Язык тела

Нисей похож на реку, как и все люди, такой же изменчивый. Алат любит созерцать его состояния, подобные водам бурного горного потока. В глубоких водах мелькают отблески гениальных хаотичных мыслей, редкие огненные хвосты, боль, боль, боль, сплетенная с удовольствием столь плотно, что кажется неразделимым целым. Мальчик похож на бурю в стакане, сделанном из правил и обязательств. Они держат его столь плотно и привычно, что он едва ли осознает, где его стремления, а где ошейник передавливает горло. Муж похож на лабиринт из агонии и острых резкостей. Погружаться в него — все равно что пить раскаленную магму. Алат даже не уверен, понимает ли этот человек, насколько ему на самом деле больно. Насколько он несвободен. Потому что Нисей искренне считает это нормальным состоянием. Когда Алат пытается помочь, хотя бы просто достучаться, человек смотрит с недоумением и щетинится, расценивая вмешательство, как попытку отобрать то последнее, что осталось, попытку контролировать радость в жизни и выдавать дозировано. «Тебе больно» — «Мне все нравится.» «Ты не хочешь» — «Лжешь. Не выдумывай. Кто сказал? Телепай в другом месте.» «Перестань» — «Хочу и буду.» Невыносимо. В этом хаосе на грани он, Алат, добавляет страха, ненависти, боли. Тем, что существует рядом, угрожая сломать то немногое, что осталось. Тем, что пытается отобрать боль, которую нечем заместить. Едва Тар это понимает, понимает страх лишиться этой агонии и остаться наедине с собой, он сдается желанию игрени. Но не может. Это невыносимо. Нисей не щадит себя. Его страдания настолько велики, что ни одно клеймо не сделает разницы. Кожа запятнана грязью без просвета. Но он считает, что Алат милосерден и справедлив, а потому страшится супруга, как огня. Даже сам не знает, почему его бросает в дрожь от взгляда Тара. Ему кажется, что он боится нелюдя, боится привязанности (что частично правда). На самом деле Нисей боится предстать перед судом, на котором его неминуемо распнут за преступления, и сделает это тот, кто в достаточной степени милосерден и справедлив, чтобы ему было дело до чьих-то грехов. Боится, что под слоем грязи не окажется ничего, что стоило бы отмывать. Он не видит причин для Алата, такого идеального, справедливого и милосердного, щадить кого-то, тем более его. Не видит возможности избежать Алата. Даже если он муж. Даже если игрени. Он знает, что Алат не свернет в пути. И у Алата не остается лазейки. Он вытаскивает грехи, не в силах воспротивиться чужим ожиданиям, тем более игрени, которому кажется это правильным. Запускает когти в окровавленные раны, распуская боль. Алат не знает, как объяснить, что его путь — тот самый, с которого он не может свернуть — на самом деле может быть любым. Любым, игрени. Не обязательно мучиться. Не обязательно причинять боль. Он мог бы быть мягче, тоньше. Он бы лег исцеляющим бальзамом. Он бы заменил боль чем-то другим — люди подобны рекам, изменчивым и бурным. Однажды бы боль унесло течением, чтобы принести нечто потрясающее. То, что подошло бы такому неординарному уму и большому сердцу, какие есть у его мужа. Но все, что у него есть — это ощущение, что Тар слишком иной-высший-старший-сдержанный, чтобы выражать недостойные эмоции, вроде гнева или презрения, на физическом уровне. Он не такой, как остальные террийцы. Он может быть немного мягче — ему разрешено быть терпеливым и держащим мужа в мягкой смирительной рубашке. Он мог бы мурлыкать ласковые слова. Он мог бы касаться, не стремясь подавить. Он мог бы помогать, а не осуждать. Они могли бы разговаривать… Если бы Алат умел объяснять очевидное, а Нисей — слышать. Если бы Алат умел сходить с пути. Но он не умеет — только не с того пути, что выбрал для него игрени. Он может только искать лазейки в чужих ожиданиях, зажатый в тесных рамках собственной сущности и необходимости. Остается только пытаться объяснить другими словами, показать жестами, найти путь сквозь лабиринт из агонии и резкостей. Потому что Нисей прекрасен, когда спит — млечный путь из эмоциональных вспышек и вихрей идей, задрапированный в покрывало и затаившуюся агонию. Боль никогда не оставляет его до конца, но во сне она позволяет разуму скинуть оковы. Алат утыкается лбом в лоб, сжимая веки до цветных пятен, чтобы хоть немного ощутить ту далекую свободу человека, которою не может дать ему в реальности, и стискивает зубы, уговаривая мужа быть терпеливым к ним обоим. Однажды, они оба вздохнут полной грудью. Алат приложит все усилия, чтобы стать тем, кто правда нужен Нисею.