Язык тела

— У террийцев есть какие-нибудь уменьшительно-ласкательные имена? Террийцы умеют делать комплименты? — Нисей нетерпеливо отталкивается на локтях и приземляется на спину под бедро Алату. Матрас мягко пружинит под его весом. Тар смотрит на мужа, прижмурившись и расслабленно опустив уши — сегодня у человека хорошее настроение. Он бережно оборачивает хвост вокруг клубка. — Разумеется. Но у разных народов свои традиции. — Ну например. Алат замирает, вспоминая, каких террийцев видел и какие ласковые слова они могли бы говорить своим любимым. — Самые нежные и поэтичные из народов Терры, василиски, сравнивают движения любимых с полетом птиц сквозь ветки, светом сквозь листву, и называют ящерками. Метафоричность и красота их изречений редка и способна тронуть любое сердце. Знаешь, сборники их стихов являются жемчужинами коллекций. Большое упущение, что их нельзя перевести на человеческий. — Василиски? — восклицает Нисей, нахмурившись. — Не припомню такого народа сборнике. Тар дергает бровью. — Люди прозвали их масочниками. Что близко к правде. — Масочники — это василиски. Весело. Ладно, проехали. Давай дальше, мне интересно, что выдумали остальные, не такие нежные, как шестилапые двухметровые образины в костяных щитках на мордах. — Ты зря так жесток. Василиски — очень ласковый и бережный народ. — Выглядит так, будто чем страшнее твари на Терре, тем они аккуратнее, — фыркает человек. — Да, потому что террийцы не дикари и занимаются изучением этики и морали, а также развитием сочувствия и сострадания к тем, кто не похож. — А ты, как самое страшное чудовище, обязан быть нежнее всех, — велит Нисей, пропустив мимо ушей замечание. — Продолжай! Алат дергает уголками губ и едва ощутимо гладит костяшками пальцев теплый бок человека. Чувствуется, как сердечный ритм подскочил под пальцами. Тар проводит по ребрам. — Мужчины крылатых приветствуют своим дам радостными криками и танцуют в небе по весне. Русалы тоже поют, но такие песни нельзя слушать без слез. Их любовь почти всегда печальна и жертвенна. Красиво говорят о любви рогатые. У них горячая кровь. Еще рогатые сталкиваются легонько рогами с партнерами, чтобы засвидетельствовать силу и волю друг друга. Амфибии щедро выражают привязанность, их песни приятны и полновесны… Хотя люди, насколько я понял, сочли их глупыми и немелодичными. — Они квакают, как лягушки. Жабы и есть. Когда они выступали на концерте во дворце, я не знал, под какой стол прятаться. — Да, им пришлось сократить программу до всего одной песни, и это было печально. Но песни оборотней людям понравились чуть больше. Хотя никто не смог отличить симфонию битвы от рычания страсти. — А есть что-то кроме серенад и танцев, или на этом фантазия закончилась? — Драконьи полеты. Синхронизация внешности у метаморфов. Когда метаморфы любят друг друга, они выглядят как близнецы. Рой же, влюбившись, может, наоборот, начать создавать различия во внешности своих тел… — А у твоего вида какие привычки? Алат болезненно закрывает прозрачные веки, вспомнив своих. Он предполагал этот вопрос. — Учитывая, что моя оригинальная форма ближе всего к народу дрейков, то их привычки кажутся мне весьма близкими. Северные дрейки очень сдержанные, они во многом опираются на слова, чтобы не допустить агрессивные инстинкты до любимых. Их любовь в том, чтобы ограждать партнеров от своих желаний. В то время, как южные дрейки потакают своим инстинктам и считают это единственно правильным исходом отношений — когда оба могут довериться друг другу. — И каким же инстинктам ты не даешь волю? — Не я — дрейки. Дрейки происходят от ящеров. Они предпочитают метить партнеров укусами. Южане считают партнерство успешным, если шеи обоих партнеров сплошь покрыты постоянно обновляемыми шрамами. Северяне же любят демонстрировать гладкую кожу. — А универсальное что-то есть? Я для друга спрашиваю, — шутливо фыркает Нисей. Алат смотрит на него с нежностью. И не может сопротивляться искушению подшутить. Пока его муж молод, ему следует поддаваться. Особенно, когда он лежит такой зажатый и ершится от чувства собственной неподходящести. — У большинства террийцев считается интимным переплетение хвостами и нахождение лицом к лицу. Друзьям и близким позволено оплетать хвостами конечности, вылизывать друг друга — хотя людям такие взаимодействия кажутся сексуальными — но лбом ко лбу позволено прижиматься лишь самым дорогим. Тем, кому говорят я тебя люблю, имея в виду все мое имущество, тело и сердце принадлежат тебе. — Ты постоянно так делаешь — держишься хвостом и тычешься носом, — ворчит Нисей. Только физическая неспособность густо краснеть и смуглая кожа позволяют ему не зардеться. — Да, потому что смысл переплетения хвостов в том, чтобы ощущать движения чужого основания также