Шанс

Не сказать, чтобы Юнги сильно нравились сюрпризы. Особенно такие — когда, едва научившись кое-как барахтаться и не тонуть, ему предлагают с разбегу нырнуть в самое неизведанное! — Зажмурься покрепче, а руки дай мне, — попросил Чонгук, тихо посмеиваясь. — А то я запасную челюсть не взял. — У меня еще ноги есть, — напомнил Мин. — Красивые, — прошептал Чон, наощупь поглаживая в темноте худенькие бедра и нежно, ненавязчиво их разводя. — Ты весь прекрасен. Как картина или статуя. Хочется смотреть и смотреть. Юнги не сопротивлялся и ничего не спросил, позволяя уложить себя на спину. Только прошептал «Не льсти» и руками провел по его сильным плечам. Он волновался, это выдавало дыхание, но сознательно отдавал себя тому, кого выбрал. Контраст этого мягкого доверия с его обычной колючестью был поразителен, и Чон подумал, что его зацепило бы еще раз, не будь он уже давно у хрупкого хёна на крючке. Наверно, с того момента, как Юнги, вспыхнув негодованием, высказал ему прямо в глаза обидную правду. Чон тогда почему-то не смог перестать о нем думать. Хотя, казалось бы, что такого особенного? Неловкий, чуть-чуть смешной и дерзкий не по комплекции. Мин привлек его внимание тем, что сводил брови и грыз свои пальцы под пристальным взглядом — уже взрослый парень, застенчивый, как дорамная школьница. Чимин пришел в восторг и утверждал, что эта крепость Чону не по зубам. Он так презирал Юнги, так иронично называл его «твой фанбой» (они с администраторшей прыскали от смеха), что в конце концов Чонгук ощутил внутри себя протест. Не так уж много времени прошло с тех пор, как он сам приехал из Пусана — настороженным, закрытым, краснеющим. Он боялся опозориться со своим диалектом, с подозрением смотрел вокруг и не умел одеваться. Но разве шмотки и натянутый на лицо «keep smiling» — это главное?.. Тогда он еще не разглядел его, просто хотел насолить Чимину. Юнги, как и сейчас, дрожал от волнения в его объятиях и явно искал в нем что-то, но так и не нашел. И тогда просто вырвался и сбежал, оставив его в полном недоумении. Прокручивая в голове эту ситуацию, Чонгук всю ночь ворочался с досадой и… запоздалым желанием. Он не ожидал такого. Мин выглядел слишком простым, безыскусным, зажатым. Чонгук видел и чувствовал, что нравится ему, только не мог предположить в нем столько гордости! Он не только не согласился стать игрушкой без обязательств, а еще и выложил Чону все, что о нем думает — возмущенно и непосредственно, как это делают дети. И Чонгук снова невольно крутил в голове эти сцены, вспоминая попеременно то того мягкого Юнги, то другого, что так резко поставил его на место. Впервые он натолкнулся на такое упрямство. Впервые ему захотелось с кем-то не просто переспать, но он чувствовал, что опоздал. И чем сильнее старался пробить стену, которой окружил себя Юнги, чем больше бесился и пытался уязвить — тем больше тот отдалялся. Ни на кого не похож, злился Чонгук, впервые так серьезно над чем-то задумываясь. Обычно ему было плевать на отказы — на свете слишком много людей, чтобы переживать из-за кого-то одного. Так он думал раньше. И вдруг его осенило — похож! На него самого. Хён был обескураживающе прямым, но и сам Чон ещё не до конца избавился от привычки ляпать вслух, что думает. (Этим и оттолкнул его). Хён дичился и смущался, а Чонгук ещё помнил насмешки Чимина над своей провинциальностью — тогда, подогретый задетым самолюбием, он быстро ликвидировал этот «недостаток». Самолюбие, гордость и упрямство — вот что было у них с Юнги одно на двоих! И теперь он знал, что делать. Смиренно идя к хёну признавать свои ошибки, Чонгук несколько раз почти готов был вернуться назад. При мысли о том, что его могут просто выставить вон с какой-нибудь едкой фразой, у него даже руки превращались в ледышки и челюсти сжимались, издавая пугающий звук. Чимин не так горд, он мирится первый и делает все, чтобы его не раздражать — невольно раздражая уже этим. Но в глазах Юнги отражалось слишком много злости, когда они случайно сталкивались вместе. Злость - это ведь тоже чувство? Он даже не думал, что после этого нелегкого для своей гордости испытания ощутит такое счастье, сжимая в объятиях расслабившегося теплого