***
— …руки, Тириг, — сказал Кальв и похлопал его по плечу. — Отец нанял лучших лекарок и повитух, а еще при ее постели находится наша мать. Мгновение он помедлил, но затем неловко привлек Тирига к груди. Тот оказался податлив, словно девица, и благодарно прильнул, и коротко вздрогнул, когда услышал из-за двери крик Мальги. Отец заплатил сигилейфской лекарке, которая принимала роды у матери — все до единого, а также той, что считалась лучшей в Мирраморе, и даже позволил повитухе заполнить покои Мальги пахучими травами, которые, как она говорила, успокаивают нервы роженицы. Когда разговор зашел о деньгах, Тириг потянулся к кошельку и сказал, что все ему возместит. Отец посмотрел на него со снисходительным теплом, как обычно смотрел на своих сыновей, сотворивших глупость. — Я не занимаюсь благотворительностью, — мягко сказал он. — Я беспокоюсь за свою дочь. В воздухе повисло невысказанное «То, что у меня много детей, не значит, что я не дорожу каждым из них», и Кальву вдруг сделалось стыдно за то, что он вплоть до самого отъезда из Сигилейфа после свадьбы чувствовал себя дома ненужным. — Но Мальга теперь моя жена и входит в мою семью, — неуверенно возразил Тириг. Он был на голову ниже герцога и смотрел на него слегка исподлобья, нервно теребя застежку тканевого кошелька. — Ты больше не в Хельмгеде, мальчик мой. Мальга не покидает свою родню из-за того, что выходит замуж. Кальв знал, что Тириг хотел бы ему ответить: он никогда в жизни не видел Хельмгеда, ведь родился, когда его отец уже обосновался в Сигрии. Быть может, герцог забыл об этом. Быть может, всегда помнил — так же, как помнил о том, что всякий хельмгедец остается самим собой даже вдалеке от песков, палящего южного солнца и овечьих отар. И, не желая слушать их дальнейший разговор, Кальв отвел Тирига на первый этаж и попросил сделать ему крепкий травяной настой. Они сели в гостиной, которая выглядела непривычно пустой, ведь все столпились наверху, в покоях Мальги или в коридоре перед ними, вслушиваясь судорожно во все, что происходит за дверью. Боясь услышать ее крики — и надеясь услышать крик новый и незнакомый. Тириг согнулся пополам и спрятал лицо в руках. Кальв даже подумал, что тот плачет, но Тириг не издавал ни звука, а спина его только медленно поднималась и опускалась в такт дыханию, а не содрогалась, как при плаче. Он протянул руку и принялся осторожно гладить Тирига по спине. А подняв глаза, уперся взглядом в арфу, накрытую полупрозрачной тканью, и почувствовал, как у него самого к горлу подкатываем ком. — А помнишь, как ты учил меня стрелять из лука? — неожиданно для себя же заговорил Кальв. — Это был твой первый или второй раз в Сигилейфе, отец отправил тебя погулять — и ты наткнулся во дворе на нас с Юнидо… он довел меня до слез своими строгими поучениями, как надо держать лук, как оттягивать тетиву, этим вот всем… он пытался научить меня уже пару недель, а у меня все не получалось. А с тобой получилось с первого раза. Тириг поднял на него удивленный взгляд. — Почему ты вспомнил это сейчас? — спросил он. «Потому что я вдруг понял, что, обретя жену, потерял друга. Как же давно мы не были вместе вот так — как раньше. Как друзья». — Потому что с тобой всегда так, Тириг. С тобой всегда все получается. За что бы мы с тобой ни брались… за что бы ты ни брался сам. Ты слишком удачлив, а, может, слишком обаятелен — так, что даже госпожа судьба не в состоянии перед тобой устоять. А еще… «Потому что тебя не должны пугать чужие неудачи». Кальв подумал о Бриге, настоявшей на том, чтобы он взял ее с собой к Мальге и Тиригу, о Бриге, что тоже была там, наверху, вместе с его семьей, как часть этой семьи, настоящая часть, о Бриге, что хотела бы остаться при ложе Мальги, если бы та ни приказала уйти всем, кроме матери. Кальв подумал о том, что неделю назад Бригу начало мутить и она даже пропустила чаепитие и игру в амбрет у Тьюриан ор Одстан, дочери маркиза Брандриха ор Одстан. — Вы с Мальтой уже думали, как назовете…***
…дитя Тиригом младшим. Мальга объявила это с неподдельной гордостью, укачивая на руках ребенка, и всякий в покоях мог бы поклясться, что она сияет от счастья. Возможно, дело было в травах, принесенных повитухой, или в разговорах, которые вела за закрытой дверью с ней мать, пока принимала роды и крепко сжимала руку Мальги в своей, но она не чувствовала себя уставшей. Напротив, ей казалось, что она готова сворачивать горы и воплощать в жизнь свои самые смелые мечты. Но Тириг поцеловал ее в лоб и сказал, что ей следует лежать в постели и отдыхать, а он принесет ей из библиотеки любые книги, которые она захочет, и позаботится, чтобы на кухне приготовили все, чего Мальга пожелает. В ответ Мальга обиженно надулась, но семья лишь посмеялась над ее видом и осторожно пожелала здоровья и матери, и ребенку. — Я не знал, что ты захочешь назвать сына в мою честь, — сказал Тириг, когда проводил всех до двери и наконец прилег рядом с Мальгой. Кормилица унесла ребенка и уложила в соседней комнатке, и Мальга то и дело подскакивала, потому что ей казалось, что дитя плачет и зовет ее, но это всего лишь завывал ветер за окном. Тириг младший спал и видел сны, какие видят только маленькие дети. — Не обольщайся, просто я рассчитывала на девочку, которую назову Мальгой, — откликнулась она. Постепенно на нее наваливалась усталость, и Мальга пару раз подавляла желание зевнуть, не желая показаться Тиригу слабой. Он засмеялся и поцеловал ее в лоб. Осторожно огладил по плечу. Подался было навстречу, словно хотел ее обнять, но в последний момент передумал, потому что решил, что Мальга слишком утомлена для объятий. — Да прижми меня уже к себе, глупыш, — проворчала Мальга. — Не веди себя так, как будто роды сделали меня фарфоровой. Делай что хочешь, только не лезь под юбки до конца лета, иначе мне придется задушить тебя подушкой. Тириг тихо рассмеялся ей в волосы — взмокшие и пропахшие травами. Герцогиня провела с ним беседу о том, что после родов им с Мальгой необходимо воздерживаться от ласк, пока ей не станет легче. Мальге он рассказывать об этом, конечно, не стал. — Ты всегда была для меня самой сильной, мышка, — прошептал он. — Но это не значит, что я не буду заботиться о тебе, будто ты фарфоровая. Мальга заснула с мыслью, что она в этом никогда и не сомневалась, и ей снились…***
…сны, которые Кальв забывал сразу же, как только просыпался. Глядя в потолок и с трудом дыша, он шарил рядом с собой ладонью, пока не находил наконец Бригу и не прижимал ее, спящую, к груди. Порой его начинало мутить от духоты в спальне, и он нетвердым шагом шел к окну, чтобы впустить немного воздуха и отдышаться. Будто бы вместе со свежестью и прохладой к нему приходило умиротворение, и тогда Кальв вновь ложился. Вновь тянулся к Бриге, но на сей раз прижимал ее к себе осторожно, памятуя о животе. О ребенке, который рос в ней прямо сейчас. Их ребенке. Брига спала крепко и сладко и иногда коротко вздыхала, приоткрывая рот и становясь в эти моменты сама похожа на ребенка. Кальву казалось, что никогда еще он не любил ее так сильно, как в эти моменты. Брига вернулась в мирраморское общество так же, как делала все, за что бралась, — с роскошью и патетикой. Та Брига, которая в первую летнюю ночь надела маску вернувшейся в свет графини, не была похожа на его Бригу, хотя именно первую, пожалуй, и знала его семья. Из толпы знати она высмотрела своих старых приятелей и приятельниц в мгновение ока — Кальв понял это по тому, как взгляд жены сделался тяжелее и сосредоточеннее, как губы сжались в напряженную тонкую линию. Он взял у слуги два кубка с вином и подал Бриге, желая ее отвлечь, но та приняла кубок, не отрывая глаз от своих знакомых. — Хочешь подойти поздороваться? — спросил Кальв и тут же почувствовал себя невероятно глупо: безусловно, она хотела к ним подойти. Это было ее окружение. Она знала их, быть может, с самого детства, быть может, дольше, чем Кальв знал Тирига или Лиага. — Как я