Скованные/Manacled

Происходило что-то... Что-то было не так. Гермиона подумала об этом, когда ее прижали к изгороди и разорвали платье. Холодно. Её кожу обдало морозным воздухом. Зубы впились ей в горло. Было больно. Ей это не понравилось. Она попыталась отодвинуться, но ее руки были грубо отдёрнуты в стороны, а затем она ощутила зубы на своей груди за мгновение до того, как её укусили. Сильно. Гермиона почувствовала слезы на лице. Пальцы оказались между ее ног и вонзились в нее. Яростно проникая внутрь. Она попыталась сжать ноги, но что-то ей мешало. Поэтому она не могла. Гермиона не думала, что... Этого не должно было произойти... Живая изгородь царапала ее. Удары ножей в спину. Пальцы продолжали врезаться в нее, а зубы кусали плечи и грудь. Потом она оказалась на земле. Гермиона чувствовала под собой гравий от дорожки. Острые, холодные камушки. Что-то, чего она не желала. Сейчас это произойдет. Она лишь... Гермиона не была уверена, что именно должно случиться. Это было как-то связано с Малфоем? Мужчина стоял на коленях между ее ног. Монтегю. Она пристально посмотрела на него. Стеклянные глаза. Ее руки тряслись, цепляясь за гравий. Он склонился над ней. Его лицо было очень близко. Возможно, он собирался открыть ей секрет. Что-то уперлось ей между ног. Она чувствовала, что должна что-то понять, но не могла вспомнить, что именно. Что-то, чего не должно было произойти. Секрет. Скрытый от Малфоя. Но... она не хотела этого делать. Малфой узнает... если у нее появится секрет. Он всегда был в ее голове. Гермиона попыталась рассказать об этом мужчине, но вместо этого просто заплакала. Внезапно человек исчез, и раздался громкий грохот. Она обернулась и увидела, что мужчина врезался в стену особняка. Малфой пинал его так сильно, что раздавался хруст костей. Гермиона села и стала наблюдать. Малфой схватил его за горло и потянул вверх по стене, пока они не оказались лицом к лицу. — Как ты смеешь? — Малфой зарычал. — Неужели ты думал, что это сойдет тебе с рук, Монтегю? — Тебе, кажется, было плевать на неё, Малфой, — прохрипел Монтегю. — Я решил, что ты не против делиться, видя, как ты позволяешь Астории играть со мной. Грязнокровка должна была принадлежать мне. Ты встал на моё место. Я был тем, кто поймал ее. Она должна была стать моей. — Она никогда не будет твоей, — усмехнулся Малфой и резким движением разрезал заклятием рубашку Монтегю в районе живота. Не колеблясь и не опуская Монтегю с того места, где он его держал, Малфой засунул руку в брюшную полость Монтегю и начал вытаскивать внутренние органы, обматывая их вокруг кулака. Монтегю дергался и кричал. Малфой держал в руке его кишки так, что они блестели в лунном свете. — Если я когда-нибудь увижу тебя с ней снова, то придушу тебя этим, — сказал Малфой с убийственным спокойствием в голосе. Он отпустил его внутренности, и теперь они свисали с Монтегю, словно часовые цепи. Малфой стряхнул кровь со своей руки, наблюдая, как Монтегю, спотыкаясь, убирается прочь, всхлипывая и пытаясь запихнуть внутренности обратно в живот. Малфой снова повернулся к Гермионе. Его лицо было белым. — Ты идиотка... Почему...ты вышла сегодня вечером? Гермиона спокойно сидела на гравии и смотрела на него широко распахнутыми глазами. Она подумала, что должна что-то сказать. Но...