Шанс

Он победил. Сидя на кровати и до боли сжимая маленькие кулаки, Чимин старался справиться с гадким чувством, поднимающимся изнутри, как тошнота. Крепко зажмуриваясь, он вспоминал ненавидящий взгляд Чонгука и злился на себя, что не ощущает никакой радости от победы над ним. Ведь он хотел сломать этого упрямца. Отомстить ему за всё — за свои мечты о сцене, размазанные два года назад колесами того грузовика. За их утраченную дружбу, первую и последнюю, случившуюся с Паком. За то, что Чон так и не смог полюбить его в ответ. И за то, что никогда не обманывал, за честность его проклятую, не позволившую Чимину хоть на день или на короткий час ощутить себя счастливым. Он ведь непритязательный совсем, ему немного надо. Глупый Чонгук никак не хотел понять, что его правда никому не нужна, Паку хватило бы и иллюзии. Раньше хватило бы. Сейчас ему ничего уже не нужно, кроме его страданий. «Какой же ты лживый,» — эхом откликнулся в голове голос Намджуна, и он слабо усмехнулся, соглашаясь. Да, фальшивое «люблю» его устроило бы с лихвой, потому что… потому что он никогда не слышал, как звучит настоящее. Все это досталось Юнги. Все, что должно было принадлежать ему. Бессознательно поглаживая грудь, Чимин старался дышать ровнее, чтобы сердце перестало болезненно сжиматься и выделывать эти скачки, от которых подташнивало и плыло перед глазами. Пусть Чонгук страдает — Пак страстно надеялся на это, когда вспоминал выражение его глаз, устремленных на Юнги. Это будет честно! Когда-то он был причиной Чиминовых слез, так неплохо бы хоть один раз поменяться местами. «Тряпка», — отчетливо прозвучал в голове голос отца, и он мучительно стиснул руками виски, чтобы заставить его замолчать. И уже зная, что это бесполезно — старшего Пака любое упоминание о слабости моментально превращало в кусок льда. Всю жизнь он старался, чтобы и его сын никогда не узнал этого чувства. «Твое воспитание — первый проект в жизни, который я провалил», — только и сказал он, узнав о Чимине с Чоном. И следом добил таким привычным, с детства ненавистным «Я в тебе разочарован», что Чимин физически ощутил, как внутри него что-то окончательно ломается. Да, отец презирает его, и Чонгук теперь тоже. Их дружба давно умерла, любви не получилось, но он всё цеплялся за него, по инерции, как утопающий. Не за иллюзии — их давно не осталось, и никто не презирал Чимина сильнее, чем он сам себя. Просто это страшно, идти в ад одному. И несправедливо — после всего, что у них было. Он обхватил пальцами горящий лоб — не думать, не вспоминать! Слишком плохо от этого может быть, а у него нет ни снотворного, чтобы забыться, ни болеутоляющего, ни алкоголя в мини-баре — Намджун убрал, запретив пить одному. Через десять минут — можно было засекать время, — он свалится на эту самую кровать в приступе мигрени, которую невозможно снять ничем, и пролежит до самого прихода Кима. А значит, нужно торопиться. Закусив губу, он с усилием поднялся с кровати, доковылял до Намджунового шкафа и совсем немного в нем порылся. Наивен же он, если думает, что надежно спрятал телефон, пронеслось у Чимина в голове, не вызвав даже слабой усмешки. — Ну ответь же! — вслух шептал он, сильно сжимая трубку и не прекращая нервно растирать шею. — Чонгук? Гудки шли, долгие, как вечность, но он не брал трубку. Уже целые сутки. Вчера Пак звонил ему, пока Намджун был в душе, и сегодня утром, проводив Кима на работу. Что, если Чон каким-то образом мог узнать, что все Чиминовы угрозы — чистейший блёф? О его разрыве с отцом? Мысль об этом заставляла его покрываться холодным потом. Что ж, тогда он проиграл. Голубки помирятся и будут ворковать, а у него не осталось ничего. Намджун вот приютил и возится — то ли из жалости, то ли рассчитывая на благодарность Пак Джихвана. Чимин невесело усмехнулся углом рта, нажимая отбой и тщательно чистя в телефоне исходящие вызовы. Дни Кима полны хлопот — кастинги, переговоры, собеседования, подготовка к открытию агентства полным ходом. Это Чимин не делал ничего, запертый здесь в четырех стенах. И ему не хотелось ничего делать, странная апатия напала на него после вчерашнего звонка Чонгуку. Тот каким-то мертвым