Держи меня за руку

      Мало несчастья с погодой, как появляется ещё одно. За неделю до поезда их начинают беспокоить незваные гости. Приходя по одному или редко по двое, переминаясь с ноги на ногу, они стоят на крыльце, заглядывают в окна, пытаясь вычислить, есть ли хоть кто-то внутри. Замечая движение или звук, они бросаются стучать в дверь:       — Госпожа Ева! Впустите! Мы только проверить, что у вас всё в порядке!       Ева с опаской подходит к окну, и молодой человек в куртке нелепого покроя впивается в неё взглядом, жестами и криками требует открыть ему дверь. Юлия держится в тени коридора, не давая и шанса себя обнаружить.       — Ты их знаешь?       Ева мотает головой, что снаружи воспринимают как отказ. Ей грозят пальцем, сплёвывают в снег и вскоре уходят, чтобы вернуться вновь. Другой юноша, другой фасон куртки, но тот же требовательный стук в дверь. Вскоре Ева замечает, что визиты становятся всё чаще, а попытки – настойчивее. Через три дня грохот в дверь раздаётся уже без повода и церемоний в любое время суток, продолжается от получаса и дольше.       — Почему люди Гриф не прогонят их? — с отчаянием спрашивает Ева, задёргивая шторы.       — Договор был присматривать за домом и Андреем, — отвечает Юлия. Она подбегает к Еве, схватившейся за штору на последнем окне, и придерживает её руку. — Оставь одну. Не будет никакого толку, если мы отгородимся.       Ева прячет лицо в ладони и оседает на пол. Никакой решительности в ней уже не остаётся. Надежда уехать незаметно и безопасно кажется детской наивностью. Даже сам факт побега становится всё более и более невозможен. Вьюга не утихает ни на минуту. Добрые к ней прежде люди ломятся в особняк. Андрей притаился и выжидает момент, чтобы жестоко наказать Еву, возомнившую о себе невесть что. Этот город не отпускает её.       Юлия не может ничего, кроме как много курить и обнимать Еву каждую свободную минуту. За все прошедшие дни Ева ни разу не застаёт её спящей или дремлющей, тени под её глазами приобретают всё более тёмный цвет, она постоянно переспрашивает, все ли вещи уложены по местам, подобрала ли Ева себе одежду, который идёт час. Сетует, что в Омуте нет ничего, кроме травяного чая. Руки у неё дрожат, едва удерживая сигарету.       — Скоро, — успокаивает она Еву и себя, считая дни по нескольку раз за сутки.       За последний день до отъезда штурм Омута резко обрывается, и Юлия натягивается, как тетива. Включает свет во всём особняке, вытряхивает из кухонных ящиков все ножи и прячет их на втором этаже, несколько раз достаёт револьвер и перепроверяет положение единственной пули. Когда вечером раздаётся глухой, частый постук в дверь, решительно открывает, не дав Еве даже ахнуть, и встречает на пороге степнячку со складов. Айян утирает рукой пот с раскрасневшегося лица, выдыхает во всю мощь лёгких и с трудом выдаёт:       — Он идёт. Взял наваху. Пересекает Узлы.       У Евы органы сжимаются в ком и прижимаются к диафрагме, сердце сбивается с ритма и гонит кровь так, что она отдаётся шумом в ушах. Ева облокачивается на стену и отупело смотрит на Юлию, не дрогнувшую и веком. Та кивает и отсылает Айян к Гриф, и девушка убегает, будто не промчалась только что через весь город к ним. Будто больше всего на свете боится столкнуться с тем, о приближении которого известила.       — Что же нам делать? — Еву охватывает обречённость, как перед казнью.       Юлия притворяет дверь, берёт Еву и отводит её к софе. Присаживается перед ней, сжимая её трясущиеся руки вспотевшими пальцами. Лицо у неё – как застывшая театральная маска, без единой кровинки, с до невозможности запавшими глазами. Юлия цепляет своим взглядом Евин, как два крючка, и говорит:       — Всё, что нам нужно сделать – это дождаться Гриф. Будь рядом со мной. Не подходи к нему ни на шаг. Он не настроен разговаривать. Если он нападёт, — Юлия перекладывает пистолет из правого внутреннего кармана во внешний левый, — если он нападёт, то я не позволю ему тебя тронуть.       Ева смаргивает слёзы.       — Ты ведь любишь меня, правда?       — Я люблю тебя, — Юлия поднимает её на ноги и крепко целует её в лоб. — Завтра утром мы уедем отсюда и не вернёмся.       — Вот оно, значит, как? — раздаётся у них за спинами грозный голос Андрея. Он преграждает вход широкими бычьими плечами, вытянув вперёд шею, тяжело дышит, раздувая ноздри. Он смотрит на Еву исподлобья. — Я, идиот, думал, что ты собираешься венчаться с каким-то тщедушным недомерком.       Андрей вразвалку проходит в комнату.       — А тут баба! Люричева! — всплёскивает руками и рычит сквозь зубы: — Смиренница!       — Андрей, — Ева тянется загородить Юлию, но та берёт её за локоть и встаёт с ней вровень.       — Архитектор Стаматин, — её голос звенит металлом, — вы здесь незваный гость. Уходите и не вмешивайтесь в жизни других людей.       — Променяла добермана на борзую, а, Ева? — Андрей пропускает слова Юлии мимо ушей. — Думаешь, она не вцепится тебе в горло?       Он рывком выбрасывает раскрытую руку вперёд, метя в Евину шею. Словно предугадав, Юлия ныряет вправо и увлекает за собой Еву. Они меняются местами, будто танцуя боевой танец. Теперь Андрей стоит у самой дальней стены, разочарованный.       — Думаешь, она не выкинет тебя в канаву, когда ты ей надоешь? — он разминает костяшки пальцев с жутким хрустом. — Или надеешься, что она ценит твою тонкую чувствительную душу?       — Юлия любит меня, — выкрикивает Ева, — ты сам это слышал.       Она отступает, и Юлия вместе с ней. Видя это, Андрей самоуверенно ухмыляется.       — Никто тебя не любит, кроме меня. Я слышал ложь, пудрящую тебе мозги, — он мечет налитыми кровью глазами на Юлию и тянется к голенищу сапога. — И ты у меня за это ответишь.       Юлия выхватывает из кармана револьвер и взводит курок в то же мгновение, как Андрей достаёт и раскрывает свою наваху.       — Почтена, что вы наконец меня заметили. Я повторю: вам ещё не поздно спрятать нож и убраться восвояси.       Андрей рассекает лезвием воздух:       — Не напоив наваху кровью, закрыть её невозможно.       Он делает шаг вперёд, прокручивая нож перед собой. Ева в страхе прижимается к Юлии, а она говорит так же несгибаемо, как прежде:       — Приблизитесь ещё – и я выстрелю.       — Правда? — Андрей оскаливается и снова обращается к Еве, — Я перережу ей горло и вспорю брюхо, пока буду держать тебя под сапогом. Может, тогда ты вспомнишь, чья ты женщина.       Он срывается с места, взмахивает навахой.       — Юлия!       Она стреляет. Андрей запинается, теряя в скорости и нацеленности, взвывает и хватается за грудь слева от сердца. Сквозь пальцы просачивается кровь, обильно пятная алым ткань рубахи.       — Ах ты, сука! — Андрей на подкошенных ногах вновь напирает, занося наваху.       — Наверх! — кричит Юлия. — Быстро!       Они бегут к лестнице, а Андрей, от злости забыв про боль, рвётся за ними. Юлия перемахивает через ступени и быстро оказывается у двери, Ева же, от ужаса одеревенев, словно кукла, едва справляется, чтобы не упасть.       — А ну стой!       Она оглядывается. Андрей с трудом одолевает первые ступени, красной рукой опираясь на стену. Кровь хлещет так, что долилась до колена его штанины, пузырится и капает с угла рта. Но Андрей надвигается упорно, движимый неведомой силой.       — Ты от меня не уйдёшь, — он глубоко вдыхает, но вместо выдоха из пробитого лёгкого только кашлем вырывается больше крови. — Пока ты живёшь, я твой хозяин.       — Ева, скорее! — зовёт её Юлия, но Ева нащупывает лестницу не глядя, двигаясь медленно, как под гипнозом. Тогда Юлия затаскивает её, занемевшую, силком. Ева хватается за косяк двери и упирается пятками в пол. — Что ты творишь?       Андрей всё поднимается за ней, жутко хрипя и брызгая кровью, захлёбываясь и оскальзываясь, но не отрывая от неё глаз, не выпуская верную наваху и рук. Волосы полосой пересекают лицо – совсем как у Петра. Рубашка стала совсем карминовой – прямо как любимое платье Хозяйки Нины. Лезвие навахи сверкает, ловя свет – так Многогранник искрил в солнечный день.       — Пока я живу, — рычит Андрей почти у самого её лица, — ты моя.       — Ева, дай мне захлопнуть дверь!       — Да будет так, — отчеканивает Ева.       Со всей силы она толкает Андрея в плечи и, не отрываясь, смотрит, как он кубарем скатывается по винтовой лестнице вниз. Звенит железо навахи, раздаётся грохот, Ева устремляется следом, чтобы ничего – ничего – не упустить.       Андрей повален набок, разметав руки, напрягает мышцы в попытках встать, и чем больше прилагает сил, тем обильнее кровь заливает пол. Он неотрывно смотрит на Еву – как и она на него. Он складывает губы, силясь что-то ей сказать, но вместо слов или хрипов он может извлечь только слабое бульканье. Ева стоит на первой ступеньке, замерев, крепко сжимает угол стены.       Из Андрея вытекает жизнь секунда за секундой. Замирают руки, унимается судорога ног, утихает спазм разорванных выстрелом мышц. Он весь затихает, словно засыпающий младенец. В последний раз вздымается грудь в попытках вдохнуть хоть каплю воздуха – и уже не опускается. Глаза Андрея всё ещё направлены на Еву. Вот только Андрей уже не смотрит.

