***
Запах утренней свежести заполонил маленький домик, а солнечные лучи, словно играя со стеклом, освещали дом радужными бликами. От вчерашних туч не осталось и следа: по голубому небу плыли кучерявые облака, как будто весенний пух, попав в плен кристальной воды, плыл по журчащему ручейку весной. Похоже словно сама природа сжалилась над ними, ослабила свою хватку, позволяя людям насладиться последними днями без ветра, глубоких луж и серого неба на бренной земле. Горячие объятья согревали лучше всякого чая или одеяла; каштановая макушка оказалась на плече нарцисса; длинные, местами израненные руки расположились вокруг талии, приобнимая Накахару. Проснувшись и открыв миру глаза, Чуя увидел лежащего рядом Осаму — его блудного, но верного врача. Милые кудряшки растрепались во время долгого сна, немного прикрывая лоб спящего; длинные ресницы иногда немного трепетали от неясного чувства, в то время как приятно-согревающее дыхание чувствовалось на плече даже сквозь шерстяной свитер. Сонно переведя глаза на лицо возлюбленного, нарцисс аккуратно приподнял тёмную челку, обнажая скрывавшийся за ней лоб для пробуждающего поцелуя. Медленно потянувшись ещё во сне, Дазай, немного поёрзав в постели, попытался открыть очи, щурясь. Первое, что предстало его взору — такой же сонный Накахара, с ухмылкой на лице, худощавые пальцы заботливо убирали мешающие пряди за уши. Слепо найдя опору, мужчина приподнялся, хватаясь за скругленный подборок. Пораненные вчерашним ветром губы коснулись его уст. Нежно, долго и чертовски романтично. Дремота сменилась радостным расположением духа, причём у обоих. Правда, потом немного подпортилось — оказалось, возлюбленному Чуи снова нужно в клинику, а значит и оставить нарцисса в одиночестве, опять. Чайник уже пыхтел, а тарелки гремели — рыжая голова то и дело мелькала перед глазами Осаму. Решив порадовать мужчину, Накахара взял готовку и хлопоты на себя и теперь, до сих пор не снимая большой ему свитер, хлопотал на кухне. Простая яичница готовилась на сковороде, а ароматный кофе уже дымился на столе. Не прошло и пары минут, как простой, но в то же время с любовью приготовленный завтрак стоял на столе перед Дазаем. Решив не есть с утра сегодня, Чуя, довольствовавшись парой крекеров, уселся напротив. На кухне воцарилась непривычная теперь тишина, лишь редкие звуки снаружи, да касания вилки к тарелке нарушали молчание. Желая не смущать возлюбленного, нарцисс отвернулся, показав Осаму лишь небрежный рыжий хвост. Закончив недолгую трапезу, врач буквально подлетел к задумавшемуся Накахаре, подхватывая его. Немного опешив от неожиданных действий со стороны мужчины, нарцисс лишь сомкнул руки в кольцо на его шее, мимолетно касаясь еле тёплой щеки возлюбленного. Немного беспричинная радость как будто пронзила психотерапевта насквозь, вызывая у него такой порыв эмоций. Простая для их отношений, однако важная для него вещь вызвала у него массу благодарственных слов из его уст. До сих пор немного поражённый злосчастной болезнью нос улавливал дотоле знакомый запах Чуи; шерстяной свитер немного щекотал оголенные участки бледной кожи, в то время как заботливые ладони расположились на талии нарцисса. Заливаясь краской от неожиданных речей, мужчина лишь сильней припал щекою к родному лицу. Жаль, что эти объятья длились недолго: еще раз поблагодарив возлюбленного, Дазай поспешил в прихожую, накидывая на себя привычную одежку. Оперевшись о косяк, Накахара расположил руки на груди, наблюдая за торопящимся врачом. Наконец попрощавшись, Осаму открыл входную дверь, пуская внутрь холодящий ветерок. Но вот, раздался несильный хлопок, и мужчина остался один, наедине со своими мыслями, которые, впрочем, иногда до боли терзали душу своими незаурядными догадками. Тяготящая тишина парализовала всё, затрагивая даже тонкие струны ноющей души Чуи. Будто воздух был пронизан ею. Создавалось ощущение, словно уйдя, Дазай забрал с собой всю красочность, напыщенность жизни этого дома; украв дыхание времени, останавливая стрелки. Краски сгустились, спрятав свою яркость за пеленой серости; молчание угнетало изнутри. Чувство одиночества знакомо Накахаре чуть ли не с детства, вот только разницу между этими ощущениями, что он испытывал тогда и сейчас, он понял только сегодня. Воздух будто стал разряженнее. Чаша, заволоченная паром, оказалась перед ним, а запах от чая приятно растворялся в воздухе. Кухня наполнилась ароматом полевых цветов, полезных трав и корений. Напиток разгонял тоску, оживляя нарцисса. Бьющая по ушам тишина стала невыносимой: неизвестно, сколько часов прошло на самом деле, ведь все они слились для мужчины воедино. Обычно у него не было привычки курить дома, разве что в своём, но теперь около одного десятка смятых окурков лежало на подоконнике. Даже вдохновение или птица, приходящая по своему желанию, отвернулись от него, оставив с пустыми листами на столе. Покидать тёплое гнездо не хотелось, однако рыжая голова словно просила «проветривания». Облачившись в простую кофту неприметного цвета, тоже позаимствованную у Осаму, Чуя от руки написал простую записку, ведь он даже не знал, когда вернётся домой — может, под вечер, а может, через пару часов. Дуновение ветра подняло вверх подол чёрного плаща, в то время как сам мужчина, надёжно закрыв входную дверь, отправился бродить по улочкам Йокогамы. Лиц в толпе было не разобрать — все были ему безразличны; проснулась тревога, всколыхнув всё внутри; сердце ныло от непонятных чувств. Рыжие локоны развевались на ветру, выбиваясь из аккуратного ранее хвоста. Время шло, а дорога не кончалась; народу только прибавилось, причём как на перекрёстках, так и в забегаловках; голубые очи бегло осматривали заведения на своём пути. В горле стоял ком, а в груди кололо слишком больно. Невыносимо. Заприметив один, не очень дорогой, но и не самый дешёвый бар, мужчина спустился по крутой лестнице, входя и придерживая дверь. Руки так и тянулись к спиртному. Людей было мало, но и они создавали шум в столь маленьком помещении. В воздухе ощущалась смесь спиртных ароматов, а барные стойки оказались немного потёртыми. Пройдя вглубь заведения, Накахара уселся за барную стойку на один из стоящих рядом стульев. Перемолвившись словечком со стоящим напротив официантом, нарцисс заметил, что перед ним оказалась протёртая рюмка с янтарной жидкостью внутри. Завидев сбоку незнакомца, Чуя повернул голову, мельком оглядывая пришедшего. На таком же стуле сбоку от него восседал Достоевский, в фиолетовой сорочке и тёмной накидке на хрупких плечах. Аметистовые глаза сверкнули при свете ламп, обращая свой взор на мужчину, а худые пальцы постукивали по столу. Вот уж точно кого-кого, а его Накахара видеть сейчас явно не хотел. — Здравствуй, — холодно начал беседу Фёдор, неустанно рассматривая смутившегося нарцисса. Чую словно холодной водой окатило: некая скованность присутствовала в его движениях; ладони сделались мокрыми от пота. Хоть своё состояние мужчина и пытался не показывать, голубые глаза выдали его. Опустошив рюмку, Накахара сел в пол-оборота, заглядывая в гущу крысиных глаз. — Давно не виделись. Следишь за мной, что ли? — спокойно ответил шляпник, проводя подушечками пальцев по ребру рюмки. — Зачем мне это? Подумай сам, — оживлённее проговорил врач. Тёмная накидка с белым мехом по верхним краям тут же была повешена на стул, оставляя Достоевского в одной лишь рубашке сливового оттенка. Убрав прядь тёмных с фиолетовым отливом волос за ухо, мужчина попросил воды, дабы унять сухость в горле. Беседа не спешила продолжаться, оба молчали, задумавшись о своём. Рюмка снова наполнилась и тут же оказалась наполовину пуста. Накахара поморщился, чувствуя лёгкую горечь, но и одновременно небывалое спокойствие, такое, что хоть воду в уши лей — всё равно. Счёт времени остановился в этом баре, неизвестно: день ещё или уже глубокая ночь. Поддаваясь атмосфере, сжимаясь от внутренних уколов, нарцисс продолжать как опустошать рюмки, так и опустошать свой кошелёк. Фёдор же наоборот — задумчиво восседал рядом, редко поглядывая на собеседника. Коньяк дурманно согревал, топя многолетнюю корку льда на душе. Бледные пальцы русского немного нервно барабанили свой ритм, в то время как глаза с загадкой внутри испепеляюще разглядывали соседа. Взглядом неподдельного желания, странного обожания, похоти. Они пересеклись взорами, как бы невзначай, а вроде и нет, специально. Искра мелькнула между ними, озаряя смешанными чувствами. Осаму словно пропал для Чуи, растворился, будто и не было его совсем. Человека, который по сути, тянул его со дна, показывая путь истинный. Но он же, видимо, предпочёл опять залечь на дне, ступая сейчас под руку с другим. Подло и гнусно, непростительно. Вот только понимание придёт позже, тогда, когда оно и не нужно вовсе. Ветер саднит нежную кожу; раздирает губы до красных разводов. Чёрный, тёплый плащ развевается позади, а белая ушанка Достоевского маячит перед глазами. Пусто на душе; неловко и странно, лишь образ демона перед Накахарой предстал сейчас. Дома, улицы, лица — всё размылось под призмой алкоголя, становясь пустым звуком. Чужие пальцы до боли сжимали еле тёплую ладонь Чуи, словно это ему лишь в радость. Вдруг ладонь Фёдора выскользнула из его, распахивая дверь перед гостем. Решительно минув большинство комнат, они, не повстречав никого на своём пути, оказались в другом, более просторном помещении. Полумрак царил в и без того не внушающей доверия комнате; отсутствие вкуса чувствовалось сразу: стол с яркой лампой и кучей канцелярии, немного потёртый диван в углу и множество книг на неизвестном для Накахары языке — больше походило на кабинет, нежели на пристанище для сна. Щёлкнул дверной замок, не замеченный ранее, сиреневые очи блеснули в темноте. Сухие губы жадно впились в уста нарцисса, словно желая испить крови, подобно вампиру. Движения стали жестче, грубее; ладони сжали пальцы Чуи до хруста в костяшках. Достоевский грубо надавливает, больно кусает и проводит языком по раненой губе, словно извиняясь. Накахара растерянно отвечает на поцелуй, утратив всю дерзость по пути. Нижняя губа кровоточит и горит одновременно; проворные руки Фёдора стянули как с себя, так и с гостя верхнюю одежду, оставляя Чую в кофте, а себя в сорочке. Несмотря на боль, приятные ощущения заволакивали нарцисса; чужие выдохи чувствовались на шее; тепло разливалось по телу литрами. Внизу живота приятно тянуло только от одних прикосновений, холодящих кожу. Резинка упала с волос, распуская рыжие локоны. Отвращение захлестнуло Накахару, однако каждое касание говорило об обратном. Рука Достоевского тут же залезла в рыжую шевелюру, в то время как вторая ладонь расположилась на бёдрах, притягивая гостя к себе. Лицо разразилось в крысиной усмешке перед тем, как Чуя почувствовал очередной укол со стороны Фёдора. Больно схватившись за рыжие космы, гений углубил поцелуй, да так, что зубы их непроизвольно столкнулись, издавая неприятный звук. Недовольный вскрик, местами похожий на довольный стон, вырвался из уст шляпника при очередном рывке со стороны врача. Пальцы, расположившись на выступающих бёдрах нарцисса, не выпускали его из цепких уз, силой приближая к себе. Склонив тёмную голову, Фёдор потянул за ворот кофты, обнажая взору росчерк ключиц. На коже виднеются отметины цвета тёмной сирени с примесью синего, из глаз текут редкие слёзы, а на щеках выступил румянец. Огненные локоны спутались, спали на плечи, искусанные до крови; метки теперь не скроешь, даже при особом желании. Губы, расплываясь в улыбке, обнажают зубы; клыки, оттягивающие мочку его уха. Безвольной куклой лёжа на холодном диване, Накахара смотрел снизу вверх в крысиные глаза, даже не пытаясь отвести смущённый взгляд. Чужие ладони бесцеремонно потянули за кофту, являя свету обнажённое тело нарцисса, на что тот скрестил руки на груди, показывая недовольство. Одного движения хватило для резкого порыва: ладони тут же развели чужие руки в стороны, а уста жадно вцепились в обветренные губы, постепенно смещаясь вниз, вылизывая каждую отметину, белесую полосу. Прерывисто дыша и покусывая губу от наслаждения, Чуя вперился взглядом в потолок, дабы стыдно не застонать на всю комнату. Послышался звук молнии, а чужие касания почувствовались совершенно близко, снося крышу от удовольствия. Брюки и белье тут же оказались на полу; холодные руки возбуждающе поддразнивали, незамысловато двигаясь. Рваные вздохи и вырывающиеся из уст нечленораздельные звуки иногда звучали в тёмной комнате; рубашка с оттенком лилового сползла с одного плеча, открывая взору часть ключиц. Послышался глухой удар упряжки ремня, упавшей на паркет; колено резко вклинилось между бёдер, раздвигая ноги Накахары, а из уст мужчины вырвался громкий стон. Царапая диван, нарцисс прогибался в спине, краснея. Тёмная шевелюра скрыла довольное лицо Достоевского, в то время как его руки, ухватившись за видимые рёбра, ускоряли темп под ласкающие слух стоны. Голубые глаза сияли даже в полутьме; рыжие космы разметались по дивану. Стыдно. От хлюпающих звуков на всю комнату в чужом доме. Внизу было невыносимо приятно, однако в душе творилась смута, причину которой не поймёшь из-за градусов в крови. Теперь и руки Фёдора не были мерзкими, наоборот: каждое касание, толчок дарили небывалое наслаждение. Сорочка намокла, прилипая к худому телу гения; одна нога Чуи была закинута на обнажённое плечо Достоевского, проникновения которого стали лишь грубее и быстрее. В горле пересохло, из уст вырывались лишь редкие вскрики; в глазах помутнело из-за слёз. По телу пробегает что-то вроде судороги, тело нарцисса вздрагивает, а он сам обмякает на диване. Ладони Фёдора сцепляются с его пальцами; мужчина распрямляет колено, выходя из возбужденного любовника; тёплые губы смыкаются с припухшими устами Накахары, нежно, без похоти между строк.***
Небольшой клочок бумаги, исписанный Чуей, измят до дыр; пальцы вот уже сколько времени мнут записку. Осаму пришёл около двух часов назад и всё это время маялся по одному поводу. Простая, даже обычная записка не давала покоя; Накахары нет уже как минимум два часа. Ведь неизвестно, когда он написал её: может, за три часа до его прихода, а может, и за десять минут. Дрожащие пальцы судорожно набирали знакомый номер бессчётное количество раз, пока тихая вибрация мобильника не послышалась в другом конце квартиры. Каждый шорох и звук заставляли вздрагивать встревоженного Дазая; тревога пробирала до кончиков пальцев; чудилось, будто вот, нарцисс открывает дверь извиняясь за опоздание. Но его не было. Час, три, психотерапевт сбился со счёта. Глаза слипались, нападала дремота, однако всё внутри всколыхалось до предела; было как-то не до сна. Тишина била по ушам, хотелось снова увидеть рыжие космы, утонуть в голубых очах. Работа неплохо вымотала Осаму, ещё и прибавившиеся проблемы сделали своё дело: сидя на постели, врач иногда непроизвольно засыпал. Сон был очень чуток, чуть что — и мужчина уже не спит, бодрствует первые минуты. Решив не мучить себя более, Дазай лёг на край, чтобы если что, не уснуть сидя. Не прошло и пары минут, как глаза психотерапевта закрылись, а разум затуманился. Правда, спать ему пришлось недолго: кто-то пытался уж слишком тихо открыть входную дверь, что тут же разбудило беспокойного Осаму. Только лишь мельком увиденные огненные пряди уняли его, правда ненадолго.