Вельзевулы и Мефистофели

— Иванко… — Лука беспокойно ворочается во сне, сминает в ладонях покрывало, на котором лежит, шарит руками, ищет слепо второго человека на слишком широкой постели и хмурится обеспокоенно, не найдя.       Иван выходит на шум из ванной, растирая по гладко выбритым щекам освежающий лосьон, смотрит на свернувшегося в ворохе подушек сюрреалистично тонкого Модрича: его несомненно дорогой костюм помялся, а длинные волосы, разметавшись по тёмным наволочкам русым золотом, совсем спутались. Выглядит он теперь абсолютно непрезентабельно и в таком виде на встречу бы, по всем правилам, не являться, но Иван чувствует где-то внутри иррациональное тепло и нежность к такому трогательному беззащитному человеку. — Иванко… — Лука не зовёт его Иво, он давно заметил, кажется, почти суеверно не желая пользоваться тем же именем, под которым его знали все гости и наложники в гареме Отто. Иван, Иванко, тепло, на родной манер и с какой-то неясной, совершенно особенной интонацией каждый раз.       Ракитич садится на край постели, придвигается к Луке, позволяя ему обхватить себя за пояс, перебирает длинные пряди, накручивая на пальцы, почёсывает, как большого кота. Модрич утыкается носом ему в бок, сопит жарко и довольно, крепче сжимая сильные руки, не желая отпускать. — Тихо-тихо, mein lieber, тихо.       Лука спит спокойно, почувствовав его присутствие рядом и услышав его голос, комкает неосознанно пальцами полу его пиджака, и Иван только улыбается, глядя на расползающиеся из-под тёплой мужской ладони стрелки складок. Спать рядом с кем-то из собственного желания, а не из необходимости, находиться так близко к кому-то и открываться, доверяя свои секреты и тайны, для него в новинку, но странные ощущения от этого с лихвой компенсируются теми искренними яркими эмоциями, что дарит взамен Лука. Иван ещё не встречал людей, что, услышав откровенную угрозу в свой адрес, так легко бы проигнорировали её не из слепой самоуверенности, не из глупости и бравады, а потому, что за словами уловили бы его настоящие мысли.       Слишком идеальный. Слишком легко сломать…       Иногда нужно проиграть единственное сражение, чтобы выиграть в войне, иногда нужно отпустить, чтобы привязать к себе. Аксиома стара, как мир, и Иван использовать её научился за недолгую жизнь лучше, чем кто бы то ни было, но об этом впервые не думал, выпроваживая полгода назад неожиданно запавшего в душу Модрича. — Лука, вставай, опоздаем, — на самом деле, у них есть ещё минут двадцать в запасе, но Иван, погружаясь в собственные размышления, внезапно чувствует, что тонет, не имея конкретной цели и теряясь среди всех своих странных чувств. Будить Луку сейчас безопаснее, чем продолжать, перебирая его волосы и поглаживая по плечу, рассуждать над тем, что будет дальше лично с ними. Будить Луку сейчас безопаснее, чем пытаться спланировать то, что, Ракитич давно знает на своём опыте, не поддаётся планированию вовсе. Будить Луку сейчас безопаснее всего. — Лука, подъём. — Врёшь, ещё двадцать минут, дай поспать, — рука Модрича с бока сползает на бедро, ласково сонно поглаживая, и сам Лука вдруг перекладывает голову на его ноги, обнимая, как подушку. — Если тебе заняться нечем, это не значит, что надо будить меня. — Мне-то заняться, конечно, нечем, — Иван довольно улыбается, поглаживает расслабленные мышцы спины сквозь смятую ткань пиджака. — А тебе вот ещё в порядок себя приводить. А то твои дорогие Ковач и Срна могут сделать весьма определённые и, к сожалению, неправильные выводы. — Да ты заебал уже, ты же знаешь, как их зовут, какого хрена ты зовёшь их по фамилиям, — Лука жмурится, не желая просыпаться, морщится, ворчит, но всё равно отпускает его, садясь на постели, но не открывая глаз. — Потому что, дорогой, знакомство с родителями, это хорошо, но замуж я тебя, вроде как, не звал, чтобы их по именам звать, — Иван обнимает его лицо ладонями, притягивая к себе, и целует долго, сладко, почти ласково, не пытаясь надавить или углубить поцелуй. — М-м-м… а зря, я бы, может, согласился, — Лука легко улыбается ему, отстранившись, приоткрывает мутные после сна глаза, глядя на него из-под ресниц, и, не выдержав, оглушительно зевает, не успев даже прикрыть рот ладонью. — Иди умывайся, а потом будем думать, что делать с твоей одеждой, Золушка, — Ракитич хлопает его по плечу, усмехаясь, и подталкивает с кровати по направлению к ванной. — Ты-то та ещё Фея Крёстная, коне-ечно, — ехидно тянет Модрич и, потягиваясь, лениво уползает в туалет, не удосужившись даже закрыть на замок дверь.

***

      Лука останавливает Ивана перед входом в старый двухэтажный загородный домик за плечо, притягивает ближе к себе, пальцами поправляя тёмный галстук, а потом, прихватив за воротник, быстро наклоняет его и крепко целует, отстраняясь прежде, чем он успевает проникнуть языком глубже. — Подведёшь — запру в доме и затрахаю до смерти. Будешь у меня как в настоящем гареме жить, — Модрич хитро выдыхает в чужие губы и отпускает, поправляя смятую ткань белой рубашки, и отходит, открывая запертую дверь своим старым ключом. — Привет, Марио.       Ракитич чуть хмурится, глядя, как Лука расцеловывается в щёки с высоким молодым человеком. Иван обводит коротким пристальным взглядом, отмечая яркие чёрные глаза, торчащие ёжиком короткие волосы, рисунок татуировок на крепких, но относительно тонких руках, общую складность сухой, ладно сбитой фигуры и по ответному хищному взгляду понимает. Марио Манжджукич, один из тех, кого хорваты отправляют с карательными операциями почти по всему миру. Один из их персональных палачей.       Но Марио тепло улыбается Модричу, стискивая в объятьях засмеявшего Луку, прячет его будто от всего мира, глядя на него с какой-то невыразимой семейной теплотой, встречая будто не друга и соратника, а названного брата. Иван хмыкает, уважительно отводя взгляд. — Нико и Дари на месте? — Манджукич молча кивает ему, уголки узких бледных губ чуть дрожат, когда он смотрит на стоящего за спиной Луки Ивана и вскидывает бровь, так что Ракитичу только остаётся отдать должное мимическим талантам человека, который может выразить всю палитру возможных эмоций игрой микроскопических мимических морщин. — А ты куда? — В Турин, — Марио ухмыляется наискось, на его угловатом остром лице залегает тень, и Лука, понимающе хмыкнув, хлопает его по руке и провожает на улицу, оборачиваясь к Ивану с всё той же нежной смешливой улыбкой, поманив за собой пальцами. — Марио себе тоже нашёл в Турине… Иво, — Модрич посмеивается, глядя на его замешательство, и направляется прямиком вглубь небольшого, но вполне уютного дома, не останавливаясь больше для разговоров ни с кем. — Идём. Не будем заставлять кэпов ждать. Лука открывает последнюю по длинному коридору дверь после короткого стука, не дожидаясь ответа, улыбается широко, радостно, глядя на вскинувшихся из-за стола Нико и Дарио. Они не виделись не так много, но, по ощущениям самого Модрича, целую жизнь, и, судя по лицам уже попрощавшихся с ним навсегда Ковача и Срны, они с ним полностью согласны. — Привет, Лука.       Они не подходят обнять его, только протягивают ладони для сухого рукопожатия, и Модрич, хоть и понимает и принимает причины подобного поведения, не может игнорировать свербящее где-то на подкорке мозга разочарование и сожаление, а вместе с тем отвратительную неуверенность. Привыкший к ответственности за себя и многих других, Лука ненавидит сомневаться в собственных силах и собственных решениях, ненавидит эту приходящую слабость, уничтожающую все его старания и стремления, но уже полгода после встречи с Иваном он не может избавиться от этого. Он не уверен, стоило ли возвращаться к Ивану. Не уверен, стоило ли помогать ему в реализации его таинственного плана. Не уверен, стоило ли лететь с ним в Хорватию. Не уверен, стоило ли идти против семьи. Не уверен. Не уверен. Не уверен. Не уверен.       Ракитич незаметно сжимает его пальцы, пряча сплетённые руки за их спинами, цепляет шероховатыми подушечками кожу, поглаживая успокаивающе острые костяшки. Нико прячет улыбку в уголках узких губ, глядя на них серьёзно, но Лука видит искры на дне узких зрачков. Дарио приглашает их за стол и наливает, не спрашивая, любимый Лукой горячий ореховый чай с каплей коньяка.       Лука все ещё дома. Все ещё делает то, что умеет, что любит, для чего был приведён в этот мир и им же создан.       Лука все ещё Лука. Все ещё Лука Модрич. — Перейдём сразу к делу. Чего вы хотели от нас?

