«Шаг 8. Выбери то, что для тебя важнее».
День благодарения в этом году не задался. Ласло и так уже перешел на мягкую, преимущественно жидкую пищу, но боли усиливались, а рвотный рефлекс периодически давал о себе знать. По всему выходило, что Патрик не ошибся с прогнозом. Еще несколько месяцев, и Ласло будет тощим как спичка и полумертвым от боли, голода и остального дерьма, привычного для онкобольных. Но это будет потом. Или не будет вовсе, если Ласло об этом позаботится. А сейчас они с Дрю вернулись из Сорбонны, и все утро Ласло провел в туалете, пытаясь вытошнить остатки завтрака. Кажется, желудок уже давно опустел, но в груди давило, словно там застрял огромный кусок еды. - Ласло… Дрю караулил его под дверью. Сидел снаружи, прижавшись щекой к полированному дереву, и слушал, как Ласло блюет. Словно занятия интереснее у него не было. - Отвали, - попросил Ласло, включая воду и принимаясь полоскать рот. - Ласло, пожалуйста, - тоскливо сказал Дрю. – Тебе становится хуже. Так нельзя! Ласло с ожесточением чистил зубной щеткой весь рот – вялую поверхность языка, скользкое небо, слизистую щек за зубами… Всё, где могла остаться хоть частичка преследующего его запаха рвоты. А может, его уже ничто не преследовало. Всё было вычищено, и Ласло мучился не от запаха, а от паранойи и нежелания признать очевидное. - Пожалуйста… - голос Дрю казался глухим, словно ему в рот засунули носовой платок. А может, это дверь его приглушала. – Эй! Как насчет прислушаться к кому-то, кроме самого себя? Ладно, мои слова для тебя – пустой звук… и Кенни, и Патрика… но должен же быть кто-то… Дрю замолчал. Ласло выключил воду, отправил щетку в стакан, стукнув твердым пластиковым концом об стекло… Потом вскинул голову. И выругался, суетливо кинувшись к двери и принявшись открывать замок. - Не делай это! – крикнул он. – Дрю, пожалуйста, ради твоего же душевного спокойствия… Конечно же, Ласло не успел. Никакие силы небесные не могли опередить Дрю в его стремлении добраться до телефона. С таким прыжком в длину впору было ехать на Олимпиаду. - Да, да… - говорил Дрю, прижав к уху мобильник. – Вы отлично общаетесь, он часто прислушивается к твоему мнению, и я подумал… Ласло поджал губы и молча пересек комнату. Дрю вскочил и вытянул свободную руку перед собой, растопырив пальцы. Боялся, что Ласло кинется отбирать у него телефон. - Да… Я понимаю, но… Может, ты могла бы… Вот только Ласло не собирался этого делать. Дрю все уже сделал сам. Его лицо менялось: дрогнули и поджались губы, сморщившись в куриную гузку; кровь отлила, и его нос, кончики ушей, лоб под растрепанными волосами и даже шея стали кипенно-белыми, как бумажный лист. Только на скулах расцвел уродливый, лихорадочный румянец, словно в этих местах к лицу Дрю прикоснулись раскаленным железом. - Но я… - тихо сказал он, - в смысле… я понимаю, но… Ласло подтащил стул и сел рядом. Взял свободную руку Дрю – не ту, которой он сжимал мобильник, - и принялся мять тощие, белые как мел пальцы, пытаясь вернуть им нормальный цвет. - Я понимаю, - прохрипел Дрю. – Прости. Я зря тебя попросил. Он заторможенно оторвал телефон от уха и долго смотрел в экран, словно забыв, что теперь нужно делать. Потом дернул большим пальцем. Неловко нажал кнопку отбоя и запихнул мобильник в задний карман штанов. Ласло опустил голову, прижавшись губами к царапинам на его руке. Кажется, их оставила Эл. Или О. Или кто-то еще из кошачьего алфавита. - Ты знал, что так будет? – хрипло спросил Дрю. - Если Рита заявила, что безумно меня любит, но я, без сомнения, сам виноват, и рак не лечится, потому что это Господь наказал меня за грехи, - спокойно сказал Ласло, - то да. Дрю поднял глаза. Взгляд у него был жалобный. - Я не понимаю... – сказал он тихо. - Вы же с ней дружите… Вы были женаты! Как она может такое говорить? Ласло кивнул, сжав руку Дрю и опустив ее к себе на колено. Ладонь была прохладной на ощупь и мягкой, словно в ней не осталось ни одной косточки. - Я расскажу.* * *