***

      Он мёртв. Абсолютно, необратимо. Не раздаётся больше ни шороха, ни единого намёка на движение не читается в неестественной позе. Лужа крови подступает к лестнице, заполняет щели между половицами. Наваха выпадает из разжавшихся пальцев. До чего жуткая, но пленяющая взгляд картина.       — Лучше накрыть его чем-нибудь, — спустившаяся Юлия кладёт руку на Евино плечо, — если долго смотреть, потом будет приходить по снах.       — Ещё чуть-чуть, — шепчет Ева.       Лежащее тело похоже на тряпичную куклу. Ева знает, Андрей всё ещё там, сжатый в песчинку чистого сознания, называемую душой. Пробудет там недолго, выйдет через нанесённую рану и растворится в стенах Омута. Белеющее лицо, стекленеющие, будто покрывающиеся инеем глаза – кажется, Андрей уже сейчас стремится покинуть свою умершую оболочку.       Ева перепрыгивает через кровь и садится на корточки рядом с его головой, поправляет разметавшиеся волосы.       — Я больше не твоя. Теперь я принадлежу сама себе. А тебе, — Ева замечает крохотную искру на дне застывшего зрачка и говорит, обращаясь к ней, — тебе уже никогда ничего не будет принадлежать.       Она встаёт и не бросает на него больше ни взгляда. Улыбается обескураженной Юлии, открыто и искренне: так легко и спокойно ей, кажется, впервые за всю жизнь. Без препятствий и затруднений набирается в грудь сухой воздух, вялость рук и плеч приятна, как после сброса тяжкого груза, а сердце – сердце бьётся, чисто и ровно.       — Ты в порядке?       — Теперь да, — Ева целует её в уголок губ и касается руки, что всё ещё сжимает револьвер.       На улице слышны шаги тяжёлых ботинок и неразборчивая брань. В единственном незанавешенном окне появляется рыжеволосая голова Гриф. Быстрым глазам хватает секунды, чтобы оббежать всю комнату и оценить безопасность обстановки. В Омут Гриф заходит уже развязно и присвистывает, наткнувшись на тело Андрея.       — Не девки, а просто фурии. Голыми руками архитекторишку задавили. Жалко даже, всю потеху упустила.       Носком ботинка она переворачивает Андрея на спину и довольно кивает, любуясь на побуревшее пятно раны. Паучьими пальцами цепляет наваху и вытирает оружие о рукав Андреиного пальто, складывает лезвие в рукоять, прячет в голенище. Довольно хихикая, обшаривает карманы, снимает с шеи цепочку с ключом, пересыпает к себе деньги.       — Мародёр – не вор, мародёрство – не преступление, — говорит Гриф с нисколько не извиняющимся видом.       — Возьми и это тоже, — Юлия протягивает ей пистолет, — и спасибо – сама знаешь, за что.       Гриф выдаёт игривый поклон, затем высовывается за дверь и показывает в темноту какие-то знаки. Подбегают два подельника, их обгоняет и входит первой Айян. Увидев Андрея, она прокаркивает что-то на степном и смачно плюёт на его лицо. Они с Евой встречаются взглядами, и Ева понимающе кивает ей.       — Что ж, ребята, — командует Гриф, — ноги в руки и выносим. Утопим-ка утописта в болоте за Глоткой, там ему самое место.       — Нет, — возражает Айян.       — Поперечь ещё тут, — прерывает её один из бандитов, и Гриф одаривает его увесистым подзатыльником.       — Говори.       — У болота в степи стоит мой кровный, — продолжает девушка, — отдайте тело ему. Ойнон… Стаматин пролил много крови детей Бодхо. Пусть искупит собой хотя бы часть.       — Кровь кровью смывается, — кивает Гриф и приказывает нести Андрея в степь, Айян назначает указывать путь. Перед собственным уходом снова обращается к Еве и Юлии: — За молву и своё имя не волнуйтесь, всё случившееся присвою себе. Если когда возвращаться надумаете – справьтесь о моей судьбе. И водки на камень поставить не забудьте.       — Приглашу тебя в Невод и открою лучший портвейн, — Юлия пожимает Гриф руку и хлопает по плечу.       — Это я тебя в Невод приглашу, если объявишься раньше срока, — склабится Гриф. — Пять лет, Люричева, и дня не скощу.       