Вельзевулы и Мефистофели

      Шиме приезжает через несколько дней после Луки и Марио — прилетает из Испании первым попавшимся рейсом, не озаботившись даже элементарной безопасностью. Модрич фыркает, качая головой, когда Врсалько заваливается к нему в комнату прямо со всеми своими вещами и чемоданами, падает на застеленную кровать, сверкая широкой улыбкой и зарываясь пальцами во влажные спутанные волосы. — Где ты потерял Деяна? — Лука не отвлекается от проверки последнего отчёта Манджукича о уже проделанной работе, приветственно махнув рукой. — Что сразу потерял? — Шиме по-хозяйски растягивается на покрывале, подпирая голову рукой и глядя на него нагло и спокойно. — Мы давно с тобой не виделись, между прочим. — Мы оба знаем, что ты не пришёл бы ко мне сейчас, если бы Деян был дома, — Лука быстро набирает Марио одобрительный ответ и оборачивается к Шиме, ехидно вскинув бровь. — Так что? — Не знаю, что знаешь ты, но я абсолютно точно знаю себя, а ещё я знаю, что Деян сейчас шастает где-то по дому, и меня совершенно не волнует, чем он там занимается, потому что с ним мы виделись недавно, и он, как порядочный брат, ждёт, пока я поболтаю с тобой, а с тобой мы уже как полгода не пересекались, и это я тоже знаю, — Шиме довольно лыбится (нормальной улыбкой это назвать сложно), когда Лука от его короткой речи только морщится смешливо и досадливо потирает переносицу, стараясь избавиться от навязчивой головной боли. — Короче, брате, не уж не скучал? — По тебе-то конечно, — Лука смеётся и, наконец, подходит обнять его, едва не падая, когда Шиме, обхватив его руками за плечи, тянет на себя, коварно рассчитывая уронить рядом. — Шиме, у нас дохера работы, нет времени на эти игры. — Какая досада, — Шиме притворно расстроенно щёлкает языком и, извернувшись, вытаскивает из кармана плотно облепляющих задницу старых джинсов пакетик, забитый под завязку мелким белым порошком, похожим в бледном свете настольной лампы на серебристую пыль, — а я тебе подарок из самой Испании привёз. Меня чуть в Барахасе не приняли с ним, представляешь? — Ты что, попёрся на международный рейс с кокаином в кармане, серьёзно? — нет, в том, что Врсалько всегда был безрассуден в той же степени, в какой и везуч, Лука никогда не сомневался, но он уже видел своими глазами, что случается с такими, когда удача их оставляет. Едва ли он хочет, чтобы Шиме повторил судьбу маленького цыганёнка Стево, когда в один момент судьба всё же отвернётся от него. — Цыган ты ебанутый, мне стоит вообще говорить, насколько это было херовое решение?       — За кого ты меня принимаешь, Модрич? — Врсалько раздражённо закатывает глаза, скрещивая на груди руки, но не выпуская из пальцев пакетик. — Я тебе что, один из тех курьеров безмозглых, которые с наркотой в чемоданах прямо через пропускные шпарят и думают, что и так прокатит? — возмущение Шиме буквально осязаемо, и Лука торопится поднять руки, говоря, что ни в коем случае хотел оскорбить его профессиональные навыки. — Извиняйся-извиняйся, я тебя в следующий раз тоже спрашивать буду, а ты пистолет зарядил, а ты Джозо и Драгану задания выдал, а ты точно всё проконтролировал, а ты точно прочитал все отчёты Дани, а ты — Всё, всё, я понял, хватит, пожалуйста, — Лука ставит перед Шиме на постель закрытый ноутбук, чтобы тому не пришлось вставать, по своему опыту зная, что, если Врсалько достал наркотики, за их употреблением дело не станет. Действительно, чего добру пропадать… — Только без меня, у меня всего три недели на это дело, и потом ещё… Да и Нико всё ещё не вернулся. — Ага, у нашего вечного маленького босса как всегда дел невпроворот полный рот, — Шиме усаживается по-турецки на постели перед ноутбуком, поправляя простынь, чтобы сводящая с ума мелкая ядовитая пыль не скатывалась по складкам грубой ткани. — Знаю-знаю. Садись, Деи рассказал мне уже, что ты влез в какое-то дерьмо со своим новым мужиком, так что тебе всяко нужно сейчас расслабиться. Давай, садись, вспомним молодость, поговорим о старости, всё как всегда. Про мужика твоего расспрашивать не буду, наслышан уже, как тебя все с этим заебали, да и мне, честно говоря, насрать. Выглядишь, вроде, довольным, так что меня это не касается.       