Ласло увлекся литьем из металла задолго до того, как выкупил свой первый цех холодной стерилизации. Он тогда был просто мальчишкой… Хотя нет, не «просто». Он был мальчишкой из семьи мормонов, живущих в крохотной общине на западе Пенсильвании. Ласло растили в атмосфере любви, уважения и терпимости, готовили к поступлению в семинарию и считали, что консервативные взгляды – суть правильные, коих следует придерживаться во веки веков. Вместе с отцом они ковали фигурные оградки, которые затем отправлялись на продажу в Филадельфию, пили лимонад, обсуждали субботние игры в лакросс и девчонок. Работать с металлом Ласло нравилось. Обсуждать девчонок – нет. О его глупой, по-детски страстной влюбленности быстро узнала вся община. К сожалению, Джонас не был девчонкой. Это заметили родители Ласло, это заметил их пастор, это заметили абсолютно все – если поселок маленький, то секреты в нем долго не живут. Проповедуя «уважение и терпимость», гомосексуализм тут полагали мерзостью во глазах Бога. А Ласло не мог ее скрыть: свою тягу, свое величайшее стремление, свою подростковую глупую любовь, из-за которой он обкусывал губы и получал розги раз в неделю, как по расписанию. Джонас был щуплым, светловолосым, с тугими кудряшками у лица. Чем-то он был похож на Квентина Брю. Родители, которые искренне любили Ласло – он знал, что любили! он ни разу в жизни, ни минуты, ни мгновения не сомневался, что это так! – твердо решили, что выбьют из него эту дурь… и, без сомнения, выбили бы, если бы он не сдался и не подчинился их воле. Спустя пару лет семья Джонаса переехала в Оклахому, а Ласло скоропостижно женили на соседской девушке – тощей как спичка, с мягкими соломенно-светлыми волосами. Этой девушкой была Рита Гренье. - Рита знала, что я ее не люблю, - сказал Ласло, медленно поглаживая Дрю по ладони. - Но родители уже все решили, а мы… а что мы? Нам было девятнадцать! Если тебе девятнадцать, и ты вырос в семье мормонов, ты все равно что младенец… Риту лишил девственности красавчик-мексиканец, приехавший в город на сезонный сбор овощей. Словом, ее родители тоже торопились: отдали порченую за порченого, посчитав это крайне удачным стечением обстоятельств. К обоюдному удивлению, Ласло и Рита не испортили друг другу жизнь. Они даже сблизились. Спустя четыре года – оформили развод, Рита обрела счастье в новой семье, а Ласло пошел жестянщиком на крохотный консервный завод, который выкупил вскладчину спустя пару лет. Семью он больше не заводил. Не видел смысла. - Рита любила меня, как друга, - задумчиво сказал Ласло. – Но она всегда была глубоко верующим человеком, понимаешь? А для верующей женщины гомосексуализм – большой грех. Даже потом… черт, я ведь продолжал грешить в ее глазах! Дрю вопросительно приподнял бровь. Он смутно представлял, как можно и дальше грешить, если предмет твоего греха семья увезла из Пенсильвании в Оклахому. - Алкание любых богатств, помимо духовных, - пояснил Ласло. – Блуд, беззаконие… Короче, трудно быть бизнесменом, трахающим моделей, и при этом не нахвататься грехов. Дрю скривился. Но не отшатнулся и даже руку не отобрал. Ласло решил, что это хороший знак. - Рита действительно считает, что меня наказал Бог, - пояснил он. – Моя бывшая не станет уговаривать меня на лечение, ведь это противоречит Божьему умыслу. Потому я не хотел, чтобы ты