Желание (Рыцарь и Дракон)

Когда же он узнал, кто я такой на самом деле, это ещё больше укрепило его врождённое стремление достичь того, в чём человеку отказано. Нет, он просто обезумел в своём желании добиться невозможного. И с тех пор разговорам о бессмертии и его сетованиям на то, что он всего лишь смертный, хотя в своей гордыне он всегда почитал себя высшим существом, уже не было конца. Никто на Земле не должен был знать, что я принадлежу к небожителям, но любовь заставила меня преступить запрет принимать небесную форму без повеления свыше, чтобы спасти его от смерти на поле боя во время одного из кровопролитных сражений с ордой турецкого султана, вторгнувшейся в Валахию. Ни видя его, я почувствовал, что он ранен и находится в смертельной опасности, и прежде чем я сам понял, что делаю, я уже был рядом с ним, в мгновение ока преодолев разделяющее нас пространство, и одним ударом небесного, огненного меча сокрушил окруживших его кольцом многочисленных врагов. Так он заставил меня нарушить и это высочайшее повеление, хоть в том не было его вины. Истинно, в нашей встрече проявился мой рок. Я стал обнаруживать всё больше и больше человеческих, не подобающих ангелу, черт в своей натуре. Я не просто наслаждался — чего, конечно же, не должен делать ангел — благоговением и восторгом — почти детским, не верящим восторгом — светящимся в глазах того, кто наводил ужас на врагов, заставляя трепетать их сердца, когда он проводил трепетной рукой по моим крыльям. Я упивался ими, в который раз благодаря Судьбу, что я был создан бессмертным. Но после того как он узнал мою тайну, отчаяние от того, что он по рождению неровня мне и не обладает бессмертной природой высших существ, овладело им, и я чувствую, что к его любви, к его восторгу от того, что он любим архангелом (я знаю, как упивается этим его высоносная душа, как упоена этим гордость), помимо его воли теперь примешалась зависть… Однажды, когда я шёл по коридору к покоям своего венценосного любовника и находился на расстоянии десятка шагов от двери, ведущей в них, она вдруг отворилась и я увидел внушающего омерзение горбатого сморщенного карлика с бельмом на глазу и буро-жёлтой кожей, сплошь покрытой наростами и огромными бородавками. Когда он увидел меня, его безобразное лицо скомкала гримаса, как от внезапной резкой боли. Не зная, кто он такой, я, однако, сразу почувствовал это. Он замотал головой, в очевидном стремлении шмыгнуть куда-то, чтобы избежать встречи со мной. Не найдя такой возможности, карлик втянул свою уродливую голову в плечи и, бросившись к противоположной стене, опрометью пустился бежать мне навстречу на своих искорёженных ножках, смешно топоча и подпрыгивая, при этом стараясь вжиматься в стену. Когда он поравнялся со мной, то на миг зажмурил свой единственный мутный глаз. Я остановился и проводил его взглядом, кожей чувствуя его жгучую ненависть. Как можно скорее волоча свой горб, он исчез в глубине коридора. — Влад, ты идёшь по пагубному пути Жиля де Рэ, имея дело с подобными мерзкими, проклятыми созданиями, — вместо приветствия сказал я, оказавшись в покоях князя Валахии. — Разве твой взор не оскорбляет сам их вид? — Что я могу поделать? — вздохнул мой любовник. — Мне не приходится выбирать, Габриэль. Я ищу пути к тому, что мне надо, и использую все доступные возможности, все средства, прибегаю к помощи всех, кто может быть мне полезен в достижении цели. — Эта цель — недостижима; мало того, она не приведёт тебя ни к чему хорошему. — Возможно, ты ошибаешься насчёт её недостижимости. Может, залог успеха кроется в том, КТО желает её достичь и силе его желания, его готовности пойти на жертвы ради неё? Во всяком случае, стоит попытаться. Хорошему? Смотря что считать хорошим… — Влад… — Тебе хорошо поучать меня, Габриэль! — раздражённо блеснув глазами, вдруг бешено взрывается он. — Ведь ты не человек, хоть и носишь человеческую плоть и живёшь человеческой жизнью. Ты — архангел! Бессмертный! Небожитель! А кто я?! Что я?! Раньше или позже я обращусь во прах! Сегодня я есть, сегодня я князь