Химия страсти

Work, go to work I can not do this shit Hold up, hoe, why you think you in this bitch? You wank, bitch you stank Bitch you 'bout to fuckin' rank, bitch Standin' acting dumb, like you don't know what you have done Bitch it's hot, feel the heat When I'm taking out your teeth No remorse, Freddie beat Now I'm killin' in the streets I miss the cold I'm never home I'm gonna go so north now you know Yeah bitch I know you can't relate Freddie stackin' bread I got a lot up on my plate I won't stop pumpin' up Freddie gonna kill an opp Whatchu mean I'm a lie When I'm ridin' up the block… Иногда Энджи просто хотелось уехать. Собрать всё, что у неё есть и исчезнуть. Сменить дом, улицу, город и штат. Начать всё сначала. В своей профессии она являлась специалистом. Рекомендации были отличные, так почему бы не решиться на столь смелый шаг? Наверное, она всё ещё верила в то, что всё сможет образумиться. Просто так, по волшебству. Чудесным образом, по взмаху волшебной палочки. Хотя и ничего не предвещало хорошего исхода. Можно сказать, что всё просто вернулось на круги своя. Дина изначально не должно было быть в жизни ребёнка. Она даже благодарна, что зачатие произошло с ним. Иначе бы ей пришлось идти в какой-нибудь специальный центр. А так… просто она родит себе маленького человечка, которому сможет посвятить всю свою любовь. Она провела автоматическим ключом по замку, который приветственно запищал. Энджи вошла в свой старый дом, вкатывая во внутрь огромный чемодан на колёсиках. Первым делом она прошлась повсюду, открывая перекрытые воду и свет. Ничего за это время и не изменилось. Всё тот же нежилой вид, разве что без той нотки стерильности. Хотя она сейчас это быстро исправит. Достав вёдра и тряпки, она с каким-то маниакальным упорством тёрла отовсюду пыль. Физическая работа позволяла отвлечься и хоть ненадолго забыть о том, что произошло. Раздался резкий звон. Она вздрогнула, выронив из рук мыльную губку. На платье растеклось тёмное пятно. Энджи тяжело вздохнула и вытерла руки о полотенце. Телефон послушно лежал там, где она его оставила: в коридоре на тумбочке. Звонил Блум. — Привет, моя Венера, как твоё самочувствие? — детектив явно был в хорошем настроении. — Привет, Блум, — Мур улыбнулась в трубку. — Всё отлично. Решила вернуться в свою квартирку. Соскучилась за домом. — О, так, а когда празднуем? — Празднуем что? — Повторное новоселье! Энджи рассмеялась, придерживая живот. — Как только так сразу. — Ну и отлично, буду ждать приглашения, — тут улыбка в его голосе исчезла. Тон стал серьёзным. — Ты сможешь завести мне ту флешку к завтрашнему утру? Ну, где конфиденциальная информация о причине массовой смерти в торговом центре? Начальство бунтует. — Да, конечно, когда и где тебе будет удобно? — Давай к половине восьмого? — тот задумался. — На восемь у нас совещание. Она нужна для пресс-конференции. — Тогда по рукам. — Завтра в полвосьмого. Жду. Детектив сбросил, а Мур ещё с минуту смотрела в стену. — Куда же я могла эту флешку деть? В ужасе она стала выворачивать все свои сумочки и карманы в одежде. Час пролетел незаметно, пока прибранная и немного пыльная квартира превратилась в настоящий погром. Девушка истерично топталась по своей же одежде, понимая, что просто потеряла флешку. Копии ни у кого нет. Отчёты пришли из самого Вашингтона, с другого конца страны. Она плюхнулась на диван, руками закрывая глаза и концентрируясь. Где она её в последний раз использовала? В морге. Глаза распахнулись, с горящей в них надеждой. Она кинула флешку в ящичек, в помещении морга около холодильной камеры! Значит, там она и лежит! Правда, время перевалило уже за десять часов и… странно будет вот так врываться в лабораторию. Тем более, там сейчас никого не было, а с недавних пор её до жути пугала темнота. Тяжело быть беременной. Хотя это всё лишь глупые и ничего не значащие отговорки. У неё всё равно нет выбора. Схватив ключи и пропуск, она тут же вылетела из дома.

