Я пытаюсь вспомнить тебя И в то же время Пытаюсь забыть
***
Гарри Поттер сидел на крыше и курил сигарету, смотря вдаль. Гермиона вылезла из окна, чтобы присесть рядом. — Что с нами стало, Гермиона? — спросил он, когда она подошла ближе. — Война, — тихо сказала девушка, протягивая руку и поворачивая его лицо к себе. У него была глубокая рана на голове. Его бледная кожа слегка покраснела от крови, которую он пытался смыть. Его взгляд был печальным, усталым и злым. — Кто из нас первый изменился? Это была ты или я? — спросил он, когда она запустила пальцы в его волосы и откинула их в сторону, чтобы залечить рану. — Я, — призналась она, избегая его взгляда. — Но почему? Неужели ты думаешь, я не смогу этого сделать? — сказал он. — Ты пытаешься убедить себя, что я потерплю неудачу? Она наложила на него диагностическое заклинание. У него были сломаны два ребра и гематомы по всему телу. Гермиона слегка толкнула его, чтобы он лег, прежде чем приступить к исцелению. — Я думаю, ты справишься. Но... пророчество. Это как подбрасывание монетки. После смерти Дамблдора... — она слегка запнулась. — Смерть — всего лишь убивающее проклятие для всех, — сказала Гермиона через мгновение. — Я не могу просто сидеть сложа руки и ждать, когда выпадет один шанс на миллион, думая, что знаю исход. Не тогда, когда от нас зависит так много жизней. То, что у тебя есть... то, как ты любишь людей... эта сила делает тебя могущественным. Но... сколько раз ты уже убивал Тома? В детстве — с помощью матери. На первом и втором курсе. Но он все еще здесь. А ты все ещё сражаешься. Я не хочу предполагать, каких именно твоих усилий будет достаточно. — Ты просто не можешь принять тот факт, что добро может победить, — сказал Гарри. Упрек в его голосе был тяжелым. — Все, кто выигрывает, всегда утверждают, что именно они были добрыми и хорошими, потому что победитель пишет историю. Я не видела ничего, что указывало бы на то, что победа им досталась благодаря моральному превосходству, — сказала она, бормоча заклинания, чтобы срастить перелом. — Но ты говоришь о маггловской истории. Магия — это другое. В волшебном мире все иначе, — яростно сказал Гарри. Гермиона покачала головой, и выражение его лица стало горьким. Он посмотрел на небо. Гермиона закончила с исцелением, а затем начала небольшими круговыми движениями наносить мазь на синяки на теле Гарри. — Ты должна быть другой, — Гарри продолжил. — Более праведной и справедливой, чем я. Что случилось с девушкой, которая защищала права домашних эльфов? Та девушка никогда бы не стала оправдывать использование темной магии. Что с ней произошло? — Та девушка умерла в больничной палате, пытаясь спасти Колина Криви. — Я тоже был там, когда Колин умер, Гермиона. Но я не изменился. — Я всегда была готова сделать все, что потребуется, Гарри. Во всех наших школьных приключениях. С того момента, как я подружилась с вами, я всецело поддерживаю вас и борюсь за вас. Может быть, ты просто никогда не замечал, как далеко я готова была зайти ради тебя. Когда Гермиона проснулась, она вспомнила свой сон. Девушка прокручивала его снова и снова. Сон точно был воспоминанием. Это немного напугало ее, но, похоже, в нем не было ничего важного. Она попыталась вспомнить, в каком году это произошло. Гарри курил. Эта привычка появилась у него через три года после начала войны. Гермиона не узнала крышу, но это было неважно. Существовали десятки безопасных убежищ, которые она редко посещала. Получить новое воспоминание о Гарри, даже такое, которое не было особенно счастливым, казалось неожиданным подарком. Она скучала по нему так сильно, что иногда было трудно дышать. Гермиона лежала в постели, снова и снова прокручивая воспоминание в голове. Принимая к сведению каждую