ей звонил. Дрю выдохнул, отобрал у Ласло руку и быстро провел по глазам тыльной стороной ладони. Его веки были красными и совершенно сухими. - Вот хуйня, - тихо, как-то обиженно сказал он. Похоже, для человека, чью семью не смущали дочка секс-тренер и сын, который занимается вообще черт знает чем, это было дикостью. Как можно любить человека, считать его частью своей семьи, и при этом так над ним издеваться?.. Позволив Дрю выдохнуть и немного прийти в себя, Ласло взял в ладони его лицо. Потом спросил: - Зачем тебе это? Дрю поджал губы и нахмурился, тут же попытавшись вывернуться из его рук. - Зачем тебе это? – повторил Ласло. – Зачем ты уговариваешь меня на лечение? Зачем ты требуешь у других людей, чтобы они меня уговаривали? - Мне нравится твой особняк, - мрачно сказал Дрю. – А если ты сдохнешь, меня отсюда попрут. - Нет, - сказал Ласло. - Ещё попытка. - Нам весело вместе... – с трудом проговорил Дрю, сопротивляясь, пытаясь спрятать лицо. – Секс, жратва, полеты за границу… Думаешь, мне раньше лучше жилось? - Нет, - сказал Ласло, крепче сжав руки и не позволяя ему сбежать. - Ещё. - Хочу так тебя затрахать, чтобы ты отдал не два миллиарда, а двадцать два! – задиристо фыркнул Дрю. - Нет, - спокойно повторил Ласло. - Ещё. - Я люблю тебя! – выкрикнул Дрю. – Я просто не хочу, чтобы ты сдох! Я… Ласло смотрел на него, не проронив ни звука. У Дрю тряслись губы, покраснели глаза, и все его лицо выглядело нелепым, скукоженным, словно он вот-вот разревется. Обдумав всё, Ласло с невероятным хладнокровием повторил: - Нет. И добавил, сжав кулак в волосах Дрю: - Скажи правду. Пряди комкались в ладонях, как пакля, и Ласло подумал: когда он разожмет пальцы, на них останутся клочья волос. Словно Дрю от стресса сбросит их, как шиншилла сбрасывает свой мех. - Я не знаю, - тихо сказал Дрю. – Вот тебе правда! Я не знаю! Я просто хочу, чтобы ты жил, и не понимаю, почему ты этого не хочешь! Помедлив, Ласло прижал к себе его голову. Обнял за плечи и стиснул так, что уточка Даффи пискнул, как резиновая игрушка. - Думаю, надо позвать кого-нибудь на День благодарения… - сказал Ласло, какое-то время помолчав. – Патрика, например… Дрю сопел, уткнувшись лицом в его шею и прикрыв глаза. Его плечи подрагивали.* * *
Список гостей, которых собрали за одним столом в этот День благодарения, был довольно странным. Нина «Дерьмо» Бенсон, на присутствии которой настоял хозяин дома. Дрю, за неимением куртки прикрепивший пару значков на воротник рубашки. Тобиас Гуд, выряженный в апельсиново-яркий тренч, и Кенни Дюрхольм, обливающийся потом даже сейчас, когда жара уже выпустила Нью-Йорк из тисков. Последним был Патрик О’Доннели – длинный, как полтора человека, и тощий, как половина здорового половозрелого мужчины сорока лет. Ласло даже подумал: в конце встречи Патрика нужно будет отвести в сторону спросить, не заболел ли он часом. В конце концов, онкологи не застрахованы от того, что лечат у других людей. - Понимаю, - сказал Ласло, упершись локтем в уголок богато накрытого стола. – Сегодня День благодарения… но я хочу не поблагодарить вас, а извиниться. Заправив за воротничок рубашки белоснежную салфетку, Дрю с хрустом разделывал лобстера. Нина Бенсон ничего не ела, а только смотрела на Ласло сухими, чуть покрасневшими глазами, словно проплакала всю ночь, а теперь дожидалась конца ужина, чтобы уйти плакать дальше. - За эти полгода я многим из вас потрепал нервы, - сказал Ласло. Вины в его голосе не чувствовалось, и только дрожало что-то внутри, в глубине, словно он не до конца был уверен в том, что говорит. – Я отказывался лечиться, отталкивал вас от себя… Патрик отодвинул тарелку и