хёна. Чувствуя себя впервые... дома? Его сводило с ума то, каким нежным оказался Юнги без своей брони. Он открылся и доверился, и Чонгуку страстно хотелось, чтобы не пожалел об этом. Он начал с шеи и груди. Открыв, как чувствительны у хёна эти места, он вовсю этим пользовался, чтобы довести до слабых, похожих на скулеж звуков, вырывающихся из зажатого ладошкой рта. Чону не очень нравился этот стоицизм, но давить он не хотел. Юнги еще успеет раскрепоститься и распробовать удовольствие, ведь впереди у них много ночей! Поглаживая в темноте его тело, стараясь не обойти лаской каждый сантиметр, Чонгук вдруг осознал, как он похудел. И так не был здоровяком, но сейчас талию можно было обхватить ладонями — Чон с изумлением сделал это, ощущая под горячей кожей каждую мышцу. Живот хёна чуть-чуть напрягся от этих прикосновений, и он прошептал: — Потрогаешь через месяц, когда я накачаю пресс. Теперь у меня есть мотивация… Чонгук только хихикнул, оставляя на плоском животе поцелуи. — А если я хочу трогать сейчас? Он заметил, что Юнги расслабляется, если его отвлекать разговорами. Голос Чонгука как будто придавал ему уверенности, и Чон решил просто болтать в режиме радио, пока это возможно. Если ему так проще… — Ты и раньше мне нравился. — Наглое… вранье. Больше он ничего не сказал, потому что Чон без предупреждения сделал просто немыслимую в своей непристойности вещь. Юнги даже подкинуло на кровати, и он задергал своими предусмотрительно взятыми в плен руками, пытаясь их освободить. — Оооооо! — вырвалось у него, когда он ощутил возле ануса движения чего-то горячего и юркого, совсем не напоминающего пальцы. И того меньше — член. Хаотично дергаясь, извиваясь, он даже не сообразил свести ноги, и язык Чонгука продолжал свое занятие, исследуя и поглаживая уже подготовленную для него ложбинку. — Ах! Прекрати! Гуки! — Что-то не так? — невинно поинтересовался он. — Как ты можешь делать т а к о е! — вскрикнул Мин, все-таки догадавшись сдвинуть колени и заезжая ему по голове — Чонгук зашипел, потирая ее. Он словно увидел, как разгораются вокруг них костры инквизиции, а монахи в черных сутанах одобрительно кивают. И хихикнул, чувствуя жар от хёновых щёк и его сбившееся дыхание. Но переубеждать не стал — только погладил острые коленки, все еще судорожно сжатые. Его рука как будто случайно коснулась члена упрямого хёна — так и есть! Каменный стояк, смазка уже пропитала простыню — вот и влажное пятно на ней. От прикосновения Юнги даже простонал на грани слышимости, а Чонгук чуть не цокнул — ну, как можно быть настолько упертым?  — Туда — и языком… — пролепетал он каким-то не своим голосом, снова пытаясь закрыть лицо. — Хорошо, пойдем другим путем. Член в рот — можно брать? Только не падай в обморок от этого слова, прошу! Протекла пауза, во время которой хён бессознательно пытался толкнуться в Чонгукову ладонь, которую тот садистски отодвигал. Звуки, напоминающие мягкое хныканье, сводили Чона с ума своим звучанием в тишине. Он прикусил губу, усилием отрывая и свою руку от собственного члена, чтобы ненароком не закончить все — быстро и бесславно. — Я хочу сделать тебе приятно, хён. — Ты… — пауза и толчок, с дрожанием голоса и сведённых колен. — …Мне? — Я — тебе, — терпеливо подтвердил Чонгук. Под одеялом ничерта не было видно, но ход мыслей Юнги угадывался по дыханию: громкому и нервному, с редкими всхлипами, словно ему не хватало воздуха. Он попытался сжаться снова, ощутив на лодыжках поцелуи, но Чонгуку уже надоело это барахтанье. Он без особых сантиментов развел и прижал его к кровати — Мин обреченно обмяк. А потом почувствовал, как низ его живота будто обожгло. Мягкие влажные губы вобрали его в себя там, где нельзя, и мир оглох. Под тонной давящей на уши ваты было не разобрать собственные стоны, и он был уверен, что нем, как рыба. Стонать — глупо. Извиваться в крепких удерживающих его руках, скулить, вскрикивать, мычать, дергаться — неприлично и смущающе! Он никогда не сделал бы так. Его тело само. Издавать слабые придушенные звуки, шептать (а может, выкрикивать) непристойности, откровенным стоном признаваться в своих желаниях — вообще кошмарно. Он слишком хорошо для этого воспитан. Быть слабым, покорным