Шанс

— Иди домой, ТэТэ. Уже поздно, Хосок наверняка волнуется. Мин отвернулся к стене, ясно давая понять, что Тэхён загостился. Он хотел бы вернуться к своим невеселым мыслям, разваренной лапше и депрессии, а друг мешал — вкусным запахом еды, притащенной из кафе напротив, деятельным шебуршанием в его немного подзапущенной квартире, говором и смехом. Слишком громким и слишком радостным для Юнги сейчас. Он просто не мог слушать Тэхёновы истории и свежие сплетни с работы, когда внутри у него зияла мертвая, ровная, слегка припорошенная пеплом пустота. Три дня прошло с тех пор, как Чонгук ушел, и все это время Мин провел в каком-то оцепенении. Он много спал без сновидений (и на том спасибо), мало ел и совсем не работал. Иногда Моти удавалось поднять его с кровати скулежом и тявканьем, и даже пару раз сподвигнуть поиграть, но Юнги быстро выбивался из сил и ложился снова, прихватив пушистый комок с собой. Его охватила ужасная лень и слабость, делать не хотелось абсолютно ничего. Он был довольно наивен, рассчитывая, что Тэ так просто оставит его в покое после краткого сообщения, что они с Чонгуком расстались и ему нужно побыть одному и подумать над своей жизнью. Как бы не так. Тэхён примчался через пятнадцать минут, окинул цепким взглядом разгромленную щенком комнату (опухшего и лохматого Юнги в пижаме) и тут же развернул бурную деятельность: погнал Мина в душ, а сам принялся прибирать разгром, то и дело отвлекаясь, чтобы умиленно потискать беснующегося от радости Моти. Когда вымытый, расслабленный и немного просветлевший Юнги вышел, его квартира сияла чистотой. А Тэ, не дав опомниться, сразу поволок к шкафу, выгребая всю одежду и широким жестом бросая ее на кровать. Как ни сопротивлялся Мин, но все-таки вынужден был напялить выбранную им рубашку и джинсы, надеть шлейку на собаку и неохотно вытащиться на улицу, прихватив с собой мусор. Раньше он никогда не доводил до такого свинства, и это еще сильнее его расстроило. Но Тэхён не дал даже времени посмаковать это чувство, неумолимо выпихивая его к двери. Они погуляли по парку, зашли в кафе за едой, посидели на веранде, деля бургер и хихикая над шутками, как в золотые студенческие времена. И лишь после всего этого Тэ соизволил наконец-то дать добро на возращение домой. Юнги радовало, что он за весь день ни словом не упомянул Чонгука. Наверно, Тэхён просто инстинктом почуял, что не стоит сейчас об этом говорить, и он был благодарен ему за эту чуткость. Но все хорошее когда-нибудь заканчивается, вот и Мину пора обратно в свою депрессию. Он устал от хорошего настроения и, кажется, взял на себя слишком много, пообещав до конца этого дня не вспоминать о Чоне самому. Это пока недостижимая цель для него. Пока он болеет — до спазмов в груди и неконтролируемых глупых слёз, от которых просыпается среди ночи, задыхаясь. Он скучает (спасибо Тэ, что выгреб из шкафа заодно и Чонгуковы вещи и упаковал в сумку, демонстративно шмякнув ее возле порога) и будет скучать еще долго, прежде чем снова приучит себя к ставшему вдруг непривычным одиночеству. Когда-нибудь и это закончится. Но сейчас ему надо побыть одному и зализать вновь начинающие кровоточить раны. Он не винит Чонгука, просто ему горько. Юнги так долго ждал человека, который станет для него особенным, что как-то совсем упустил из виду одну «маленькую» деталь. Взаимность. Почему он решил, что их любовь будет обязательно долгой? Жизнь не дорама с сопливым концом, которые так обожает Тэхён. Множество отношений рушатся даже без