поджал губы. Друг – не друг… Любит – не любит, плюнет – поцелует… У них с Ласло всегда были трудные отношения. - Простите, что был таким гондоном, - сказал Ласло. – Знаете, я просто… Когда узнал про рецидив, мысленно взвесил все это. На одной чаше весов – моя жизнь, на другой – повторная операция, вырезанный кусок пищевода, химиотерапия… Кенни промокнул усы. Он тоже не ел – видимо, опасался, что его стошнит. Кенни тяжелее всех поддался на уговоры: до последнего отнекивался от встречи и утверждал, что не может даже на часок заглянуть в Ист-Хемптон. У них с женой и детьми большие планы, и он-де не может, совершенно не может присутствовать, что бы там не хотел сообщить Ласло в присутствии гостей… Похоже, Кенни не хотел услышать то, после чего ему действительно станет дурно. - Чаша весов, на которую я положил свою жизнь, не перевесила терапию, - спокойно сказал Ласло. – В ней не было ничего такого, ради чего стоило себя мучить. И я решил… Патрик взвился с места, опрокинув тарелку. По скатерти растекся фирменный соус одной из кухарок – с клюквой, медом и чем-то еще, что Ласло не смог опознать. - Не смей, - тихо сказал Патрик. Голос его дрожал. – Не смей это говорить! Извиняться он вздумал… Думаешь, ты извинишься – и все, это хорошее прощание? Можно ехать в свою долбаную Швейцарию, проходить освидетельствование и… - Патрик… Ласло поднял руку, пытаясь его остановить. Не смог. Патрик О’Доннели отпихнул от себя стул и раздраженно отступил назад. Стекла его очков отражали свет люстры. - Да, тебе стало хуже! - рявкнул Патрик. – Так бывает! И потому нужно лечиться, а не бежать в Европу, поджав хвост! Или ты думаешь, что попрощаешься с нами красиво, угостишь лобстерами на День благодарения – и все? Мы тебя простим? А потом получим по почте урну с прахом, соберемся дружной компанией и… Тобиас Гуд тихо засмеялся. Патрик не сразу понял, что это за звук. Недоуменно оглянулся, а потом уставился на Тобиаса, скривив губы и вытянувшись лицом. - Ах ты ублюдок! – сказал Тобиас, отсмеявшись и утерев рот белоснежной салфеткой. Потом скомкал ее и отбросил от себя. - Ты – поразительный ублюдок, Ласло… Просто фантастический! Патрик молчал. Все молчали. Дрю держал в руках клешню лобстера, и по его ладони стекал прозрачный сок. - Этот ушлепок с нами не прощается, - Тобиас повернул голову, взглянув на Патрика, и широко ухмыльнулся. – Он раскрывает гребаную интригу! Он всегда так делает, сечешь? Обманет тебя, запутает, задурит голову, а сам провернет что-то за твоей спиной… А потом – оп, и все карты на стол! Я в шоке, Кенни в шоке, совет директоров в полном ауте… А он сидит себе – довольный, потому что сумел это провернуть… Тобиас соображал быстрее всех. Ласло был изворотливым дельцом, которому многие дышали в спину, но если другие отставали от него на два, на три шага, то чертов Тобиас наступал на пятки и шептал ему в ухо: бабки, бабки! Если ты перестанешь делать бабки, МакБрайд, я буду грести их вместо тебя! Проницательный сукин сын! Единственный, кто мог разобраться в том, что Ласло нагородил у себя в голове. - Этот уебок сказал, что в его жизни не было ничего такого, ради чего стоит мучиться… - Тобиас размашисто ткнул пальцем в сторону Ласло. Потом обвел взглядом стол, словно ожидая, когда же остальные включат мозги. – Он не сказал, что в его жизни НЕТ ничего такого, ради чего стоит жить! Он сказал, что в его жизни НЕ БЫЛО ничего такого. А потом он… Ласло смотрел на него молча – хладнокровный, бесстрастный, с бледным спокойным лицом. Смотрел так долго, что Тобиас нервно облизнул губы, засомневавшись на миг. А вдруг все не так? Вдруг Ласло не это задумывал? Вдруг на самом