выгляжу? — спросила Брига, игнорируя его вопрос. — Превосходно, как всегда, — сказал Кальв и не врал. Как не врал ей никогда. Брига кивнула с удовлетворенным видом и, взяв его под руку, крепко, словно пса — за ошейник, направилась к ним. Когда Кальв делал ей предложение, она спросила, сумеет ли он полюбить ее такую. Светскую ее, гордую, сменяющую свои маски и, что хуже, наслаждающуюся ими. То было ее слова — и Кальв, покрывавший в тот момент ее обнажению шею поцелуями, рассеянно спросил, почему это хуже. В ответ Брига грустно усмехнулась и пригладила его волосы, как гладят детей. Она сказала, что мало у кого хватает достатка, влияния или попросту храбрости оставаться самим собой в Мирраморе. Каждый вечно отыгрывает свою роль, а отыграв, берет следующую. Жонглирует театральными масками, за которыми уличные артисты прятали свои истинные лица. Не вдумываясь в то, что говорит, Кальв сказал, что его родители всегда появлялись на публике без масок. Выходя в свет теперь, Кальв пытался понять, чего же в них было больше — богатства, влияния среди тех, с кем они общались, или храбрости, — и приходил к выводу, что всего вместе. Брига ответила, что у герцога ор Сигилейф достаточно достатка, чтобы быть собой, в отличие от мирраморской графини. В общем и целом, это значило «да». Припомнив это, Кальв остановил ее на полпути и заглянул в глаза: — Ты не должна пытаться быть на равных с ними. Ты — жена сына герцога ор Сигилейф. Ты — выше их всех. Брига тихо рассмеялась. Ее скромный благодарный поцелуй был горячее ласк, что могли предложить сыну герцога ор Сигилейф все женщины Сигрии. — Я люблю тебя, — шепнула она ему на ухо, прежде чем отстраниться. Со старыми приятелями она держалась с видом легкого снисхождения и того высокомерия, что не задевает во время беседы, но осадок после которого внезапно обнаруживаешь спустя некоторое время. Брига представила их Кальву и Кальва — им, хотя надобности в том не было: в обществе всех тех же лиц Кальв и познакомился с Бригой, пускай и не общался с ними в течение долгого времени. У него была хорошая память на лица, и девушки остались очарованы тем, что Кальв отлично помнит их и перипетии их частной жизни — той ее стороны, которую принято допускать до бесед, — а их приятели — возмущены тем, как быстро мальчишка из Сигилейфа успел понравиться их спутницам. Кальв мог поклясться, что видел намек на ревность во взгляде жены, когда целовал ладонь последней из ее подруг, но чувства Бриги были неуловимой рыбкой, всего на пару мгновений сверкающей чешуей над водой. — Если ты продолжишь быть таким любезным с этими вертихвостками, я тебя накажу дома, — промурлыкала она ему на ухо, едва приятели удалились за вином. Кальв почувствовал, как вспыхнул. Услышал, как девушки спрашивают, все ли в порядке. Следом — как Брига все тем же снисходительно-любезным тоном отвечает, что ее супруг тяжело переносит духоту. — О, на балконах прохладнее! — обеспокоено проворковала белокурая Авейна. — И там можно присесть! — добавила недавно обручившаяся с одним из бывших приятелей-кавалеров Бриги Темлин. — Прекрасный вид на благоухающий сад! — сказала Мива, бывшая наполовину энифрадкой по матери. — Говорят, что позднее там будут подавать мороженое! — сообщила одетая чуть скромнее остальных приятельниц Блауфа. — Спасибо, милые, мы скоро вернемся, — улыбнулась Брига. По дороге к балкону — отдаленному, за полуприкрытыми мощными дверьми, которые, как Кальву показалось, должны открывать лишь на время балов — она прихватила два бокала охлажденного пряного вина. Ведомый ею, Кальв думал о том, что ей не стоит пить вино — на всякий случай. И о том, что торжествующая улыбка, которую он давно не видел на устах любимой, вновь возвращается к ней. Так же, как Брига вернулась в свой круг, которого ей не хватало, как бы она ни пыталась это скрыть. На балконе было пусто, и Брига плотно закрыла за ними двери. — Зачем?.. А мы сумеем их потом отпереть?.. — глупо спросил Кальв, но ответа не получил. Брига прижала его к стене и поцеловала — сначала медленно и мягко, затем требовательнее и жарче. Кальв неловко потянул вверх ее юбки, чувствуя себя мальчишкой, который впервые в жизни затащил в свою постель служанку или дочку очередного отцовского вассала. Потом Брига оттянула вниз его брюки, и Кальву показалось, что это его — слугу, конюшонка, безвестного поваренка — знатная графиня затаскивает в постель. Прервав поцелуй, он спросил, что будет, если их здесь обнаружат. Вместо ответа Брига толкнула его на скамью и села…***
…ему на колени, уткнувшись носом в длинные мягкие пряди. Тириг огладил Мальгу по спине — сверху вниз, вдоль позвоночника, целомудренно остановившись на талии, — как делал всегда, когда хотел выразить ей свое желание. Застенчиво, оставляя за ней право отказаться. — Это дитя меня убивает, — проворчала Мальга. — Которое? — шутливо спросил Тириг. Легкая обида кольнула его сердце, потому что ответа на не заданный вопрос он не получил, но в полной мере обижаться на жену он не мог, потому отмахнулся от этого чувства, как на улице маркиз отмахивается от просящих милостыню. Порой, забираясь в постель к ней — теплой, разморенной, сонной, со сбившимися волосами и сладко пахнущей цветами кожей, — Тириг и сам чувствовал себя просящим милостыню. — Оба, — сказала Мальга и тряхнула головой. Пряди, слабо заколотые на затылке, рассыпались по ее плечам, как осенняя листва — по тропинке. Тириг положил ладонь на ее выступающий живот. — Как думаешь, кто будет на этот раз? — Мне все равно, лишь бы не орал так, как твой сын, — фыркнула Мальга. Тириг знал, что в ней говорит усталость, и мягко поцеловал в лоб. За минуту до того, как она устроилась у него на коленях, он собирался уйти в библиотеку и там заняться счетами, но теперь выбора не осталось. С появлением ребенка время в доме словно приобрело свой собственный нрав и потекло так, как ему вздумается, то ускоряясь, то замедляясь. Первые пару месяцев Мальга с Тиригом не смели ни вздохнуть, ни выдохнуть. Весь их мир сузился до одного-единственного человека, который беспрестанно плакал, пытался вывернуться из их по-юношески неумелых рук, будил среди ночи и с поистине графским пренебрежением отвергал их попытки его унять. Даже в присутствии кормилицы и нянюшки — женщины средних лет с приятным голосом и мягкими руками, приехавшей в Миррамор из Дарбарга, — Мальга то и дело дергалась и бросалась к ребенку. По ночам она утыкалась в грудь Тиригу и шептала, вдруг их хрупкое дитя постигнет участь многих других детей в Сигрии — смерть? Вдруг он чем-то заразится, простудится, упадет и разобьет свою маленькую головушку? Затем минула половина лета — в середине третьего из пяти летних месяцев, нянчась с сыном в саду, Мальга внезапно увидела его с новой стороны. Словно помутнение спало, и она вдруг поняла, что ее сын — крупный и упитанный, что у него здоровый розовый цвет лица, что он уверенно ползает и даже пытается перенимать выражение ее лица. Объятая нежностью к сыну и гордостью за него, Мальга поборола в себе желание подхватить его на руки и крепко прижать к сердцу. Она подумала, что отныне они могут позволить себе быть спокойными. Что их малыш крепче многих других. Она почти видела, как его темные волосы мягкими волнами спускаются ниже лопаток по сигрийской моде, как он подает ей руку, помогая выходить из кареты, как он кружит ее в танце и подпевает тихим мелодичным голосом, когда она играет на арфе. Его голову увенчают традиционной тонкой диадемой, а на его плечи опустится тяжелый отцовский плащ, подбитый мехом, когда он унаследует замок Рилиала. Вечером она рассказала об этом Тиригу, и тот поцеловал дитя, что носило его имя так же, как он сам носил имя своего деда. Тириг младший спал и тихонько посапывал во сне. — Он у нас такой хороший, — умиротворенно, как никогда, сказала Мальга и положила голову на грудь мужу. Они вышли из детской бесшумно и прикрыли за собой дверь — не до конца, чтобы услышать, если сын