не была уверена, что именно. Что-то насчет Малфоя, подумала она. Вот что Гермиона хотела сказать тому человеку. Монтегю. — Малфой всегда приходит за мной, — прошептала она. Он уставился на нее, стиснув зубы и сжав кулаки на несколько секунд, прежде чем, казалось, изменился в лице. — Что он с тобой сделал? — сказал Малфой тихим голосом, опускаясь на колени рядом с ней. Он испробовал на ней несколько контрзаклинаний, прежде чем внезапно одно из них не щелкнуло. Затем, словно ледяная вода, реальность обрушилась на Гермиону. Сдавленный вопль вырвался из ее горла, и она обхватила себя руками. Ее одежда была разодрана, и девушка чувствовала следы укусов по всему телу. Она не могла перестать дрожать. Малфой стоял на коленях рядом с ней, совершенно ничего не выражая. Он медленно потянулся и взял ее за руку. — Давай приведем тебя в порядок. С хлопком они снова появились в ее комнате, и он мягко толкнул ее на край кровати, прежде чем развернуться и исчезнуть в ванной. Вернувшись через несколько минут, Малфой принес таз и мокрую тряпку, которые протянул ей. Гермиона перестала всхлипывать, изо всех сил стараясь не плакать и не задыхаться. Малфой отвернулся и уставился в окно, пока она пыталась стереть с себя остатки грязи и засохшую кровь от укусов. Некоторые из них были настолько глубокими, что казались скорее большими полумесяцами, чем следами зубов. Она чувствовала, как кровь из них ручейками стекает по ее телу. Ее руки так сильно дрожали, что она то и дело роняла тряпку на колени. Девушка услышала раздраженное шипение, и рука Малфоя внезапно выхватила у нее тряпку. Она отпрянула назад. — Я не причиню тебе вреда, — сказал он напряженным голосом, садясь рядом с ней на кровать. Малфой медленно протянул руку и взял ее за плечи, поворачивая к себе, чтобы оценить ущерб. Его челюсти сжались, когда он уставился на нее. Он медленно двинулся к ней, словно она была пугливым животным, и снова прикоснулся к ее плечам. Слегка вытирая кровь, Малфой бормотал заклинания, чтобы залечить раны. Она старалась не вздрагивать каждый раз, когда он дотрагивался до нее. Он прошелся по ее плечам, а затем по шее, прежде чем перейти к самым худшим ранам, которые были сосредоточены на ее груди. Его губы были сжаты в прямую линию, когда он начал исцелять их. Некоторые следы от укусов были настолько глубокими и рваными, что потребовалось несколько заклинаний, чтобы исцелить их. Пока он работал, выражение его лица было спокойным и сосредоточенным. Гермиона смотрела на него, все еще не в силах сдержать дрожь. До этого момента он почти не прикасался к ней. Помимо минимального контакта во время попыток оплодотворить ее, единственные другие разы, когда Малфой вообще касался ее, были только когда он остановил ее от броска с балкона или когда они трансгрессировали. Он действовал быстро и эффективно и наконец отодвинулся от неё, отводя взгляд от ее тела. — Где-нибудь еще? — спросил Малфой. — Нет, — сказала Гермиона напряженным голосом, натягивая свою изуродованную одежду и обнимая себя. Он бросил на нее быстрый взгляд, словно взвешивая, говорит ли она правду. Затем убрал таз с кровавой водой и встал. — Тебе будут присылать успокоительное зелье и Сон без сновидений до конца следующей недели, — сказал он. — Уверен, ты слышала, что я буду отсутствовать в течение нескольких дней. Ты должна оставаться в своей комнате, пока я не вернусь. Гермиона промолчала. Она просто застегнула мантию и уставилась в пол. Она видела его обувь, когда он стоял рядом с ней. Затем Малфой развернулся и вышел из ее комнаты, закрыв за собой дверь. Гермиона продолжала сидеть неподвижно в течение нескольких минут. Потом встала и пошла в ванную. Она позволила мантии и платью упасть вниз, наблюдая, как вода наполняет ванну. Девушка оставила одежду на полу, надеясь, что домовые эльфы сожгут ее вместо того, чтобы зашить и отослать обратно. Вода становилась красной от оставшейся крови. Девушка снова наполнила ванну, продолжая оттирать своё тело, пока кожа не начала гореть. Она все еще чувствовала, как зубы Монтегю впиваются в нее. Кожа на ранах, которые исцелил Малфой, была тонкой и слишком чувствительной. Гермиона боролась с искушением проткнуть её ногтями. Она сидела в ванне и плакала, пока вода не остыла и ее не перестала бить дрожь. Вылезая из ванны и прижимая к себе полотенце, девушка неуверенно побрела обратно к кровати. На узком прикроватном столике стояли два