хорошо, как свои. — У меня нет хвоста. Хорошо хоть лоб есть, — бубнит себе под нос Нисей. Алат издает переливчатый короткий звук, который не составляет труда ассоциировать с весельем. Возможно. Он поджимает губы, осознавая, что муж воспринял это, как выражение недовольства. Как их можно путать? Эти звуки в корне различаются. Он наклоняется к человеку и утыкается носом к носу. Нисей, получив заверение в благосклонности, затихает. — Все мое — твое, — повторяет Алат прежде, чем отстраниться. Нисей какое-то время лежит тихо. Ворочается, подкладывая руки под голову. Он немного мерзнет в одних домашних штанах, и хвост ложится вдоль его позвоночника, согревая. Ра-Ни двигает лопатками — даже не передергивает ими, как сделали бы другие. — В чем вообще смысл ощущать чужой позвоночник? — Не позвоночник, основу. Тогда можно понять, как движения начинаются, как заканчиваются. Почувствовать ритм чужой жизни с очаровательной четкостью. Двигаться одной волной на двоих… — Мы начинали с уменьшительно-ласкательных кличек! — выкрикивает Нисей. Он не выносит интимности долго, обращая их в балаган или вульгарность. Что ж, его право. Алат отстраняется. — И что же с ними? — Ты, — Нисей в считанные мгновения находит предлог для возмущения, — перевел тему. Ты так и не назвал привычки для своего вида! Ты назвал дрейков и кучу всего, а про химер смолчал. И теперь он не ласковый и смущенный, как пригретый кот, а решительный и торжествующий победитель. Алат находит завораживающим, насколько люди изменчивы — человек будто никогда в жизни не знал смущения или страха. — Боюсь, что рассказывать ничего, Нисей. Нас было слишком мало для статистики… и мы мало чем отличались от остальных. Только ипостасей чуть больше, а выражения любви были теми же. — И что, тебя никто никогда не звал никак? — Ты хочешь звать меня как кто-то или наоборот? — Хотелось бы больше идей, чем «Ал-о», — язвительно фыркает Нисей и морщится от смеха. Алат не выдерживает и взрывается смехом — человеческим, чтобы не пугать мужа, высказавшего то, что у него на уме. И он смеется целую вечность, пока не затихает, пряча клыки за мягкой улыбкой. В глазах до сих пор плещутся веселье и нежность. Называя его ребенком, Нисей позволяет чувствовать себя так. Он наклоняется к мужу, чья поза кажется расслабленной. — Моя первая женщина, — мурлычет Алат, касаясь губами ключиц, — когда была в ином настроении, могла назвать хлебом. Нисей давится воздухом и вскакивает, едва не ушибившись. Язык умудряется прикусить. Он всегда реагирует на неожиданности, проецируя удар от внутреннего шока в физический мир. Алат находит это очаровательным, но тавматичным: Нисей умудряется падать на ровном месте, ронять вещи, вывихивать суставы и еще миллион вещей, вредящих ему или окружающему пространству. — «Хлебом»?! Ты что, был настолько плох?! Алат нежно жмурится, вспоминая с теплом ту, с которой провел юность, как любил ее взаимно и восхищенно, как они неловко начали и хорошо закончили... — Другие меня звали выскочкой и сухарем. Она всегда протестовала, что я правда настолько же сух. Не могла отрицать моей жесткости на внешнем слое, но знала, что я могу быть мягче, если пробраться под шкуру. И любила меня поддразнивать этим. Мы уже расстались, а она продолжала называть меня хлебушком… Еще и потому, что в молодости я был куда хуже в общении, чем сейчас. — Ты и сейчас катастрофа. — Тогда был еще хуже, — смеется Алат, — Даже по меркам наших у меня невыразительное лицо. А в детстве я был еще и зажат. — О, так теперь ты не зажат! — саркастично восклицает Нисей. Но сдается и касается подушечками лица, проводит по дугам бровей, векам, заставляя закрыть глаза. Он звучит ревностно — его сердце и ритм дыхания выстукивают марш протеста против любых намеков, что у Алата может быть привязанность к кому-либо еще. От недовольства, которое нельзя исправить, плохо. Но Нисей справляется с собой хорошо, успокаивается сам, говорит себе правду — что ревновать к мертвым и давно ушедшим не имеет смысла, а кошмарить супруга за то, что когда-то, когда не существовало даже цивилизации Нисея, он смел испытывать чувства, глупо. Алат благодарен ему за понимание. — Хлебушек, — повторяет человек с нежностью и укором, будто журит. Алат кивает, елозя подбородком по груди, и приоткрывает веки в беззащитном положении, делая зрение размытым. Они лежат в тепле и тесном контакте, так близко, что Тар прекрасно различает на слух движения мышц и суставов в чужом теле, не говоря уже о стуке сердца. Он слушает жизнь и удовольствие в игрени, и нет ни одного другого звука, который бы столь же умиротворял его. Алат готов лежать так вечно. — Не думаю, что смогу подобрать что-то, что будет хоть как-то похоже на тебя, — шепчет Ра-Ни одними губами и прикрывает глаза.