***

— Не могу поверить, что ты, действительно, предложил им треть бизнеса фон Бруннера за помощь, — Лука тихо посмеивается, раскидываясь на кровати в собственной комнате, чувствуя в теле несравненную удовлетворённую лёгкость от возникшей впервые определённости. Ему дали цель. Ему вернули его силы, его возможности, ему показали их общий ориентир, их собственное желание и план. И теперь он знает точно, что его магия, его отточенные годами способности могут быть применены по назначению. — Говоря откровенно, половину от этой трети я собираюсь отобрать у Бенуа, — Иван вытягивается рядом с ним, подталкивая в бок, чтобы освободить себе чуть больше пространства, обнимает поперёк тела рукой и притягивает к себе, не собираясь упускать возможности побыть вместе, пока им снова не пришлось разъехаться. И кто Лука такой, чтобы отказывать им обоим в этом удовольствии. — Но это мелочи, им это знать не обязательно. — И как ты собираешься это провернуть? — Ракитич тихо посмеивается, зарываясь пальцами в его волосы и утыкаясь носом в висок. — Меньше знаешь — крепче спишь, — Иво едва успевает выдохнуть смешливо, прежде чем оказывается опрокинут на спину и придавлен к постели немалым весом, очевидно, разозлённого Модрича, прижавшего его кисти над головой своими руками и сдавившего его бёдра ногами, лишая даже возможности дёрнуться. — Я плюнул, когда ты не захотел делиться со мной планом изначально. Я пытался понять, почему я узнал, что ты хочешь от Нико и Дарио, от моих Нико и Дарио только вместе с ними. Окей, да, я пытался найти в твоих решениях логику и действовать с теми крохами информации, которые ты мне даёшь, но знаешь, что? — Лука откровенно рычит, нависнув над ним. Его длинные мягкие волосы щекочут кончиками лицо, и Иван, едва вдохнув, чувствует забивающий лёгкие ненавязчивый тонкий запах одеколона Модрича. Карие глаза на скрытом тенями лице сверкают хищным бесценным золотом, и Ракитич не может, вглядываясь в них и задыхаясь от окутывающего его шлейфа лёгких древесных духов, не вспоминать все легенды о Балканских оборотнях, пронесённые трепетно из самого детства. Лука склоняется ниже, и его тяжёлое дыхание вдруг слышится ему хриплым животным рыком, он приоткрывает рот, и Ивану видятся острые длинные клыки, которые вот-вот покажутся из-под тонкой верхней губы, и с них на его шею капнет слюна, предвкушающая пир для его маленького оборотня хорватских лесов. — Лука… — Ракитич, к своему лёгкому стыду, возбуждён так сильно, как никогда не был в своей жизни, испытывая практически физическую потребность, зудящую раздражением под кожей, раздвинуть перед таким Модричем ноги, позволяя брать себя так грубо, как только заблагорассудится. — Я расскажу. Отпусти.       Но Иван всё ещё остаётся собой, и собственные желания он давно научился игнорировать, загоняя их обратно в глубины подсознания, подавляя, подчиняя своей воле и рассудку. Разум превыше чувств, как бы ни хотелось ему это изменить. — Ну нет, так не пойдёт, Иванко, — Лука ёрзает на его бёдрах, задевая ягодицами натягивающий ткань костюмных брюк член. Иван тихо стонет, закрывая глаза, чтобы не видеть перед глазами ломающего все его устои и принципы одним своим видом Модрича, расплывшегося в довольной широкой улыбке. — Шевельнёшься — тебе конец.       Лука отпускает его руки, слезая с постели только чтобы стянуть с покорно вытянувшегося в той же позе Ивана штаны, развести его ноги, устраиваясь между широко расставленных бёдер и поглаживая шелковистую кожу роскошных ног, вызывающего в нём неизменно только одно желание. — Будешь сопротивляться? — Модрич рвано целует его, не справляясь со сбитым возбуждением дыханием, вылизывает вытянутую шею, с трудом останавливая себя от того, чтобы не оставлять на тонкой коже укусов. — А что, заметно, что я хочу? — Иван сам обхватывает его пояс ногами, стискивая бёдрами талию, и обнимает за плечи, притягивая ближе. — Шевелись, Модрич. У нас не так много времени. — Отлично. Буду тебя доверию учить, — Лука довольно сцеловывает с его губ радостный смех, не сдерживая собственной улыбки, а потом размашисто шлёпает ладонью по отставленной заднице, оставляя на светлой коже алеющий след.