проснется, хотя при нем и ночевала нянюшка. — Может быть, тогда стоит попытаться еще? — спросила Мальга и подняла взгляд на Тирига. Он почувствовал, как внизу живота вспыхивает пламя, о котором, казалось, он и не вспоминал все это время, и осторожно огладил Мальгу по спине. Сверху вниз, вдоль позвоночника. Она ответила негромким стоном и, скинув с плеч домашнюю накидку, что надевала поверх легкого летнего платья или ночного одеяния, открыла ем свои объятия. Тириг прильнул к ней, будто нырнул в морские волны. Будто вернулся домой. Время неслось в доме графа ор Рилиала так, как кони в родных землях его отца и деда легким пружинистым галопом несутся по степным окраинам. Четыре раза Тириг с Мальгой бывали в гостях — на ужине у маркиза, когда Тириг принялся с жаром обсуждать с Брандрихом страшную жару в герцогстве Сигилейф и скудный урожай, который должна принести осень. Когда Брига, сидевшая рядом с Мальгой, хотя та и предпочла бы, чтобы маркиз посадил ее с Кальвом, склонилась к ней и прошептала, что беременна, а Мальга не сдержала радостного восклицания — и тут же смущенно прикрыла рот ладонью, чтобы не вызывать вопросов, ведь Брига добавила, что пока не хотят говорить никому, кроме семьи. Справившись с эмоциями, Мальга сжала ее пальцы своими и сказала, что они и есть ее семья. Когда Кальв с двумя мирраморскими графами провели половину вечера за игрой в полутемной гостиной, и он так и не удосужился побеседовать с Мальгой, лишь обменялся парой общих фраз, и та, желая задеть брата, громко заявила, что считает подобные игры слишком азартными и опасными для кошельков молодых людей. Маркиз ответил ей мягкой улыбкой и сказал, что в его доме — не опасны. Когда Мальга вдруг заметила, что Тьюриан ор Одстан, дочь маркиза, тонкая, как сосна, и белая, как снег, не сводит смущенного взгляда с Юнидо. После ужина маркиз предложил им с Мальгой вместе сыграть на арфах — он слышал, что дочь герцога ор Сигилейф чрезвычайно одарена по части музыки, и счел удачным совпадением, что его собственная дочь тоже души не чает в ней. Мальга, не сдержавшись, ответила, что одарена далеко не только по части музыки, но все же заняла место в гостиной рядом с Тьюриан. Их инструменты были расположены в зале таким образом, что Мальга, перебирая пальцами струны, видела сквозь них устроившегося за игорным столом Кальва. Когда она сыграла вступление из его любимой песни, он даже не поднял на нее головы. Сидящая рядом Тьюриан, поднимая глаза от инструмента и собственных пальцев, которые за едой слушались ее тяжело, но за арфой вдруг сделались пластичными и легкими, видела прямо напротив себя Юнидо. Переведя взгляд с брата на Тьюриан и заметив выражение ее глаз — смущенное, ищущее, полное той надежды, не имеющей права на существование, которое Мальга не знала сама, но не раз видела у самых разных людей на балах и приемах, — Мальга захотела погладить ее по голове так же, как она гладила Тирига младшего. Она знала, что старшему сыну Юнидо в четвертый месяц осени исполнится семь лет. Еще она знала, что даже на жену — очаровательную Лафри ор Дарбарг, в которой души не чаяли даже их с Юнидо родители, — он никогда не глядел так, как на молодого статного конюха в Сигилейфе или младшего сына маркиза, краснеющего от вина. Вдвоем они делили один из диванов в гостиной маркиза. Завороженные музыкой, ни гости, ни хозяева не видели, как Юнидо опустил ладонь на бедро юноши, а тот задержал дыхание и облизнул губы. Это увидела лишь Мальга, ведь только она не была подхвачена музыкальным порывом, словно ветром или волной, пусть ее пальцы и трогали по привычке струны в правильной очередности. И даже если это увидела Тьюриан, вряд ли она поняла хоть что-то из этого жеста. Затем последовали обед у герцога ор Дарбарга, временно приехавшего в столицу по делам, и Мальга рассеянно, занятая лишь мыслями о мучающей ее с утра тошноте, обсуждала розы с Лафри и трепала по голове привезенных младших детей Юнидо — Ливену, Ларига и Тюдона. Малыш Тюдон выглядел слабеньким, и Мальга на время отвлеклась от своих мыслей и оживилась, поняв, как в сравнении с ним крепок и здоров ее Тириг. Лиаг ор Геленри принял их дважды и тотчас удалился с Тиригом, чтобы обсудить политическую ситуацию на границе. Ирма пообещала, что позднее прибудет Кальв, и Мальга постоянно вздрагивала, услышав шорохи или шаги за дверью, и подскакивала со стула, но тот так и не появился, и даже вид новорожденного малыша Фаеллы и Лиага — первым делом Мальга ужаснулась, неужели они так давно не виделись, что она пропустила беременность подруги? — не развеселил ее. Когда Кальв не пришел во второй раз, Мальга шутливо, хотя глаза ее оставались серьезными, пожаловалась на это Лиагу. — Я слышал, что Кальв временами проводит вечера с графом Формотом ор Бурсох в игорном доме, возможно, на сегодняшний вечер у него были те же планы, — равнодушно ответил Лиаг. Порой Мальге казалось, будто Кальв уходит от нее, словно корабль — от пристани, к которой более не вернется. Она знала, что Юнидо тоже — как и многие мирраморские мужчины, но только не Тириг, не ее отец и не Верховный — посещает игорный дом, и при следующей встрече нарочито равнодушно бросила ему, чтобы он передал Кальву мирраморский адрес одного хорошего лекаря. Юнидо удивленно вскинул брови, словно спрашивая: Кальву нездоровится, а знаешь об этом лишь ты? Мальга ответила, что, видимо, у Кальва проблемы со здоровьем, раз он не помнит, что у него в Мирраморе есть сестра. Юнидо улыбнулся осторожно — он всегда вел себя осторожно с женщинами, даже с теми, которых называл своей семьей — и сказал, что есть и более действенные способы донести до брата ее обиду. — В любом случае, в этот раз у меня нет времени лишний раз задерживаться в игорном доме. Не говоря уже о том, что Кальва я там точно не стал бы искать. Мальга хотела сказать, что знает, как знает любой достаточно наблюдательный человек, кого Юнидо там порой искал. Но прикусила язычок и плотно сжала губы. И все же они виделись с Бригой — и Мальге казалось, будто она, прежде заостренная, как обнаженный меч, холодная, как первый снег, далекая от всех и всего, как Совершенные, сияющая в свете королевской залы, с каждой новой луной все больше смягчалась. И — ей хотелось сказать — опускалась, не так, как в модных в столичных кругах поэмах опускались прежде благородные рыцари — до грязных таверн и дешевого пойла. Опускалась так, как древняя богиня спускается с небес на землю. Встречая жену после визита к Бриге, Тириг робко, но прямо, как всегда, сказал, что до сих пор не понимает, что Мальга чувствует к невестке. Та вспыхнула, ведь впервые ее спрашивали об этом вот так, без намеков и обтекаемых фраз «Надеюсь, тебе понравилась моя мирраморская графиня, сестрица», и на пару мгновений потеряла дар речи. Тотчас обрела его вновь — подхватила, как подхватывают падающий с края стола кувшин. И пролепетала: — Я не знаю. Она знала, что в ней горела ревность — с тех пор, как она впервые увидела, что Кальв — ее милый братец, милый друг Кальв, такой близкий, каким не были даже приятельницы Ирма с Фаеллой, — находясь в одной зале с ними обеими, неотрывно смотрит на Бригу, а не на нее. Она знала, что то была ревность будто бы ко всей семье, будто она всеми силами противилась тому, чтобы частью этой семьи становилась женщина, настолько далекая от Сигилейфа. Брига была ниже по происхождению, но с легкостью тратила деньги на все, на что берегли иной раз герцог с герцогиней. Брига носила драгоценные камни, которых Мальга никогда не видела ни на матери, ни на сестрах. Брига даже в замке ходила в роскошных платьях, что больше подходили королевскому дворцу, но не сокрытому в лесах замку, жители которого сильнее любили рыбалку, прогулки по лесу и летящий бег лошади под собой. Брига была иной. Брига не позволяла никому к себе приблизиться, сохраняя свое сердце закрытым за столькими замками, что Мальга иногда даже не верила, что ее брат — молчаливый, мягкий, мгновенно