причин, просто потому, что кто-то кому-то надоел. Почему он решил, что они с Чонгуком теперь навек принадлежат друг другу? Только потому, что он под конец все-таки решился…? «Секс не причина для свадьбы», — вспомнилась ему любимая шутка Хосока, крепко прижимающего к себе Тэ. И на душе стало еще муторнее. Юнги знал, что в сексе он, мягко говоря, не предел мечтаний. Для Чона его скованность наверняка выглядела смешно и местами жалко. Мин неизменно краснел при одном лишь намеке на оральные ласки и отводил его руки, пытающиеся коснуться хоть чуточку откровеннее. Он восставал против любых игрушек и по-прежнему просил Чонгука выключать свет, не позволяя смотреть на себя обнаженного. Сам понимал, как тупо это выглядит, но не мог пересилить себя. И пусть младший не унывал, без конца повторяя, что для него удовольствие — это когда хёну хорошо. Но Мин ведь знал, как важна для него эта сторона отношений. Да, он не мог его винить. Юнги бы на его месте и сам себя бросил. И даже без предлога, а просто так. На него попеременно накатывала то тоска, то ненависть к Чимину. Но Пак всего лишь боролся за свою любовь, как мог и умел. Вряд ли он всерьез грозился посадить Чонгука в тюрьму, и вряд ли Чон мог принять эту угрозу за правду. Юнги даже головой помотал, настолько это было непохоже на того, кто по-настоящему любит. …Мин даже вздрогнул, когда Тэхён тронул его за плечо, выводя из невеселой задумчивости. — Не думаешь ли ты, что я свалю домой, оставив тебя тут с депресняком наедине? А кто тебе ужин приготовит? — он упрямо тряхнул челкой, и Юнги закатил глаза. — Я не маленький, Тэ. Приготовь лучше Хосоку ужин. Вечно он жалуется, что с тобой приходится питаться одной лапшой да бургерами! — Еще яичницей, это мое коронное блюдо, — парировал Ким, нисколько не смутившись. — Что мешает ему готовить самому, если моя быстрая лапша и бургеры не нравятся? — риторически пожал он плечами. И прежде чем Юнги открыл рот, чтобы снова сострить, перебил: — Погоди, на звонок отвечу. — Это, наверно, Хосок тебя потерял, — с облегчением сказал Мин. — Привет, Намджун-хён, — вполголоса произнес в трубку Тэ, выходя на балкон и плотно прикрывая за собой дверь. — Нет, не дома. Я у Юнги.

***

Днем ранее.

— Чонгуки, ответь, — Чимин раскачивался на холодном полу, обхватив голову. Он так внимательно ловил в трубке дрожащие гудки, что забывал дышать. — Мы начнем новую жизнь! Забудем все плохое, что было здесь, — перед глазами вдруг встало непримиримое Чоново лицо — он зажмурился, мотая головой, чтобы прогнать это воспоминание. — Поселимся у моря, будем работать, а вечерами гулять… Как ты мечтал когда-то, помнишь? Никто больше не встанет между нами. Только я смогу сделать тебя счастливым, а ты — меня. Я люблю тебя, Чонгук-а… Чимин вдруг умолк, оборвав свою речь — словно споткнулся на этом «люблю». Видно, много изменилось с тех пор, как говорил его Чонгуку в последний раз. Это уже не было правдой, и Чимин об этом догадывался. Но только произнеся это слово вслух, в голос, смог отчетливо услышать в нем фальшь. Не любит. Наконец-то Пак не любит его в ответ — за все слезы, глухие ночи в подушку, спустя одержимость, боль, бесконечные унижения и ненависть! За все воспоминания о надругательствах чужих мужчин над его телом. Разве он пошел бы изменять, если бы был любим и желанен?! Чонгук толкнул его на это. Все началось с идеи-фикс заставить его ревновать, а поняв, что это невозможно, Пак нашел в этом извращенное утешение для своей раненой гордости. Ему и секс не так был нужен, как признание: красивый, нежный, страстный, хороший! Он подсел на это как на болеутоляющее и снотворное, запасы которого всегда лежали в его тумбочке — и в этом тоже был виноват Чонгук. Если не он, то кто? Чимин больше не любит его и должен радоваться, потому что это освобождение. Но он не рад. — Ответь, — отчаянно шепнул он, чувствуя, как садится голос. — Поговори со мной. Я совсем один, — вырвавшаяся правда обожгла, и горячие слезы прилили к глазам, стоило произнести её вслух. — Я тебя ненавижу, но у меня никого нет, кроме тебя. Намджун уже тяготится его присутствием. И если быть до конца честным, то Чимин виноват в этом сам. Он помнил свои горячие лживые слезы и то, как Намджун в них поверил. Или сделал вид? Он сжал тогда его руку и сказал свое «Мне не все равно» таким голосом, что у Чимина впервые что-то дрогнуло внутри. Ему стало на короткий миг даже стыдно, и он искренне поверил, что все может стать хорошо и для него тоже. Что есть выход из этого дерьма, в которое он сам себя загнал — рука Намджуна станет для него опорой. Но этот порыв длился меньше секунды. В следующую он уже сам над собой посмеялся: Намджун не рыцарь в белом плаще, он сам это говорил. И если до сих пор не выставил его вон, то, вероятно, только потому, что Чимин еще не успел ему надоесть. Он не испытывал угрызений, решившись обмануть его. Чиминова совесть молчала. Он с детства был приспособлен ко лжи, жил в её атмосфере, дышал ею. Любой театр позавидовал бы его умению изображать раскаяние, сожаление, покорность… Пак Джихван не одобрял только ту ложь, которая вышла наружу — за неё Чимина наказывали. Так он стал изобретателен. Это не оправдание, но он себя и не винил. Просто он в который раз ощутил себя одиноким без этих теплых надёжных объятий. Видно, уж такая у него карма — всегда замерзать. Чимин прошептал это вслух, не слыша сам себя. И вдруг понял, что уже давно не слышит и гудков. Он машинально отнял телефон от уха, взглянул на экран — секунды разговора торопливо менялись на нем, ведя отсчет. Вызов был принят, но Чонгук упорно молчал. Если бы не дыхание в динамике — ровное и тяжёлое, странно не похожее на него — то можно было бы подумать, что он не здесь. Раздраженный Чимин медленно выдохнул, пронзительно понимая вдруг, что если бы не месть, твердым комком подпиравшая горло — он не расстроился бы, даже если бы никогда больше его не увидел. — Чимин? Он затаил дыхание, сжимая трубку во вспотевшей ладони. Не может этого быть. — Чимин, я слушаю тебя. Говори. Вероятно, он все-таки сошел с ума, и отец был прав, когда собирался сдать его в клинику. Пака при звуке этого мягкого низкого голоса обуяла одновременно паника и странная радость. У него перехватило дыхание, и он прикрыл себе рот ладошкой, очень медленно осознавая: машинально или по ошибке вместо Чонгука он набрал совсем другой номер. Послушно заученный пару дней назад на случай, «если вдруг что-то важное». Чимин не планировал им пользоваться никогда, но пальцы сами набрали. Он позвонил Намджуну! Пак замер, прикусив тонкую кожу на запястье и слушая его встревоженное алло, продолжающее доноситься из динамиков. Неожиданно вспыхнувшая радость так же быстро исчезла, и холодок медленно протёк по спине: Ким всё слышал. И имя Чонгука, и все лживые слова любви, которые Чимин ему шептал. Он не вздрогнул, но глаза наполнились слезами от странного облегчения — теперь Намджун прозреет окончательно, если у него еще оставались какие-то иллюзии. Пусть знает, что ложь и есть настоящая сущность Чимина, а