в чужих руках, быть в его власти, получать от него наслаждение и просить о большем — как это ужасно… и как прекрасно! Юнги разучился думать и чувствовать, а все его существо переместилось туда, где болезненные пульсации облегчали мягкие движения языка и губ. Он не кричал, потому что сорвал голос — только молча и целую вечность извивался, ощущая все большее облегчение. С каждой секундой напряженная боль покидала его, сменяясь блаженством, как на облаках. Чем дольше это длилось, тем больше и ярче становилось наслаждение. Он ощущал, как гудит все тело, а кровать плывет куда-то в сладкой-сладкой дымке. Но еще не слышал, не видел — и вряд ли понимал, чему так тихо смеется Чонгук, вытирая что-то со своего лица. И что он шепчет на ухо, укладываясь рядом и обнимая крепко-крепко. — Мой хён. Только мой. Мне удалось тебя порадовать? Но Юнги не понял слов. Только почувствовал объятия и руку под своей головой, в которую успел благодарно уткнуться лицом. Последняя мутная мысль его была о том, что он опять сделал что-то постыдное — кончил от пары ласк, да еще (кошмар какой) прямо на лицо Чонгука. Но всласть посмаковать это и погрызть себя не успел — просто отключился от всей этой свалившейся на него массы пережитого, взрывного и яркого, приоткрыв искусанный припухший рот. — Мой хён, — тихо повторил Чонгук, убирая пряди с его влажного лба и порозовевших щек. — Я с тобой, и теперь смогу тебя защитить. Просто будь самим собой. Мне это нужно. Спи!

***

— Хён! Хён? Какого хрена… Ащщщщ! Дверь распахнулась, обдав волосы ветерком, а на пол с грохотом что-то упало — сразу вслед за звучным Тэхёновым ругательством. Мин не сразу разлепил тяжелые веки. Рука Чонгука под головой, теплая и такая удобная, оставалась расслабленной, и он недолго думая зарылся в нее снова. — Я уж думал, тебя инопланетяне похитили! Не берешь телефон, не открываешь дверь, проспал на работу… Тэхён вдруг замолчал, словно на кнопку нажали. А Мин сквозь пелену никак не желающего уходить сна ощутил, как зашевелился под одеялом Чонгук. Как аккуратно вытащил затекшую руку (а другой еще крепче прижал его к себе) и немного не своим, сонным голосом спросил: — Кто это, хён? Тэ издал какой-то странный звук: судя по всему, уронил на пол уже не ключи, а свою челюсть. Мин кое-как протер глаза и увидел его лицо прямо перед собой — сперва изумленное и немного обеспокоенное, а потом… Он только обреченно цокнул, видя, как широченная понимающая улыбка с небольшим запозданием начинает ползти по подозрительно довольной физиономии друга. Кажется, шире уже некуда, вот-вот Тэхёново лицо треснет от нее, и Мин подумал, что так же похабно лыбились всякие сводницы в дорамах, когда провожали молодоженов на брачное ложе. В его глазах загорелись озорные искорки, и Юнги уже приготовился бросить ему в физиономию подушку, но Чонгук отважно взял огонь на себя. — А я узнал тебя, хён, — сказал он смущенно, незаметно прижимая Мина к себе еще крепче и поглаживая его по спине. — Это ты не дал мне номер Юнги-хёна тогда, в зале. — И ты отлично справился сам, без меня… — белозубая улыбка Тэ вдруг стала еще шире и немного пугающей, когда он наклонился ближе. — Надеюсь, хёну с тобой будет лучше, чем без! — ТэТэ, — обреченно протянул Мин. — А я что? Я ничего! — и он решительно протянул Чону руку: — Спасибо. Просто от души! Мы реально не знали, что с ним де… — Т э х ё н - а. Но тут взгляд Юнги упал на часы на стене, и он подскочил с воплем, заставившим этих двоих вздрогнуть. — Девять тридцать! Я проспал работу! Он чуть не рванул из-под одеяла как был, безо всего — Чон поймал, без стеснения притягивая к себе. — Если уж все равно опаздывать, то какая разница, на полчаса или час. Я поджарю сырники, будешь? — выдохнул на ухо тепло и щекотно. Сразу обмякая в его руках, Юнги вдруг пожалел о присутствии Тэ, из-за которого не мог сейчас обнять в ответ и прижаться так, чтобы он понял: будет, и не только сырники. Но он лишь незаметно накрыл его руку своей и переплел пальцы, с облегчением чувствуя, как уходит тайный страх — ночью нет-нет да и ощупывал спящего Чона, чтобы убедиться, что он все еще рядом. Мин больше не скрывал от себя, что боялся утром увидеть разочарование в его