Скованные/Manacled

Его поцелуй на вкус был как огневиски. Он не был нежен. Словно этим поцелуем он наказывал ее. В ту же секунду, как их губы соприкоснулись, Малфой прижал ее тело к своему. Его рука, лежавшая на шее девушки, скользнула вверх к затылку, запутавшись пальцами в кудрях, когда он углубил поцелуй. Другой рукой он на мгновение обхватил ее щеку ладонью, прежде чем скользнуть вниз по ее телу. Малфой приподнял ее голову, продолжая целовать. Его язык скользнул ей в рот, и прежде чем отстраниться, он прикусил ее губу. Не до крови, но достаточно, чтобы причинить боль. Когда ей стало не хватать воздуха, Малфой отстранился и прижался губами к её шее. Гермиона застыла в шоке. Податливая и ошеломленная в его собственнических руках. Малфой начал стягивать с неё одежду. Она почувствовала, как мантия соскользнула на пол, а верхние пуговицы платья расстегнулись, позволяя холодному воздуху поместья коснуться ее кожи. Он сорвал оставшиеся пуговицы, оголяя ее грудь и исследуя обнаженную кожу. Продолжая вжиматься в неё всем телом и стягивать платье с плеч, обнажая ее до талии. Холодный воздух обжигал ее кожу. Она чувствовала, как соски начинают твердеть от смены температуры. Его руки метнулись вверх, чтобы погладить и подразнить ее грудь. Малфой продолжал целовать и покусывать ее шею, когда вдруг Гермиона застонала. Они оба замерли. Малфой резко отстранился от неё. Он стоял и смотрел на нее. Она прислонилась к стене, наполовину раздетая и... возбужденная. Его глаза были широко раскрыты, как будто он только что осознал произошедшее. Замерев, Малфой стоял так несколько мгновений, а потом вдруг его маска со щелчком вернулась на место. Выражение лица стало жестким, и он ухмыльнулся. — Вижу, ты наконец смирилась со своим положением, — сказал он с усмешкой. Затем резко развернулся и исчез в темноте. Гермиона стояла в шоке. Она замерла, когда холодное чувство опустошения охватило ее. Она... она отвечала на ласки Малфоя. Она получала от них удовольствие. Ее уступчивость не была подкреплена наручниками. Гермиона даже не подумала о том, чтобы оттолкнуть Малфоя. У неё и мысли не возникло воспротивиться ему. Он поцеловал ее, и она... позволила ему. Гермиона не чувствовала отвращения. Это взволновало что-то одинокое и болезненное внутри нее. Желание быть нужной. Кому-то с теплыми руками, ласкавшими ее. Это было страстное желание, пронизывающее ее насквозь. Запертая в поместье, она цеплялась за любую крупицу доброты, которую могла найти. Но это была не доброта. Малфой не был добрым — он просто не был жестоким. Он был не таким ужасным, каким мог бы быть. В нем ещё оставалось немного человечности. Очевидно, отсутствие жестокости было достаточным утешением для ее измученного сознания. Для ее изголодавшегося сердца этого было достаточно. Сдавленный всхлип вырвался из ее груди, она накинула на себя мантию и убежала в свою комнату. Распахнув дверцы платяного шкафа, девушка достала новый комплект мантий и переоделась, застегнув все пуговицы, как можно быстрее. Затем она обхватила себя руками для дополнительного ощущения безопасности. Из соображений приличия. Гермиона была выше всего этого. Она не собиралась позволять своим подсознательным инстинктам выживания обманывать ее — заставляя влюбиться в монстра, желать внимания человека, ответственного за развязывание войны, быть восприимчивой к человеку, который убил ее друзей. Она не могла позволить своему разуму логически обосновать любовь к насильнику только потому, что он не был для нее таким чудовищем, каким мог бы стать. Она не могла влюбиться в него. Она не собиралась в него влюбляться. Она не позволит этому случиться. Не позволит. Она могла вынести предательство своего тела. Но она не позволит своему разуму предать себя. Она скорее сломает его. Ей нужно было выбираться из поместья. Девушка прижала руку к холодному окну и с отчаянием посмотрела на залитую лунным светом усадьбу. Затем она откинула голову назад и изо всех сил ударила ею по стеклу. Непробиваемое стекло не разбилось. Конечно. Она повторила удар ещё раз. И еще раз. И еще раз. Кровь заливала ей глаза, но она продолжала. Снова. И снова. Чья-то рука обхватила ее за талию, а другая сжала оба запястья, оттаскивая ее от окна. Она боролась. Пыталась