пузырька с зельем. Она проглотила Сон без сновидений и забралась в постель. На следующее утро Гермиона осталась в постели. Не было никакой причины, чтобы вставать. Она не хотела двигаться. Не хотела думать. Она просто хотела еще одну дозу Сна без сновидений. Как Гермиона ни старалась, она больше не могла уснуть. Девушка сделала глоток успокоительного зелья и почувствовала, как узел ужаса в ее животе слегка ослабевает, пока она лежала, свернувшись калачиком в своей постели. Гермиона не могла перестать думать. Ее разум никогда не мог успокоиться. Всегда присутствовали сожаление, вина и скорбь. Любые вещи, о чем можно было думать и беспокоиться. Монтегю... ей даже думать не хотелось о Монтегю. Она переключалась на ту малую часть прошлого вечера, которая была не связана с ним. Гермиона почему-то считала, что ситуация была одинаковой для всех девушек в программе Страуд. Что те Пожиратели, кому они были отданы, будут относиться к суррогатам почти так же, как и Малфой относился к Гермионе. Обезличенный процесс в медицинских целях, после которого суррогатных матерей оставляют в покое. Но это явно было не так. Оглядываясь назад, становилось очевидно, что суррогаты никогда не предназначались для возрождения популяции. Целитель Страуд могла считать свою программу узаконенным научным исследованием генетики, но по факту это было прикрытием. Между Пожирателями просто поделили военные трофеи, и в действительности суррогаты являлись сексуальными рабынями. Гермиона с горечью осознала, что была настолько поглощена собственным положением, что даже не подумала, насколько хуже эта ситуация могла быть у других девушек. Их роль всегда заключалась только в одном. Никакого лифчика. Отсутствие нижнего белья. Или то, как пуговицы на их платьях отрывались при малейшем резком движении. Всегда доступные. Пожиратели Смерти должны были насиловать их в периоды повышенной фертильности, но в инструкциях никогда не упоминалось об ограничениях в остальные дни. Каким-то образом тот факт, что ее отдали Малфою, делал ее... везучей? Он казался излишне отчуждённым и незаинтересованным во время секса. Возможно, это было просто потому, что Волдеморт не хотел, чтобы она становилась слишком травмирована, пока ее память не будет восстановлена. Возможно, ему не дозволялось причинять ей боль или насиловать так, как ему хотелось бы. Но... это не казалось похожим на правду. Вероятно, он действительно не был заинтересован в этом. Было не похоже, чтобы он сдерживал себя. Казалось, Малфой всегда стремился скорее покончить с этим. Скорее уйти от нее. Словно она была для него обузой. Возможно ли, что Верховный Правитель был наименее жестокой фигурой в окружении Волдеморта? Этот факт также был под сомнением. Особенно после того, что она видела. Что он сделал с Монтегю. Наблюдать за тем, как он хладнокровно стоял там и голыми руками вытаскивал внутренние органы Монтегю, было...жутко. Будто это было его обычным занятием. То, с какой легкостью он это совершил. В Малфое оказалось много жестокости. Бурлящей прямо на поверхности в ожидании, когда ее выпустят. Возможно, изнасилование не было в списке его пристрастий. Странная мысль, но это выглядело самым правдоподобным объяснением, какое только могло прийти ей в голову. Он ненавидел прикасаться к ней и избегал этого, насколько было возможно. Очевидно, Малфой не был законченным монстром. Не то чтобы это имело значение. Все это не имело значения. И никогда не будет иметь. Это было как и осознание того, что Волдеморт умирает. Или понимание того, что другим девушкам было хуже. Все это не имело значения. Гермиона не могла повлиять ни на что из перечисленного. Даже если каким-то чудом она найдет способ сбежать, что само по себе было совершенно невозможно, Гермиона не сможет спасти кого-то еще. Ей придётся бежать. Очень быстро и очень далеко. Лучшее, что она могла