краснеющий и ранимый — сумел взломать их все. Она знала, что все больше за прошедший год — а неужели он прошел? восемнадцать лун сменили одна другую, составляя этот год, а за ними успели последовать еще несколько летних и осенних, приближая срок родов Бриги, — ладья Кальва ускользала от нее в открытое море. Она знала, что без него ей было невыносимо одиноко и ни сестры, ни другие братья не могли заполнить эту пустоту. Она знала, что была несправедлива к Бриге. — Я не могу разделить недоверие к ней и ту искру симпатии, которая разгорается во мне с тех пор, как их с Кальвом дитя почило, — тихо сказала Мальга наконец. — Как будто их горе сделало Бригу более человечной и близкой ко мне… Как будто был взломан один из замков, и Брига подпустила Мальгу к своему сердцу. Пускай и немного. — Быть частью твоей семьи — тяжело, ты ведь это знаешь? — спросил Тириг. Они дошли до ворот дома и проскользнули в узкую калитку. Осень разгоралась алыми всполохами, а под ногами у них шуршали листья. При мысли о скорой зиме Мальга нахмурилась и плотнее укуталась в свой меховой плащ. В Сигилейфе зимы переносились легче. — Не понимаю, о чем ты, — буркнула она. — Твой отец практически держит корону над головой королевы, — Тириг отвечал тоном мягким и терпеливым, каким он делался всегда, когда Тириг читал сказки сыну. — Твоя мать заткнет за пояс любую другую женщину в королевстве своей влиятельностью и интеллектом. Клянусь, я никогда не встречал никого, кто читал бы так много, как она, и так хорошо разбирался бы в науках. Если бы она в юности обучалась у домашних учителей или в Тирском университете, она стала бы лучшей исследовательницей нашего века. Верховный агленианец следит за каждым шагом каждого члена сигилейфской семьи и укрывает их — вас — всех своим крылом. Чтобы быть частью вашей семьи, надо ей соответствовать. Порой это бывает… тяжело. — Не говори глупости, я же не пытаюсь ничему соответствовать — и все хорошо, — проворчала Мальга и, задержавшись у ступеней на веранду, сняла с юбок платья налипшие листья. — Надо приказать убрать их все с садовых дорожек… — Ты совсем ничего не понимаешь, да? — с тяжелым вздохом спросил Тириг. Он замер у входной двери, дожидаясь Мальгу, и затем пропустил ее первую в дом. Дверь закрылась за ними со стуком. Еще Мальга знала, что порой смотрела на Бригу с чувствами, с которыми мог смотреть на нее Кальв. Что, чем ближе она становилась, тем больше завораживала Мальгу своей теплеющей, как первое весеннее солнце, улыбкой, манерой откидывать назад волосы, красотой прикрытого домашней легкой накидкой, перепоясанной на восточный манер, тела. Если тех друзей, что Брига знала давно и завела задолго до замужества, она принимала сразу большими компаниями, то с Мальгой они проводили время вдвоем, реже втроем — с какой-либо одной из приятельниц, которые для Мальги все были на одно лицо, или герцогиней ор Сигилейф. Брига отпускала служанку и сама наливала Мальге ее любимый травяной чай, наклоняясь, насколько то позволяла беременность, над тонким мраморным столиком работы энифрадских мастеров. Она стояла так близко, что Мальга при желании могла бы обнять ее. Она стояла так близко, что Мальга видела, как вьются короткие волоски на шее у Бриги — те, что непослушно выбивались из-за своей длины из высокой прически. Она стояла так близко, что Мальга чувствовала, как от нее пахнет персиками и вишней, и сама ее кожа — чистая, гладкая, светлая — была цвета персика, и ее губы — тонкие, ярко очерченные, от природы темные — были цвета вишни. Мальгу кольнуло любопытство — напоминали ли ее губы и на вкус вишню? Больше двух лет назад, стоя с Тиригом под цветущими яблонями Сигилейфа, она первая потянулась вперед и поцеловала его. И Мальга подумала, что с каждым сломанным замком на сердце Бриги лучше понимает, за что ее полюбил Кальв. За что он предпочел ее. Когда за окном подули по-настоящему морозные ветра, Брига родила мертвое дитя, а в спальне дома ор Рилиала закричала новорожденная девочка. Старшая сестра, приехавшая в Миррамор, как она выражалась, по делам, хотя Мальга и подозревала, что ее сюда пригласил очередной любовник, за которого она не собиралась выходить замуж, рассказала затем Мальге, что их мать провела с Бригой ночь. Сразу после того, как стало ясно, что ребенок мертв, Брига холодным, как воздух снаружи, голосом приказала всем выйти — всем до единого, даже Кальву. Сестра сказала, что герцогиня ор Сигилейф с решительным видом прошла сквозь толпу служанок, лекарок, поддерживавших Бригу приятельниц и скользнула в ее спальню, не обращая внимания на оклики всех остальных. Они ждали, что она вот-вот выйдет, что ее выставит замкнувшаяся в себе Брига, но герцогиня покинула спальню только под утро. Кальв бросился к ней с расспросами, но мать отстраненно ответила ему, что Брига заснула и ей надо будет плотно позавтракать. Она потеряла много крови и сил. Не ответив ни на один вопрос Кальва, она надела отороченный горностаями плащ и ушла на рынок, словно была обыкновенной женой мирраморского кожевника или кузнеца. С тяжелым вздохом Мальга откинулась на подушках назад и попросила сестру передать Бриге ее наилучшие пожелания. Про Кальва она не сказала ни слова и пропустила мимо ушей недовольную реплику сестры, что тот провел ночь после родов, не смыкая глаз, но с бутылкой вина. Дочь они с Тиригом назвали Келой, и все, кого допускали до ее колыбели, повторяли, что она станет самой красивой девушкой в королевстве. Слушая это, Мальга медленно наполнялась гордостью, вслед за чужими комплиментами и сама подмечая, как очаровательны щечки у ее малышки, как выразительны глаза и красиво очерчены губы. Она подумала, что так же, как Тириг младший был похож на отца, Кела должна быть похожа на нее. Оставшись в спальне одна, Мальга открыла некогда подаренную ей Верховным шкатулку с энифрадским стеклом в центре и пристально рассмотрела себя. Впервые почти за всю жизнь она почувствовала себя по-настоящему красивой и тихо ахнула от осознания этого. Затем Тириг младший, глядя на нее своими широко распахнутыми голубыми глазами, пролепетал «Ма!», и она подхватила сына на руки, повторяя, что он у нее самый умный мальчик. Присутствовавший при том Тириг заявил, что сын подражает тому, как ее называют все остальные, просто не может еще выговорить «льга». Сама Мальга оставила его слова без ответа, уверенная, что это было уменьшительное от «мама». Отныне ей казалось, что время и вовсе полетело быстрокрылой пташкой вперед, проводя ее той же тропой, по которой она ходила совсем недавно. Все то, что происходило с Тиригом — растущим на глазах, приобретающим свои мысли, желания и характер, — стало происходить и с Келой, и материнство вдруг показалось Мальге простым и приятным, а саму себя она видела лучшей родительницей в Сигрии, умело управляющейся со всем вокруг. — Нам надо поблагодарить Лэиту за это счастье, — обронил как-то Тириг, читая перед сном у нее под боком. Мальга дремала, но не просила его задуть свечу, потому что знала, как муж любит эти моменты умиротворения по ночам. Упоминание богини пробудило ее ненадолго. — Зачем, если оно построено моими руками? — сонно ответила она и, не дождавшись ответа, снова погрузилась…***
