Your Reason

Постою у реки, Где влюблённость живет, Где волшебных рыб косяки — На глади стеклянных вод. Чистой попью воды, Птиц послушаю звень; И погружусь в мечты На целый день: А ночью уйду вдаль, Где бывает печаль, Бродя вдоль тенистых аллей, Молча, грустить милей.

— Вы не отсюда, — сказала женщина полувопросительно, но скорее утверждая. Вергилий медленно оторвал взгляд от огромной статуи отца и повернулся к ней. За капюшоном он не видел её глаз, только нижнюю половину лица в профиль, прямой длинный нос и слегка вздёрнутый уголок бледных губ. — Откуда вы узнали? — спросил он, и она улыбнулась чуть шире с лёгкой усмешкой. Она была одета в красное длинное платье, какое носили многие женщины на Фортуне. Её руки, плотно охваченные рукавами, смиренно лежали на коленях. — На вас нет капюшона, — сказала она. Вергилий усмехнулся, качнув головой, и вновь посмотрел в сторону статуи. Сквозь витражные стёкла светило солнце, и лучи окрашивались синим, пурпурным и красным. — Откуда вы? — спросила она. Голос звучал так вкрадчиво и спокойно. Вергилий не помнил, когда в последний раз говорил с кем-то. — Я путешествую, — ответил он уклончиво. Когда он приехал — два дня назад — Фортуна встретила его остаточным теплом сентября. Температура была еще достаточно высока для того, чтобы не кутаться в плащ с дрожью, но листья уже потихоньку начинали менять цвет, сливаясь с медными черепичными крышами. Город произвёл на Вергилия приятное впечатление. Ходить по узким улочкам, от которых веяло стариной, умиротворяло. Фортуна будто застыла во времени несколько веков назад, и Вергилий позволил себе уцепиться за этот маленький островок вечности в общем кошмаре его жизни. Вергилий не ощущал демонов Мундуса уже почти месяц, а потому позволял себе дышать полной грудью, немного расслабиться и урвать хотя бы крошечный кусочек спокойствия. Впервые за почти десять лет. До того демоны Мундуса давали ему не больше пары недель, прежде чем Вергилий чувствовал их приближение и вынужден был бежать дальше. — Но ведь откуда-то же вы приехали? — С материка, — сказал он и посмотрел на неё. Она улыбалась, не поворачивая к нему лица. Улыбка была красивой. Вергилий разучился поддерживать разговор за годы скитаний и пряток. Он не был уверен, что еще сказать ей, но сказать хотелось. Женщина вдруг отмерла и сложила руки перед лицом в молитве. Началась месса. Вергилий сидел молча, больше не смотря на неё, так и держа в пальцах Ямато, боясь выпускать клинок из рук. Ему казалось: статуя отца смотрит на него с укоризной. «Защищай мать и брата. Это твоя обязанность». Вергилий закрыл глаза, чтобы не смотреть на неё, и попытался отключиться от того, что говорил проповедник. Когда всё закончилось, и прихожане повставали со своих мест, чтобы уйти по своим делам, Вергилий остался сидеть. Он пронаблюдал за тем, как говорившая с ним женщина тоже встала и направилась к выходу, ступая неспешно, сложив руки на уровне живота. Вергилий встал и пошел на выход, только когда в церкви осталось мало людей, не желая оставаться со статуей наедине. На улице был уже вечер. На небе совсем не было облаков, и солнце заливало площадь перед церковью оранжевым светом. Несмотря на чистое небо, дул сильный ветер, приносивший солёный запах моря. Вергилий остановился, глубоко вдыхая его и с облегчением понимая, что он всё ещё не чувствует демонов. Может, ему удастся отдохнуть несколько дней. Взгляд зацепился за ту женщину, что говорила с ним сегодня. Она очень неторопливо шла по площади в сторону одной из узких улочек. Вдруг неосторожный порыв ветра сорвал капюшон с её головы. Она вскинула руку, чтобы ухватить его, но не успела. Волосы цвета огромного пшеничного поля упали ей на спину. Они не были закреплены заколкой, лишь перекручены, чтобы их было удобнее прятать под капюшоном. Солнечный свет моментально упал на них, словно воспламеняя ореол вокруг головы. Вергилий замер и просто смотрел. Мама сидит, склонившись над книгой, солнечные лучи путаются в её волосах. Она торопливо натянула капюшон обратно на голову, пряча копну волос под сероватой тканью, поправила волосы, прибирая каждую прядь, и огляделась будто стыдливо, что кто-то мог увидеть её с непокрытой головой. Вергилий смотрел, как она уходит по улочке, теряясь среди других людей в таких же капюшонах, и во рту у него сохло, и сердце колотилось в горле от желания шагнуть за ней и страха, что он никогда больше её не увидит. Он отвёл взгляд от её следа, совсем потеряв её из виду, решив прийти в церковь завтра, в это же время. Так он и поступил. Прежде чем она пришла, Вергилий просидел на той же скамье почти целый час, безотрывно смотря на отцовскую статую, и внутренне его подтрясывало от выматывающего тревожного ожидания. Но вот она появилась: всё в том же красном платье и капюшоне. И также она села возле Вергилия на ту же скамью, слегка наклонив голову, а на губах её была всё та же улыбка. На душе стало спокойно — по крайней мере, на то время, которое она сидела возле него. Они молчали. Вергилий никак не мог найти повода для разговора, но ему было хорошо даже от того, что она просто сидит рядом. Он вспоминал, как разметались от ветра её волосы, прятавшиеся сейчас под капюшоном, и впервые его так сильно разозлила эта странная традиция прятать голову. — Здесь всегда такая тёплая осень? — спросил Вергилий, решившись заговорить с ней. — Осень только началась, — ответила она, улыбнувшись ему опять, и Вергилий внутренне дрогнул от этой улыбки. — Но да. И зимы здесь тёплые. Сегодня людей в церкви было немного, и в тишине, пропахшей ладаном, Вергилию казалось, что их голоса звучат слишком громко. Они опять замолкли, и скоро женщина поднялась с места. — Как вас зовут? — спросил Вергилий. Её отчаянно не хотелось отпускать. — Беатриче, — сказала она. — А вас? — Вергилий. Беатриче улыбнулась ему. — Здесь, у церкви, такой чудесный парк. Вы там были? — спросила она и, не дожидаясь ответа, отвернулась, направившись к выходу. Вергилий понял и встал, последовав за ней. Беатриче шла чуть впереди, и Вергилий боялся встать с ней вровень. Лишь когда они дошли до ворот парка, он сделал более широкий шаг вперёд, чтобы поравняться с ней. Здесь было тихо и спокойно, просто небольшой парк при церкви, которые наверняка был популярным местом после месс или перед ними. Но сейчас здесь было очень мало людей, а на небольшой аллее, полностью закрытой с обеих сторон ровной живой изгородью, они и вовсе были одни. До чуткого нечеловеческого слуха Вергилия долетали лишь отголоски чужих голосов. Вергилий крепко стискивал в пальцах Ямато, пытаясь успокоить своё тревожное сердцебиение от того, что она была так близко. Беатриче говорила о Фортуне. Рассказывала о церкви и Спарде — то, что слышала в церкви каждую неделю. Вергилий понимал, сколько всего приукрашено было людской молвой за годы или даже десятилетия, но еще он знал, что ничего о своём отце не знает, и слышать даже эти крохи было… волнующе. — Вы могли бы остановиться у меня, раз путешествуете, — сказала вдруг Беатриче. — Я живу одна. — Спасибо за предложение, — сказал Вергилий. Внутри его взяло дрожью, и он просто не смог отказаться. От мысли, что он сможет видеть её чаще, сердце зашлось лихорадочным биением, и во рту пересохло. Он не понимал, почему она предложила это, едва зная его. Но ему было все равно. — Разве вам не нужно забрать ваши вещи? — спросила Беатриче, и Вергилий сначала не понял. Потом дошло, что она наверняка думала, что у него есть багаж, который сейчас там, где он, по её вполне понятному выводу, остановился. — У меня нет с собой вещей, — ответил Вергилий. И он нигде не останавливался, а все эти три ночи провёл в прогулках и позволил себе задремать на лавочке лишь на пару часов. Дорога до дома Беатриче не заняла много времени. Это было небольшое здание, такое же, как и все остальные, в два этажа, с красной черепичной крышей. Беатриче провела его через парадную на второй этаж, где открыла дверь ключом. Отстраненно Вергилий подумал о том, что это может выглядеть странно и не будут ли задавать соседи лишних вопросов. На первом этаже здания он успел увидеть две двери, ведущих в другие квартиры, да и здесь напротив тоже была дверь. Могут ли у Беатриче быть проблемы из-за него? Но она, похоже, не волновалась по этому поводу. В прихожей Вергилий обратил внимание на запылившееся мужское пальто, висевшее на крючке. Она ведь сказала, что живет одна? Он решил не переспрашивать, но Беатриче уже заметила его взгляд и сказала: — Это мужа. Он… умер два года назад, — она не звучала печально или тоскливо, но в глазах будто мелькнула тень мутных воспоминаний, как будто болезненных, — все никак не могу выбросить все его вещи. — Соболезную, — ответил Вергилий, потеряв к пальто интерес. — Спасибо. Но не стоит. Она сняла капюшон и поправила волосы перед зеркалом, а Вергилий не мог не замереть, чтобы посмотреть на это. Сердце его вновь зашлось быстро и неровно. — Проходите. У Беатриче была большая библиотека. Вергилий замер, разглядывая аккуратные книжные корешки. Он ведь так любил читать, когда у него было на это время. Но за последние годы возможностей не предоставлялось. Поэтому он негромко спросил: — Могу я взять что-нибудь почитать? — Конечно. Идёмте, я покажу вам комнату. Это была небольшая спальня с узкой кроватью и шкафом. Слишком пустой она выглядела. Возможно, когда-то она была жилой, но точно пустовала последние годы. — Спасибо, — сказал Вергилий негромко, и Беатриче вышла, оставив его одного в комнате, но он всё ещё слышал её шаги, и это успокаивало. Он поставил Ямато к стене. Рука без того, чтобы держать рукоять, казалась ненормально легкой и… пустой, и от этого было неприятно, но Вергилий встряхнул кистью и заставил себя отступить от катаны на шаг. Книги в библиотеке Беатриче были в основном религиозного характера: о Спарде. Их было достаточно много, и Вергилий опасливо взял самую маленькую. Он быстро пролистал её, цепляясь взглядом за отдельные слова, но боясь вдаваться в их смысл. Внутри неприятно потянуло, он поморщился и поставил книгу на место. Они с Беатриче больше почти не говорили за остаток дня, но Вергилию было достаточно уже того, что он видит её и определенно точно знает, что увидит и завтра. И послезавтра. С его образом жизни Вергилий позволял себе засыпать раз в три-четыре дня всего на несколько часов и как можно более поверхностно, скорее дремать, лишь бы не утянуло в дебри кошмара. Здесь и сейчас он не мог полуночничать слишком активно, чтобы не волновать добрую хозяйку этого дома. Вергилий устроился на отведённой ему кровати с книгой. Его глазам не нужно было много света, чтобы видеть, но Фортуна ночью была куда темнее остальных городов, в которых ему довелось побывать, а потому их все равно приходилось напрягать и щурить, но свет Вергилий так и не включил. Он не хотел засыпать, чтобы не напугать Беатриче своими кошмарами: он кричал во сне чаще, чем был готов признать это самому себе. Всю ночь он провел за книгой об отце, не представляя, что из написанного людская выдумка, а что нет, и есть ли хоть капля истины в этих строках. Ни слова в книге не было сказано о семье Темного Рыцаря, и потому это не задевало тревожных воспоминаний. Почти. Беатриче не задавала вопросов. Не спрашивала о том, сколько он собирается провести на Фортуне. Не спрашивала она и о его прошлом, будто за тем первым его уклончивым ответом о путешествиях прекрасно сумела разглядеть тоску и боль, а потому не хотела заставлять его ворошить воспоминания. Но Вергилий понимал, что если она спросит, то он не сможет не рассказать. Не о всём, конечно, умолчит о демонах, например, но как же страшно ему хотелось всем поделиться и найти утешение. Сентябрь угасал, но этого даже не было заметно. Осень на Фортуне оказалась тёплой и золотой. Несмотря на это, Вергилий редко выходил из дома, лишь если Беатриче сама звала его прогуляться, и он срывался за ней послушным псом, потому что страшно было отпустить её одну и потому что хотелось быть рядом как можно чаще. Он не понимал, что чувствует, не знал, как назвать это, но горло возле неё пережимало, а сердце начинало колотиться ненормально быстро, и, что самое странное, Вергилию так это нравилось. Было начало октября, когда он почти понял, что с этим делать. Они гуляли по пустому парку. Не было слышно даже людских голосов, и в этой тишине Вергилий думал лишь о том, что очень хочет её коснуться. Угасающий осенний солнечный свет так нежно и тепло касался её лица и красивейших глаз. Капюшон сейчас едва прикрывал верхнюю часть её лба и не отбрасывал на лицо никакой тени. — Постой, — сказал Вергилий тихо, и Беатриче послушно остановилась, повернувшись к нему. Вергилий неловко поцеловал её. Он не умел, конечно, да и поцелуем это, наверное, не назовешь, он скорее коснулся — смущенно и робко, и дыхание перехватило. Беатриче, кажется, улыбнулась. Вергилий ощутил прикосновение её мягких прохладных ладоней к своим щекам, такое осторожное, но в то же время уверенное. Он подавил порыв сжать её руки в своих, оставшись стоять недвижимо, будто побоявшись, что переломит неосторожным прикосновением, очернит, осквернит и уничтожит. Сердце заколотилось в горле, лицу стало так горячо. Лёгкие жгло от недостатка воздуха, но вдохнуть не получалось. Беатриче отстранилась, не убирая рук от его лица. Вергилий посмотрел в её тёмные глаза, отдававшие зеленью, чувствуя себя пьяным от прикосновений и жаркого солнца. Она улыбалась. Она так невозможно красиво улыбалась, и косые солнечные лучи падали ей в глаза, звенели в её волосах, едва видных сейчас, и Вергилий просто смотрел, почти панически боясь коснуться её руками, привыкшими к мечу. Молча она отступила на шаг, убирая руки от его лица, и от потери прикосновения стало почти больно. Вергилий разомкнул губы, но так ничего сказать и не сумел, слова застряли в пережатом горле. Беатриче, впрочем, угадала, будто прочитала мысли, которые даже не были оформлены, просто метались в тревожной голове, разбиваясь о черепную коробку. Она взяла Вергилия за руку и сжала, переплетя пальцы, — удивительно крепко и уверенно. Ладонь у неё была меньше, пальцы короче, и Вергилий побоялся слишком сильно сжимать в ответ. Не теряя улыбки, Беатриче взглянула в его глаза еще раз, а потом шагнула вперёд, и Вергилий послушался. В парке было пусто и тихо, и Вергилию казалось, что собственное сердце колотится слишком громко. Беатриче молчала. Большим пальцем она неторопливо гладила его по костяшке, и Вергилий внутренне умирал. Он представления не имел о том, что способен реагировать так на простые незамысловатые касания. Он не знал, что так вообще бывает, и теперь едва мог дышать, а сердце так и билось в самом горле, и руку Беатриче не хотелось отпускать. Скоро пошел дождь, и они торопливо вернулись домой. Погода портилась с каждым днём всё больше, и начиналась настоящая осень с её промозглыми ветрами, голыми ветвями деревьев и постоянной слякотью. Вечером Беатриче села с книгой на диван, стоявший в зале у стены. Когда Беатриче читала про себя, она шевелила губами, всё-таки едва слышно проговаривая слова, и Вергилий засмотрелся. Было в манере её наклона головы что-то такое знакомое, такое родное, что в сердце заныло, и он тихо попросил: — Почитай мне вслух? Беатриче подняла на него глаза, улыбнулась и кивнула на место на диване рядом с собой. Вергилий подошел и, решив, что ему будет позволено, лег, сложив голову ей на колени, и на его лоб тут же легла её сухая лёгкая ладонь. Пальцы ласково зарылись в волосы, перебирая пряди, и он закрыл глаза, вслушиваясь в тихий неторопливый голос. Вергилий вдруг понял: он счастлив. Абсолютно, по-настоящему счастлив. Он бы хотел, чтобы так было всегда. Он бы хотел, чтобы у них была семья. К вечеру погода испортилась совсем, и дождь очень громко барабанил по крыше. Вергилий почти задремал под звук дождя и голос Беатриче, но всё же ему удалось заставить себя не провалиться в сон. Не хватало еще напугать её. Нет, Вергилий не хотел и боялся оттолкнуть её этим, пусть и случайно. Вскоре она закончила читать и пошла готовиться ко сну. Тогда они поменялись местами, и Вергилий взял в руки книгу. Почему-то читать вслух ему было сложно, голос постоянно съезжал на шёпот, и ему приходилось одёргивать себя, чтобы Беатриче слышала, о чём он говорит, находясь в своей спальне. Наконец, она вышла. Вергилий поднял поверх книги голову, и на мгновение голос подвел его. Она была одета в длинное ночное платье приятного кремового цвета, а волосы лежали на плечах. Она прошла в ванную комнату, не закрыв за собой двери, и Вергилий видел, как она неторопливо расчёсывала волосы, готовясь заплести косу. Помедлив, Вергилий отложил книгу, встал, подошел к ней и робко коснулся длинных мягких прядей, молчаливо прося разрешения. Беатриче внимательно посмотрела на него в зеркало, уголки её губ дрогнули, и она убрала руки. Руки, привыкшие к мечу, были теперь осторожны и чутки. Коса выходила неаккуратной, конечно, как и в детстве, когда Вергилий порой заплетал маме волосы, когда она разрешала. Он подавил огромное желание прижаться носом к её волосам и глубоко вдохнуть. Вергилий старался не торопиться. Ему хотелось касаться этих волос как можно дольше. Но вот он закончил, коса была неаккуратной, с торчащими кое-где прядками, но Беатриче не стала жаловаться, закрепила её маленькой чёрной резинкой и встала. — Ночи стали такими холодными, — пожаловалась она как бы невзначай и сама себе под нос, огибая его, чтобы пройти в свою спальню. Вергилий проследил за ней, выглянул из ванной комнаты и увидел, что она оставила дверь приоткрытой. Сердце загрохотало в горле. Забыв про меч, приставленный к стене, Вергилий просто последовал за ней, воспользовавшись внезапным волнительным приглашением, а его сердце колотилось в горле и не успокаивалось всю ночь, пока Беатриче позволяла касаться себя и пока спала в его руках после. Из-за планировки солнце заглядывало в спальню лишь ранним утром, и Вергилий смотрел, как красиво солнечные лучи ложатся на волосы Беатриче. За ночь и без того неаккуратная коса почти распустилась, резинка слетела, и он набрался наглости или смелости касаться их, боясь разбудить неосторожным движением. Но она проснулась лишь ещё через пару часов, посмотрела на него сонно, шепнула «доброе утро» и лениво поцеловала в уголок губ. Вергилий в ответ с трудом подавил дрожь. Каждое последующее его утро начиналось так. Были дни, когда они вовсе не вставали с постели. Были дни, она уходила на работу в школу, прося не провожать и не встречать, и он волновался и тосковал, потому что не видеть её хотя бы час стало невыносимо. Были дни, они гуляли весь день, Вергилий ходил с ней в церковь, даже, поддавшись её просьбам, надев капюшон. Беатриче читала ему религиозные тексты, Шекспира, Алигьери, Остин, Шелли, и Вергилий бы всю жизнь лежал и слушал её мягкий размеренный голос. Их идиллия длилась и длилась, и Вергилий начинал верить в то, что она не закончится. Пока однажды, в ноябре, под конец, на прогулке он не ощутил как толчок в грудь. Он крупно вздрогнул и остановился. — Что такое? — спросила Беатриче взволнованно, и он заставил себя мотнуть головой и сделать новый шаг. — Ничего, — соврать оказалось неожиданно легко. Ощущение приближающихся демонов похоже на паническую атаку. Однако всё же это был не страх, а нечто иное. Вергилий перенес достаточно и того, и того, чтобы научиться с точностью отличать предчувствие от паники. Давно уже они перестали быть для него равнозначными, он научился защищать себя. Но не научился защищать других. Вергилий сглотнул тяжелый ком в горле и крепче сжал руку Беатриче в своей, понимая, что демоны еще далеко, и у него есть еще время. Но… Домой они вернулись уже по темноте и испортившейся погоде. Над головой собирались очень тяжелые снеговые тучи, но ни снег, ни дождь так и не пошёл. Предчувствие всё нарастало и нарастало, а потому Вергилий понимал, что нет смысла тянуть и пытаться на что-то надеяться. Он позволил себе лишь еще один час, проведённый вместе, а потом взял только плащ и меч. — Уже стемнело, куда ты? — спросила Беатриче, откладывая книгу, которую только-только села читать. Вергилий заставил себя взглянуть на нее, думая о том, чтобы поцеловать. Но не стал. И тут же подумал, что будет жалеть об этом. — Я скоро вернусь, — ответил он, огромным усилием заставив себя прозвучать спокойно, крича от ужаса и досады внутри. — Ложись спать без меня. Свет лампы падал на её распущенные волосы, лежавшие на плечах, отражался от тёмно-зелёных глаз, делая их визуально светлее. Выражение на её лице почему-то казалось ему тоскливым. «Улыбнись мне, пожалуйста, улыбнись мне ещё раз, чтобы я запомнил». — Хорошо, — сказала она и вернулась к чтению. Вергилий вышел из дома и закрыл дверь. Отойдя на несколько шагов, он поднял взгляд, чтобы в окне увидеть тёплый жёлтый свет. Улица была очень тёмной, в соседних домах свет не горел, и только дом Беатриче, в котором он провёл эти три месяца, жёг Вергилию сетчатку. Он так хотел остаться. Он так невыносимо хотел вернуться и поцеловать её, заплести ей косу на ночь. Но он чувствовал — где-то на периферии — демонов, нагнавших его. Понимал, что если останется, то она погибнет. Как погибла мама. Зарево над домом, такое яркое в сумерках вечера. Языки пламени. Кровь. Оборвавшийся крик. Вергилий отвернулся от дома, чувствуя, что начинает задыхаться, и ушёл по тёмной улице в сторону порта. Кучка крошечных демонов перегородила ему путь на пустынной широкой улице, и Вергилий на ходу достал лезвие из ножен, не желая терять на них много времени. Он расправился с каждым быстрее, чем мог уловить человеческий глаз, быстрым и точным движением взмахнув катаной. Однако же внутри него вспыхнуло что-то ярким пожаром, разожглось, подпитываемое гневом и горем, и из горла вырвалось совершенно не человеческое рычание, разодравшее ему глотку. Так Вергилий впервые ощутил демона внутри себя. Он понял это не сразу. Стоял, еще несколько секунд смотря на сожженные останки демонов, не понимая, что произошло. Он мог бы остаться с Беатриче… мог бы? Он бы сумел защитить её. Такие мелкие демоны разлетались от его единственного удара так просто, что это соблазняло Вергилия вернуться обратно, домой. Однако же… Нет. Нельзя возвращаться. Не теперь. Все эти мелкие демоны — лишь разведчики, которые призваны найти его. Если Вергилий надолго останется в одном месте после этого, то за ним придут еще твари, куда сильнее и куда опаснее. И эти твари не будут беспокоиться о людской безопасности, они просто убьют всех, кто попадет под когти. И Беатриче… Нет, Вергилий не может рисковать ей из-за собственных желаний. Он мечтал о спокойной жизни, он мечтал жить с Беатриче, мечтал любить её, мечтал быть отцом, которого у него никогда не было. Он добрался до порта, держа голову низко опущенной, и сумел успеть на ночной рейс. Ему было все равно куда, лишь бы сбежать как можно скорее, лишь бы не видеть больше красных крыш и узких очень тёмных улиц. Вергилий прислонился к борту и закрыл лицо рукой, часто забывая сделать вдох, от чего начинала кружиться голова. Он чувствовал себя идиотом. Чувствовал себя таким невероятно глупым: он поверил, что у него может быть жизнь. Он позволил себе мечтать о том, чтобы быть мужем и, может, в перспективе, отцом. Он поверил в то, что может сделать эту женщину счастливой. Из горла почти вырвался сухой смешок, но Вергилий вовремя себя оборвал. Счастливой? Он оставил её, сказав, что скоро вернется. Он соврал. Ему было очень жаль. Он представлял, как она заволнуется, не найдя его утром. Как потом поймет и… Наверное, она почувствует себя преданной. И будет права. Осень на Фортуне кончалась промозглым ледяным ветром и постоянными дождями, которые так и не превращались в снегопады.