Ева оглядывается на обеих, не понимая сказанного. Но не спрашивает, ни когда Гриф уходит восвояси, ни когда, закатав рукава, штанины, подвязав юбку, скинув пиджак, они вдвоём с Юлией смывают кровь с пола и стен, методично и молча. Голова всё равно занята мыслями о выстрелах и ножах, жертвах и расплатах, твирью, что, по слухам, растёт из пролитой крови и закопанных в землю сердец. Потом Юлия курит – три сигареты подряд, а Ева сидит рядом, положив голову на её плечо. Дым повисает в комнате, раздражает глаза, Ева смаргивает навернувшиеся слёзы и обнимает Юлию за талию. Юлия склоняет к ней голову:       — Ты вела себя очень храбро.       — Ты тоже! — Ева выпрямляется. — Ты говорила с ним так спокойно, как будто за твоей спиной стояла целая армия. И нисколько не дрогнула, когда он взмахнул ножом прямо перед тобой. Но мне казалось, даже попади он по тебе, со звоном полетели бы искры. Ты была вся словно сталь.       — Мне было очень страшно, — признаётся Юлия, — за тебя.       — Да, и мне самой. Но сейчас так свободно, — Ева сплетает их пальцы, — как никогда не было. Я думала, я смотреть на него не смогу, что мне станет плохо, и жутко, и горько от его смерти. Но, знаешь, — она улыбается, кладёт руки на Юлины плечи и садится к ней на колени, — я так счастлива сейчас.       Юлия касается её щеки. Поцелуй, горький от табака, разливается теплом по уставшему, измотанному телу. Ева поджимает пальцы ног и с шумом выдыхает в раскрытые Юлины губы, когда та напряжённой ладонью проводит по её спине от поясницы к лопаткам и обратно. Юлия замирает и вытягивает разгорячённую шею, когда Ева отворачивает ворот её рубашки. Внезапно они прерываются, смущённо смотрят подруга на подругу, понимая – обе слишком вымотаны телом и душой, чтобы продолжать. Но и слишком взбудоражены от завершившейся между ними и Андреем драмы, чтобы просто с облегчением упасть на кровать и уснуть. Они успокаивают бешеное сердцебиение, глубоко втягивают носами воздух, неотрывно смотря подруга подруге в глаза.       — Хочешь, угадаю, чего ты сейчас хочешь больше всего на свете? – спрашивает Ева.       — И чего же? — Юлия поднимает бровь, подыгрывая.       Ева берёт кисть Юлии и обращает её ладонью вверх, морщит лоб.       — Хммм, я вижу, — говорит она таинственно, — твоё самое большое желание, – да, несомненно! – крепкий, чёрный, ароматный кофе. Хочешь, пойдем вместе к тебе? Заберём вещи, заварим напоследок по кружке?       Юлия с улыбкой соглашается, Ева чмокает её в ладонь и встаёт с её ног. Они неспешно спускаются вниз, одеваются, поднимают воротники пальто, готовясь столкнуться с бушующей непогодой, не замечая царящую снаружи тишину. Выйдя на крыльцо, ахают, не встречая и лёгкого ветерка. Метель улеглась, успокоила свой тревожный вой. Город укрыт белым одеялом, сверкающим от света звёзд. Будто попав в сказку, Ева и Юлия протаптывают себе дорогу, звонко хрустя свежим снегом.       Ева тянет Юлию налево, к площади Мост – в последний раз посмотреть на Собор, в самый последний безуспешно искать глазами останки Многогранника, пройти мимо склепов Хозяек, почтив их опущенными на минуту веками и затаившимся дыханием. Проходя по мосту, она снимает перчатку и касается кончиками пальцев шершавого камня, уделяя внимание каждой неровности.       Поднимающаяся средь домов Лестница в небо упирается последней ступенью прямо в недобранную луну. Когда-то Ева подумывала спрыгнуть с одной из этих лестниц. Когда-то – всего четыре месяца назад! – её почти захватила мысль спрыгнуть с балюстрады Собора. И вот она здесь. Живая, свободная и по-настоящему любимая. По-настоящему любящая.       — Как же всё-таки хорошо, — задумчиво говорит Ева и поворачивает лицо к Юлии.       Та устремляет взгляд в глубину её зрачков, знакомо и легко пробегает по витающим в Евиной голове мыслям и картинкам, улыбается устало, но так искренне.       — И правда.