…в ледяную воду. Вынырнув, Кальв принялся отфыркиваться, точно один из псов его отца, и приглаживать мокрые волосы. Они непослушными прядями выбивались из-под пальцев, и Кальв рассеянно подумал о том, что пора их остричь хотя бы на половину длины. Окунание в бочку несколько отрезвило его, но на ногах он все равно держался, покачиваясь. — Может быть, последняя бутылка была лишней? — ткнув его локтем под ребра, усмехнулся граф Сдеон ор Морван. Его светлые волосы блестели даже в свете луны, а голос внезапно показался Кальву презрительным. В предыдущие шесть часов, пока они надирались в таверне сомнительной репутации на окраине Миррамора, Кальву так не казалось. — И больше распивали, — буркнул он, делая вид, что слова Сдеона его никак не задели. Безуспешно, как обычно. На свете был лишь один человек, чьи насмешки Кальв был готов терпеть, но они не виделись с осени. — Может, тебе вызвать личного кучера, а, герцогский сынок? — добавил Арнкель, происходивший из рода неких весьма зажиточных купцов, сумевших сколотить себе состояние и купить роскошный особняк в Мирраморе, но не титул. Поддерживая его с обеих сторон, они помогли Кальву забраться в карету. На сидении, по-хозяйски растянувшись, дремала рыжая девица, которую Сдеон снял на ночь. Они с Арнкелем довольно бесцеремонно растолкали ее и положили на ее место Кальва. Сквозь остатки опьянения Кальв услышал, как девица начала возмущаться, что втроем на втором сидении, что было уже и короче, они не поместятся. Затем — как зашуршали юбки. Сдеон посадил ее себе на колени и принялся целовать. — Ну же, не дуйся, я не знал, что ты, дорогуша, заснешь, пока мы будем приводить чувство нашего друга! — насмешливо сказал Сдеон. Девица разносила еду и выпивку в таверне, от ее платья нестерпимо пахло подгоревшей свининой, а дешевые вызывающие духи лишь усугубляли дело. Кальв почувствовал, что его вот-вот стошнит. — А ты не завидуй, дружок, — заметив, как он поморщился, но истолковав это по-своему, сказал Сдеон. — Нечего было игнорировать ту сисястую красотку из соседнего заведения. Она который месяц уже пожирает тебя глазами… — Правда, возможно, потому, что знает, что ты — герцогский сынок, — хохотнул Арнкель. — В пьяном виде вы совершенно невыносимы, — проворчал Кальв и зажмурился. Высунувшись из окна кареты, Сдеон крикнул кучеру, чтобы тот трогал. Его выбросили первым. Улица была пустынна, и Кальв еще некоторое время стоял перед домом, на верхнем этаже которого цвели пахучие северные розы, прежде чем решился войти. Чтобы хоть как-то скрасить свое возвращение, он стал думать о том, отправится ли Арнкель снова ночевать к Сдеону и разделят ли они добычу последнего пополам. И пьет ли девица какие-либо травы, предотвращающие беременность. Ни графу ор Морван, ни сыну крупнейшего в Сигрии торговца маслами. На следующем пролете лестницы он подумал о Мальге, которая, по слухам, снова округлилась и ждала рождение третьего ребенка очень скоро. Кальв представил ее насмешливый взгляд, если бы ей довелось увидеть его сейчас, возвращающегося после очередной попойки в промокшем и потрепанном дублете, и судорожно вздохнул. Остановившись у массивной двери, за которой находились их с Бритой комнаты, он вспомнил еще одну девушку. Соблазнительного вида брюнетку в облегающем полупрозрачном платье, которая наблюдала за ним с балкона не первый месяц. Рано или поздно ноги приводили его — в той или иной компании — в таверну, и она всегда стояла на балконе, плотно сведя без труда угадывавшиеся под тончайшей юбкой бедра. Он краснел и делал вид, что не видит ее улыбок. Он хотел верить, что улыбается она только ему. Он знал, что в соседнем доме располагается бордель. В тот момент, когда Кальв припомнил очертания ее пышных грудей, дверь медленно открылась. Брига была бледна и куталась в шелковую накидку. С тех пор, как они похоронили прожившего всего полмесяца третьего ребенка, она осунулась еще сильнее прежнего и стала плохо спать, но Кальв все равно малодушно надеялся, что застанет ее спящей. Ему хотелось, чтобы она дала ему пощечину, накричала, швырнула в него любимой узорчатой подушечкой из гостевой залы, но вместо этого Брига смерила его долгим взглядом с головы до пят и молча отошла в сторону, чтобы впустить внутрь. — Прости меня, — пролепетал Кальв. Брига вопросительно приподняла бровь. Заперла дверь — сама, словно у них не было ни одной служанки, — медленно пошла прочь по коридору в сторону их спальни, но Кальв, чувствуя неожиданно подступившее отчаяние, схватил ее за рукав накидки и потянул на себя. — Эта ткань очень дорогая. Порвешь, — холодно бросила Брига, оборачиваясь. Не в состоянии выдержать ее тон, ее взгляд, Кальв встал перед женой на колени и порывисто обнял за ноги. Под тонкой тканью прощупывалась фигура, ставшая еще более худой и приобретшая угловатость, которой не было раньше. Словно вся Брига стала угловатой и заостренной, а Кальв пал перед ней, попытавшись приблизиться, сраженный ее шипами. — Прости, пожалуйста, — прошептал он и спрятал лицо в складках накидки. — Я виноват… пожалуйста, прости, этого больше не повторится, я презираю их всех, презираю и маркизов сынков, и Сдеона с его дружками… Брига вздрогнула под его руками. Она молчала, отстраненная и далекая, как в те дни, когда Кальв еще был ей чужим, но мучительно знакомая ладонь все равно опустилась ему на голову. — Волосы мокрые, — тихо заметила Брига и намотала их на кулак. Слегка потянула назад, заставляя Кальва откинуть голову. Посмотреть ей в глаза. — Я люблю тебя, — прошептал он. — И больше никогда не пойду ни в игорный дом, ни в таверну… — Пойдешь, конечно, — сказала Брига, и в ее голосе Кальв услышал и холод, и печаль — так люди говорят о том, что не могут изменить, как бы ни хотели. — Я хочу спать. Идем? Она снова потянула за волосы, и Кальв против воли тихо застонал. В уголках губ Бриги затаенным огоньком вспыхнула улыбка — и погасла прежде, чем Кальв успел ее поймать. Вместо этого он перехватил ладонь Бриги, едва она отпустила его волосы, и прижал к губам. — Накажи меня, если хочешь, — прошептал Кальв. Брига тихо выдохнула. А в следующее мгновение освободилась из его рук и бросила: — Жди меня в спальне. Потуши все свечи, кроме одной, и разденься. Кальв понял, что окончательно протрезвел, и облизал пересохшие губы. Еще он понял, что дрожит, как дрожал перед ней несколько лет назад впервые, и это воспоминание оказалось слаще и дороже всех тех воспоминаний неслучившихся, что промелькнули перед его внутренним взором при виде девушки на балконе борделя. Когда он засыпал, за окном, которое Брига не до конца занавесила темными бархатными шторами, забрезжил рассвет. Кальв перевернулся на другой бок, чтобы свет не бил в глаза и не слепил после ночной попойки, робко, по-щенячьи, ткнулся носом в бок Бриги. Утомленная ласками, которыми завершилось ее обещанное наказание, она спала посреди их огромной кровати, в то время как Кальв словно ютился на краю. Они выбросили все постельное белье, что было испорчено родами, но ему все равно чудился запах крови. Кальв зажмурился и плотнее прижался к Бриге. Ему хотелось надеяться, что он заслужил это право вновь, пусть жена и напоминала больше ту Бригу, какой она была до их первых ночей наедине друг с другом. Ощутив легкое прикосновение Кальва, Брига пошевелилась во сне и притянула его…***
…к груди, улыбаясь так широко и радостно, как умеет улыбаться лишь мать, под крыло которой вернулось ее дитя. Объятия герцогини ор Сигилейф были крепки, и Кальв слегка ахнул от неожиданности. — Ну что, уже совсем не узнаешь родной замок после стольких лет столичного кутежа? — насмешливо спросила мать. — Да уж, наш Кальв только кутить и умеет, — язвительно ответила за него Мальга и, несильно, но настойчиво оттолкнув его от матери, сама скользнула в ее объятия. Брига тихо выдохнула, но этого не заметил никто из присутствовавших. Ей показалось, будто и ее саму никто не замечает, — на короткое мгновение, пока обнявшаяся с матерью Мальга не обернулась и властным жестом хозяйки замка, которой не была и не будет в действительности никогда, не позвала ее за собой. Легкое раздражение, вспыхнувшее было из-за этого, Брига подавила в себе так быстро, как научилась подавлять любые чувства, связанные с ее родословной. С чувством чуждости этому дому. Им с Кальвом отвели гостевые покои. Брига знала, что Мальга с Тиригом будут ночевать в ее старой спальне. Быть может, в том был смысл, ведь гостевые покои просторнее и удобнее комнатки, где спал ее муж, будучи десяти, пятнадцати лет, а Мальга сама настояла на том, чтобы оставаться у себя. Но порой глас разума не помогал. Их встречали как будто всем двором — Верховный