деталь. Огонь в его глазах. То, как он напряженно затягивался сигаретами и резко выдыхал. Усталость на его лице. То, как торчали его волосы. Она пожалела, что не обняла его. Или не взяла за руку. Или не встретилась с ним взглядом и не сказала, как он важен для нее. Не сказала ему, что он ей очень нужен. Что он был ее лучшим другом. Что она последовала бы за ним на край света. Что она никогда, никогда не оправится, если потеряет его. Ей хотелось вернуться в прошлое и найти способ исправить то, что пошло не так. Что бы это ни было. Использовать любую возможность в прошлом, чтобы найти и сказать Гарри, чтобы он не отправлялся в Хогвартс в день последней битвы. Вернуться и предупредить Орден о том, что произойдет, если они проиграют. Их спор в памяти казался знакомым. Гермиона хотела, чтобы Орден использовал, ну, если не темные искусства в полной мере, то хотя бы магию, которая была наполовину темной. По мере того, как война затягивалась, девушка становилась все более настойчива в своём выводе, и это портило ее отношения с гораздо большим количеством людей помимо Гарри. Она старалась не зацикливаться на вопросе о том, смогли бы они выиграть войну, если бы Сопротивление было готово использовать темную магию. Война была окончена и проиграна. Она прижала руки к глазам и попыталась отогнать этот вопрос. Каким бы ни был ответ, признать его будет так же мучительно, как и бесполезно. О, Гарри… Сказала ли она ему, что любит его, в тот день, когда он умер? Говорила ли она тогда вообще с ним? Она не могла вспомнить. Гермиона свернулась калачиком на кровати, обнимая себя руками. Когда девушка сидела в камере, то задавалась вопросом: можно ли умереть от опустошающего одиночества, которое она чувствовала. Ей казалось, что ее сердце разбилось. Она все еще чувствовала это. Через несколько минут Гермиона заставила себя встать. Лежа в постели и хандря, она ничего не добьется. Девушка остановилась у окна. Шел снег. Весь мир снаружи был окутан пеленой. Визуальное облегчение от всей этой унылой серости было почти ободряющим. Вместе с завтраком в то утро прибыл пузырек с... чем-то. Гермиона не узнала зелье. Она посмотрела на него и понюхала, но не была уверена, что это такое. Девушка отложила его в сторону. Ей не было приказано принимать его, и пока она не получила указаний, Гермиона не собиралась пить какие-либо незнакомые зелья. Она подошла к лестнице и остановилась, глядя вниз. Время пришло. Она собиралась спуститься по лестнице одна. Тот факт, что Гермиона еще не сделала этого, был жалким. Просто лестница. Всего лишь лестница, ведущая в зал, по которому она уже десятки раз ходила с Малфоем. Ее плечи затряслись почти незаметной дрожью, и она расправила их. Гермиона чувствовала себя испуганным ребенком. Ненавидя это ощущение, девушка сжала губы и глубоко вздохнула. Затем прижала руку к стене и медленно сделала шаг. Ей нужно было бежать, повторяла она себе. Прежде чем забеременеть, Гермиона собиралась сбежать из поместья. Когда-нибудь она вернется и убьет Малфоя. Гермиона собиралась стать свободной. Собиралась сбежать. Куда-нибудь, где есть солнце, магия и люди, которые не причинят ей вреда. Девушка сосредоточилась на этой мысли, пока не преодолела все ступеньки. Гермиона огляделась по сторонам. Ее ладонь все еще была прижата к стене. Она чувствовала слабую текстуру обоев. Прикосновение к стенам, казалось, помогало ей держать пульс под контролем. Она вошла в чайную, столовую, гардеробную и гостиную. Изучая их досконально. Портрет преследовал Гермиону все это время. Ничего. Ничего. Ничего. Даже подвязки для штор были заколдованы, чтобы их нельзя было развязать. Она открывала буфеты, шкафы, бельевые ящики, но в них не было ничего полезного. Ни в качестве оружия, которое она могла бы использовать. Ни для побега. Девушка с раздраженным вздохом захлопнула ящик. Если Гермиона собиралась найти что-то полезное, ей придется исследовать занятые части поместья. Малфою было легко обеспечить отсутствие вещей в пустующем крыле. Гораздо сложнее поддерживать такую систему охраны в других уголках дома. Астория показалась ей немного сумасбродной. Учитывая, насколько хорошо хозяйка поместья игнорировала существование Гермионы, она, вероятно, не стала бы утруждать себя тем же избытком осторожности, что и Малфой. Девушка медленно вернулась в свою комнату и уставилась на нетронутый пейзаж в окне. Она чувствовала себя опустошенной после «экскурсии» внизу. Как будто пробежала марафон. Все требовало стольких усилий. Она прижалась щекой к стеклу и почувствовала, как ее охватывает отчаяние. Даже если ей удалось победить свою агорафобию, это было только началом. Неважно, какую ложь она шептала себе под нос. Правда заключалась в том, что Гермиона совершенно не знала, как добиться большего. Она взглянула на наручники. Последние несколько дней Гермиона обдумывала их способности и экспериментировала с ними. С тех пор, как Малфой смог преодолеть ее агорафобию, она начала более тщательно исследовать, как действуют принуждения в них. Гермиона была озадачена тем, насколько сильными оказались кандалы. Во время войны она изучала различные темные артефакты. Наручники не были похожи ни на что, с чем ей довелось столкнуться раньше. Она начала эксперименты, пытаясь ослушаться принуждения тишины, пытаясь кричать. Эта концепция была менее ограничивающей, чем послушание. Ей разрешалось быть громкой и говорить, когда к ней обращались. Это казалось самым легким, что можно было попытаться преодолеть. Она думала, что если будет бороться достаточно упорно, то сможет пробить себе дорогу силой воли точно так же, как сильные духом люди могут в конце концов сбросить Империус. Гермиона была совершенно уверена, что квалифицируется как личность с сильными волевыми качествами. Когда девушка попыталась открыть рот, чтобы закричать, она просто остановилась. Не имело значения, как сильно Гермиона боролась, чтобы выдавить звук. Она боролась, пока кандалы не начали нагреваться. Она не могла победить их. В конце концов Гермиона рухнула на пол, истощенная до такой степени, что изо всех сил старалась оставаться в сознании. Пока она лежала, наблюдая, как комната плывет перед глазами, Гермиона начала понимать, почему наручники были такими мощными. Они использовали ее магию. Для волшебника остановить магию внутри себя было равносильно самостоятельному отключению собственных почек. Какие бы усилия она ни прилагала, чтобы одолеть кандалы, они в равной мере подавляли ее. Гермиона даже не могла закричать или разозлиться от разочарования, когда поняла это. В ней было столько ярости, что казалось: она вот-вот вспыхнет. Ей хотелось что-нибудь сломать. Она хотела использовать магию и заставить что-то взорваться. Она хотела сделать что-то, что причинит боль. Ей хотелось ударить кулаком по зеркалу, как это делают в кино. Видеть, как стекло разбивается и трескается, пока не станет похоже на то, что она ощущала внутри. Ей хотелось, чтобы костяшки пальцев разбились и кровоточили, чтобы она ощутила боль в пальцах, в ладонях, в запястьях... Гермиона отчаянно хотела почувствовать что-то еще, кроме эмоциональной агонии, в которой тонула. Но не могла. Девушка пыталась обойти кандалы различными способами. Принуждение выходило за рамки простого молчания, пока к ней не обратятся. Она не могла говорить громко, потому что ей приказали молчать. Она не могла ни хлопнуть дверью, ни топнуть ногой. Все приходящие ей в голову действия, создающие шум, были остановлены. Именно тогда до