Вельзевулы и Мефистофели

— И как ты, интересно, собираешься объяснять своему султану, что у него новая шлюха в его гареме? — Лука потягивается расслабленно на смятых простынях, скользит стопами по скользкой ткани, отодвигая дальше от обнажённого разгорячённого тела бесполезные тонкие покрывала. Он жмурится довольно, чувствуя ленную сладкую негу и развязное счастье, знает прекрасно — к «гарему» его не подпустят и близко, к самому Отто не подпустят, Иван слишком умён, слишком хитёр, слишком ревнив. Осталось только понять, как сам Ракитич собирается это провернуть.       Иван залипает безбожно на то, как перекатываются под влажной светлой кожей крепко сбитые мышцы, как блестит чужеродный металлический шарик под острой ключицей, вызывая в нём какое-то совершенно ненормальное, нереальное желание. Они трахаются, как кролики, как сумасшедшие, как одержимые, не способные оторваться друг от друга, будто проклятые, единой ночью обречённые на вечный Содом, ожидая серное едкое пламя из разверзнувшихся небес. — А надо? — Ракитич ворчит, отворачиваясь от пристального взгляда, шлёпает лениво по ягодице, обводит пальцами алые пятна своих засосов и несдержанные синяки, пытаясь отвлечь Луку от насущных мыслей. — Он таких любит, только порадуется, — Модрич подставляется под чужие руки, не скрываясь, не стесняясь собственной наготы, отставляет задницу, перевернувшись на живот, и чувствует, как скользит по ней горячая ладонь. — Может, даже отберёшь у меня титул любимой жены, — что-то звучит в его голосе, что заставляет Луку напрячься, поворачивая голову и глядя на Ивана мутными сонными глазами. — Иванко, что у тебя происходит? — Иван целует его напряжённо сведённые лопатки, ему кажется, почти благодарно, почти благоговейно, находя какое-то особенное для себя удовольствие в прикосновениях к бледной, исчерченной шрамами коже. Взаимная зависимость без признаков влюблённости, только необходимость, ничего большего, но они точно не могут быть вдали друг от друга, не после того, как узнали, насколько хорошо вместе. — Ничего из того, что должно тебя волновать, — он скользит губами к чёткой впадине позвоночника, собирая с влажной кожи языком соль, прикусывает, оттягивая, кожу, оставляя очередной собственнический след, и Лука тихо стонет, откатываясь от него на свободное пространство и усаживаясь с трудом, заметно морщась от неприятной боли в пояснице. — Да ну? У тебя все признаки утомления и эмоционального выгорания. От тебя пахнет табаком, хотя раньше даже близко не было, ты очень похудел, лицо опухшее и осунувшееся, воспалённые глазные яблоки, повышенная агрессивность и явная бессонница, — он припечатывает жёстко, безжалостно, тёмные глаза хищно блестят в полумгле, тени странно пролегают на остром носе, ярко выделяя горбинку, черты заостряются освещением, и Иван понимает в который раз — не ошибся, доверившись интуиции и чувствам, не прогадал, вернул себе всё и выиграл бесконечно многое, поставив всё на одного человека. Идеально того, кто нужен ему. — Ты думаешь, я поверю, что ты меня грозился в спальне запереть, потому что тебе тело моё нужно, когда ты щелчком пальца можешь к себе в постель хоть мистера и мисс мира одновременно позвать? Тебе же мои мозги нужны, а я не смогу работать нормально, если ты будешь скрывать от меня, какая херня с тобой происходит.       Иво смотрит на него недолго, обводит взглядом обнажённого, разморённого, затраханного, но всё такого же по-деловому собранного и абсолютно готового бросаться хоть сейчас в самое пекло, и он тянется к нему, запуская ладонь в спутанные длинные волосы, давит пальцами в основании черепа, наклоняя его голову для лёгкого поцелуя. — Зря ты себя недооцениваешь, Лука, я бы всё равно выбрал тебя. Мозги соблазняют куда больше, чем большая грудь и большая задница, — они одновременно хмыкают, размыкая губы, но не отстраняясь далеко. — Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал? Не только у твоих боссов проблемы, сейчас всем тяжело. — Нет, я хочу, чтобы ты сказал мне, почему ты в таком хреновом состоянии, а империя Отто разрушается на глазах. Ты же не думаешь, что я сунулся сюда бы, не узнав абсолютно всё, что только можно? Проданные заводы, проигранные в покер машины, передача части активов в левые руки, потеря позиций в тендерах правительства, и это только официальное, не говоря уж о том, что его криминальный бизнес разрывают все, кому только не лень.       