Per aspera

      Лорик поет. Юный, сильный голос льется, выплескивается, мечется под закопченным потолком — словно бы перед Лориком не грязная таверна, а настоящая зала сказочного дворца, со слушателями, способными по достоинству оценить древнюю балладу о великих войнах, прекрасных и гордых королевах, сокровищах «детей тумана»*, о трагической любви и благородной смерти.       Руки Лорика — две заполошные нежные птицы, сжатые у груди — вдруг взлетают, рвутся вверх с последними надрывными нотами, и бессильно падают, когда эхо его голоса затихает. И даже самые отчаянные бродяги и пьянчуги умолкают на пару секунд, а кое-кто украдкой смахивает слезы.       Лорик встряхивает кудрями, озорно улыбается, отвешивает театральный поклон, тянется к гитаре, прислоненной до поры к высокому стулу, устраивается поудобнее, и вдруг разражается такими веселыми, наглыми и откровенно пошлыми куплетами, в которых едва узнаются очень вольно интерпретированные и переложенные мальчишкой на музыку шванки, что таверна стонет, хохоча, утирая пьяные слезы на сей раз от смеха.       …Смех, что таить, был просто необходим в эти тяжелые годы. Тридцатилетняя война высосала все соки из Штирии, да и из всей Священной Римской империи. Его величество император Фердинанд II, дед правящего монарха, дай ему господь здоровья, еще в начале века велел проклятым протестантам навсегда убираться с этой земли, вот только ушли не все. Многие лишь сейчас — через чуть ли не полтора десятка лет после заключения мира, который означал то ли победу, а то ли поражение Габсбургов, кто их разберет — поняли свое место и поспешно уезжали, кто в Богемию, уже получившую в начале войны свой урок на Белой горе, кто в Трансильванию.       Стало ли легче? Наверное, в чем-то стало. По крайней мере добрым католикам хотелось в это верить. Хотя с уходом протестантов в герцогстве не стало менее голодно, ох не стало. Впрочем, «Немецкий Соломон» курфюрст-архиепископ Майнцский, сохрани его боже, худо-бедно, но добившийся для империи** мира, призывал к терпимости. Он же запретил заодно и ведьмовские процессы, да и в целом накал ненависти и страха снижался, в том числе и в австрийских землях. И к пришлым чужакам стали относиться попроще — все же рабочие руки были нужны, как никогда. Если б к ним еще не прилагалось в довесок голодных ртов… Эх, да что говорить.       Так и оказалась в свое время в деревне мать Лорика — красавица и умница, мастерица на все руки, старательная и трудолюбивая, как пчела. Конечно, ее с радостью взяли на работу в трактир — а чего бы не взять. Сноровистая девка и готовила так, что пальчики оближешь — да еще и из всего подряд, а это было особенно ценно в голодные времена. И убирала споро и быстро. И читать-писать умела, что тоже много значило для такого захолустья. А что непраздная была без мужа — так мало ли мужей не вернулось с той войны? Вот и она носила траур по погибшему, да так, что никто не лез с расспросами — даже самые злые языки почему-то берегли горе синеглазой Вильды…       Лорика любят все — этого озорного, красивого, живого мальчишку, кажущегося невероятно чужеродным со своим волшебным голосом и талантом, очевидным даже глухарю, в этой бедной харчевне с дешевыми комнатушками на втором этаже, тулящейся у оживленного тракта.       Лорик хорош в любой день — даже когда трактир страдает от отсутствия гостей и постояльцев, его голос, его талант все равно выжимает из дырявых карманов все, что только можно. За это хозяин-трактирщик его тоже любит.       Сегодня мальчишка явно в ударе: среди посетителей харчевни — небывалый для такой дыры гость. Молодой аристократ и его благородная компания моментально ставят на уши всю деревушку. Услужливый трактирщик с поклонами до земли заставляет работников соединить несколько столов покрепче, и знать — человек десять вместе с блистательным хозяином — вольготно располагается в мигом освободившемся углу. Милостиво разрешив накрыть столы, господа изволят ужинать, а трактирщик гонит Лорика петь.       И бог ты мой, как же Лорик поет! Словно сама трепетная душа юного певца легко и открыто звучит в каждой выверенной, взятой чистейшим голосом ноте. Мягкий, но удивительно выразительный тенор буквально завораживает высокородного гостя. Он получил блестящее образование, в том числе, как положено аристократии — музыкальное, и может в полной мере оценить, какой самородок видит перед собой.       …Мальчонку Вильда родила аккурат в год окончания тридцатилетней войны. Говорила — к счастью, не иначе. Почему назвала сына Лореланом — о том лишь она ведала. Да и что с них, негерманцев, взять — и имена-то у них не вполне человеческие, и сами они так… Не вполне как нормальные люди. Умненький, спокойный, такой же отчаянно синеглазый, как мать, сынишка рано пошел, рано начал помогать ей во всем, и рано запел.       Казалось, он пел всегда — словно так и народился с песней. Как-то посетивший проездом их деревеньку пфайфер*** сказал, что у мальчика настоящий дар божий. Он же и прозвал ребенка ласково Лориком — уж черт его знает, бродягу, из какого невнятного языка он вытащил такое сокращение, вот только Лорику шло. Прилипло, как влитое, да так и осталось. Остался в трактире работать — а заодно и петь, и играть — и сам Лорик, даже когда синеглазая Вильда ушла, истаяла за пару недель от нервной горячки****, которую в соседской деревне звали гнилой…       Лорик ловит краем глаза восхищенные взгляды знати, и еще больше воодушевляется. У него есть мечта — наивная, честолюбивая, искренняя. Выучиться музыке у настоящего мастера, и петь в настоящей опере. Большая мечта маленького человечка — разве же это плохо? Быть может, аристократ, услышав его, захочет принять участие в его судьбе, думает Лорик, беря очередную — удивительно высокую — ноту. Быть может, его оценят по заслугам. Быть может, это его единственный шанс стать настоящим певцом! И Лорик старается — от всей своей романтичной, увлекающейся, пылкой души.       И чувствует, как его бедное пугливое сердечко катится, катится в пятки, как у трусливого лесного зайчишки, выскочившего на незнакомую поляну, когда трактирщик, повинуясь небрежному взмаху руки аристократа, мчится к его столу, угодливо клянясь, а затем так же торопливо семенит к Лорику, сообщая, что господин желает с ним поговорить. И такое подобострастие звучит в голосе хозяина таверны и работодателя Лорика, словно сам Лорик тоже пусть хоть немного, но значимое лицом. И бедное сердечко вновь с усилием толкается в груди — это… приятно. Непривычно, пугающе, но приятно.       Лорик сглатывает, проводит дрожащими пальцами по непослушным пушистым кудрям, пытаясь пригладить, и несмело приближается к столу господ, низко кланяясь. И замирает перед знатным господином, вставшим его встретить, несмело глядя на него чуть исподлобья своими удивительными ясными синими глазищами.       На взгляд Лорика, аристократ невозможно, просто ослепительно красив. Изящная дорогая одежда, подчеркивающая широкие плечи и прекрасную фигуру, сильные крепкие руки с длинными, сильными же белыми пальцами, горделивое лицо с прямым носом, ухоженные волосы цвета летнего меда, спокойные серебристо-серые глаза. То ли двадцать, а то ли и все сорок лет — трудно понять по такому холеному господину.       — Садись к нам, — приветливо кивает гость, и Лорик поспешно устраивается на скамье на освобожденное специально для него место. Ему в руки пихают кружку с вином, и Лорик автоматически глотает, искоса поглядывая на гостя.       — Как тебя зовут? И где ты научился так петь? — спрашивает тот, совсем как в мечтах Лорика.       — Лорелан, добрый господин, — тихо отвечает он. — Лорик. Только я не учился, ваша светлость. Совсем нигде. — И задерживает дыхание — а ну как вдруг господин разочарованно вздохнет, и погонит прочь?       Однако тот лишь восхищенно прищелкивает языком:       — Вот как! И ты так чудесно поешь, будучи самоучкой? Да ты настоящий алмаз, мальчик мой! Тебе обязательно надо учиться, старательно учиться — и ты станешь истинным бриллиантом! — и Лорик счастливо улыбается, краснеет и прячет взгляд под длинными черными ресницами.       — Пей, за это стоит выпить, — тепло улыбается ему чудесный добрый господин, и Лорик послушно пьет сладкое вино, которое так приятно согревает его изнутри. Он боится верить своему счастью — его оценили! Тот, кто по-настоящему разбирается! Не трактирные завсегдатаи, с их пьяным гоготом и громким хлопаньем, а человек утонченный, удивительный человек!       — Если правильно тебя обучить, ты будешь петь в лучших залах, — уверенно говорит аристократ, и его теплые — ведь теплые же, правда? — серые глаза плывут перед взором Лорика вместе с картинами чудесного, сказочного будущего. — Ты достоин петь для самого императора!       