***

Он удовлетворённо помахал девушке-секретарю, которая покинула морг. Он стоял одетый и с зонтом в руках, правда уходить не собирался. У него были другие планы, которые холодком отдавались по коже. Сняв легкий плащик, он надел белый халат. Ночь предстояла по-настоящему чарующая. Выключив свет и клацнув фонариком, он подошёл к плотно закрытой двери и провернул ручку. Можно было и оставить свет, но он знал, что на одной из стен этого унылого холодного помещения висит зеркало, дурацкая идея женщины-патолога, а видеть себя за подобным занятием — это уж слишком. Темнота, по крайней мере, сохраняла его анонимность. Она позволяла ему, как всякому другому любовнику, без смущения делать то, что он пожелает. Эта темнота даже поощряла его, шепча, что если люди не поймут его, то уж ночь точно не осудит. Ночь рассуждала просто и ясно: он никого не убивает, не грабит и не насилует. Так кому от этого будет плохо? Он просто занимается любовью. Ему были хорошо знакомы и само это помещение, и царившая в нем закостенелая официальность. Он знал, что, открыв двойные двери, увидит справа на полке большую книгу, в которой перечислены имена его любовниц, а за полкой на стене висит большое зеркало. Доставая книгу, он повернул фонарик отражателем вниз, так что его луч осветил только нижний край зеркала. Книга, как всегда, лежала открытой. Ее страницы представляли собой пеструю картину: записи на них были сделаны разными чернилами и разными почерками — какие-то аккуратными, но большая часть — неровными, а то и вовсе неразборчивыми. Его любовницы. Это слово вызывало у него дрожь. Он едва осмеливался произнести его даже мысленно, не то что вслух. Кто записан сегодня? Всего он насчитал двадцать шесть вновь поступивших. Не так уж и много, хотя наверняка среди них есть на ком остановить взгляд. Обычно их набиралось не меньше тридцати, а однажды все помещение оказалось забито и ему был предоставлен выбор аж из шестидесяти восьми имен. Разумеется, не все они подходили. Прежде всего исключались мужчины. Уж кем-кем, а гомосексуалистом он не был. Ему становилось худо от одной лишь мысли о содомии и оральном сексе. Женщины тоже годились не всякие. Только те, что младше шестидесяти и старше шестнадцати. В этом вопросе у него были строгие правила. С жадным любопытством он пробежал лучом фонарика по странице, затем перелистнул ее. Ничего подходящего. Совсем ничего. Он прошелся по всему списку в обратном порядке, уже медленнее, затем вновь принялся просматривать его с самого начала и в итоге остановился где-то посредине. Оливин Браун, 56 лет. Она поступила из больничной палаты. Возможно, это и к лучшему — меньше одежды; но важна была и причина, по которой она оказалась здесь, и эта причина могла все испортить. Бывало, ему попадались послеоперационные экземпляры с подсоединенными трубками и шлангами и открытыми ранами, порой даже гниющими и дурно пахнувшими. Такого ему не надо. Не вполне удовлетворенный выбором, он, за неимением лучшего, запомнил номер, проставленный в последней колонке, — пятьдесят восьмой — и, отложив книгу, направился на поиски Оливин Браун. Он поднял фонарик, и луч света прорезал холодную пустоту большого помещения, выхватив из мрака противоположную стену. Перед ним расположилось в ряд тринадцать белых металлических дверей, абсолютно к нему безучастных, но от этого не менее притягательных. Из-за них доносился какой-то вибрирующий гул, словно тамошние обитатели коротали время, тихо бормоча что-то себе под нос. Это был одобрительный, обнадеживающий звук, и он подумал, что там его по крайней мере не осудят. Пятьдесят восьмой номер находился за третьей дверью справа. Если по четыре в ряд, значит, вторая снизу. Он потянул за металлическую рукоятку на левой стороне двери, и в тот же миг раздался громкий пугающий щелчок. Он инстинктивно застыл на месте, прислушиваясь, не заглушил ли этот усилившийся гул чье-нибудь дыхание. Нет, ничего. Он открыл дверь, луч фонарика упал на поддон под номером пятьдесят восемь и осветил лежавший на нем белый нейлоновый мешок. Он нажал кнопку гидравлического лифта, вмонтированного в нишу, и поднял кабину на уровень тела. Подталкивая поддон к лифту, он впервые за все это время почувствовал сексуальное возбуждение. Закрепив поддон специальной щеколдой, он привел лифт в крайнее нижнее положение, после чего втащил тело на середину комнаты. Нетерпение стало таким сильным, что его начало даже подташнивать. Расстегивая белую молнию на мешке, он чувствовал, как колотится его сердце и дрожат руки. Она не была красавицей при жизни, и смерть не добавила ей привлекательности, но груди и бедра у нее оказались крупными. И она была обнажена. Он долго глядел на нее сверху, широко расставив ноги, пока внезапно не осознал, что он в морге, что уже середина ночи и у него эрекция. Расстегивая молнию на брюках, он почувствовал, как пересохло у него во рту, — казалось, его, того и гляди, вырвет. Наклонившись, он прикоснулся к ее холодной груди и погладил белую резиноподобную плоть. Где-то в его голове звучал голос, умолявший остановиться, но сейчас этот голос не имел над ним власти. Он ощущал, как эрекция растягивает его мышцы, а когда он обхватил руками холодные бедра, в нем вспыхнуло ненасытное желание, которое уже невозможно было погасить. Он выпрямился. Ноги его тряслись так, что казалось, он вот-вот упадет. Он едва не разорвал брюки и резким движением стянул трусы. И в этот момент он беззвучно заплакал — сам не зная почему. Но и это не могло ему помешать. Бросив последний взгляд на потолок — возможно, обратив его к Богу, — он начал опускаться на обнаженное тело. В этот миг вспыхнул свет, и он вскочил как ужаленный. На него округлившимися глазами смотрела судмедэксперт Мур.