агленианец, герцог и герцогиня ор Сигилейф, их дети — Юнидо, держащийся со спокойным достоинством наследника замка и титула, две старшие сестры Кальва и Мальги, младший брат Берхт, внезапно оказавшийся уже привлекательным юношей, выросшая из миловидной девчушки в очаровательную девушку Анхе и другая девочка, которой это еще только предстояло. Лафри ор Дарбарг, жена Юнидо, на балах казавшаяся Бриге деревенской простушкой по сравнению с остальными девушками, но в стенах Сигилейфа излучавшая уверенность — и будто бы даже счастье. Брига на многое не обращала внимание, но слепой не была. Она знала, кто на самом деле интересует Юнидо, так же хорошо, как знала, что некоторыми ночами Кальв ее компании предпочитает попойки с друзьями, которых она ненавидела, и игры, тянувшие из его кошеля золото. И все же у них были дети. Даже у них — не у Бриги и Кальва. Старший сын Юнидо и Лафри достиг девяти лет и выглядел так, как и должен выглядеть мальчик, с детства знающий, что после своего деда и своего отца унаследует величественный замок и все его земли. Он серьезно глядел вокруг, но порой его глаза цеплялись за какие-то мелочи вроде снегиря или алеющей на фоне снега во дворе замка рябины — и тогда его мысли словно устремлялись в далекие мечты о том, что ему не суждено. И он всегда стоял подле Юнидо. Остальные дети окружали мать — Ливена, Лариг, Берхт, трехлетняя малышка Маелла. Припоминая их всех, Брига подумала, что кого-то забыла — и с тоской припомнила, что всегда нравившийся ей кудрявый Тюдон скончался во время страшных снегопадов в начале этой зимы. Старшие сестры Кальва и Мальги стояли бок о бок друг с другом: замуж вышла лишь одна из них — и теперь обнимала шестилетнюю дочь Флореанну. Слабая здоровьем, она с трудом выносила первое дитя — и лишь весной родила вторую, Флавию. Вечно хлопотавший вокруг своей тонкой и болезненной на вид жены герцог Келиг ор Дарбарг, брат Лафри, укутывал ее и дочь в отороченный куньим мехом. Читая письма из дома, Кальв говорил Бриге, что герцог и герцогиня ор Дарбарг не собираются больше рисковать здоровьем, а потому наследницей земель на ежегодном Празднике Урожая в Дарбарге была провозглашена Флореанна. Девочка выглядела такой же хрупкой, как и ее мать, и Брига ощутила укол беспокойства за свою некровную племянницу. Берхт недовольно хмурился, что, впрочем, не портило его красоты — красоты только выросшего из шкуры нескладного и неуклюжего жеребенка, — а Анхе улыбалась с робкой радостью. Эти двое лишь недавно повзрослели и начинали вступать во вкус своего положения наравне с теми, на кого доселе они смотрели снизу вверх. Кажется, к Анхе уже сватались с десяток графов, пара особенно дерзких баронов — и даже пытал счастье герцог Тьернег ор Лювалла. Об этом Бриге и Кальву рассказывала герцогиня ор Сигилейф в тот же вечер, когда неожиданно позвала их отметить зимние празднества с семьей в Сигилейфе. Рассказывала с громким смехом, ведь Тьернегу было под пятьдесят лет, и Анхе, едва услышав о его предложении, бросилась на кровать и начала рыдать, умоляя, чтобы отец не поступал с ней так жестоко и не отдавал ему в жены. Герцогиня серьезным тоном сказала, что уже ничего нельзя поделать — отец дал Тьернегу свое согласие, а герцог, отсмеявшись, сел на кровать рядом с дочерью и ласково объяснил, что та выйдет замуж только за того, кого одобрит сама. По словам герцогини, Анхе продолжала ходить заплаканной еще несколько дней — на случай, если родители передумают. Среди знакомых Бриге лиц промелькнули и вовсе новые — нанятые герцогом учителя для тех детей, что еще не успели выпорхнуть из гнезда, несколько вассалов, что были приглашены отмечать зимние празднества, приуроченные к солнцестоянию, в Сигилейф в качестве друзей его хозяев. Няня самой младшей дочери, двое ученых из Тирского университета, составлявшие излюбленную компанию герцогине, которая увлекалась естественными науками и сама написала прославившийся в Мирраморе трактат о кровопускании в год, когда Кальв и Мальга надели свои брачные пояса. Первый выглядел еще совсем юношей, второй прибыл вместе с дочерью Сфанлауг примерно одного возраста с Мальгой. Брига полагала, что так или иначе должна была видеть их всех, но была благодарна герцогине, которая знакомила ее и Тирига заново с каждым из гостей. Первый праздничный ужин приходился на этот вечер, вечер и первого дня месяца. Последний — прославляющий приближение весны — венчал его конец. В течение этого времени в Сигилейф должны были прибыть герцог Кенельм ор Дарбарг, отец Лафри и Келига, с двумя младшими сыновьями и братом, приглашенный из Брааноля арфист Халгрим, которому предстояло присутствовать на пирах не в качестве музыканта, а в качестве драгоценного гостя, Лиаг с Ирмой и Фаеллой, сын маркиза Брандриха ор Одстана, которого Юнидо позвал лично. За последним увязалась его сестра Тьюриан. Брига видела ее у маркиза дома — и знала, что видела притом гораздо больше, чем и сын маркиза, и Юнидо. Бедная девушка бросала на Юнидо влюбленные взгляды, не смея рассчитывать на взаимность. Лафри смотрела на своего мужа во многом так же. Брига никогда не знала, чем Юнидо так привлекал женщин, но думала, что некоторые так же не знали, чем Кальв так привлек ее. Не знали, что он умел растапливать сердце терпением и робкой нежностью там, где все остальные мужчины, с которыми она делила постель или даже приглашения в свет, действовали напролом. Она подумала о том, что троекратно постигшее их горе замкнуло Кальва в ледяной клетке больше, чем замкнуло бы всех его предшественников. Что оно день ото дня меняло застенчиво краснеющего мальчика, которого она полюбила за то, как он вставал перед ней на колени, трепетно раздевал ее, клал голову ей на колени и неизменно смотрел снизу вверх, как щенок, надеющийся на ласку. Да видят Совершенные, она — отстраненная, высокомерная для других — никогда не оставляла его надежды бесплодными!.. После Миррамора, из года в год медленно преображающегося новой модой в архитектуре и жилом пространстве, находиться в древнем замке Бриге было странно. Она знала, что сразу после замужества герцогиня, желая утвердиться здесь полностью, поменяла всю обстановку, но все равно чувствовала себя так, будто ходит по замку из старых легенд мимо вековых портьер и дубовых сундуков с сокровищами. Когда-то это давило на нее. Теперь она даже ощутила легкое узнавание. В спальне Кальва пахло свежими простынями и цветами. Брига не представляла, откуда герцогиня взяла их посреди зимы — впрочем, хозяева Сигилейфа всегда старались поддерживать отношения с Хельмгедом и через посредничество Энифрада торговать с южными островами, пускай порой это было сложно. Иногда она думала, что герцог и герцогиня ор Сигилейф способны с легкостью достать все, чего ни желали, а их власть простиралась до пределов того Окраинного моря, что слыло бесконечным. Она тяжело опустилась на постель, на которой они с Кальвом закрепили свой союз снятием брачных поясов так же, как за несколько часов до того — тем, что их надели, и попросила мужа оставить ее. Ей нужно было переодеться, прежде чем выходить к хозяевам и их гостям. Вместо этого Кальв опустился перед ней на колени и потянул вниз завязки на тканевом выходном поясе. Брига тихо выдохнула и не стала его отталкивать. Когда они отстранились друг от друга, за окном стемнело и пошел снег. Мальга встретила Бригу на лестнице, что вела к пиршественному залу, и ей показалось, будто то была не случайная встреча и Мальга ее поджидала. Одетая в темно-зеленое платье с длинным, спускающимся от локтей почти до пола традиционным рукавом и узором из лилий — одним из символов герцогства Сигилейф, — Мальга сияла от радости и едва сдерживала широкую улыбку. Ее пышные волосы были уложены в простую прическу из переплетающихся друг с другом на затылке кос, а брачный пояс был почти не заметен на талии — тонкая полоса, расшитая жемчугом. Увидев ее, Брига поняла, что испытывает нечто вроде благодарности — за