освободить свои руки. Гермиона упиралась пальцами ног в деревянную поверхность пола, чтобы сопротивляться. Всхлипывая. — Грейнджер. Не надо... прекрати, — голос Малфоя был совсем близко от ее уха. Она продолжала слабо вырываться, пока ее грудь сотрясалась в рыданиях. Гермиона так устала от боли и одиночества. Она хотела покончить с этим. Если она останется в этом доме, то начнет искать отдушину. Что-то, что позволит ей больше никогда не чувствовать холод и одиночество. Гермиона хотела ощущать чьи-то прикосновения. Хотела чувствовать себя в безопасности, пусть даже это было бы лишь иллюзией. Она так хотела этого... Но не могла себе позволить. Гермиона не собиралась предавать друзей. Гарри. Рона. Минерву. Джинни... Она не могла предать саму себя. — Не могу... Я не могу... — сказала девушка сквозь слезы, снова начав вырываться. — Не причиняй себе вреда. Грейнджер, это приказ. Прекрати причинять себе вред, — жестко сказал Малфой. Она продолжила попытки освободиться. — Остановись, — почти прорычал он. — Прекрати пытаться нанести себе физический вред, — его голос дрожал. Гермиона почувствовала, как после слов Малфоя наручники на запястьях стали горячими. Обессиленно она пыталась высвободиться из его рук, сопротивляясь магии оков. — Нет! — девушка продолжала плакать, чувствуя, как наручники лишают ее воли, делая тело податливым. Она пошатнулась и упала на Малфоя. Он отпустил запястья Гермионы и обхватил ее плечи, словно ожидал, что она в любой момент может снова броситься к окну. Девушка так и осталась стоять, опираясь на него, дрожа и тихо плача. Кровь стекала по ее лицу и капала с губ и подбородка на пол. — Что ж... — начал он напряженным голосом. — Вижу, ты нашла способ обойти магию наручников. Сквозь затуманенное сознание Гермиона не сразу поняла, что он был прав. Она нашла способ. Рамки существовали только в ее голове. Ей приказывали не вредить себе, но не уточняли, имеются ли в виду физические увечья или вред, нанесённый психике. Так что, когда Гермиона испытывала достаточно сильные душевные муки, она была в состоянии обойти этот приказ. Когда ее сознание находилось в агонии, она не могла заставить его прекратить причинять ей боль. Таким образом, приказ переставал иметь смысл. Гермиону всегда ограничивал только ее собственный ум. Ее понимание приказов и являлось тем, что вгоняло ее в рамки. Суррогатным матерям было приказано не шуметь, и Гермиона думала, что ей не разрешается говорить, пока к ней не обратятся. Зная мстительный характер Малфоя, она считала, что он вкладывал в этот приказ именно такой смысл. Если бы она поняла его по-другому, как, например, запрет говорить громким голосом, девушка бы смогла разговаривать, пока Малфой бы не уточнил, что именно нельзя делать. Магия наручников была направлена на подавление осознанного непослушания. Когда Гермиона не думала, что нарушает запреты, или делала и говорила что-то без обдумывания, инстинктивно, она могла обойти магию наручников. Она просто не замечала этого. — Думаю, и правда нашла, — сказала Гермиона тихо. Она отстранилась от Малфоя и выпрямилась. Его руки соскользнули с ее плеч. Девушка почувствовала, как сжалось что-то внутри неё при потере контакта. Малфой повернул ее лицо к себе и взмахом палочки заставил кровь исчезнуть. Затем наложил заклинание исцеления на то место, где была повреждена кожа. Голова Гермионы раскалывалась от боли. — Почему сейчас? — спросил Малфой жестким голосом. — С чего вдруг понадобилось заходить так далеко именно сейчас? Гермиона посмотрела на него. Их разделяло всего несколько сантиметров. Его серые глаза внимательно изучали ее лицо. Малфой явно принял отрезвляющее зелье – она чувствовала знакомый запах снадобья в его дыхании. — А почему нет? — сказала она обреченным голосом. — У меня всегда было только два варианта: сбежать или умереть. — Да, вот только это первый раз, когда тебе хватило решимости сделать что-то. Так почему сейчас, а не вчера, к примеру? Или в тот день, когда я уезжал во Францию? Значит, Малфой все-таки заметил, что ее тело реагировало на его прикосновения против ее воли. Губы Гермионы дрогнули, и она отвернула от него своё лицо, прижавшись щекой к плечу. «Не говори ему ничего. Он тебе не друг» — напоминала она себе. — