Держи меня за руку

      Ложка мелодично бьётся о стеклянные стенки стакана с чаем, тонкие занавески развеваются от едва различимого сквозняка. Стук множества колёс сливается в единый ритм, похожий на сердечный. Ева сидит, облокотившись о складной столик и положив голову на сцепленные пальцы, смотрит в окно. Пролетает мимо бесконечная степь, сливающаяся на горизонте с небом, редкие травинки мелькают среди снежных барханов. Снова в груди трепещет забытое, восторженно-детское чувство предвкушения, подгоняющее вперёд так, будто собственноручно подкладываешь уголь в топку, вращаешь поршни поезда, чтобы мчаться всё быстрей и быстрей.       Дымок клубится и приятно щекочет ноздри ароматом чёрной хлебной корки. «Цейлонский», — так определяет чай Юлия. Сама она беспробудно спит почти с самого начала пути, укрытая собственным пальто, прислонившаяся к мягкой обшивке вагона. Её не будят ни громкие объявления контролёров, ни хлопнувшая дверью купе проводница, принёсшая постельное, ни Евина возня с сумками. Как, будучи маленькой, Ева любила писать путевые заметки с самого начала путешествия, так и сейчас она расправляет на столике линованный лист и достаёт походную перьевую ручку. Надолго задумывается над началом и наконец выводит:       «Дорогая мама, пожелай мне удачи. Скоро я буду далеко на севере от родных мест. Я уезжаю из Города-на-Горхоне, кажется, навсегда. Я увожу с собой всю память и все пережитые печали и радости. И, конечно, тебя в своём сердце. Где бы ты ни была, и где бы я ни оказалась, знаю, ты всегда будешь со мной.       Мама, карты действительно оказались правы. Двойка жезлов стала королевой. Я разделила с ней чашу и смогла укротить льва. Мечи больше не довлеют надо мной, и мы победили рыцаря, из-под руки которого они целились мне прямо в грудь. Я теперь в пути к новым берегам и новым свершениям, и ты же знаешь, как важно перед долгой дорогой взять в руки крепкий посох. Я отправляюсь в Гавань – так теперь называется мой дом. Думаю, я всё сделала правильно, и теперь я сама пойму, что мне делать дальше. Твои старые карты пусть останутся мне как напоминание».       Поезд дёргается, проходя развилку. Выбившаяся прядка падает Юлии на лоб, щекочет, заставляя хмуриться. Ева с едва сдерживаемым смехом избавляет её от напасти, наблюдает, как Юлино лицо разглаживается, снова обретая безмятежное выражение.       За окном появляются первые редкие деревца. Степь отступает, не в силах догонять Еву и дальше. В последний раз проведя пальцем по стягивающей шею бархатке, Ева нащупывает застёжку; поднимается, с трудом приоткрывает форточку, вытаскивает руку и отпускает ленту.       «И последнее, — дописывает Ева в письме, — вербы цветут лишь однажды. Я же нашла небо, что смотрит на меня всегда. Люблю, Ева»