Валахии, а завтра я — ничто! По сути я ничтожен так же, как и нищий, сидящий под забором. Я ничем не отличаюсь от него — меня ожидает та же судьба, тот же конец! — При этих словах его поразительно красивое лицо исказилось ещё сильнее, чем отвратительное лицо встреченного мною карлика. Сознание его бренности, по-видимому, приносило ему почти физическую боль. Было мукой. Его выразительные глаза были полны яростного, протестующего отчаяния. — Жалкая участь ничтожной земной твари! Тебя не волнует, что лицо и тело, которые ты любишь ласкать, пойдут на корм червям?! Теперь я понимаю, почему ты не ответил мне, когда я спрашивал, сошёл бы ты за мной в подземное царство. Нет, конечно! Даже если бы ты захотел! — Влад, ты сам понимаешь, что ты несправедлив и обвиняешь меня напрасно, — вздохнув, отвечаю я, — что моей вины нет в том, как устроен мир. Хоть в судьбах смертных и ангелов изначально большая разница, моя жизнь, как и твоя, подчинена высшим силам мироздания, его законам, и не в моей власти изменить что-либо. Единственный выход — это верить, что в том, что нам кажется неправильным, несправедливым, в том, чего не приемлет наша душа, есть какой-то тайный, высший смысл, недоступный нашему пониманию, иначе было бы невозможно жить. Я, например, не могу смириться с ужасами и жестокостями бытия, страданиями и муками живой плоти. И если страдания людей можно объяснить первородным грехом, то животные ни в чём не виноваты. Почему мир наполнен болью и терзаниями? Я не могу принять это как необходимость. Моя душа задаёт вопрос, на который нет ответа, — почему? Почему всё устроено именно так? Даже думать об этих ужасах невыносимо, не то что быть их свидетелем. При этом я сам несу боль и страдания. Как воин Господень я убиваю, я калечу, притом что враги христиан, это нередко просто подневольный люд. Понимая это, я всё-таки обязан это делать и буду делать это впредь, хоть душа моя противится этому. Значит, так должно быть. Значит, есть какая-то неведомая причина, почему всё так, как оно есть. Промысел Господень непостижим ни для людей, ни для небожителей. — Но я достоин бессмертия, Габриэль! — словно в припадке исступления восклицает он, бросаясь ко мне, и глаза его горят, как в лихорадке. Он ничего не слышит. Занят только сверлящей его мозг мыслью. — Это доказывает то, что ты полюбил меня! Ты — ангел высочайшего ранга! Я должен быть таким же, как и ты! Принадлежать к высшим, а не ничтожным созданиям не только по духу! — Но ты не можешь превратиться в ангела! Это невозможно, пойми! Ты не сможешь стать равным мне в этом. Смирись и прими это, как бы ни было тебе трудно это сделать! Это лучше для тебя… — Не только светлые ангелы бессмертны, Габриэль… — Знай одно, Влад, — я люблю пусть и смертного, но необыкновенного человека, но я не буду любить бессмертное чудовище. А путь, по которому ты идёшь, — если тебе даже удастся достигнуть того, чего ещё никому не удавалось достигнуть, — может привести тебя только к этому. Подумай об этом. А также о том, что мой долг — защищать невинных от порождений Тьмы, очищать от них Землю и отправлять обратно в Ад, породивший их. Ты знаешь, что я ангел небезупречный, ангел грешный, но свой святой долг я выполню, и рука моя не дрогнет, если у меня не будет иного выхода… Он вскидывается, как норовистый конь, гневно нахмурив чело и так злобно сверкнув глазами, словно в них вспыхнула молния. — Это угроза? Ты знаешь, что я страстно, что я безумно люблю тебя, Габриэль — я не раз доказал тебе это, ещё не зная, кто ты такой на самом деле, — что я благоговею перед тобой и боготворю тебя, что я готов преклониться перед тобой и целовать землю, по которой ты ходишь, как это подобает земному князю в отношении небесного, что я безмерно благодарен тебе за спасение моей жизни, ради которого ты нарушил данное тебе повеление, и благодарен тебе за твою любовь, но я не потерплю угроз ни от кого! Ни от человека, ни от ангела, ни даже от тебя — архангел Габриэль! — восклицает он в ярости, будто это моя вина, что он родился смертным, словно собираясь броситься