Иван не отводит взгляд, смотрит прямо и открыто, но не позволяет даже близко читать себя, закрывается от него. Дави — не дави — из такого Ракитича не вытащить информацию никакими клешнями, он будет юлить, будет увиливать, играть, шутить, но не выдаст того, что надо. Лука сжимает зубы незаметно, но продолжает прямо — это похоже на приручение, только кто из них дрессировщик? — Ты хочешь, чтобы я остался здесь, я хочу жить и работать в привычной среде, хочу делать то, что я умею. Ты тоже этого хочешь, глупо это опровергать. Тогда дай. Мне. Информацию, — они молчат не долго, прожигая глазами, пытаются надавить, каждый по-своему, каждый на своё, отстоять свою точку зрения и своё мнение. — Отто женился, — Иван выдаёт это так резко, не меняясь в лице, что Лука поначалу опешивает, решив, что ему показалось. — Неофициально, чтобы если что имущество не терять, но по факту. — Прости? Женился? И? — Модрич встряхивает головой, чешет пальцем нос и поправляет упавшие на лицо волосы, скрывая неловкость. — Модрич, тебе от секса все мозги отбило или что? — Ракитич ухмыляется пошло, намекающе, что Луке хочется только ударить его, что он и делает с радостью, несильно впечатывая кулак в чужое плечо. — Ты правда не понимаешь? Я управлял его империей через него, вертел, как только хотел, но как я должен заставить Идан делать то, что нужно? Она лезет туда, куда не надо, пытается делать то, что не умеет, она разрушает своей тупостью и тупостью самого Отто всё, что я строил годами, и я абсолютно нихера не могу сделать, потому что, блять, всё это принадлежит этому безмозглому кретину фон Бруннеру! — он срывается под конец на откровенный несдержанный рык, не кричит, не орёт, но его отчаяние и ярость буквально чувствуется кожей в рокочущем злом голосе, в остро сверкающих зелёных глазах. — У тебя же должен быть хоть какой-то план. Избавиться от Идан, от Отто. В конце концов, сбежать снова, как от Михо. Уедем с тобой в Испанию, м? Начнём всё с начала где-нибудь в Барселоне, построим всё с нуля, только наше, — Лука, естественно, понимает, что Иван ни за что не согласится, что разозлится только сильнее — и от глупого предложения, и от упоминания Янковича, и от нарочитого «сбежать», — понимает, знает, и всё равно подначивает, выводя на эмоции.       Ракитичу надо избавиться от всего, что гложет изнутри, вытянуть самого себя из болота, в которое он погружался эти полгода, и выдать ему гениальный план, который они будут реализовывать. Он не сможет один, это не его работа, не его сфера деятельности, не его поле боя. Лука сможет хоть звезду ему с неба достать, хоть корону королевы Англии, хоть личную собаку российского президента, Луку не зря ценили даже самые опасные криминальные гении Европы, но эти тонкие психологические головоломки, эти игры в серого кардинала для него абсолютно в новинку, и что делать здесь он не представляет абсолютно. — Сам-то понимаешь, какой бред сказал сейчас? — но Иван слишком быстро берёт себя в руки — сказывается профессионализм и отработанное с годами великолепное самообладание. Модрич злится сам внутри, не представляя, как избавить Иво от этого отвратительного чувства, как заставить его перестать опускать руки. — Иванко, блять, — Лука толкает его на постель, набрасывается сверху, придавливая собой, кусает, склонившись, тугой сосок, всасывая в рот золотое кольцо, давит пальцами на второй, зажав большим и указательным, оттягивает, трёт безжалостно, вырывая из тяжело вздымающейся груди Ивана надсадные стоны. — Ты же просто берёшь и сдаёшься, ты сам отдаёшь им разрушать всё, что создавал с таким трудом. Не разочаровывай меня, ты же такой умный, Ракитич, иначе не оказался бы здесь! — он подражает его голосу, пародируя, повторяя то, что сам Иван сказал ему в их первую ночь, призывая подумать нормально. — Думай, Иван, думай! Избавься от них, убей их, заставь их переписать всё на тебя, обмани, обхитри, обыграй, ты же, курва, можешь, они ничто против тебя, так шевели мозгами! Если чтобы заставить тебя ожить придётся тебя без смазки изнасиловать, я это сделаю, так и знай, я не собираюсь здесь помирать в углу, забившись, как крыса! — Кто кого ещё изнасилует, — Ракитич спихивает его с себя, опрокидывая на спину, и сам наваливается сверху, захватывает его запястья руками, вздёргивает их к изголовью, прижимая к подушкам. — Ты думаешь, я тут все полгода сижу нихера не делаю?! Сижу и думаю, вот я бедный несчастный, все планы, желания, вся моя сраная жизнь летит в ебаный ад из-за этих непроходимых тупиц, а я и пальцем не пошевелил?! — Иван встряхивает его, смотрит разъярённым зверем, рычит, обнажая острые клыки, и Луке кажется — он вцепится сейчас в его горло, раздирая тонкую шею, выпивая кровь и вырывая жилы. — Я ничего не могу! Ничего! Мне ничего не принадлежит, я никто официально! И я не хочу управлять этим сам, это не моя роль, не то, что я делаю! — Иво вдруг приваливается лбом к его лбу, закрывая глаза. — Убирайся отсюда, Лука. Потому что ни я, ни ты ничего не сможем с этим сделать.       