деле… Потом Ласло улыбнулся, и Тобиас ответил ему ухмылкой, расцветая лицом и даже вздохнув с облегчением. - Вот, зачем ты творил все это! - сказал он, отодвинув тарелку и откинувшись на спинку стула. - Тут не было абсолютно ничего спонтанного, верно? Никакого спонтанного «я хочу отпуск… нет, я передумал, не хочу отпуск, поработаю-ка я в поте лица». Никакого спонтанного «проявлю-ка я свои гейские склонности прямо сейчас, хотя сорок лет жил без этого». Никакого спонтанного «хочу свадьбу вон на той шлюхе»… Дрю, прости. - Да ничего, - пробормотал Дрю. И только сейчас заметил, что держит руку на весу, и та уже затекла и начала болеть. Он аккуратно опустил клешню лобстера на тарелку и принялся разминать ладонь. - Не-е-е-ет, парни, Ласло не бросился во все тяжкие, - сказал Тобиас. Он был горд собой. Кажется, будь у него усы, как у Кенни, он бы их сейчас лихо подкрутил. – Ласло действовал так же, как в бизнесе. Наметил стратегию, чтобы добиться конкретного результата, и пер напролом! Понимаете? Нина Бенсон прижала руку ко рту, сдерживая приступ дурноты. Перламутровая помада на ее губах давно стерлась. Не похоже было, чтобы она поняла хоть слово из того, что болтал Тобиас обо всех этих хитрых планах и вещах, которые выглядели спонтанными, но таковыми не являлись. - Ему так страшно было лечиться, и эта чаша весов настолько перевешивала остальное, что он решил перевесить её в обратную сторону, - спокойно сказал Тобиас. Теперь он больше ни на кого не смотрел – только на Ласло. Только ему в глаза. - Успешные сделки? Замечательно! От этого хочется жить, и не хочется спускать все на тормозах. Но этого недостаточно… Секс? Реализация подспудных желаний? Хорошо! Просто отлично! Отношения? Семья? Сгодится всё! Ласло смотрел на него и улыбался. И складки на его лице выглядели несимметрично – глубокие и заметные на одной половине лица, и слабые, едва прорезанные на другой. - Ты хотел нагрузить свою психику настолько, чтобы желание жить пересилило желание все бросить, - сказал Тобиас. Потом скрестил руки перед собой и наклонился вперед. Их с Ласло разделяли три метра стола и бесчисленное множество блюд, но ни один из них этого не замечал. – И что? Сегодня ты решил, что настало время расчехлить весы и снова оценить, что лучше – жить или сдохнуть? Прозорливый засранец, - подумал Ласло, на секунду испытав нечто вроде раздражения. А потом расслабился, облокотившись руками на край стола. «Может, пора?» Такая зудящая, такая правильная мысль! Она преследовала Ласло уже вторые сутки, мордовала его, изводила его, снова и снова била по мозгам. Может, пора оценить – что изменилось за эти полгода? Прежний план, с клубом легальных самоубийц и поездкой в Швейцарию – он правильный? Или теперь жизнь Ласло стоит того, чтобы терпеть химиотерапию и трубку в животе? Помолчав, Кенни поднял голову и спросил: - Это правда? Глаза у него были такие, словно Кенни, толстяк Кенни, добродушный Кенни, который в жизни не участвовал ни в одной драке – готов был с размаху заехать кулаком в глаз своему гендиру. - Это правда, - сказал Ласло. Наверное, Тобиас описал все лучше, чем он сам бы сумел. Ласло знал: умереть не страшно. Страшнее всего продолжать жить. Это больно, мерзко и наверняка унизительно; и даже если у тебя есть на это деньги – у тебя может не хватить сил. Но если на другую чашу весов ляжет что-то существенное… Ласло боялся перевести взгляд на Дрю. Как будто, увидев равнодушие в его лице, или разочарованность, или злость оттого, что придурок-миллиардер передумал сдыхать и выполнять свою часть брачного договора, - Ласло не выдержит и откажется от лечения. А это решение и так далось ему с