то, что Мальга не привезла с собой детей. Тиригу должно было исполниться два года вскоре, Кела уже увлеченно повторяла единственные слова, которые успела выучить — мама, папа, сад, дай, — а с самой младшей, Мейлис, Мальга рассталась, по ее же словам, со слезами на глазах, вверив малышку заботам двух няней. Но она не была дома так давно, что уже отвыкла называть его домом, а дитя было слишком мало для утомительного путешествия из Миррамора в Сигилейф. Брига подумала, что, если бы их с Кальвом ребенок выжил, он бы тоже уже умел говорить и ходить. Но проглотила горькую мысль с улыбкой и шутливо раскланялась с Мальгой. Она ожидала холодных вечеров, но в замке Сигилейф было жарко даже в разгар зимы. Метели обходили южные земли стороной, да и людям герцога не приходилось трудиться часами, чтобы из выпавших за ночь сугробов раскопать подъездную дорогу, но холод снаружи оставался холодом, а крыши домов все равно были белы. Пиршественный зал был заботливо натоплен, и Брига даже подумала о том, что под конец вечера ей захочется выйти во двор — глотнуть свежего воздуха. Мальга усадила ее рядом с собой, но разделила с Кальвом. В ответ на немой вопрос, озвучить который Бриге не позволила бы гордость, Мальга рассмеялась, что здесь они не графы и графини, а дети хозяина замка, значит, брату подобает сидеть с сестрой. Между тем Анхе все равно оказалась оторвана от них, смущенно краснея рядом с Тиригом, а Лафри разделяла Юнидо и герцога. У Мальги бывали свои капризы, и Брига не собиралась им препятствовать, пока та находилась в собственном доме. В конце концов, у нее было на это право. И она почувствовала себя спокойнее, когда увидела, что Мальга шлепнула брата по руке, потянувшейся было к кувшину с пряным горячим вином. Мальга громко шикнула на Кальва, словно приходилось ему матерью или суетливой нянюшкой, и Кальв обиженно поджал губы. В Мирраморе Брига давно перестала хранить в их покоях вино, но от Кальва все равно пахло алкоголем всякий раз, когда он возвращался домой позднее обычного. Он вставал перед ней на колени и просил прощение, но в последние месяцы все чаще просто молча забирался к ней в постель и забывался сном. От него пахло девичьими духами, которых у Бриги не было никогда, и, впервые почувствовав этот запах, она задохнулась от возмущения, но подавила его в себе, как кобру, поднявшую было голову, ведь запах еще ничего не значил. Не значил…***
…того, что значил или мог значить прежде прежде, и Мальга тяжело вздохнула. От Тирига этот вздох не укрылся бы так же, как не укрывалось ничего, что делали его дети, которых он — сын, не вкусивший во всей полноте отцовской любви, — полюбил больше, чем мог себе представить ранее. Но Тирига не было рядом, их разделяла Брига, разделяли гости, вступавшие в разговор с молодым графом, увлекшимся в последний год политикой, с легкостью и удовольствием. Порой Мальга оборачивалась, чтобы взглянуть на него, но взгляд спотыкался о Бригу, и прежде, чем подумать о том, каково сейчас мужу, она думала о том, каково сейчас невестке. Она знала, что после последней беременности Бриги Кальв запил больше и чаще стал пропадать в игорных домах. Он по-прежнему улыбался Бриге на балах и обнимал жену крепче, чем осмеливался обнять Мальгу при людях Тириг, но все изменилось, пускай Мальга и не могла полностью словами объяснить, в чем именно было дело. В Сигилейфе, сбросив с себя дорожное платье, она, как обычно, колко заявила Тиригу, как славно, что здесь нет ни азартных игр, ни алкоголя, ни продажных девок, но на душе у нее было тревожно, а обида на брата, в Мирраморе ставшего бесконечно далеким, не мешала ей волноваться за него. Однажды Мальга спросила Тирига, не встречал ли он Кальва, проводя время с Лиагом и теми другими своими приятелями, имена которых она даже не старалась запомнить. Он покачал головой и, помедлив, добавил, что, если бы встретил, напомнил, кто ждет Кальва дома. И Мальга знала, что под домом он подразумевает Сигилейф. Глядя на осунувшуюся Бригу, что была все так же красива, хотя эта красота отдавала мертвенной бледностью погибшей девы из сказки, Мальга испытала новое для себя чувство — злость на Кальва. Не за себя, а за Бригу, словно ее горе, явно скрываемое от посторонних, но очевидное для острого глаза Мальги, ее худоба и бледность приближали ее к Мальге, делали более понятной и человечной. Она полагала, что здесь — на пиру в замке своего отца — Кальв сдержится и не будет пить, пускай и не могла даже примерно представить, как он будет себя вести, напившись, ведь никогда не видела брата в подобном состоянии. Она отметила, что в их части длинного, словно змея, стола кувшинов с вином было меньше, и заподозрила, что в том был умысел матери, которая не находила слов, чтобы поговорить с сыном. Или не считала себя вправе напрямую вмешиваться в его жизнь так же, как не вмешивалась в жизнь Юнидо. Она позволила Кальву налить себе в кубок совсем немного — чтобы было, что поднимать за здоровье герцога ор Сигилейф, которого вовсю начали славить гости, — но затем молча перехватывала его руку или шлепала по ней, едва Кальв тянулся к кувшину. Он вскинул на нее недоуменный и обиженный, как у ребенка, у которого забрали любимую тряпичную куклу, взор, и Мальга молча отставила кувшин подальше. Ей было все равно, если это увидит кто из гостей, но не все равно, если этой ночью гостевые покои пропахнут пряным вином и напитками крепче, что приготовил специально для браанольских гостей отец. — Значит, так ты ласкова с любимым братом? — пробормотал он себе под нос, но даже за музыкой Мальга услышала. Сверкнув глазами, Мальга огрызнулась: — Значит, ты вспоминаешь о том, что ты — мой брат, лишь когда тебе нужно? — Какие глупости! — фыркнул Кальв и отвернулся. Затем так же тихо произнес в сторону: — Как будто ты не вспоминаешь обо мне лишь тогда, когда на меня остается крупица времени, когда ты не занята своим драгоценным мужем, домом, детьми, садом, музыкой… — Теперь говоришь глупости ты! Даже эту крупицу ты не ценишь, — мгновенно откликнулась Мальга. — Вот когда в последний раз ты навещал нас с Тиригом? Или приглашал на танец, как на балах в Сигилейфе? Кальв обернулся, и щеки его раскраснелись даже без вина так, что это было заметно в полутемной зале. Его обиженный вид лишь раззадорил Мальгу, и она прошипела: — Ах да, прости, я забыла. Я же не нищая шлюха из дешевого борделя, чтобы уделять мне внимание!.. Кальв вскочил, и его кресло с грохотом упало назад на каменный пол. Все сидевшие подле с удивлением повернулись на звук, не понимая, что произошло, и что последует дальше. Краем глаза Мальга заметила, как отец поднялся было следом, но мать тотчас потянула его за рукав нарядного, расшитого серебром дублета, вынуждая снова сесть. С явной неохотой отец подчинился, но не сводил напряженного взгляда с Кальва и Мальги, и она подумала, что, быть может, сегодня родители все же поговорят с ним, выждав время, чтобы избежать слухов. Глядя то на отца, то на Кальва, Мальга не видела Бриги, но знала, что та тоже смотрит на них обоих, не отрываясь. О ней же вспомнил и Кальв, его взор миновал Мальгу и остановился на точке за ней, а затем он выдохнул: — Мне надо подышать воздухом. Когда он уже скрылся за дверью, Мальга капризно скривилась: — Как жаль, что ты пропустишь мою игру на арфе. Снова. Кончики ее пальцев дрожали от напряжения. Едва внимание присутствующих вновь обратилось к музыке, Мальга пробралась к отцу и попросила на некоторое время отсрочить ее выступление перед гостями. Отец поцеловал ее в щеку поцелуем, коротким и словно клюющим из-за уродующего половину его лица, затрагивающего часть рта шрама, и сказал, что ее игра станет торжественным завершением пира. Мальга отошла и, горько улыбнувшись краем рта внезапной мысли, что она уподобляется тому же, за что отчитала Кальва, пускай она до конца и не понимала, за что же именно, для успокоения залпом опустошила свой кубок с вином. Ей показалось разом, что в