Гермионы начало доходить, что она сама контролировала эти импульсы. Ей было приказано молчать. Именно ее осознание беспокойства активировало кандалы. Любое действие, которое она считала громким и протестным, Гермиона была не в силах совершить. Вот почему целитель Страуд была так обеспокоена психической стабильностью всех девушек. Если они теряли рассудок, их разум было невозможно контролировать. Вот почему сумасшедшая девушка смогла напасть на кого-то. Гермиона старалась сосредоточиться на чем-то другом, пытаясь топать ногами или хлопать дверью. Перечислять про себя заклинания. Мысленно повторять рецепт успокоительного зелья. Наручники все еще были активны. У нее кончились все идеи того, как их обойти. Гермиона отвернулась от снежного пейзажа и начала тренировку. Она чувствовала себя неловко от внимания портрета, но по прошествии нескольких недель ее это почти не волновало. Она так устала снова думать и отчаиваться. Не то чтобы девушка могла отвлечь себя от мыслей, даже когда просунула ноги под шкаф и начала делать скручивания, пока в мышцах ее живота не почувствовалось жжение. По крайней мере, это был способ направлять гнев. Она не сможет убить Малфоя. Наручники делали это невозможным. Она не сможет сбежать в одиночку. Амбридж даже не позаботилась о том, чтобы наложить на них принуждение против побега. Вот насколько они с целителем Страуд были уверены, что девушки не смогут снять кандалы. Эта деталь была единственной лазейкой, которую Гермиона могла использовать. Она могла совершать поступки с намерением сбежать. Девушка тщательно изучила все, что знала о кандалах. Ханна ни словом не обмолвилась о том, что кто-то когда-то их снимал, несмотря на то, что с болтливыми стражниками у них установились дружеские отношения. Наручники имели «следящее заклинание» внутри, но вместо того, чтобы просто заставить кого-то снять их, Анджелина попыталась узнать, как снять «след». Довольно многим людям удалось сбежать из Хогвартса. Все они были убиты Малфоем. Никому еще не удавалось сбежать окончательно, потому что никто из них не мог снять кандалы. Что сказала Ханна? Если Гермиона не отрубит себе руки, она никогда не сбежит. Как снимались наручники? Два Пожирателя Смерти пришли в Хогвартс в тот день, когда были надеты новые. Яксли и Роули. Их вызвали, когда охранники начали оглушать всех женщин, и они ушли, когда тех привели в сознание. Только Пожиратель Смерти, несущий Темную метку, мог снять кандалы. У Гермионы было два варианта. Она должна была найти способ заставить Малфоя либо убить ее, либо помочь бежать. Не было никаких возможностей обойтись без него. Даже если бы в поместье был целый набор походного снаряжения, корзина с портключами и оружием, к которому она могла прикоснуться, это не имело значения — все было бы бесполезно для нее, если девушка не могла снять кандалы. Гермиона тихо зарычала в отчаянии, перевернулась и начала отжиматься, пока больше не смогла оторваться от пола. Она перевернулась на спину и уставилась в потолок. Драко Малфой, где было слабое место в твоей идеальной броне? Словно по сигналу дверь открылась, и вошел Малфой. Она повернула голову, чтобы посмотреть на него, все еще слишком уставшая, чтобы попытаться подняться с пола. Он посмотрел на нее сверху вниз, и что-то мелькнуло в его глазах через мгновение. — Какие-то маггловские занятия, я полагаю, — сказал он. Гермиона закатила глаза и заставила себя встать. Она чувствовала себя так, словно все ее тело было сделано из желе. Он оглядел комнату. Его взгляд упал на пузырек с зельем, который Гермиона отказалась принимать раньше. Он призвал его через всю комнату без палочки и ловко поймал правой рукой. — Я понимаю, что, будучи гриффиндоркой, ты никогда так или иначе не сможешь