***
Лука оставляет Дарио в его спальне, замотанного в кокон одеяла и на всякий случай напоенного успокоительным со снотворным по рецепту и рекомендации их — штатного — врача, пока второй — наёмный — разбирается с состоянием Нико. Лука сжимает слабую ладонь Дари в своих, уговаривая отдохнуть и немного поспать, пока сам Модрич разберётся с текущими делами. Срна вяло улыбается — таблетки начинают действовать и успевает только дать последние указания и подсказки, с чем лучше разобраться прямо сейчас, а что можно отложить, прежде чем сон не смаривает его окончательно. Лука выключает свет, ненадолго застывая в проходе, и тихо закрывает за собой дверь, надеясь, что в ближайшее время никто не потревожит Дарио, и тот сможет нормально отдохнуть. Первым делом он собирается узнать все последние новости за те дни, пока он был в добровольной изоляции в комнате Нико, и разобраться с тем, что делать дальше с их… возможно, уже только его планом, и как разбираться с последствиями объявления фон Бруннера предателем. По крайней мере, Лука надеется, что с вопросами войны и мира Дарио разобрался за эти два дня достаточно, чтобы ему не пришлось экстренно вникать в эти тонкости до того момента, когда Срна проспится и восстановится. Лука достаёт из ноутбука Дарио последние сводки из Англии и Германии, перекидывая их, для удобства, на свой компьютер, и занимает суеверно не кресло босса, а неприметный диванчик в углу. Это не его место и ни за что не будет его ещё несколько — он надеется — десятков лет. Лука прочитывает внимательно, но быстро, всю имеющуюся информацию: от уезжающего всё дальше на север Великобритании Матео, спасающегося от вероятности быть зацепленным эхом прогремевших в Лондоне взрывов, от Тина, прячущегося где-то в трущобах Берлина, о разверзающемся в Германии аду, о своре немецких банд, которые вот-вот вгрызутся друг другу в горло без пощады и милосердия, от всех их агентов, разбросанных по Европе, сообщающих наперебой о всей мути и грязи, которую подняла новость о «предательстве Бруннера», и только под конец добирается до самого небольшого файла. «Материалы на Отто фон Бруннера. Распространитель — Букер Бенуа». Лука просматривает мельком, не сильно заинтересованный и почти уверенный, что ничего нового среди всей информации, которую он передал Ивану, не увидит, но вдруг взглядом цепляется среди всех фактов и сводок что-то, чего абсолютно точно не видел раньше. Слишком личное, слишком сокровенное, то, что никому и никогда не рассказывают люди их кругов. То, что мог знать только Иван. Лука опускает веки, спихивает на диван рядом дрожащими руками ноутбук, и прислушивается к гулкой пустоте внутри, в которой сердце эхом отбивает ничуть не ускорившийся ритм — удар на секунду. Как будто ничего не произошло. Как будто Лука не осознал только что, что эта охота, этот взрыв, эти убийства были не ради Бенуа — ради Ивана. Бруннер не дурак, далеко нет, он всё понял, когда увидел эти данные, он знал сразу, кого стоит устранить в первую очередь для своей, пусть и уже не такой абсолютной, но безопасности. И если раньше Лука позволял себе хотя бы смутную надежду, то теперь для него не остаётся ничего. Если Бруннер хотел смерти Ивана — он добился бы этого так или иначе. Он сидит в абсолютной тишине несколько долгих минут, отсчитывая секунды биением своего сердца, пытаясь осмыслить, пытаясь свыкнуться с… этим, но свыкнуться получается дерьмово. Иван… Иван на самом деле должен быть мёртв. И Луке придётся жить с этим дальше одному. И закончить то, что они начали, тоже. Одному. Дарио отсыпается почти сутки, и не сказать, что Луке сложно за это время справляться с организацией работы Креста, нет, это вообще мало чем отличается от его обычной работы, но это… непривычно. Впервые за его спиной не стоят Нико и Дарио, впервые он ответственен не за ту группу, не за ту часть их банды, которую выдали ему во временное командование, впервые он принимает решения за всех. И отвечает своей головой тоже за всех. Благо, уже следующим днём Дарио выползает из своей спальни вполне отдохнувшим и отошедшим от порции своих лекарств, бодрым, здоровым и готовым вернуться к своим прямым обязанностям, которые Лука с радостью ему сдаёт, доложив о том, что за этот день умудрился не развязать новой войны, не испортить текущий шаткий мир и даже нигде случайно не сверг президента. Не то, чтобы о последнем Дарио приходится всерьёз беспокоится сейчас, но один же раз было, так что Лука предпочитает уточнить сразу. — Звонили кто-то из поляков, с которыми встречался Нико, срочно просили о встрече. Назвался, кажется, Лукаш. Я сказал, что с Нико сейчас связаться невозможно, а Дарио перезвонит завтра, если устроит, — Лука безразлично пожимает плечами, не обращая