И Лорик вздрагивает, почувствовав прохладную — такую огромную — ладонь на своем бедре. Он испуганно дергается от неожиданности, пальцы все еще стискивают пустую кружку. Где-то в груди екает, тренькнув холодным звоном. Лорик неверными руками ставит кружку на стол — сколько же он выпил?.. — и пытается, извинившись, подняться. И чувствует, как на его тонкие плечи ложатся сильные ладони кого-то, стоящего сзади. Он даже не может повернуться, чтобы посмотреть, кто именно его держит, потому что рука аристократа уверенно движется выше по бедру, вжимается между ног, а сам добрый господин, больно сграбастав Лорика за волосы, разворачивает к себе и целует, задавив пытавшийся сорваться с губ изумленно-испуганный возглас. Вкус чужих властных губ, язык, разжавший его собственные непослушные дрожащие губы, и по-хозяйски скользнувший ему в рот, чужая ладонь, бесцеремонно оглаживающая его — все это приводит Лорика, только что витавшего в грезах, в панический ужас. Он предсказуемо снова дергается, пытаясь все же встать, и понимает, что держат его крепко — не вырваться, а аристократ глядит насмешливо, перебирает волосы, не дает сдвинуть непослушные, ватные ноги.       — Пожалуйста, добрый господин, — запинаясь лепечет Лорик, чувствуя, как к глазам подкатывают постыдные панические слезы.       — У тебя удивительно красивые глаза. Они созданы для слез. И губы. О, я лично проверю, для чего они созданы, — отрешенно, чуть насмешливо говорит знатный гость, жадно разглядывая застывшего Лорика. И тот каменеет под этим взглядом, как тот самый пугливый зайка, оказавшийся в беспощадных хищных когтях, внезапно сверкнувших у самого лица вместо мягких ухоженных рук прекрасного господина. В сапфировой синевы глазах Лорика плещется ужас, ужас заставляет его губы дрожать и дергаться, не давая сказать ни слова, ужас путает мысли и смешивает чувства. И мужчина впитывает этот ужас, насыщаясь им, наслаждаясь беспомощностью и паникой жертвы.       Впрочем, в аристократе нет истинной ленивой утонченности прирожденного жестокого истязателя, склонного долго мучить пойманную в капкан игрушку — лишь привычка потакать всем своим капризам. Сейчас он хочет Лорика, и не намерен с этим тянуть. Он встает, отодвигая лавку, и Лорика заставляют подняться вместе с ним. Аристократ присаживается на край стола — он даже так ощутимо выше тонкого, хрупкого Лорика, и того в несколько рук буквально швыряют ему в объятья. Мужчина удерживает Лорика, сдавливает пальцами затылок и вздергивает за подбородок, вынуждая тянуться к нему вверх, глядит секунду в заплаканное лицо, и вновь впивается в его губы — прикусывая, требовательно исследуя языком и зубами, запоминая вкус. Лорик дергается, поднимает дрожащие руки, пытаясь оттолкнуть от себя чужое тело, и его тут же кто-то хватает за локти, удерживая, не давая воспротивиться. Лорик стонет, плачет, извиваясь в чужих руках, пока аристократ не отрывается от него, отирая губы с самодовольным смешком.       — Такой нетронутый, — говорит он кому-то за спиной Лорика, и Лорик с ужасом слышит ответный смех сразу нескольких мужчин.       — Господин, пожалуйста! — кричит он, захлебываясь слезами, и к ним оборачиваются уже вся таверна — даже те, кто раньше не обращал внимание на происходящее за столами в углу.       Аристократ властно машет рукой, и звучно приказывает:       — Вон! Все вон! На сегодня эта дыра закрыта!       И Лорик плачет в голос, пока не получает звонкую пощечину, заставившую его проглотить крик, когда видит, что все, кого он знал — лично или просто порой видел — торопливо покидают харчевню, пряча глаза.       Аристократ потирает ладонь.       — Какой же ты… упругий, — мурлычет он, и вновь тянется к щеке Лорика. Тот пытается отпрянуть от нового удара, но его снова жестко удерживают в несколько рук, а господин не бьет больше — лишь посмеиваясь похлопывает по щеке. — Ничего, малыш, не бойся. Я не хотел тебя бить. Просто не люблю, когда орут и ноют понапрасну. Не расстраивай меня больше, и все будет хорошо. Ты же хочешь, чтобы все было хорошо? — и, не дождавшись скорого ответа от теряющего разум от страха Лорика, снова больно вздергивает его за подбородок: — Я задал вопрос. Хочешь по-хорошему?       И Лорик испуганно часто-часто кивает — он очень хочет по-хорошему, не надо его больше бить, не надо трогать — он сейчас уйдет, совсем уйдет, пожалуйста, добрый господин! Аристократ улыбается в ответ, многообещающе, с веселым азартом.       — Конечно уйдешь. Когда я отпущу. А пока — разденься для меня.       И тогда Лорик, осознавая разом весь навалившийся кошмар снова кричит.       Ему никто не спешит помогать. Пустая таверна, как и сам Лорик, полностью во власти знатного гостя. Если наверху и есть постояльцы — они не спустятся, затаятся, как мыши под веником, чтобы не попасть под горячую руку. Трактирщик, хоть и морщится, тоже даже не попытается вступиться, что уж говорить о прочих слугах.       На крик Лорика бросается к ним лишь верная Киса — одна из служанок, младшая, подруга детства, названная сестренка. Бросается молча и отчаянно, вцепляется коготками в глаза ближайшего на ее пути сидящего мужчины, вырывая у того гневный рык, и Лорик видит, как Кису отрывают от мужчины, и наотмашь хлещут по лицу. Киса отлетает, как пушинка, и с неожиданно страшным после такого легкого полета стуком бьется о стену, стекает по ней, и замирает без движения на полу.       — Нет! — отчаянно кричит Лорик, видя, что к Кисе уже направляются. — Не надо, добрый господин!       — Это твоя девка? — с неожиданным гневом спрашивает мужчина, и Лорик так же отчаянно мотает головой — нет-нет-нет!       Трактирщик на полусогнутых униженно подползает к аристократу, льстиво лепечет, что нет, де, просто девка-прислуга, росли вместе с Лориком, не более. И просит забрать Кису, пожалеть глупую. Лорик со слезами смотрит на высокородного господина, хватает за руку, умоляя не трогать девочку. Тот равнодушно пожимает плечами, машет, мол, уноси, и трактирщик, низко кланяясь, забирает Кису, уволакивает куда-то в комнаты. Мужчина оборачивается к Лорику.       — Раздевайся, — холодно, жестко велит он. — Живо!       У Лорика дрожат руки и прыгают пальцы. Он мотает головой, хватаясь за ворот рубахи, цепляется, как тонущий за соломинку, нервно сжимая узкие ладони в кулаки у самой шеи — словно закрываясь от происходящего кошмара.       Аристократ раздраженно подает знак своим людям, и те сдергивают с Лорика штаны и исподнее, разрывают на нем рубашку, и укладывают грудью на стол. Жалкие попытки сопротивления и трепыхания Лорика они даже не замечают.       Мужчина подходит сзади, оглаживает беззащитные ягодицы, разве что не облизываясь, вжимает между ног Лорика колено. Распустив шнуровку на дорогих, красивых штанах, достает возбужденный член, какое-то время довольно себя ласкает одной рукой, продолжая второй исследовать хрупкое тело жертвы, затем укладывает свой прибор меж ягодиц мальчишки. Лорик, беспомощно распятый перед ним на столе, вновь заходится в рыданиях, судорожно сжав зад, и умоляет, умоляет — не надо!       Знатный господин смеется, наклоняется над ним, наглаживая его задницу, и говорит в самое ухо:       — Нельзя же быть настолько тупым, малыш! Даже для деревенского дурачка это перебор. Ты лежишь подо мной голый. У тебя меж булок устроился мой огромный горячий хрен. Ты серьезно считаешь, что вот сейчас поноешь, попросишь, и я тебя не трахну? Я выебу тебя, что бы ты ни делал, запомни, гаденыш. Выбор у тебя простой: или ты сейчас послушно впускаешь меня сам, и тогда тебе даже может понравиться, или я просто раздеру нахрен твой зад, и все равно выебу. Только будет больно и страшно. Выбирай. Прямо сейчас. Мне все равно, хотя я больше люблю послушных мальчиков, чем море крови. Давай, будь умником. — Мужчина нетерпеливо и повелительно похлопывает по ягодицам Лорика. — Ну? Не зли меня. Мне не хочется тебя калечить. Впусти меня! Его руки угрожающе ложатся на ягодицы, давая понять — он вполне может выполнить обещанное.       И Лорик, всхлипывая, уткнувшись лбом в стол, чтобы хоть как-то спрятать пылающее лицо за волосами, и укрыться от окружающего ада, сдается. Его зад расслабляется под напором рук мужчины, и тот тут же начинает мять послушные, обмякшие ягодицы.       — Молодец, — мурлычет господин довольно. — Эй, хозяин! Вина… И какого-нибудь масла, живо! — Нам же нужно будет тебя смазать, дружочек, — оборачивается он к своей жертве.       И когда трактирщик со стуком ставит на стол бутыль вина и плошку с маслом — прямо возле лица Лорика — тот окончательно ломается.       * Нибелунги, мифический древний род карликов, владетелей и хранителей сокровищ       ** здесь — Священная Римская империя       *** бродячий музыкант (в пер. с нем. — «свистун»)       **** тиф