понять некоторые очевидные вещи. Полагаю, я не должен удивляться, что ты каким-то образом упустила скрытое указание проглотить это, — сказал он, его рот изогнулся в легком замешательстве. Гермиона упрямо скрестила руки на груди. Хотя стратегически было бы целесообразней казаться послушной и принять это, но как бывшая хозяйка зелий она была слишком параноидальна, чтобы согласиться на такое. — Что в нем? — спросила Гермиона. Выражение лица Малфоя стало злорадным. — Я отвечу, если ты проглотишь каждую каплю, как послушная девочка, — сказал он, сверкнув злобной ухмылкой. Гермиона не сдвинулась с места. Малфой слабо улыбнулся, глядя на нее. — Подойди, Грязнокровка, — скомандовал он через мгновение. Гермиона впилась в него взглядом, когда ее ноги неохотно понесли ее через комнату к нему. Они не останавливались, пока она не оказалась всего в нескольких дюймах от него — так близко, что ее одежда касалась его. Она злобно уставилась на его ботинки. — Посмотри на меня, Грязнокровка. Ее подбородок приподнялся, и она посмотрела ему в глаза. Малфой все еще ухмылялся. — Ты, конечно, в состоянии понять, что я не собираюсь тебя убивать, — сказал он. В его глазах плясали огоньки жестокого веселья. — В конце концов, если бы это было так, ты, безусловно, прибежала бы первой в очередь за смертью. Гермиона нахмурилась. Да, она знала, что яд не был одним из бесчисленных вещей, которыми он мог ее накачать. Ее сердце бешено колотилось в груди, в ушах стоял гул. — Открой рот, — скомандовал он, откупоривая флакон и поднося его к открытому рту. — Проглоти все. Рот Гермионы закрылся, и она сглотнула. Зелье было горьким на вкус и легко покалывало язык и горло, когда скользнуло вниз к животу. Она почувствовала, как оно остановилось на мгновение, прежде чем раствориться в ее организме. Ей показалось, что на задворках ее сознания что-то треснуло. Что-то холодное просочилось туда, пока она не ощутила, что ее разум полностью окутан этим. Как будто кто-то вытащил ее мозг и поместил его в резервуар с ледяной водой. Ее тело было здесь, но разум — нет. Это было похоже на восприятие себя в третьем лице. Ее сердцебиение упало до ровного ритма. Она должна была запаниковать. Как будто ее сознание перестало зависеть от эндокринной системы. Не было никаких всплесков адреналина. Никакой паники или страха. Она посмотрела на Малфоя. Гермиона понимала, что ненавидит его. Это была информация, которая казалась чрезвычайно важной, и все же она не могла ее почувствовать. Ненависть была скорее фактом, нежели эмоцией. Он пристально смотрел на нее. — Как ты себя чувствуешь, Грязнокровка? — спросил Малфой через мгновение. Его острые глаза подмечали каждую деталь, изучая ее лицо, глаза и позу, пока она стояла перед ним. Ее руки перестали дергаться — девушка поняла это, когда он взглянул на них. Малфой как будто анализировал ее поведение. Гермиона почувствовала, как ее кожу покалывает от осознания, и слабая дрожь пробежала по спине, но она не ощутила соответствующего прилива страха. Просто факт. — Холодно, — ответила она. — Мой мозг чувствует холод. Что ты со мной сделал? — Зелье предназначено для того, чтобы ты адаптировалась в поместье, — сказал он, отступая назад и продолжая внимательно разглядывать ее. — Теперь я больше не обязан следить за тобой лично. Гермиона промолчала. Ее мозг занимался анализом. Незнакомое поместье на секунду встревожило ее своей неизвестностью. Заставило запаниковать. Зелье препятствовало этому. Теперь она могла идти куда угодно. Зелье блокировало все, что Гермиона ощущала. Ей не было грустно. Не было злости. Или стыда. Ее горе исчезло. Ее ярость. Она была... ничем. Она просто существовала в холодном небытии. Она посмотрела на Малфоя. — Так вот, каково это — быть тобой?