голосом сообщил, что расстался с Юнги, и попросил не беспокоить его хотя бы несколько часов — дать прийти в себя. Чимин думал, что победа придаст ему сил, но не почувствовал в тот миг ровно ничего. Ни злого удовлетворения, ни легкой дрожи от предстоящей встречи. И это напугало его — ведь желание заставить Чона страдать было для него вполне себе мотивом жить в последние полгода. Оно зажигало кровь и заставляло сердце стучать быстрее. Но вчера все его чувства как будто парализовало, оставив лишь пустоту. И вселенскую усталость. Он дал отбой и целый день пролежал на кровати, тупо глядя в стену. А вечером пришел Намджун. Пасмурный и непривычно задумчивый — тоже не как обычно. Но у Чимина попросту не было сил интересоваться, что у него случилось. Они поужинали почти в полной тишине — Пак изучал отсутствующим взглядом свою тарелку, то и дело подливая себе вина, а Ким время от времени бросал на него короткие нечитаемые взгляды. «Я видел твоего отца», — уронил он наконец, отодвигая от Чимина почти пустую бутылку белого — Пак тянул к ней нетвердую руку, но промахнулся и ударился локтем о столешницу. И только потом, трезвея от боли, осознал смысл сказанного. «Он спрашивал о тебе». Чимин крепко сжал кулаки, пытаясь сосредоточиться на спокойно-непроницаемых темных глазах Кима, но у него не вышло. Вот и закончились его «каникулы». Погостил — пора и честь знать! Он еще вчера удивлялся, почему босс не прислал за ним Минджи или еще кого-нибудь другого из своих церберов, чтобы за шкирку притащить обратно, как потерявшегося щенка. Он не питал наивных надежд, что их может остановить закрытая дверь номера. Если надежда и была, то лишь на то, что Пак Джихван не захочет ссориться с Намджуном — ведь столько ожиданий связано с этим проектом и какие деньги вложены в шанс потеснить на рынке «большую тройку» корейских музыкальных агентств! Но Чимин как-то не взял в расчет одно — интересы самого Намджуна. Какой же идиот, обозвал он сам себя и чуть не рассмеялся, чуть не хлопнул по лбу. Естественно, Ким тоже не будет ссориться. Зачем ему это? Он и так молодец: подружился с капризным сынком серьёзного человека, расположил его к себе, успокоил трахнул как мог, а теперь отвезёт туда, откуда взял. Только что проглоченный кусок застрял у Чимина в горле, и он закашлялся. Низко склонившись над столом, старательно давил судорожные позывы, выбивающие слезы, а Намджун все смотрел на него в упор своими темными непроницаемыми глазами. Пак постарался совладать со своим голосом, но не вышло — тот все-таки дрогнул, когда он тихо спросил: «Мне собираться?» И отвернулся, чтобы не видеть холодного выражения его глаз, когда он произнесет какую-нибудь фальшивую вежливую банальность, например, «Ты же понимаешь, что так будет лучше». Или более честное, в его духе — «Я не собираюсь ссориться с твоим отцом ради твоего растянутого сокровища». Даже если бы их с Намджуном связывало что-то большее, чем просто секс, этого все равно было бы мало. Как и Чонгуку не хватило одной лишь жалости, чтобы быть с ним. Так вышло, что одно только имя Пак Джихвана весит больше, чем весь Чимин целиком. Собравшись с духом, он наконец поднял глаза — Ким все так же задумчиво смотрел на него. Пак отвел взгляд и резко отодвинул свой стул, поднимаясь на ноги. И безжизненно-ровным голосом поинтересовался, с трудом удерживая равновесие: «Отвезешь меня сейчас?» Он, правда, перебрал с вином, но какая разница? В клинике для душевнобольных, куда его наверняка отправят прямо из дома, безупречные манеры не так уж и важны. «Если ты настаиваешь», — пожал плечами Намджун. — «Но вообще-то я сказал ему, что ты пока не планируешь возвращаться домой. Уже передумал?» Чимину показалось, что пол качается и уплывает у него из-под ног. Его повело, но Намджун вытянул руку, и он вцепился в неё, такую крепкую и надежную. В узких глазах, похожих на драконьи, не было тревоги — Ким был безмятежен, словно они болтали о погоде. Чимин вглядывался в них, не дыша от волнения и все еще боясь поверить услышанному. Его ощущения были похожи на те, что испытывает приговоренный к повешению, которому внезапно объявили об отсрочке казни. «Что сказал мой