Лука колеблется несколько секунд, прикидывает все «за» и «против», но ему так не хватает сейчас чего-то знакомого, чего-то привычного, того, о чём не придётся размышлять и ломать голову ещё несколько дней, из-за чего не придётся экстренно менять все свои планы и опять вызванивать Ивана из Англии… Лука садится рядом с Шиме, подтолкнув его бедром пристраивается, как когда-то давно в юности, когда они только начинали этот путь, когда — ещё до Креста — их было всего четверо, только Шиме с Деяном и они с Дани. Врсалько тепло улыбается ему, верно уловив направление его мыслей, раскрывает аккуратно пакетик, насыпая маленькую белую горку на глянцевую металлическую поверхность крышки ноутбука, отточенным жестом формирует дорожки и протягивает Луке заранее скрученную сотню евро. Модрич молча вскидывает бровь вопросительно, принимая из его рук купюру: — Давай, брате, уступаю старшему по званию, а потом и потрындим.       Лука фыркает, ворча себе под нос что-то про то, что лучше бы он про это вспоминал почаще, когда надо, склоняется над ноутбуком, быстро втягивая летучую мелкую пыль. Он так давно не делал этого, с самой их бездумной, безрассудно-храброй, отчаянной юности, когда у них было куда больше времени и энтузиазма, но совсем не было денег. Модрич откидывается на постели, передавая бумажный свёрток Шиме, впивается тупым бессмысленным взглядом в потолок, чувствуя, как ползёт вдоль позвоночника, сбивая нервные окончания и вызывая электрическую мелкую дрожь в кончиках пальцев, эйфория, подбираясь к мозгу в потоке бешено циркулирующей крови. Шиме втягивает вторую дорожку, расслабленно приваливаясь к нему и глядя в тот же потолок, будто разглядев в нём все секреты мироздания разом. — Давай я тебе как раз расскажу, как я эту херню через границу пёр. Колумбийский, кстати, первой пробы, — Шиме перекатывается, пристраиваясь на его плече, как на подушке, и потираясь растрёпанными мягкими кудряшками об обнажённую шею. — В общем, со мной одновременно пара мулов шла, я лично снаряжал, там женщина какая-то нервная, наши дорогие друзья-поли её бы и так обыскали, и какой-то парнишка, честно говоря, я даже не уверен, был ли он совершеннолетним. Ну, я запаковал им так, чтобы даже идиот нашёл, всякого дешёвого дерьма, а вчера ещё и дежурил наш любимый капитан Лаос, ну этот, ебанутый который в края, а мулы летели куда-то то ли в Африку, то ли в Америку, стандартные рейсы для курьеров короче. Ну вот они, значит, прутся, как идиоты полнейшие, и прямо в ручки нашего дорогого Матео. А я позже проходил, на меня только слепошарый Эрнандес остался, ну он меня так досмотрел хорошо, что я даже самокрутку с травкой провёз в ручной клади. Будешь, кстати?

***

      С приближением назначенной даты начала операции Лука нервничает всё больше и больше, что, впрочем, тоже вполне нормально и привычно. Иван возвращается из Германии только через неделю после Шиме, и это уже почти в два раза дольше, чем может позволить в данной ситуации Модрич, но Манджукич успокаивающе притянув его к себе, треплет отросшие длинные волосы, и шепчет уверенно на ухо, что переживать ему не о чем, и Перешич свою работу знает прекрасно. Не то, чтобы Лука в нём сомневается, вовсе нет, но предпочитает перестраховываться и заранее волноваться обо всём, что может пойти не так, чтобы точно знать, что делать, когда всё пойдёт не так. А оно пойдёт. Лука проверял.       Но пока по всем фронтам подозрительно тихо: Звонимира по старым контактам передаёт сводки из армии, а Дани собирает сведения от своих маленьких певчих пташек из полиции — и те, и другие подозрительно спокойны, продолжая подготовку к своей операции; Домагой и Иван присылают ему едва ли не каждый день отчёты о том, как работают по их указаниям, следуя общему плану, другие мафиозные группировки, и даже Марио с Шиме, занимающиеся организацией Креста, не сообщают ни о чём экстраординарном.       Но Лука продолжал ждать подвоха со всех сторон, прекрасно осознавая, что никогда не бывает так, как задумывалось, сколько бы он ни работал и не совершенствовал всё, что только мог. Может быть, однажды наступит то благословенное время, когда всё пойдёт по плану, и им вообще не надо будет умирать, но Лука, признаться честно, не верит в это от слова «вообще».       