внимания на прожигающий его взгляд Дарио. — Их, в общем, устроило, так что перезвони. — Что за Лукаш-то хоть, и куда ты собрался, — Дарио скрещивает руки на груди, опираясь о стол, как раньше любил делать Нико, что только подгоняет его уйти быстрее, а не застыть на месте, как вкопанному, как сделал бы кто угодно другой. — А я-то откуда знаю, что за Лукаш, посмотри в журнале вызовов или у секретаря своего спроси. Я к врачу, потом к Нико, узнаю, что с его состоянием и можем ли что-то сделать, а потом обратно к тебе, и я уже спешу, так что разберись со всем без меня. Лука вылетает за дверь, опрометью бросаясь в левое крыло дома, где находится палата Ковача и комната нанятого доктора. За эти сутки могло произойти, что угодно, а он даже не мог ничего узнать, привязанный обязанностью выполнять работу босса на одном месте на целые сутки без сна. Дарио, не заморачиваясь криком, набирает ему сообщение на личный телефон, чтобы немедленно сообщал ему всё, что узнает о Нико, и Лука фыркает, уже убирая в карман мобильный и стуча в комнату хирурга.Часть 15
22 марта 2020 г. в 08:43
С того вечера, когда до них дошли новости из Лондона прошло, кажется, около дня или двух. Лука не может сказать точно, даже имея перед собой окно, за которым день за днём над широким пустынным полем солнце сменяется за редкими тучами луной. Он отказывается выходить из комнаты Нико и общаться с кем бы то ни было, кроме него и Дарио, пуская в палату только своего босса и лечащего врача Ковача. Дарио принёс ему его рабочий ноутбук и периодически подсылает кого-то оставить под дверью еды. Раз в день, на обед или ужин, он приходит посидеть с ними лично несколько лишних минут, а иногда и вовсе выкраивая для них целый час. Они держат обе руки Нико в своих, разговаривая ни о чём или обсуждая те рабочие вопросы, которые Лука готов обдумывать. Он знает, что возлагает на плечи Дарио слишком многое, оставляя его сейчас, — с едва пошедшим на поправку Нико, с только подписанным миром, который ещё надо обеспечить, и со всем этим мировым дерьмом, которое, косвенно, развязано им и из-за него. Его душит совесть и собственное бессилие, убивает отчаяние, но он абсолютно не в состоянии ничего сделать — только заставить себя из последних сил довести до конца план, потому что никто, кроме него, сделать этого не сможет.
Дарио, кажется, не сердится на него, прекрасно всё понимая, только сжимая утешительно его плечо перед уходом каждый раз, но Лука знает, насколько тяжело Срне даётся это показное спокойствие и уверенность.
Ему снится Иван — каждую ночь, каждый раз, когда он пытается хоть немного подремать и дать измученному организму отдых, Иван и Нико, каждую ночь, каждый… Он просыпается ещё более разбитый, чем обычно, и снова принимается за опостылевшую работу, в которой, собственно, уже и толку немного — самый сложный этап ими уже пройден и вполне удачно, дальше в его непосредственном участии нет никакой нужды, и ему бы взяться за что-то другое, но он элементарно не может заставить себя отвлечься, не может ослабить контроль — над собой, над ситуацией, над всем, что стремительно ускользает из его рук.
Иво, Нико, Дари, Шиме, Марио, Домо, Деян, Иван, Тин, Иво, Нико, Нико, Нико…
— Нико! — Лука просыпается от своей дремоты с криком, хватается слепо за лежащую поверх одеял руку Ковача, уже привычно быстро находя подушечками пальцев его пульс под надрывающийся писк приборов.
— Дари… — Нико не открывает глаз, но Лука отчётливо слышит, как он хрипит на выдохе, едва размыкая губы, как судорожно дрожат его бледные даже на фоне белых больничных простыней пальцы, будто он пытается сжать ткань, но не может напрячь мышцы сильнее. — Дарио…
— Да, сейчас, сейчас, — бормочет Лука, не отпуская его руки, второй судорожно набирая экстренный внутренний номер для связи с Дарио и врачом. — Нико, не отключайся, они уже идут. Нико, ты слышишь меня?! Нико, не смей умирать, не смей, сучий ты сын! — Лука отчаянно всматривается в медицинские приборы, истошно верещащие пронзительным писком, кажется, на весь дом, в которых не понимает абсолютно ни черта, и сжимает в пальцах ладонь Нико, считывая его зашедшийся пульс.
— Отойдите, — врач оттесняет его профессионально быстро и без лишней суеты, тут же разворачивая над Нико кипучую деятельность, из которой Лука, сцепившийся крепко руками с Дарио, мало что может вычленить.
В палате откуда-то появляются медсёстры, выставляя их за дверь так быстро, что они едва успевают заметить, и запирая комнату до особых распоряжений врача. Лука и Дарио смотрят недолго, как за мутным матовым стеклом мельтешат одинаковые светлые силуэты в запахнутых халатах и, не сговариваясь, ползут в кабинет боссов окольными путями, чтобы не попасться никому на глаза.