отец?» — не вытерпел он, крепко сжимая спасительно-теплую ладонь. — «Ничего», — Ким пожал плечами. — «Джихван-ши не стал возражать, значит, он не против». На его месте Чимин не был бы так уверен, но благодарность все равно зародилась внутри, теплой волной разливаясь в груди. Он неуклюже шагнул к Киму и прижался, кладя голову ему на плечо. На миг ему показалось, что Намджун хочет поцеловать, и он с готовностью повернул голову, раскрывая губы навстречу его, горячим и настойчивым. Ему нужно успокоиться, а ничто не снимает стресс лучше, чем это. Он не сомневался, что Намджун хочет того же, ощущая жар большой ладони, зарывшейся в его волосы. Чимин даже не понял, испытал ли он удивление или разочарование, когда Ким мягко отстранил его. Он помнил его прикосновения ярко до дрожи в коленях, и при мысли о том, что они делали вместе, внизу живота у Пака томительно потяжелело. Он был совсем не против повторить, но Намджун отвел его руки и поднялся из-за стола: «У меня был трудный день, Чимин. Я ужасно хочу спать». Хмельной, разочарованный, Пак постарался унять свое возбуждение, стоя под упругими струями воды в душе. Но собственные прикосновения не давали ему той разрядки, которую мог бы Намджун — он еле слышно недовольно хныкал, пытаясь достать до заветной точки внутри своими короткими пальцами. Почему Ким сегодня не захотел его, сославшись на усталость? Вчера она ему нисколько не мешала! Чимин чуть не застонал вслух, вспомнив, как это было: после безумного полночного марафона он засыпал, ощущая, как Намджун гладит и шепчет нежности в его растрепанные волосы. Но сегодня что-то в Киме переменилось, и Чимин никак не мог понять, что. Словно он закрылся, отстранился от него. И вовсе не объяснение с Пак Джихваном было тому причиной. Как ни старался Пак внушить себе, что ему наплевать, раздражение и досада все равно продолжали шевелиться где-то на дне души, без спроса прорываясь в мысли. Засыпая на другом конце огромной кровати и стараясь не смотреть на темнеющую в полумраке смуглую спину Намджуна, он вдруг вспомнил про Чонгука. И про то, что так и не перезвонил ему.

***

Наутро Ким не разбудил его к завтраку. Чимин проснулся сам, потому что чья-то неуклюжесть примерно равнялась грации стада слонов, пытающихся перемещаться по номеру, ничего не задев и не свалив. Под грохот чего-то упавшего и приглушенные ругательства Пак с трудом разлепил глаза и сел в постели. «Ты собрался уморить меня голодом? Я ведь не могу пойти в ресторан, сидя тут взаперти,» — пробурчал он, натягивая одеяло до самых глаз и глядя на Намджуна из этого кокона. Раздражение и стыд за вчерашнее просыпались вместе с похмельной памятью, с каждой секундой яснее рисуя отвернутую от него спину Кима. «Ты можешь. Вот ключ», — уже одетый в пальто Намджун, странно глядя на него, показал куда-то на стол. Там лежали две карточки. — «Я больше не хочу быть надзирателем в тюрьме, Чимин. Пак только хлопал ресницами из-под одеяла, округлив рот в изумленную «о». «Это… намек, чтобы я убирался?» — с трудом выдавил он — пересохшее горло вдруг засаднило. В общем-то, этим и должно было кончиться, ничего удивительного, думал Чимин, пока его глаза растерянно метались по неприбранному номеру и непроницаемо-спокойному, как всегда, лицу Намджуна. Вот и Ким от него устал — как ранее Чонгук и даже собственный отец. Он много работает и в свободные часы хочет покоя, а не вот этого вот всего. И Пак его, хоть и немного запоздало, понимает. «Если хочешь,» — пожал плечами Ким, внимательно наблюдая за переменами на его лице. — «Но почему ты думаешь, что меня затруднило бы без всяких намеков сказать тебе «убирайся»? Я что, похож на рыцаря в белом плаще?» Пак завис, переваривая, а Намджун как-то слишком беззаботно показал ему свои ямочки на щеках, снял невидимую соринку с рукава пальто и кивнул на банковскую карту, лежащую рядом с ключом от номера. — «Не скучай. Веди себя хорошо». Чимин только набрал воздуха для достойного ответа, но дверь уже захлопнулась за Намджуном. Он медленно выдохнул, глядя на кусочек пластика, поблескивающий золотом на столе. Им с Чонгуком на первое время понадобятся деньги, вдруг пронеслось, как молния, в