на меня. — Нет, предупреждение, Влад. Я не хочу, чтобы ты в своём желании достигнуть невозможного совершил непоправимую ошибку. — И, повернувшись, покидаю его. Я предчувствую, что впереди нас ждёт что-то ужасное. Хоть и стараясь не думать об этом, я всегда понимал, что наши отношения изначально обречены и не могут иметь счастливого будущего, но гнал от себя сознание этого, предпочтя насладиться счастьем настоящего, не загадывая наперёд. Вряд ли этот выбор был мудр. Стали ли человеческие качества, которые я приобрёл, проведя столько времени на Земле в теле человека, живя, как живут смертные, преобладать во мне? Растерял ли ангельские? Стал ли больше человеком, чем ангелом? Вероятно. Даже скорее наверное. Но всё это внезапно проявилось только после встречи с ним… Я не хочу думать об этом, но край моего сознания денно и нощно омрачает тень — я осознаю, что наша любовь всегда находится на грани. Мы приноравливаемся друг к другу в мелочах, миримся с качествами, которые мы не одобряем в друг друге, с тем отношением и чувствами, которые не разделяем, сдерживаем себя во время возникающих разногласий, не доводя их до крупной ссоры, ведущей к разрыву. Мы оба идём на жертвы, чтобы не потерять то, что мы имеем. Но в то же время любовь ни на каплю не изменила нас, не повлияла на нашу мужественность и глубинную суть и не имеет здесь власти над нами. Я знаю, если между нами возникнет серьёзный конфликт, затрагивающий наши внутренние принципы, от которых мы не можем отказаться, не потеряв себя, саму нашу сущность и естество, никто из нас, несмотря на наши чувства друг к другу, не отступит. И быть иначе не может. Я знаю, что в ослепляющей и делающей бесчувственным ярости своей правоты — безразлично праведна она или нет — если мы сможем это сделать, мы в гневе уничтожим противника, если он не признает поражения и не покорится, как это всегда было у нас обоих. Это не изменится и в том случае, если противник любим… И я чувствую, что когда-то такой конфликт обязательно произойдёт, что мы с ним по какой-то причине обязательно схлестнёмся не на жизнь, а на смерть. И по всей вероятности это будет связано с его неуёмным желанием достичь невозможного. Я знаю, что он не отступит. Пока противоречия между нами не заходят далеко, нам удаётся балансировать, но когда-то грань неизбежно будет перейдена. Мы ходим по лезвию острого ножа. Думая об этом, я жалею — очень жалею, — что встретил его, что судьба привела меня к нему, и раскаиваюсь. Раскаиваюсь не столько в том, что не смог вырвать из сердца свою грешную любовь, а в том, что, забыв обо всём, отдался своему желанию, заставившему меня заняться тем, о чём сказано, что оно является мерзостью в глазах Господа… Насколько сурово будет моё наказание? Иногда мне кажется — как бы ни было самоуверенно и грешно предполагать такое, — что валашский князь был создан, чтобы послужить искушением для меня в моей земной жизни, чтобы стать соблазном, перед которым я не смогу устоять. Я никогда не жаловался на свою судьбу. Я стойко переносил все лишения, тяготы и беды существования в человеческом теле — физические и душевные страдания, многие столетия неся своё нелёгкое земное служение, сполна познав все земные скорби. Тяжёлая, порой душевно невыносимая работа, истощающие силу и нередко подрывающие дух жестокие испытания, голод, жажда, холод, кровь, боль, одиночество, горести и печали, на которые так щедра жизнь человека, никогда не вызывали и тени ропота во мне. Я знал, что должен выполнять то, с чем меня послали на Землю, и не думал об обретении человеческого счастья во время своего земного пути, не мечтал вкусить земного наслаждения. Так было многие сотни лет, пока я не встретился с валашским князем. И он стал тем камнем преткновения, о который споткнулась нога моя… То и дело меня посещает мысль, что он в самом деле сын блистательного на заре времён Денницы, первого среди архангелов, самого прекрасного и любимого Богом, а затем взбунтовавшегося и падшего Самаэля. Рождён от него по духу. Что он заронил в него свою частицу. Та же испепеляющая