Поэтому, игнорируя все эти невероятные вероятности, существовавшие только в воображении отчаявшихся, Лука продолжает упорно работать над своими схемами, подспудно изредка помогая зарывающемуся в делах Дарио решать текущие проблемы, как и всегда, пока до назначенного дня начала их, вероятно, самой масштабной и хитросплетённой операции, не остаётся всего двое суток.       Модрич не спит, по ощущениям, уже неделю, пытаясь довести всё до обозримого идеала и спрятать все торчащие «хвосты», по которым на них, теоретически, может выйти полиция, когда Дарио просит зайти к нему в кабинет. Лука устало опускается в кресло, вежливо отказываясь от предложенных напитков и жестом прося переходить к самому делу, пока у него вообще ещё есть силы держаться на ногах. — У меня для тебя две новости — херовая и очень херовая. С какой начать? — Срна, понятливо кивнув, опирается бёдрами о стол перед ним, засунув руки в карманы домашних штанов, из которых отказывался выбираться, равно как и из своего рабочего кабинета, буквально поселившись здесь после отъезда Нико. — Прекрасно, — Лука трёт лицо ладонями, прогоняя сонливость и апатию. — Ну, давай в порядке увеличения пиздеца. — Ты же помнишь Ковачича? — Матео? — Лука чуть хмурится, вылавливая из переплетения памяти знакомое лицо. — Да. Он в Англии последние пару лет у нас работает, если ты помнишь, — Модрич коротко кивает. — Матео с несколькими нашими людьми вчера ходили к Бенуа насчёт договора, — Лука напрягается, вжимая пальцы в бедро, пытаясь не выдать своего страха перед тем, к чем так издалека подводит Дарио, — он доложил, что видел рядом с ним нового человека, судя по описанию, как раз твоего Ивана. И Матео, буду с тобой откровенным, сказал, что выглядит Ракитич, откровенно говоря, плохо. — Что Матео конкретно сказал? — Лука опускает взгляд, вперившись в собственные начищенные ботинки. Иван — мальчик большой и умный, грех даже думать о том, чтобы контролировать или опекать его, но что-то всё равно свербит где-то внутри, заставляя переживать лишний раз о том, о чём переживать, по-хорошему, не стоит. — Сказал, что он постоянно кутается в кучу тряпок, хотя у Букера в офисе как обычно жара, видимо, что-то прячет, что он держится, в основном, в тени, поэтому Матео плохо его рассмотрел, и что он как-то подозрительно часто касается своих волос. Но в целом ведёт себя спокойно и уверенно, видно, что давно в бизнесе.       Лука молчит довольно долго, пытаясь осмыслить сказанное Дарио, пока услужливо дающего ему время на раздумья. Мысли мечутся в голове, не оформляясь ни во что конкретное, не цепляясь за многочисленные крючки осознания, не позволяя разрозненным спутанным клубкам распутаться и разобраться в себе. Марио был прав, конечно, всегда прав, когда твердил ему раз за разом — нет смысла переживать о том, на что ты не в силах повлиять, но сейчас он просто не мог ничего с собой поделать. Как, вероятно, не мог поделать бы и Манджукич, узнай он, что такое случилось с Джанлуиджи, или Шиме, узнай он подобное о Деяне. Но Лука — не Марио и не Шиме (как логично, Модрич, молодец), он не может себе позволить такие привязанности, равно как и не может позволить себе такие переживания сейчас, когда на его плечах лежит ответственность за стольких людей. Ему бы позвонить Ракитичу, выведать, выпытать всё, узнать, что с ним происходит, какого чёрта он, вполне комфортно себя чувствующий в лёгких шифоновых гаремных нарядах в прохладных комнатах Бруннера, вдруг начал мёрзнуть у Бенуа, который у себя в офисах устраивал тропические леса, какого хера он вдруг стал таким нервозным, что позволил посторонним увидеть свои переживания. У него много, пожалуй, даже слишком много вопросов к Ивану…       Но он не может задать ему ни одного. — Хорошо, я понял. Давай вторую, — Лука поднимает на Дарио мрачный взгляд, по его мимике пытаясь угадать, что ждёт его дальше. Срна тяжело вздыхает, на секунду прикрыв лицо чуть трясущимися пальцами, и Лука уже знает, что сейчас ему скажут что-то действительно хреновое. — Нико… В общем, Ловре и Чарли привезут его через два дня из Польши, — Дарио отнимает от головы руки, в его тёмных влажных глазах Модрич видит то, что предпочёл бы не знать никогда — боль и полнейшее отчаяние. — Он очень тяжело ранен и последние несколько дней находится в состоянии комы. Мы не уверены, что он доживёт хотя бы до конца этой недели.