глазах. Или равнодушие, которое бывает после того, как желания удовлетворены. Зажатый, неумелый и вообще весь очень странный Юнги, который к тому же сильно старше него — разве это предел мечтаний? Но глаза Чонгука, на миг встретившиеся с его, тихо светились, и Мин ощутил за диафрагмой что-то похожее на трепет пресловутых бабочек, возвращая ему этот взгляд. — Кхм… — забывшись, они вздрогнули от неожиданности, когда Тэхён кашлянул. — Я все понимаю, но, как бы… — Работа не волк, — встрепенулся Мин, осторожно освобождаясь из таких теплых надежных объятий и выцепляя свои джинсы из раскиданной на стуле и перемешанной в беспорядке их одежды. — Чонгук-и, я правда с удовольствием бы позавтракал, я голодный… Тэ хихикнул, не скрываясь, а Мин цокнул, метнув на него недовольный взгляд — нельзя же в каждом слове видеть пошлый подтекст? — Но мне и правда нельзя опаздывать, даже на полчаса. Начальник отдела еще может понять и простить, но чертов мистер Пак… — Я подкину тебя до работы, хён, — протянул Тэ. — А тебя — куда скажешь, — вдруг обратился он к Чонгуку и подмигнул: — Заодно и поговорим. — Тэхён-а, только не начинай! Я взрослый человек, понимаешь? Мне двадцать восемь, а ты нянчишь меня, как… — Береги его, понял? — серьезно сказал Тэхён Чонгуку.

***

Несколькими часами ранее

— Ах… Боль волной прошла по телу, прошивая от макушки до пяток. Ротанг — самый нелюбимый им девайс. Эта небольшая трость в руках Ли Сэджина превращалась в орудие какой-то пытки, потому что тот сроду не умел им пользоваться. Да и плевать: у Сэджина слишком много достоинств против этого единственного недостатка. Например, он приезжает по первому звонку и делает то, что Чимин ему прикажет. Сэджин дутый доминант, а Чимин в кавычках сабмиссив, и этот кривой союз имел бы право на долгое и счастливое, раз в пару недель существование — если бы не явная влюбленность этого глупца в Пака. Он и доминантом-то стал, кажется, только ради него. Просто молодой и блестящий адвокат никак не мог понять, что по-настоящему нужно Чимину, уже встретившему свою единственную любовь два с половиной года назад. Но он по крайней мере был проверенный, «свой» и безопасный, поэтому в самых крайних случаях Чимин звонил ему. Как сегодня, например. Пусть ротанг в тяжелых руках причинял куда больше боли, чем мог бы, но Чимин потерпит. Сегодня ему это нужно. Отвлечься от крутящегося в памяти эпизода в гостинице — позорного, жгучего, продолжавшего уязвлять его гордость. Он возненавидел Ким Намджуна, чье бесстрастное, как у каменного идола лицо продолжало стоять перед его глазами даже сейчас! Боль не прогоняла его. «Ты ему не нужен», — продолжал звучать в голове низкий глубокий голос, отдаваясь по телу размеренно, в такт ударам ротанга по спине. Не нужен. не нужен… не нужен… Чимин выгнулся в спине, сцепив зубы, чтобы не закричать: на спине, наверное, уже месиво из ран, но измученной душе все еще не легче. Все еще мало. Он не пил перед этой незапланированной сессией — пара глотков вина в Намжуновом номере была не в счет. Чимин ощутил себя таким распутным и навязчивым от его слов, таким униженным, что готов был сделать что угодно, лишь бы из мерзкое чувство ушло. И напиться казалось прекрасной идеей. Но вряд ли бы это помогло лучше хорошей порки. Он сразу позвонил Сэджину, и тот с готовностью приехал. Ручной доминант — это хорошо, усмехался он через силу. Чимин не плакал, но пару раз от души врезал кулаками по стене и наблюдал, как из разодранных костяшек сочится кровь. «Ты ему не нужен». Эту правду, отравляющую и так редкие хорошие мгновения с Чонгуком, он всегда стремился затолкать подальше. В самый дальний чулан памяти, чтобы подпереть ее там пудовым засовом. Но даже спустя два с половиной года у них все еще случались эти мгновения, которые он бережно складывал в памяти, как драгоценности. Так живет множество пар, от ссоры до ссоры, так годами воспитывают вместе детей, заводят собаку, платят кредиты… и теперь они тоже друг другу не нужны? Чонгук носил его на руках. О, как Чимин обожал это! Больше — только его привычку спать на спине, свободно раскинув руки, оттесняя Чимина на самый краешек. Не нужен, ну и что? Зато Чонгук ему нужен, нужен так, как