душу гордыня. То же застилающее разум, безумное честолюбие. Та же неистовая страстность, самовлюблённость и тщеславие. Неукротимость натуры. Та же мятежная природа. Овладевающая им буйность урагана, сметающего всё на своём пути. То же нежелание смиряться. Незабываемая внешность. Увидев его, я был поражён любовью, как стрелой с отравленным наконечником. Яд побежал по моей крови и воспламенил в ней запретное желание. Я знал, что должен подавить его, но не смог… Куда заведёт Неистового Дракона опасное стремление получить то, в чём смертным отказано? Я не знаю. Знаю лишь одно — наша встреча изменила мою жизнь и судьбу. Знаю, что наказание моё за то, что я отдался своему грешному чувству и желанию будет сурово. Я почитал себя сильным, я порицал тех, кто был не властен над влечениями своего тела, я презирал как безвольных не могущих совладать с собой; но пришло время, и я сам не устоял перед вожделением плоти. Возможно, это наказание за мою самонадеянность. Думая обо всём, что случилось со мной, я впервые в жизни начинаю порицать Господа. Ведь я, неся нелёгкое служение, безропотно и неукоснительно выполнял всё, что мне было велено, даже то, с чем не был согласен; я не присоединился к бунту Люцифера, который поддержали многие ангелы; я всегда был верным слугой Бога, зачем же Он подверг меня искушению непреодолимым желанием к другому существу и не дал воли и сил, чтобы устоять? Зачем Он вообще наделил таким плотским влечением созданных им, если оно греховно? Я не устоял перед тем, перед чем не мог устоять, и должен понести кару за это. Или всё-таки мог, просто не хотел, и теперь нахожу в этой мнимой невозможности своё оправдание? Я продолжаю задаваться этим вопросом, хоть теперь делать это бессмысленно. Никто не властен над прошлым. О это проклятое желание, заставившее меня пасть и предаться содомскому пороку, в наказание за который грешникам-людям обещана геенна огненная! Какова же будет кара архангелу? Но порок ли это, если источник желания не похоть, но любовь? Может ли она быть греховной? Я сказал ему, что не буду любить бессмертное чудовище, но я не уверен в этом, если этим чудовищем будет он — тот, кто пробуждает во мне неугасимое, неутолимое желание, с которым я ничего не могу поделать… И я знаю, что после нашей дневной размолвки, ночью я снова буду обнимать и ласкать горячее мраморное тело, гладить атласную кожу, целовать сладкие алые губы и тонуть пылающим лицом в прохладе пахнущего жасмином роскошного тёмного шёлка, так как уверен, что, даже если он рассержен на меня, он тоже не устоит перед желанием… Мы стали нужны друг другу, необходимы почти как пища и сон, как воздух. Нас непреодолимо тянет друг к другу и стоит нам оказаться рядом — наши тела вспыхивают факелами… Я больше не раб Господа — я раб своей запретной любви, я раб своего грешного желания. Счастливый раб… Трепетной рукой я открываю двери. Он стоит у окна. Он ждёт меня. Ничего не говоря, молча подхожу и обнимаю его, проведя руками по прекрасному любимому телу. Я прижимаюсь губами к его великолепным ароматным волосам, весь наполненный трепетом. — Архангел Габриэль… — слышу я. В словах удовлетворённая гордыня и упоение. Он оборачивается в моих объятиях и смотрит на меня, словно видит впервые. В бездонных очах торжествующее самолюбие мешается с восхищением, восторгом, любовью и неверием, будто он всё ещё не может поверить в то, чьё сердце он завоевал, кем любим… — Мой Габриэль… Теперь его глаза полуприкрыты томно опущенными веками, прячущими за длинными и густыми, роскошными ресницами, коснувшимися друг друга и сомкнувшимися опахалами, мерцающее в них желание, манящие губы горят ярким кармином. Он — сама чувственность и сладострастие. Как и я… И такими мы становимся лишь в объятиях друг друга. После дурманящего поцелуя, от которого у меня кругом идёт голова, он так же молча увлекает меня в свою опочивальню и на ложе, на котором мы снова забываем обо всём на свете, кроме своего желания… Я распускаю крылья, снова слыша его восторженный возглас, и укрываю нас ими, скрыв от всего мира.