***

      Лука не знает, что думать и чувствовать, не представляет, как должен вести себя. На нём лежит возложенная им самим обязанность уже через пару часов нажать на несуществующую красную кнопку, чтобы захлопнуть все ловушки для слепо прущихся вперёд, как баранов, пленённых приказами их генералов маленьких самоуверенных полицейских и военных в забавных зелёных касочках, но всё, о чём он может думать сейчас, по прошествии двух невыносимых бессонных дней, — Нико.       Чёртов Нико, обмотанный проводами мерно пищащих приборов и трубками впившихся в бледную кожу капельниц, чёртов Нико, покрытый едва заметными разводами кем-то заботливо стёртой крови, чёртов Нико, напополам с одеждой и одеялами закрытый от их пристальных взглядов многочисленными слоями бинтов. Чёртов Нико, которого Ловре и Чарли осторожно перевозят в пустующее левое крыло их дома, чтобы поселить рядом с ним лучшего врача, которого они только могут найти, а затем обеспечить им полную безопасность и абсолютный покой.       Они с Дарио не рассказывали о трагическом возвращении Ковача никому, решив сохранить эту тайну на них четверых, не давая остальным повода переживать об одном из их боссов, всегда казавшихся непогрешимыми и непобедимыми. Лука сжимает руку Дарио до хруста, когда Калинич и Чорлука оставляют их наедине, уехав за врачом, и смотрит, не моргая, на тонкую дрожащую линию пульса на экране. Непобедимые. Непогрешимые. Как же…       Дарио плавно вынимает свою ладонь из хватки Модрича, подходя ближе к постели Нико и осторожно, как самое хрупкое стекло, берёт пальцами его ладонь, прижимая подушечку к основанию кисти, чтобы лично почувствовать слабое неровное биение сердца. Срна опускается на угол его кровати, плотно зажмуривая глаза, и на бледную кожу его щёк против воли из-под напряжённых век ложатся несколько слёз, которые он не в силах сдержать. Лука подходит к нему сзади — эмоции не его конёк, все это знали — и сжимает ладонью его плечо, выражая молчаливую поддержку — единственное, что он может сейчас сделать, единственное, что по его пониманию, можно сделать в принципе. — Он выкарабкается, Дари. Обязательно, — ему кажется, что это кто-то другой шепчет за него, пока Лука только смотрит во все глаза на вечно улыбчивого уверенного Ковача — разбитого, растерзанного, уничтоженного. — Я… знаю, что тебе тяжело сейчас, и ты не хочешь слепо верить, но он справится. — Не знаешь, Лука, — Дарио качает головой, не отводя взгляда от Нико. — Никто не знает и не понимает. Мы с детства были только вдвоём, оба сироты, два друга против всего мира. И когда мы проходили весь этот путь в Кресте от самых низов до кресел боссов, мы всегда держались друг друга. Когда мы строили нашу новую семью, собирали всех вас, когда мы воссоздавали Крест почти с нуля, нас всегда было только двое. Почти всю жизнь. У нас никогда не было семей, но мы никогда не чувствовали в них недостатка, потому что мы сами были друг для друга семьёй. Я люблю его больше, чем любил бы родного брата, ты не представляешь, насколько невыносимо видеть его таким. — Нет, не представляю, — соглашается Лука через несколько секунд, с закрытыми глазами вслушиваясь в приглушённый писк приборов. — И не представляю, что вы значите друг для друга, но Нико стал и моей семьёй, как и ты, и я точно знаю, на что вы двое способны. Так что мне не о чем переживать, жизнь Нико будет в лучших руках, а ему большего точно не надо, только помоги немного — и выберется сам. — Красиво звучит, Лука, но в жизни так не всегда бывает, — Дарио, кажется, слабо улыбается, но опускает руку Ковача, аккуратно укладывая её поверх одеяла вдоль тела. — Я сделаю всё, что будет в моих силах, но прогноз не оптимистичный, я сказал тебе сразу. Мы будем считать победой, если он проживёт хотя бы три дня.       Лука молча кивает, склоняет голову. На глаза попадаются небольшие наручные часы — его время стремительно истекает, он не может позволить себе больше сантиментов. Модрич сжимает плечо Дарио в последний раз, прежде чем обойти постель Нико и, склонившись над ним, аккуратно поцеловать в сокрытый белыми повязками лоб. — Я тебя не подведу, Никси. Можешь не переживать.       Его настоящая работа начинается через несколько минут.