большим трудом. Ласло не хотел рисковать, и потому не смотрел на Дрю; хотя не смотреть на него, не быть с ним, не прикасаться к нему было почти нестерпимо. - Итак, - пророкотал Тобиас. – Ты разломал свою жизнь на кусочки и изучил каждый под микроскопом. Ты оценил, какой груз лежит на весах… И что перевесило? Впервые за этот вечер Ласло почувствовал себя по-дурацки. Он сидел тут, сжимая в руках салфетку, с убранными назад волосами и странным, несимметричным лицом, и пятеро самых близких людей (по-настоящему близких, а не таких, как Рита Гренье) пялились на него, как журналисты пялятся на человека, собирающегося презентовать новую модель айфона. Вот только у Ласло не было айфона. - Я извинялся не потому, что собрался пустить по вене пентобарбитал, - признал он. - А потому, что вам, ушлепкам, придется терпеть меня дольше, чем вы рассчитывали… Вот так. Он решил. Кенни придется и дальше возиться с его причудами, покрывая на работе и подбирая упущенные хвосты. Тобиас Гуд лишится шанса стать генеральным директором КлирФуд Инк. А ведь он, наверное, был неплохим кандидатом… Нине Бенсон предстоит и дальше терпеть неуважение Ласло к чайным традициям, его тотальную пищевую необразованность, невежественность и чрезмерную симпатию к персоналу (который – Нина знала это совершенно точно, - недостаточно хорошо выполняет свою работу). А Дрю… Ласло почти взглянул на него. Почти смог себя заставить. А потом дернул головой и уставился на Патрика О’Доннели – своего не-друга, недодруга, человека, который переживал его диагноз слишком болезненно. Если бы онкологи волновались так за каждого пациента, в аптеках давно закончился бы прозак. - Ну а тебе, - сказал Ласло, - придется меня не только терпеть, но и лечить. В комнате было так тихо, что Ласло на мгновение показалось: он слышит морской прибой. Где-то там, за шумом виноградников, за оживленной дорогой, ведущей вдоль побережья, за домами первой линии – море бьется о белый песчаный берег, бисером рассыпая брызги, и Ласло отчетливо слышит этот звук. Помолчав, Патрик с трудом разлепил губы. - Ты мог запустить, - сказал он сипло. – Если бы ты послушал меня тогда… если бы обследовался… Ласло поморщился. Он не мог послушать Патрика ТОГДА! Не мог принять его советов! Черт подери, он должен был сам это решить, а не полагаться на мамок, нянек, врачей и исполнительных директоров! Он должен был сам понять, хочет он жить или не хочет! Сам, один, без чьих-то подсказок, без требований обследоваться и лечиться, без давления на мозг! А Патрик приезжал к нему в дом, являлся в его мастерскую и давил, давил… И даже подключил к этому Дрю. Кстати, об этом… - Дрю, - задумчиво позвал Ласло. И повернул голову к человеку, на которого хотел смотреть всегда, каждую секунду, когда не работал и не спал. – Напомни. Сколько раз мы были в Сорбонне? - Четыре, - пробормотал Дрю. По его лицу нельзя было понять ровным счетом ничего. Волосы свешивались, закрыв его глаза, руки вяло лежали на столе, а губы мало что выражали. Тонкие, серовато-лиловые, сейчас они были расслаблены и чуть приоткрыты. Дрю дышал ртом, словно запыхавшись от быстрого бега. - И что мы там делали? – спросил Ласло. - Мы… - Дрю нахмурился. Ласло заставлял его думать о каких-то неважных, несущественных вещах, которым не было места за этим столом. – Мы там… гуляли… я гулял… это же Париж, что там еще можно делать… Патрик непонимающе моргнул. Потом уставился на уточку Даффи, и глаза его за бликующими стеклами очков стали пустыми, как у человека, мозг которого получил важную информацию, но еще не успел ее обработать. - Еще я успевал скупиться, пожрать в Le Cinq… один раз попал на парижскую