бы сделать, это попытаться найти того, кто остался от Ордена, и узнать, есть ли у них способ спасти остальных. Но если и существовала хоть какая-то возможность это исполнить, то Орден наверняка уже сделал бы это. Конечно, Орден не оставил бы суррогатов так надолго, если бы был хоть какой-то шанс их спасти. Гермиона не могла думать ни о ком, кроме себя. Если у нее есть информация, которой, по мнению Волдеморта и Малфоя, она обладает, то самое важное, что она может сделать, — это не дать им ее получить. Ей нужно было бежать. У нее осталось совсем мало времени. То, что она до сих пор не беременна, казалось настоящим чудом. Гермиона была уверена, что это произойдёт после зелья плодородия. Однажды она забеременеет... Гермиона почувствовала, что не может дышать. Ее грудь и горло сдавило от паники, и она начала дрожать, стараясь не заплакать. Ее шансы на побег и так были ничтожно малы. Как только она забеременеет, они практически перестанут существовать и будут уменьшаться с каждым днем. Она даже не могла идти по полю или по дороге без заборов и деревьев. Побег с дополнительными проблемами, которые появляются у беременных, будет невозможен. Как только она родит, Малфой вырвет ребенка из ее рук (возможно, он даже позволит ей подержать его), затем отвезет Гермиону к Волдеморту, и тот убьет ее. Она будет съедена его мерзкими питонами, а ее ребенок останется один в кошмарном доме Малфоя, чтобы его воспитывали он и его ужасная жена… Грудь Гермионы тяжело вздымалась, и прежде чем она смогла остановить себя, девушка начала рыдать так сильно, что стала задыхаться. Даже если она сбежит, Малфой никогда не перестанет ее искать. Бежать было некуда. Все идеи, которые приходили ей в голову, не имели успеха. Она была похожа на беспомощное насекомое. Поместье представляло собой безупречную клетку. Если только каким-то чудом ей не удастся убедить Малфоя отпустить ее... Ведь выхода просто не было. Она даже не была уверена, сможет ли он отпустить ее, если и захочет. В его взгляде, время от времени обращенном на наручники, было нечто, заставляющее Гермиону сомневаться, что Малфой в состоянии их снять. Он мог только убить ее. И никаких шансов, что она заставит его хотя бы попытаться. Гермиона перевернулась на спину и в отчаянии уставилась на балдахин. Выхода не было. Она никогда не сбежит. Скоро она забеременеет. И тогда она точно никогда не сбежит. Волна депрессии в конце концов заставила ее отключиться. Следующие несколько дней Гермиона почти не вставала с постели. Она смотрела в окно, когда дверь ее комнаты внезапно распахнулась, и вошла Астория с палочкой в одной руке и газетой в другой. Гермиона быстро встала, и Астория остановилась. С минуту они молча смотрели друг на друга. Астория не подходила к Гермионе с той ночи, когда привела ее в комнату Малфоя. Пальцы Гермионы нервно дернулись. Астория, должно быть, пришла из-за ситуации с Монтегю. — Подойди, Грязнокровка, — приказала женщина резким голосом. Гермиона неохотно пересекла комнату и остановилась всего в шаге от Астории. Ее сердце колотилось, и у нее было сильное предчувствие, что разговор, который они собирались начать, закончится плохо. Астория казалась бледной. Хрупкой. Она была безукоризненно одета и ухоженна, но в ней чувствовалась какая-то растерянность. Ее серьги слегка дрожали, а глаза сузились в щелочки, когда она смотрела на Гермиону. — Я знаю, что ты всегда шпионишь. Уже в курсе этой истории? — сказала Астория, поднимая газету так, чтобы Гермиона могла видеть фотографию на первой странице. Девушка была слишком подавлена, чтобы даже смотреть на «Ежедневный пророк» после Равноденствия. Ее взгляд опустился вниз, чтобы изучить фотографию, и глаза расширились. На обложке «Ежедневного пророка» была фотография Малфоя, спокойно потрошащего Грэхэма Монтегю посреди приемной больницы Святого Мунго. Гермиона лишь на мгновение оцепенела, прежде чем Астория дернула рукой и сложила газету пополам. — Должна признаться, — сказала Астория неестественно спокойным голосом, — когда я впервые услышала новость о том, что Драко публично убил Грэхема, я подумала: «Он наконец-то заметил». Губы Астории дрогнули, и она отвела взгляд от Гермионы. — Я старалась быть примерной женой, когда меня выбрали, — продолжила женщина. — Жена Драко Малфоя. Не существовало никого, с кем можно было его сравнить. Самый могущественный генерал в армии Темного Лорда. Все остальные девушки завидовали и ревновали. Конечно, наш брак был фикцией, но я считала, что, в конце концов, он поймет, что я ему подхожу. Что я буду хорошей женой. И я делала все. Я появлялась на всех важных мероприятиях, присоединилась к каждой благотворительной организации. Я была идеальной женой. Я сама была идеальной. Но ему было все равно. Астория пожала плечами и небрежно махнула рукой с палочкой. Ее ногти, выкрашенные в серебристый цвет, блестели на свету. — Люди не догадывались, но он даже не жил здесь. Мы поженились, и он... он просто оставил меня одну здесь, в этом доме. Никогда не устраивал мне экскурсии по поместью. В день нашей свадьбы он привез меня сюда и оставил в коридоре, не потрудившись даже закрепить наш брак. Заявляя, что будет навещать меня только в дни, когда я смогу зачать. А потом, как только целители определили, что я бесплодна... Драко вообще перестал появляться. Он просто исчез. Я никогда не знала, где он. Я никогда не могла связаться с ним. Я думала, что смогу привлечь его внимание, если заставлю ревновать, но его никогда это не волновало. И поэтому я предположила, что он просто был таким. Горечь на лице Астории исказила его в нечто одновременно уродливое и пугающее. — Но потом появилась ты, — голос Астории дрожал от негодования. — А затем он переехал и перевернул все поместье вверх дном, чтобы убедиться, что оно под охраной и в безопасности. Водил тебя на прогулки и устроил тебе экскурсию по дому. Гермиона открыла рот, чтобы указать на то, что Малфою было приказано сделать все это. — Заткнись! Я не желаю ничего слушать, — резко сказала Астория, оскалив зубы. Газета смялась в ее сжатом кулаке. — А потом появился Грэхем и начал оказывать мне знаки внимания, — сказала Астория, ее голос дрожал, как будто она сдерживала слезы. — Он был таким отзывчивым и всегда составлял мне компанию на всех мероприятиях, на которых Драко никогда не появлялся. Он хотел видеть все, чем я увлекаюсь, замечал все мелочи, которые предназначались вниманию Драко. Он хотел, чтобы я показала ему все поместье, чтобы посмотреть, как я его украсила. Это была его идея — устроить новогоднюю вечеринку здесь, в поместье. И званый обед. И даже праздник Равноденствия на веранде Северного крыла. Он очень точно указал на то, что это должно быть Северное крыло... Голос Астории затих, и она несколько секунд смотрела в окно. — Когда я узнала, что Драко убил Грэхема, я решила: Драко наконец заметил, он просто был занят раньше... Но потом мне пришло в голову, что Грэхем впервые обратился ко мне через неделю после того, как «Ежедневный пророк» написал эту мерзкую статью о том, что ты живешь здесь. Он так сильно хотел приехать в это поместье, не в отель или в свой таунхаус. Был очень настойчив. Он хотел увидеть поместье и усадьбу. И все комнаты, даже если нам приходилось прорываться через охранные чары, чтобы попасть внутрь. А потом мне пришло в голову, что Грэхем всегда исчезает: во время Нового года, званых обедов и вечеринок в саду. Он всегда... исчезал. Астория замолчала на несколько секунд. Гермиона съежилась, не в силах говорить или что-то объяснить. Она не знала, будут ли вообще ее оправдания иметь какое-то значение для жены Малфоя. — Это все было из-за тебя, — наконец сказала Астория. — Грэхэм приезжал сюда из-за тебя. Драко