Дарио запирает дверь, устало валится на широкий удобный диван, пряча лицо в ладонях, даже сейчас не желая показывать, насколько его выматывает эта ситуация. Лука падает рядом с ним, приваливается к плечу и откидывает голову на спинку, уставившись в белый гладкий потолок.
— Что произошло? Почему его состояние ухудшилось? — немного невнятно из-за ладоней, всё ещё прижатых к лицу. Лука осторожно сжимает пальцами его бедро, выражая поддержку, прикрывает зудящие больные глаза.
— Я не знаю. Я задремал, а когда проснулся, у Нико уже начался этот припадок. И он звал тебя, несколько раз, не приходя в сознание.
— Господи, блять, — выдыхает неслышно Дарио, сползая вниз по дивану, молчит секунду, вторую, третью, и когда Лука уже перестаёт ждать от него реакции, вдруг кричит надрывно и громко, глуша звук в ладонях, вымещает всю накопившуюся боль и озлобленность, отчаяние и бессилие.
Лука вздрагивает и жмурит глаза, пережидая приступ Дарио, стискивает сильнее пальцами его бедро.
— Прости меня, Дари. Я виноват перед тобой, — Срна тяжело дышит, не спрашивает и не уточняет, тогда Лука берёт инициативу их давно назревшего разговора на себя. — Я позволил себе слишком многое. Я настолько привык считать вас с Нико своей семьёй, что почти забыл о том, что вы, в первую очередь, мои боссы. Я не имел никакого права бросать тебя из-за… из-за каких-то личных проблем. Если ты решишь… вынести мне приговор, я приму его. Любой.
Дарио сухо хмыкает, отнимая руки от лица и глядя на него абсолютно спокойными тёмными глазами, только в самой глубине, под всеми базальтовыми слоями твёрдой уверенности и самообладания, Модрич видит его настоящие эмоции, сдерживать которые у него остаётся всё меньше сил. Срна закидывает руку на его плечи, привлекая к себе в уютные домашние полуобъятья, прижимаясь щекой к его макушке.
— Ты так любишь постоянно всё брать на себя и забываешь о том, что в мире всё ещё есть вещи, которые ты не можешь контролировать, — Лука пытается возразить, но Дарио прерывает его коротким жестом свободной руки. — Если бы я хотел приказать тебе работать и взять на себя часть моих обязанностей, я бы приказал, а ты бы исполнил приказ без пререканий, и мы оба знаем, что так оно бы и было. Я представляю, что ты почувствовал, когда узнал про исчезновение и возможную смерть Ивана, потому что ещё несколько дней назад мне самому звонили Ловре и Чарли из Польши и говорили, что Нико на грани смерти. Я хотел дать тебе время прийти в себя.
— Это не… — Лука вздыхает, пристраиваясь к плечу Дарио, обнимает его в ответ одной рукой. Они впервые позволяют себе какие-то настолько открытые, откровенные жесты, так честно и бескомпромиссно демонстрирующие их близкие отношения. Они так привыкли скрывать всякие привязанности перед всеми, чтобы не дать никому и малейшего повода пытаться выискать и воспользоваться их слабостями, что среди всего этого забыли — скрыться от самого себя нельзя. Consuetudo est altera natura. Для них, увы, в прямом смысле. — Это же совершенно другое, Дари, это нельзя сравнивать. Мы с Иваном и знакомы-то всего… да даже года нет, а вы с Нико всю жизнь прошли вместе.
— Ты думаешь, что это так, но на самом деле нет никакой разницы. Поверь, я был бы убит новостью о ранении Нико и через полгода после нашего знакомства, и через двадцать шесть лет, — Дарио поглаживает его по плечу, как заботливый старший брат, почти выбивая Луку из привычной колеи настолько нехарактерным личным жестом. — Иногда не нужно много времени, чтобы привязаться к человеку. Так что пара дней была нужна тебе, согласен ты или нет.
— Спасибо, Дари. Я… Мне стало легче теперь, и я готов вернуться к работе.
— Это прекрасно, — Дарио ласково улыбается, но Лука вдруг чувствует дрожь в обнимающей его руке, — но теперь, кажется, — он пропускает, не сумев вовремя сдержать, нервный смешок, — к ней не готов я.
— Он почти пришёл в себя, Дари, и он звал тебя, — Лука находит ладонью его свободную руку, сжимая в жесте безоговорочной поддержки, — мне не могло послышаться, он повторил несколько раз «Дари» и «Дарио», это хороший знак. Он почти справился. Я не думаю, что человек, который смог остановить войну, может сдаться перед какой-то смертью.
Срна облегчённо смеётся, покачав головой, и Модрич только надеется, что он не пытается спрятать слёзы таким образом.
— Да уж. Было бы обидно победить боснийцев и черногорцев разом, а потом проиграть какой-то бомбе.
— Конечно. Именно поэтому, и мы оба это знаем, Нико никогда бы такого не допустил.