Модрич обхватывает ногами его пояс, стискивает бёдрами, пытаясь сбросить его. Возбуждения нет и в помине, не после того, что они устраивал на протяжении нескольких часов с момента встречи, и это больше похоже на борьбу без правил, где каждый стремится победить соперника, чтобы затем заставить его сделать то, что нужно. — Я сказал тебе уже десять раз: я никуда не уйду, я приехал сюда, чтобы остаться, и я сделаю всё, чтобы моя жизнь от этого хуже не стала. Если тебе на себя насрать — прекрасно, живи, как хочешь, но я это всё на тормозах спускать не собираюсь. — И что ты предлагаешь, гений, а? Ну уберём мы Идан с Отто, а дальше-то что? Те жалкие крохи его подчиняющихся банд я смогу удержать, но это будет ничем без его империи, это просто не заработает без бизнеса. Если бы всё решалось простым убийством, Модрич, они бы все давно были мертвы, даже если бы мне пришлось придушить их лично. — Если хочешь и дальше играть в серого кардинала — пожалуйста, ладно, мне не жалко, я встану во главе этой империи, чтобы ты мог править нормально, моя стеснительная детка, — Лука ехидно гнёт тонкие губы, подаётся выше, смотрит с вызовом глаза в глаза, цепляет его, не позволяя отвлечься от себя. — Но сначала ты должен скинуть этого вшивого султана с его трона и принести его империю на блюдечке. Ясно тебе? — А не жирно тебе, нет, маленький император, в Наполеона-то играть? — Иван язвит в ответ, не желая отступать, не отпускает, давит своим телом на него, давит словами, тоном, выражением лица и глаз. Лука не может поверить, что этот человек может сдаться так просто. — И как я тебе это сделаю, гений? — Затрахал уже. Гений у нас ты, вот ты и думай, а я буду красиво лежать в постели и раздвигать перед тобой ноги. Ты же этого хотел, так? — Лука притворно соблазнительно поводит бёдрами, потираясь пахом о его пах, но Ракитич только тихо хихикает над этим — учитывая, что Модрич держит его в почти борцовском захвате и при желании может скинуть на пол, искушения в этом мало. — Даже не знаю, чему больше польститься: тому, что ты считаешь меня гением, или тому, что я тебя затрахал. Прямо сыплешь комплиментами направо и налево, — Иван скалится, и Лука только вновь закатывает глаза — всё хорошо в человеке, только куда бы этот притворный пошлый гонор его деть. — Мотивируешь ты знатно, но от этого легче не становится.       Ракитич выпускает Модрича и откатывается в бок, опуская на холодный пол босые ноги. Он устало трёт лицо ладонями, склонившись над своими коленями и упёршись в них локтями, а потом встаёт, отходя к окну, напоминая Луке их первую ночь. — Знаешь, — Лука хмыкает, привлекая внимание. Это последний козырь в его рукаве, больше у него не останется ничего, но если это поможет, он отдаст его с радостью, — после той встречи полгода назад, я был уверен, что ты дьявол. Что ты можешь купить и искусить любого в этом мире, как… как Мефистофель — купить душу, а потом убить, — Модрич улыбается, опуская голову, прячась за волосами, прекрасно зная, что Иван смотрит на него, и играя на публику. — Потом, когда Нико рассказал мне про тебя и Михо, когда соотнёс это с тем, что видел здесь, подумал, что ты, скорее, Вельзевул — глава демонов, со своей армией, которые смотрят тебе в рот и делают всё, что ты захочешь. — Красивые метафоры. И к чему ты сейчас это рассказываешь? — К тому, что я иногда забываю о том, что ты тоже человек, — Лука подходит к нему ближе и пока только легко улыбается, чтобы не отпугнуть его. — Если тебе нужна помощь, ты мог просто сказать об этом. Мы теперь в одной лодке. — Знаешь, — Иван, кажется, тоже дразнится теперь, возвращая ему вместе со словами улыбку, опускает руку на его бледное острое плечо, сжимая пальцы, — вот сейчас ты подал мне прекрасную идею. Но нам понадобится помощь твоих любимых боссов. Не переживай, у меня есть, чем их заинтересовать. — И что ты придумал? — у Ракитича глаза загораются, он будто только и ждал этого вопроса, и Лука, прикусывая губу и с трудом сдерживая рвущуюся наружу улыбку, почти уверен, что Иван видит в нём сейчас своё отражение. — Одиссею читал? Я собираюсь провернуть что-то похожее, — Иван многозначительно щурится и скалится довольно, склоняясь ниже. — И мне нужна моя Сцилла. — Как пафосно, Ракитич, — Лука тянет ему руку, и Иван пожимает её с удовольствием. — Ты собрался устроить фон Бруннеру проход между Сциллой и Харибдой? — Точно так, — в лице Иво ему мерещится что-то дьявольское, но теперь он не боится и не имеет ничего против. — И клянусь тебе, в отличии от Одиссея, он его не переживёт.