зале слишком душно, что музыканты играют из рук вон плохо, что гости скучны, хотя Мальга ни с кем и не общалась за весь вечер, кроме одного арфиста из Брааноля, подарившего ей ноты песни его собственного сочинения, да семьи. Осушив еще один кубок, она вышла. Соседняя зала была отведена сегодня для танцев. Мать лично украсила колонны цветами, добытыми боги знают откуда, место у входа было приготовлено для музыкантов, чтобы им не приходилось слишком далеко нести свои инструменты после пира. Все слуги либо суетились в пиршественном зале, либо заканчивали прибираться в гостевых покоях, и здесь было непривычно пусто. Мягкие туфли Мальги, изготовленные для нее специально мирраморскими ремесленниками, чтобы не утруждать несколько отекшие после беременностей ноги, ступали бесшумно, не порождая даже легкого эха. Мальга опустилась на кушетку за высокими колоннами, надеясь, что если Тириг или Брига выйдут за ней следом, то не заметят ее. Она подумала о Тириге младшем, который уже уверенно ходил, лепетал что-то, что Мальга не всегда понимала, но что приводило ее в состояние умиления и бесконечной любви, и не расставался с любимой игрушкой. Осенью он притащил в дом бродячего кота, который, видимо, забрался в сад с улицы, нацепил на него кукольные кружева и отказывался выпускать из объятий. Когда кот наконец вырвался и с возмущенным воплем удрал, Мальга не знала, плакать ей и звать лекарку или же хохотать. Она подумала о том, что сейчас делает ее Тириг, какими новыми шалостями доводит до исступления няню и скучает ли по ней. О Келе, которую — вопреки царствовавшим в женском кругу разговорам, что мать всегда любит сына более сильно и более слепо, чем дочь — она обожала не меньше и в которой видела одновременно и себя, и герцогиню ор Сигилейф. Подумала о малышке Мейлис, которую еще не знала, у которой не оформились ни характер, ни внешность, хотя все наперебой уверяли, какой у нее острый носик или круглые глазки. Подумала о своем беззаботном детстве и неожиданно ощутила желание вернуться в него — в те дни, когда Кальв был ее лучшим и самым настоящим другом. Пускай у нее были подруги, с которыми они обсуждали то, что девушки не обсуждают даже с мужьями, пускай у него были друзья, с которыми он ходил на охоту, рыбалку или упражнялся в боевом искусстве, это не обесценивало той тесной связи, что всегда туго натянутой нитью присутствовала между ними двумя. Кальв звал ее на рыбалку — ее, всякий раз с трепетом надевающую простое зеленое платье, сшитое по подобию наряда герцогини ор Сигилейф, любившей проводить время, гуляя по окрестностям замка, ее, в кои-то веки чувствующую себя не неуклюжей полноватой девицей, а трепетной ланью, бегущей наперегонки с братом к Кробруну — нечасто, но для них обоих не было ничего приятнее тех дней наедине друг с другом и с самодельными удочками. Мальга приходила к нему ночевать — к нему, всегда чувствовавшему себя маленьким и незначительным в тени Юнидо, но казавшемуся самому себе всесильным рыцарем из баллад менестрелей, стоило плачущей из-за очередных кошмаров Мальге свернуться калачиком у него под боком — редко, но она невыносима скучала по тем дням и ночам, потому что ни с кем больше не чувствовала себя в безопасности. Она подумала, что брак, пусть даже заключенный с любимым человеком, что взрослая жизнь, пусть даже протекающая в благолепии, порой забирают слишком много. Это чудовище из сказки, что пришло в башню к принцессе и сказало, что спасет ее из плена, но возьмет взамен все ее счастливые воспоминания. В тот момент, когда Мальга, ощутив вину, решила, что должна поступиться гордостью и поговорить с Кальвом, как говорила задолго до того, как ее талию стал стягивать брачный пояс, она услышала эхо шагов, череду тихих стонов и звуков поцелуев и, выглянув осторожно из-за колонны, увидела Кальва…***
…положившего ладони на девичью талию. Он не обнимал ее, словно не решался на это, но удерживал в руках, а она подставлялась ему с готовностью девки, что, выпроводив мужчину из своей постели, принималась звенеть монетами. Ей показалось, что фигура девушки, волосы, платье ей знакомы, но в пустынном зале царила полутьма — герцог приказал жечь меньше свечей, пока не начнутся танцы. Затем — что Кальв льнул к ней робко и осторожно, будто жаждал утешения, а она впервые за все эти годы не знала, какого. Вместо ожидаемого гнева ее сердце сковала ледяная тоска, и она тяжело вздохнула, не зная, как следует поступить. Заслышав легчайший шелест платья, обернулась и увидела прячущуюся за колоннами Мальгу. Та сжимала ладони в кулаки и неотрывно смотрела на брата. В ней проснулась жалость к ним обоим — к мальчишке, что не успел повзрослеть, в то время как его старшему брату пришлось повзрослеть слишком рано, примерив на себя всю ответственность. К девочке, что, изображая из себя хозяйку большого дома в Мирраморе, не знала, чего хочет в действительности, не научилась мириться и прощать и была, несмотря на звучный титул и троих детей, таким же капризным ребенком. «Неужто я их избаловала? — с содроганием подумала герцогиня ор Сигилейф. — Или, напротив, была слишком невнимательна? Не научила их тому, что важнее познаний в географии и истории?». Неужели она не досмотрела за счастьем сына и невестки, которую с самого первого дня считала слишком надменной для него? В тот момент, когда герцогиня подумала, что стоит уйти незаметно, как она научилась уходить, завидев в коридоре ночного замка очередного юношу, пробирающегося в покои Юнидо, у нее за спиной вскрикнула Брига. Они обернулись на ее голос одновременно — мать, сын и дочь, — и замерли в нерешительности. — Брига!.. — позвал Кальв, и голос его дрожал. Тогда герцогиня увидела, что девушка — дочка одного из сигилейфских баронов, притом помолвленная, — держала Кальва крепче, чем он ее. Высвободившись из ее рук, Кальв бросился было за Бригой, но та скрылась, растаяла подобно бестелесному духу, и герцогиня преградила ему дорогу, положила ладонь на сгиб локтя и сжала осторожно, но крепко. Она слышала, что в Мирраморе измены считались привычным делом. Она могла бы поклясться, что знала всех любовников королевы — выделить их из толпы всегда было просто, — а в первые годы в столице развлекалась тем, что угадывала, кто из знати кому изменят с кем. И точно так же знала, что подобные слухи ходили и о ней самой, и о герцоге ор Сигилейф, чьи шрамы, полученные во время войны давным-давно, и хромая нога не только не пугали знатных дам, но, напротив, привлекали. Ей было больно видеть, как Юнидо ломает себя, тайно встречаясь с любовниками и пытаясь быть милым с женой, которая не заслужила этого, но подарила замку Сигилейф наследников. Ей было больно видеть, что еще один ее сын несчастлив — и что он причиняет горе своей жене. «На Юнидо всегда давило бремя наследника. Кальва же мы любили всем сердцем и позволяли быть тем, кем он пожелает. Тем, кто он есть на самом деле. В какой момент он оказался… таким?», с тоской подумала герцогиня и сказала: — Эту ночь ты проведешь в своих детских покоях. Помнишь еще, где они? Кальв покраснел, как мальчишка, пойманный на том, что крал засахаренные каштаны с кухни. — Если нет, я напомню, — язвительно процедила Мальга, и Кальв обернулся к ней, только сейчас заметив за колоннами. — А ты пойдешь со мной, — сказала герцогиня. Заметив, что Мальга открыла было рот, чтобы возразить, герцогиня прикрикнула: — Живо! Ей никогда не нравилось повышать голос на детей. Этим пользовались те, кто не умел их воспитывать. Впрочем, пора было признать, что они уже не дети, а вместе с тем тяжелела ответственность, которую приходилось нести за свои проступки. — Хорошо, что у вас нет детей, — окинув Кальва долгим задумчивым взором, сказала, наконец, герцогиня. — Это слишком тяжелое бремя для таких незрелых глупцов, как вы. Отвернувшись прежде, чем Кальв успел ответить, она направилась в башню, где располагались гостевые спальни, и быстрые тихие шаги Мальги вторили ей позади.