никто другой, и никакие даже правдивые слова не убедят его, что им нужно расстаться! Сегодня Чимин снова писал и звонил ему весь вечер — точно зная, что номер в блоке, но не в силах остановиться. Он не видел Чонгука уже два долгих дня, и его жажда, нарастая, принесла за собой маниакальное беспокойство. Он не мог сидеть на месте — ходил по комнате с телефоном, нервно набирая ему снова и снова. Попытался рисовать, но не получилось выстоять за мольбертом и десяти минут — раздраженно бросил кисть. Как бы ни хорохорился Пак, как бы ни убеждал себя, что Чон никуда не денется и вернется, как всегда — злой и усталый от всего этого, но вернется, — смутное чувство неладного не отступало. Чимин не собирался даже допускать мысль о том, что на этот раз все может быть серьезно. Ну, к кому ему уходить? У него давно не было даже постоянной связи, уж за этим-то Чимин следил. Надо попросить Минджи, охранника, вычислить, где он живет — просто чтобы стало спокойнее. Он ведь совсем еще мальчишка, его Гук-и, а большой город полон опасностей! Раздираемый на части тревогой, Чимин почувствовал, что больше не может сидеть в пустой квартире и смотреть на вещи, которые он не забрал. Это, конечно, хороший знак — значит, точно вернется. Но сейчас на душе у Чимина была непроглядная темнота, и желание увидеть хоть кого-нибудь, чтобы отвлечься, спорило в нем с желанием лечь, отвернуться к стене и никогда больше не вставать. Все же он стащил себя почти за шиворот с кровати, заставил умыться и одеться. Даже нанести макияж — яркий, праздничный, будто у него и в самом деле все в порядке. Но какую же он совершил ошибку, выбрав из всех вариантов нового случайного знакомого, Ким Намджуна! Что он возомнил о себе, этот Ким Намджун? Чимина привлекла аура власти. Мощь высокой фигуры и ледяной прищур внимательных глаз волновали его. Чутьем отыскивал он таких мужчин и отводил с ними душу, получая то, чего не мог и не хотел дать ему любимый мальчик. Никому из них он не показывал своего настоящего лица. Даже если на нем не было маски, во время сессий у него менялся взгляд, голос, жесты — всё! Он буквально выпускал из своих недр другую личность, заключая на это время в плен свою, и уж конечно не собирался показывать себя настоящего тому, кто ничем с ним не связан. Очередному случайному знакомому из бара или давнему невзаимному поклоннику — это совсем неважно. Загвоздка была только в одном. С Сэджином так можно было. С Намджуном, как выяснилось — нет. Едва увидев его, Чимин подумал, что эти холодные глаза видят и умеют добиваться правды. Презрение ко лжи и к трусливым людям, прячущим свою суть, было в них. И Пак невольно опустил свои, впервые так ясно осознав себя тем, кем и являлся — лицемером, живущим чужую жизнь. Но как бы ни тосковал он глубоко внутри себя по человеку, который оставил бы следы на душе, а не на теле, показал другой путь; по настоящему доминанту, который слепит его заново, как горшечник лепит красивую хрупкую вазу из склизкого комка глины, — он не мог пустить в святая святых своей души чужака. Только одному человеку он смог бы открыться полностью и весь, до самого дна своей испорченной, затхлой, закрытой на все засовы души. Чонгук мог бы изменить его, расплавленного страстью и принимающего под руками другую, нужную форму. Он мог бы сделать его лучше, но не захотел. А если не он, то больше никто. Лучше уж звонить Ли Сэджину, который просто и без лишних вопросов делал то, что просил-приказывал ему Чимин. С ним по крайней мере не ждали никакие сюрпризы. Ну, кроме, быть может, израненной спины. Стоя на коленях перед кроватью, спиной к парню в черной маске, Чимин терпеливо принимал свое наказание. Сейчас оно было для него лекарством, удар за ударом смывая липкое чувство стыда, растворяя образ и голос Намджуна в пульсирующей боли, толчками разливающейся по телу. Стирая из памяти его слова, все еще саднившие глубоко внутри. «Ты ему не нужен… не нужен… не нужен…» Чимин громко вслух считал удары, а на особенно сильных несдержанно стонал и вскрикивал, заглушая глубокий низкий голос в своей голове. «Приходи… С чистым лицом… с чистыми мыслями… с открытым сердцем…» Но он только сжимал еще крепче зубы, мотая головой.