неделю моды… - продолжал Дрю. – А ты мчался на медицинскую кафедру к профессору Григо, делал МРТ и гастроскопию из-за той желудочной колики… а потом мы вместе… Ласло был уверен, что Патрик закроет лицо ладонью. Вместо этого Патрик прижал руки к щекам – в быстром, совершенно детском жесте, какого Ласло не видел уже очень и очень давно. Простота и понятность этого движения его потрясла. Патрик одновременно был шокирован, счастлив и недоволен, и не знал, что из этого выразить первым. Так что решил выразить всё сразу. - А-а-а… - тихо протянул Дрю. Он тоже заметил движение Патрика и с подозрением уставился сначала на него, а потом на Ласло, нахмурив брови и скривив уголок рта. - Что, нет никакой желудочной колики? – помолчав, спросил он. Господи, - подумал Ласло. Господи, неужели и впрямь не догадался? Они раз в пару месяцев, как по графику, мчались не на горные склоны Альп, не на берег Австралии, созданный Богом только и исключительно для серфинга, а в один из самых знаменитых университетов Европы! Каждый раз Ласло, не скрываясь, проходил обследование – а Дрю даже не удосужился погуглить, или позвонить на кафедру, или узнать любым другим способом: кто такой этот профессор Григо и какой отраслью медицины он занимается? Но Дрю не стал гуглить. Не стал звонить или спрашивать… Он доверился Ласло и его глупой отмазке про желудочную колику, которая не только ничего не объясняла, но и вызывала закономерный вопрос: разве человеку, запланировавшему свою смерть, как нормальные люди планируют отпуск, есть смысл лечить желудок? В конце концов, эвтаназия решит не только проблему рака, но и всех болезней, которыми Ласло успел обрасти за сорок два года. Но нет. Дрю не понял. Даже не заподозрил. И теперь смотрел на Ласло, раздраженно поджав рот, словно тот его обманул. - Чтобы держать колики под контролем, вообще нужно делать МРТ? – спросил он мрачно. - Или я повелся, как полный лох? Ласло потребовалось какое-то время, чтобы осознать: он действительно обманул Дрю. Врал ему в глаза. Говорил одно – а делал совершенно иное, воплощая свой запасной план в жизнь. Подумав об этом, Ласло честно попытался раскаяться, но чувство вины так и не пришло. Он врал не потому, что хотел сделать кому-то плохо. Он врал, потому что нуждался в полном уединении, в абсолютной беспристрастности и возможности самостоятельно принять решение. Ложь – сопутствующий ущерб, с которым его близким придется смириться. И Ласло посмотрел в лицо Дрю, попросил его мысленно: прости! Прости меня, а? Я же не врал тебе ни в чем, кроме этого… Тобиас тихо засмеялся. Он, наверное, не сомневался ни секунды: раз Ласло отложил принятие окончательного решения, то и запускать болезнь не рискнул бы. Это для лечения нужен проверенный онколог; а обследоваться можно у врача попроще – лишь бы тот имел достойное оборудование… Например, как в лучшем французском университете, куда туристы со всего мира едут полюбоваться архитектурой, а ученые – присосаться к аппаратуре, стоящей миллионы евро. - Мне нужны все диски! – потребовал Патрик. – И расшифровки сканирования, и распечатки из их мед-центра, и… Нина Бенсон встала. Обошла стол, приблизилась к Ласло и согнулась в три погибели, обхватив его голову и уткнувшись лицом в седую макушку. И стояла так две или три минуты, пока Кенни и Патрик ожесточенно спорили, что лучше – результат МРТ на пленке или в электронной форме, - а Тобиас с хрустом разламывал лобстера. Индейка, приготовленная в честь Дня благодарения, раздувшейся тушей громоздилась посреди стола. Ее забыли разрезать, и не похоже было, что у кого-то дойдут до нее руки. В конце концов, на столе было много другой еды… - Ты