все остальное лишь меняющиеся маски. Пак тихо занес руку на лицо и остался так сидеть, слушая рвущиеся из динамика гудки, а потом звенящую тишину. Намджун бросил трубку. Чимин остался сидеть на полу, слыша, как тяжело и медленно бьется его сердце. Оставалось только гадать, как скоро Ким будет здесь, чтобы вышвырнуть его вон. Будущее маячило перед ним: сперва закрытая клиника для развития уступчивости, а потом — спустя полгода или год, когда утихнут скандальные слухи вокруг его имени — женитьба. Это было уже решено и обсуждению не подлежало. Пак Джихван часто мечтал вслух «сделать хотя бы из внуков повод для гордости, раз уж с сыном не вышло», и Чимин заранее не хотел этого своим несуществующим детям. Но кто его спросит? И, наверно, было ещё не поздно спуститься, снять все деньги с карточки Намджуна, поймать такси и отсидеться в одном из спальных районов, пока не станет ясно, как ему быть дальше. Вдруг ослабев, Чимин сжал руками голову, чтобы тупая боль в висках не мешала сосредоточиться. Лицо Чонгука все стояло перед его глазами, но картинки будущей сладкой жизни с ним на океанском берегу уже поблекли. Не будет никакого рая после того, что у них было! Чимин не прощает, и Чон его тоже. Просто сейчас был вполне подходящий шанс отомстить. Кто знает, когда представится другой? Но… Намджун. Злясь сам на себя, Чимин пытался понять, почему. Откуда это желание быть хорошим для него? Кима трудно было представить рыцарем-защитником, но именно с ним Чимин почему-то ощущал себя в безопасности. Даже несмотря на ту унизительную порку. Даже после той сцены в кабинете. Она уже почти забылась, но крепкие объятия и шепот: «Мне не все равно» помнились четко и ясно. Чимину хранил эти слова, лежащие в дальнем уголке души ни для чего — просто так. …Быстрые приближающиеся шаги по коридору оборвали поток его мыслей. Мгновенно узнав их и съёживаясь в комок в ожидании возмездия, Чимин закрыл глаза. — Эй! — окликнул Ким, неловко врываясь в дверь и сразу склоняясь над ним, сидящим на полу. — Ты в порядке? Чимин? — Что? — бессмысленно пролепетал он, всем телом ощущая взгляд драконьих глаз и упорно пряча лицо по-детски — в коленки. Он напрягал силы, чтобы не дрожать слишком явно, пока Ким заговорил, успокаиваясь: — Я вернулся с полдороги. До офиса даже не доехал. А у меня, между прочим, кастинг вот-вот начнется — подбираем вокалиста в будущую группу! Он говорил негромко, размеренно, усевшись рядом и массируя его плечи. Чимину хотелось вдохнуть поглубже, но он боялся. Ведь Намджун слышал всё: угрозы, фальшивые признания в любви, жалкие просьбы не бросать… Всё, адресованное не ему. Пак даже не нашел сил сопротивляться, когда властная рука мягко обхватила подбородок, отводя от лица его повлажневшие ладошки.  — Я даже не сразу понял, что это ты звонишь. Было очень плохо слышно, я не смог тебя дозваться и поехал назад. Так зачем ты звонил, Чимин? Что у тебя стряслось? Это могла быть и ловушка. Но он об этом не подумал — распахнул ресницы, уставившись в непроницаемые темные глаза напротив. У Намджуна был вид слишком сильно уставшего от вранья человека, и Пак, беспомощно раскрывая губы, вдруг понял, что так и не сможет выдавить из них ничего — ни правды, ни тем более лжи. Сейчас Намджун её уже не простит. Чимин видел это в его глазах, и ему становилось страшно и жалко самого себя, загнанного в угол. — Не спрашивай, — тихо попросил он, с усилием выдавливая слова. — Почему? — вскинул Ким одну бровь. — Не хочу тебя обманывать. Если бы он не