убил его из-за тебя. Грэхэм просто использовал меня! Он использовал меня, чтобы добраться до тебя! Астория швырнула газету на пол. Страницы рассыпались по деревянному полу, показывая, как Малфой хладнокровно убивает Грэхэма Монтегю в непрерывном черно-белом кадре. «Драко Малфой Публично Убивает Своего Приятеля Пожирателя Смерти!» — Почему они так заинтересованы в тебе? — потребовала Астория, шагнув к Гермионе и резко вонзив палочку ей в горло. — Что в тебе такого особенного, что Драко переехал сюда, в этот дом, который так ненавидит? Зачем Грэхэм тратил своё время, используя меня, чтобы добраться до тебя? Почему кого-то вообще волнует Грязнокровка? Почему все думают, что ты так важна? Блеск в глазах Астории, когда она посмотрела на Гермиону, был сумасшедшим. Гермиона открыла рот, и Астория резко ударила ее по лицу. — Я не хочу слушать твои оправдания, — прорычала женщина. — Я предупреждала тебя. Я говорила, что будет, если ты начнёшь создавать мне проблемы. Астория резко ткнула палочкой ей в лицо, прямо в глаза. Грудь Гермионы сжалась, и она резко отвернулась. — Ты ведь знаешь, — сказала Астория дрожащим, певучим голосом, схватив девушку за подбородок, — Маркус рассказывал, что он едва может смотреть на свою суррогатную мать, потому что дыра в голове делает ее отвратительной. Возможно, Драко станет меньше зацикливаться на тебе, если у тебя совсем не будет глаз. Гермиона отшатнулась. — Стой смирно, — скомандовала Астория. Гермиона замерла, а Астория снова придвинулась ближе. «Малфой придет. Малфой придет. Малфой придет». Малфой был в Румынии. Астория снова схватила Гермиону за подбородок. — Открой глаза пошире, Грязнокровка, — приказала она. Гермиона почувствовала, что начинает дрожать, когда ее глаза расширяются. — Пожалуйста... не надо! — Заткнись, — холодно ответила Астория, притягивая к себе лицо Гермионы. Астория прижала кончик палочки к внешнему углу левого глаза девушки и воткнула ее в глазницу. Затем усмехнулась. — Я надеюсь, что буду рядом, когда Драко увидит тебя в следующий раз. Даже если он убьет меня, удовлетворение от его взгляда будет того стоить. Гермиона попыталась оторвать палочку от лица, и Астория на мгновение взмахнула ей, чтобы обездвижить девушку быстрым заклинанием, замораживая на месте, прежде чем резко ударить палочкой в глаз Гермионы. Боль в глазу девушки нарастала, она чувствовала, что ее глазное яблоко вот-вот вырвут из глазницы. Все ее тело тряслось, и она не могла пошевелиться. Звук ее испуганного дыхания прорезал сюрреалистическое понимание того, что лицо Астории Малфой может стать последним, что она когда-либо увидит. Гермиона услышала свой собственный сдавленный вопль, когда почувствовала, как что-то на ее лице дернулось, и ее глаз перестал видеть. Внезапно вдалеке раздался треск, такой резкий, что, казалось, задрожало все поместье. Астория вздрогнула от неожиданности, но не остановилась. — Экспеллиармус! — прорычал Малфой, появляясь из ниоткуда. Палочка, вонзившаяся в глаз Гермионы, исчезла, а Асторию отшвырнуло через всю комнату, и она с тошнотворным хрустом ударилась о стену, прежде чем упасть на пол. Гермиона стояла неподвижно на месте с открытыми глазами, истерически рыдая, там, где ее оставила Астория. Малфой мелькнул перед ней, снимая обездвиживающее заклинание. Гермиона упала на пол. Он опустился перед ней на колени и наклонил ее лицо к себе. Его лицо было бледным и застывшим от ужаса, когда он увидел, что с ней произошло. Малфой наложил на нее диагностическое заклинание. Через минуту он сглотнул и сделал несколько глубоких вдохов, будто пытаясь успокоиться. — Твой глаз наполовину вынут из глазницы, и у тебя глубокий прокол в склере, — сказал он наконец. — Какие заклинания могут это исправить? Гермиона ошеломленно уставилась на него. Рыдающая. Ее лицо исказилось, когда она дрожала под его рукой и