же понимаешь, что я врач? На пленку выносятся не все снимки, а их размер… - Но ведь можно распечатать их по одному! Вот в таком формате! И если смотреть на просвет, как рентгеновские снимки… - По-моему, замечательное решение. Когда решу помирать, тоже буду мотивировать себя шлюхой! Когда хорошо трахаешься, жить веселее. Дрю, без обид. - Хуйня вопрос. Мой номерок запишешь, или ты по бабам? Ласло взял в руки ладони Нины Бенсон – запястья с длинными сухими пальцами, на одном из которых виднелось кольцо. Нина была вдовой, и потому, наверное, уже не видела в Ласло мужика. Не пыталась молодиться, не старалась прыгнуть в койку к миллиардеру. Она и так была идеальной: вздорной и требовательной, раз в месяц доводящей служанок до истерики, а главное – обожающей Ласло искренне, как родного сына. Ласло поцеловал сперва одну ее руку, а затем другую. - Я буду лечиться, - пообещал он. – Прости, что сразу не сказал… Мне просто нужно было… Я хотел… Нина покачала головой. Перед ней не нужно было оправдываться – она никогда, ни разу в жизни не упрекнула Ласло, хотя знала больше поводов для этого, чем любой из его друзей. Отпустив ее на место, Ласло пригладил пятерней волосы, еще немного попялился в стол, а потом, наконец, перевел взгляд на Дрю. Тот молча ковырялся мизинцем в разломанной клешне лобстера. Заметив, что Ласло на него смотрит, Дрю вздрогнул и замер, уронив лобстера и брызнув соком себе на рубашку. Ласло дернул кадыком, пытаясь проглотить комок в горле. У Дрю было гладкое, без единой морщинки лицо, и в эту секунду оно ничего не выражало. Ласло знал: стоит Дрю оживиться, улыбнуться, оскалиться, сделать хоть что-то – и каждый его мускул придет в движение! Углубятся складки у рта, заострится нос, западут глаза, подведенные по нижнему веку карандашом… Но сейчас – в эту самую секунду, - лицо Дрю было безжизненным, словно он уже умер. И сам не заметил, когда. - Я понимаю – я и так уже отнял полгода твоей жизни, - тихо сказал Ласло. Ему хотелось протянуть руку, ухватить Дрю за пальцы… Бог знает, какую силу воли ему пришлось проявить, чтобы удержать себя от лишнего дерганья. - Я не могу, не имею права просить о большем. Если пройдёт остаток контрактного времени, и ты захочешь уйти... Ты дурак? – подумал Ласло. Ты правда дашь ему возможность бросить тебя? Ты знаешь, как появляются вещи; но еще ты знаешь, как появляются эмоции. Ты даже с собой смог это провернуть – вынудил себя снова захотеть жить! Заложил в голову это желание, прорастил его, выпестовал на голом грунте из слежавшегося страха и ненависти к онкологическим клиникам… Неужели ты не можешь сделать этого с Дрю? Уговаривай, умоляй, сули ему деньги! Немыслимые деньги, такие, чтобы Дрю согласился быть с тобой во время лечения, сопровождать тебя вплоть до гробовой доски! Ты не сможешь без него! Ты бросишь все и сопьешься, или будешь выдергивать из себя капельницы, или откажешься есть! Тебе не нужен другой. Либо он – либо никто. И если он тебя сейчас бросит… - Если ты захочешь уйти, я пойму, - прошептал Ласло. Его голос утонул в гуле: Тобиас, Кенни и Патрик спорили о методах приготовления индейки, экономка быстро отчитывала кого-то по телефону… И только Дрю молчал. - Я пойму, честно, - повторил Ласло. - Я не хочу взваливать на тебя такое. Умирающий человек, все эти хлопоты… мы не договаривались об этом! Но если ты… Если ты согласишься… Дрю опустил голову и принялся ожесточенно оттирать полотенцем испачканные руки. Потом вытер глаза и нос, вместо салфеток негигиенично использовав свой рукав. Быстро одернул рубашку, пригладил волосы... Затем нерешительно поднял голову, посмотрев Ласло в глаза. И улыбнулся.