зажмурился, то видел бы, как Намджун свел брови, оставив между ними тонкую острую складочку. Но в следующую секунду уже справился с собой и выпустил Чиминов подбородок, оставляя у него смешанные чувства — радость от того, что удачно выкрутился, смешивалась с каким-то тошнотным безымянным чувством, никогда не испытанным раньше. Возможно, это дерьмо и называют совестью?.. Чимин готов был поклясться, что чувствует именно её угрызения, разглядывая его замкнутое помрачневшее лицо. — Спасибо хоть на этом. — Я разочаровал тебя, да? — прищурился Пак, решительно давя тошное чувство, как мерзкое насекомое. Лучшая защита — это нападение! Странно, столько лет прошло, а эти слова всё еще причиняли ему боль. Любимое выражение Пак Джихвана. Ким перевел на него невеселый взгляд и отрицательно качнул головой. — Я и не был тобой очарован. Хватит, Чимин, — попросил он, вытягивая руку и останавливая слова, готовые сорваться у Пака с языка. — Кажется, я понимаю, в чем дело. Ты ничем здесь не занят, да? А ты в курсе, что я не терплю бездельников? У нас заключен контракт, но что-то я не вижу, чтобы ты начал работу! Чимин вспыхнул. Разочарование захлестнуло его, а стыд медленно пополз к щекам, сгущаясь горячими пятнами. Намджун много для него сделал, терпеливо приводил его в себя, но почему Пак стал вдруг считать себя особенным для него, которому прощаются все долги? Только потому, что они спят… вернее, спали вместе? Действительно, слабоватый аргумент! Ему следовало бы сразу понять, на каких условиях он здесь принят. Чимин краснел, чувствуя, как ползут по швам иллюзии: Ким Намджун не Ли Сэджин. Он не влюблен в Пака, и это упрощает всё — ведь Чимину его любовь тоже не нужна… Он сам это сказал, а Намджун тогда легко усмехнулся: «Буду знать». Как будто и без этих слов Чимин никогда не стал бы для него чем-то серьёзным. Он ощутил себя вдруг очень униженным. Желание быть хорошим, мелькнувшее утром, сгорело в новой вспышке стыда. Он чуть не застонал сквозь зубы, чуть не прижал руки к пылающему лицу — удержала только гордость да внимательный Намджунов взгляд, буравящий в упор. — Собирайся. Мы еще успеем на кастинг, — только и сказал он.

***

Странное дело — всего за пару дней взаперти он успел отвыкнуть от толп людей, шума голосов и внимательных сканеров глаз, узнававших его. Открытие нового агентства взбудоражило Сеул: молодые талантливые люди, жаждущие заявить о себе, толпами валили на кастинги. Репортеры с камерами шныряли повсюду, и Чимин заметил даже пару-тройку знаменитостей — без масок, с открытыми лицами. Намджуна скрылся куда-то, оставив его одного. Чимин тоскливо озирался и думал о том, как неприятно будет встретить здесь кого-нибудь из знакомых. Хотелось выпить, чтобы хоть немного успокоить нервы, но мысль о реакции Намджуна останавливала, обдавая холодом. Не стоит портить рабочие отношения! Атмосфера делового веселья, царящая вокруг, никак ему не передавалась. Чимин недовольно обернулся к группке молодых людей неподалеку — слишком довольные. Слишком громко смеются. Он не понимал, почему чувствует себя так тревожно здесь. Вытягивая шею, старался найти в толпе Намджуна, но конкурсанты, их взволнованные родители, друзья и журналисты мелькали и непрерывно двигались, мешая ему. Среди этой пестроты и шума оставался неподвижен только один темный силуэт поодаль, и Чиминов взгляд невольно зацепился за него. В ответ господин в темном дорогом пиджаке не спеша обернул к нему блеснувшие очки, и Чимин замер, вдруг встретившись глазами с Пак Джихваном.