его голове. Снять квартиру в районе поглуше, скрыться от отцовских церберов, затаиться, переждать, а потом тихонько выехать за границу. Забыть, как кошмар, Пак Джихвана, Мин Юнги, доктора Чхве, «друзей», лиц которых он не вспомнит уже через неделю! И Намджуна тоже. Они смогут. Простят друг другу всё, обнулят счета и начнут заново, свободные от прошлого. Ослепительные вспышки-картины будущего замелькали перед его мысленным взглядом — они с Чонгуком у шумящего океана, в какой-нибудь крошечной деревушке. Пьют светлое вино и гуляют по берегу в сумерках, пока прохлада не подтолкнет в теплые объятия, на прогретый за день золотой песок… Он вздрогнул. Мечты безжалостно оборвались, без предупреждения сменившись в звенящей болью голове на воспоминания: вот он яростно наносит Чонгуку удар за ударом, а тот смотрит затравленным зверем, уворачивается и молчит. («Тварь! Никто не будет носиться с тобой, как я, никому ты не нужен здесь, в Сеуле! Без меня ты пустое место, но все надеешься на чудо!») Чимин вздрогнул и зажмурился, тихонько шепча «нет, нет» — словно это заклинание могло что-то изменить в прошлом. Это был уикенд в роскошном загородном доме Паков. Шумная вечеринка, какой-то нетрезвый парень, явно положивший глаз на Чонгука, и Чиминова подогретая алкоголем ревность… Следующей вспышкой Чон сидит за рулем машины, несущейся по гладкому как стрела шоссе, а Пак никак не может успокоиться, продолжает кричать и снова толкает и бьет его. Чонгук получил права не так давно, он изо все сил пытается выровнять руль и огрызается до того грубо и обидно, что у Чимина отшибает последние остатки разума. Он хватает его и исступленно трясет, Чон отбивается, а на пустую дорогу вдруг из ниоткуда выскакивает ярко-красная кабина грузовика. Весь дрожа и крепко сжимая карту Намджуна в миниатюрном кулаке, Чимин медленно осел на пол. Каждый раз это воспоминание парализовывало его заново, превращая в безвольный мешок костей. Оно разрезало жизнь на «до» и «после», каждый раз напоминая о самой горькой утрате. Большой, светлый танцзал со сценой теперь навеки для него закрыт, и иногда Чимин думал, что лучше было бы ему тогда потерять саму жизнь, чем одновременно — любовь и мечту. И пусть любви у них никогда не было, а его собственный отец никогда не разрешил бы ему карьеру танцора, даже если бы Чимин был идеально для неё здоров. Он возненавидел Чона тогда, как будто он был виноват в обмане. Выгонял из палаты и запрещал врачам его пускать. Единственное чувство, которое осталось, было желание мстить почти не пострадавшему в аварии (весь удар пришелся на пассажирское место), неизломанному во всех смыслах Чонгуку. Почему они не расстались тогда? Пак не захотел терять единственного человека, который был рядом с ним днем и ночью — придавленный своей виной Чонгук стал тихим и очень покладистым. Он научился менять одноразовые пеленки, делать массаж парализованных Чиминовых ног, и в конце концов переупрямил его депрессию, пересадив с кровати на коляску. И потом поднял с неё, заново научив ходить. Почему они не расстались после? Привычка. Надежда что-то изменить, вернуть то немногое светлое, что когда-то у них было. И снова накатывавшее временами желание мстить, хотя бы так, удерживая его рядом, чтобы жизнь шла мимо не для одного только Чимина. Если бы он мог, он бы стер себе память и никогда в жизни больше не видел Чонгука. Но сейчас он просто не может оставить его в покое и дать возможность быть счастливым — с Юнги или с кем-то другим. Да, пожалуй, покинуть Корею и порвать со всем (и со всеми) — лучшее, что можно тут придумать. И с Намджуном тоже. Если бы они встретились по-другому, у них, наверно, был бы шанс. Ведь Чимина от него не тошнило, в отличие от бесчисленных похотливых козлов, с которыми он спал за истекший год. Слезы застилали ему глаза, но разум работал холодно и четко, когда он потянулся к телефону и снова набрал въевшийся в память номер. Помнил наизусть всего несколько (в том числе и свежевыученный номер Ким Намджуна, который тут же постарался выкинуть из головы). Опять длинные гудки. И опять нет ответа. — Ответь, пожалуйста, — Чимин шмыгнул носом. — Ты очень мне нужен.