стуке. В этом безумии и злобе. Это уже бессилие        Пытаясь противостоять железной хватке тонких изысканных рук, Орочимару пропускает другую, более хитрую атаку.       Сенджу быстрым движением нажимает пальцами на солнечное сплетение. Голубой огонек пронзает его кожу, проникает внутрь маленьким пламенем. Как противный укол.       Идиот. Проморгал. Слишком зациклился на её эмоциях. На будоражащей ненависти в глазах.        Будто каждую линию его чакры пронзает болезненный спазм, а затем всё резко затухает.       Орочимару не чувствует её. Не чувствует свою чакру вообще. Так, будто из него все силы выкачали. Какого хрена?        Он касается ладонью собственной груди, пытается почувствовать, хоть какой-то импульс внутри. Энергия отзывается совсем слабым огоньком, где-то там далеко на задворках. Так, словно он дрался несколько дней. — Что ты блять сделала?        Гнев застилает платиновые глаза. Для Цунаде это было настоящим наслаждением — застать его врасплох. — От тебя слишком много шума, Орочимару. Выдохни, поумерь пыл. Здесь прекрасные онсэны, окунись… — Сенджу кусается словесно, ухмыляется. Её губы расплываются в блаженной улыбке, словно у сытой кошки. Она отталкивает мужчину от себя, выгоняя из своего личного пространства.        Сенджу никогда не отступала от собственных правил: если тебе причинили боль, сделай этому человеку еще больнее. Задень сильнее.       Избалованная. Инфантильная. И всё ещё наивная… Как можно было быть такой слепой всё это время?        Она чертовски разочарована. В ней это чувство клокочет болезненной тоской. Обидой.       Она ему больше не доверяет. Сожалеет, что вообще допустила мысль, что может это себе позволить.       Эта тоска пульсировала внутри. Разъедала её кислотой. Но она не могла поддаться этому чувству. Не сейчас. Не при нём.        Он не увидит. Она никогда этого не позволит.       А когда он снова попытался пойти в атаку, хорошенько заехала ему по лицу. Так, чтобы искры из глаз пошли.       Это могло бы плохо закончится. Плачевно для них двоих. Орочимару никогда не умел проигрывать. Предпочитая оставлять последнее слово за собой. Цунаде же никогда не отступала. Была готова сдохнуть ради своего упрямства. Принципов. Взглядов. Эмоций.        Взбалмошная и гордая. Неукротимая.        Сенджу, ведь была почти готова рассказать ему правду, но… Он всё испортил. Затопил всё тьмой. И она в ней барахтается. Задыхается.       Наверное, и не могло быть иначе. Это изначально было пагубным пристрастием. Привычкой, которая рано или поздно её убьёт. Так и должно быть?        Орочимару оскалился хищным зверем, сжимая её плечо, в то время, как она схватилась за ткань ворота. Кажется, даже воздух стал плотным. Осязаемым.       Алая струйка скользнула по бледной коже, Сенджу скользнула по ней взглядом, словно зацикленная.       Орочимару ей этого не простит, но и она ему ничего прощать не собирается. Каждый должен получать по заслугам.       Громкий стук в дверь и голос наследной принцессы спасает их двоих от роковой ошибки. — Цунаде, ты спишь? Я хотела позвать тебя к себе, — разрушил тишину звонкий, бархатный голосок. — Не сплю. Подожди минуту, я возьму накидку, — она опускает руки и пальцы тоже одергивает, дерзко в глаза ему заглядывает и цедит сквозь зубы шепотом, — Будь добр свали из моих покоев. Видеть тебя не хочу, — говорит с полным презрением. Резко отворачивается, идёт к шкафу, чтобы достать оттуда теплую накидку.       Мужские пальцы ловят янтарные капли с подбородка. Всё, как в тумане. Злость отзывается пульсацией в висках.       Орочимару одаривает её молчаливым взглядом, а затем ускользает из спальни через окно.       Пускай. Всё остальное решит рассвет.        Цунаде выходит из своих покоев. Ей не хватает сил выдавить из себя даже одну единственную улыбку. Они с Юки Самой говорят обо всём и ни о чём, когда передвигаются по длинным коридорам гостевого крыла. Лишь оказавшись в покоях принцессы, подруга берёт руки Цунаде в свои, говорит: — Ты дрожишь и глаза у тебя поникшие, странные. Что случилось? — Я так устала, Юки… Постоянно за что-то или с кем-то бороться, — она выдыхает последнюю фразу, сама не замечает, как опускаются плечи. Слепой гнев сменяется холодным опустошением. Взгляд снова стеклянный, будто бы и неживой вовсе. Юки понимающе обнимает её за плечи, усаживает на кровать. — Это нормально, Цунаде. Тебе никто и никогда не давал передышки. Я понимаю твои чувства.       Потому что они обе проходили через нечто подобное. Были лишь инструментами в чужих играх.       Сенджу молчала. Просто положила голову на чужие колени. Закрыла глаза, чувствуя женские пальцы в своих волосах, которые гладили, успокаивали. — Знаешь, почему я разорвала помолвку? Все думают, что это был просто выгодный союз для нашей страны, но я в действительности влюбилась в него…. А потом я просто испугалась. — Чего испугалась? — прозвучал осторожным шепотом вопрос в полумраке. — За него. Если Сатоши будет со мной, то он всегда будет находиться под ударом даже несмотря на его титулы, влиятельную семью и ресурсы. Он станет мишенью: для старейшин, министров и других стран… Это не жизнь. — Жить без того, кого ты любишь, Юки, это тоже не жизнь… Не совершай эту ошибку. У тебя есть выбор, которого у меня уже нет, — Цунаде, утешая, погладила подругу по колену, вздохнула.       Внутри всё ныло, отзывалось тупой болью. Из-за ощущения потери. Из-за чувства обмана и полного разочарования.       Джирайи больше не было рядом. А человек, который знал на вкус её боль оказался опаснее любого врага.        Они распили бутылку саке на двоих, а затем легли спать… Сенджу раньше часто оставалась ночевать у Юки. Это дарило ей покой, безопасность. Юки не истязала её вопросами, хотя и видела насколько было плачевным её состояние. Цунаде была благодарна за понимание. Потому что внутри и так целая буря разворачивалась.        Не хотелось говорить. Не хотелось даже дышать.        Лишь ближе к рассвету, сквозь сон она услышала вопрос, который разбередил старые раны. — Ты, ведь любила Джирайю, ведь так? Я поняла это в ваш последний приезд. — Я всё ещё его люблю...