чувствовала, как ее слезы собираются под его пальцами. Она видела его правым глазом, с левой стороны виднелось только темное пятно. Она не могла перестать плакать и дрожать, когда смотрела на Малфоя. Гермиона знала, что должна знать ответ на его вопрос, но не могла вспомнить. Она чувствовала только то место, где палочка Астории проткнула ей глаз. Все расплывалось... Малфой резко вдохнул, и его лицо застыло, когда он пристально посмотрел на нее. — Мне нужно, чтобы ты успокоилась и рассказала мне, как это исправить, — сказал Малфой. В его голосе прозвучала отчаянная команда. Гермиона подавила рыдание и попыталась вздохнуть. Она хотела закрыть глаза, но не смогла, потому что Астория попыталась вытащить один из них. Девушка несколько раз прерывисто вздохнула, пытаясь успокоиться. Затем заставила себя посмотреть на диагностические показания, все еще видимые на палочке Малфоя. Она была целительницей. У кого-то был поврежден глаз. Ей нужно было работать эффективно, если она хотела попытаться сохранить зрение пациента. — Для проколотой склеры, — сказала Гермиона дрожащим голосом, пытаясь припомнить, что же произошло, пока она анализировала показания. Малфой провел детальную диагностику ее состояния, и она могла видеть, что повреждения были обширными. — Склера Санентур. Ты должен произносить это размеренно, почти напевая. И провести кончиком палочки у прокола. Малфой повторил интонацию и ритм, и она коротко кивнула. Он продолжал произносить заклинание, осторожно направляя палочку к ее лицу. Она слегка заскулила, когда почувствовала, что прокол начал восстанавливаться сам по себе. — Затем... для исправления вынутого левого глаза, — сказала Гермиона более спокойным голосом, чем чувствовала себя на самом деле, — это Окулус Синистер Ретрехо. И движение палочки... Она осторожно, почти вслепую потянулась к левой руке Малфоя, и, когда он не отдернул ее, сомкнула свои пальцы на его и продемонстрировала изящное спиралевидное движение. — Только не слишком быстро, иначе заклинание только ухудшит ситуацию, — добавила она. Малфой кивнул. Гермиона почувствовала, как ее глаз скользнул обратно на свое место. Темное пятно стало чуть ярче, но все равно казалось, что смотришь в сильно запотевшее окно. Малфой сотворил новое диагностическое заклинание. — С-сколько ты можешь видеть? — спросил он, снова поднимая ее лицо к своему, его пальцы слегка коснулись ее подбородка. Она посмотрела на него снизу вверх и прикрыла рукой правый глаз. Его лицо было всего в нескольких сантиметрах от ее лица. — Ты блондин. Думаю... я могу видеть, что ты блондин, и если я попытаюсь сконцентрироваться, то смогу немного разглядеть твои глаза и рот... — ее голос прервался всхлипом, и она задохнулась, когда снова начала плакать. Ее рука соскользнула с правого глаза, и Гермиона зажала ею рот, пытаясь остановить рыдание. — Что еще мне нужно сделать? Как мне это исправить? — спросил он. — Бадьян, — ответила она. — Экстракт бадьяна, вероятно, смог бы восстановить остальные повреждения. В редких случаях. Вся сложность в том, что его не всегда получается применить вовремя. — Топси! — немедленно крикнул Малфой. — Принеси мне экстракт бадьяна. Эльфийка появилась и быстро исчезла. Руки Малфоя оставались на ее лице, пока рыдания девушки не стихли, а затем он медленно убрал их. — Жди здесь. Я должен разобраться с Асторией, — сказал Малфой. Гермиона кивнула и вытерла лицо, обнаружив, что плачет кровью. Она смотрела, как Малфой подошел, подняв жену с пола и опуская ее на стул, прежде чем выполнить диагностическое заклинание. Нечеткое зрение Гермионы мешало разглядеть ее повреждения. Она предположила, что у Астории было сломано несколько ребер и сотрясение мозга. Малфой залечил переломы с привычной легкостью, а затем в течение нескольких минут пристально смотрел на Асторию, прежде чем наконец произнести: — Реннервейт!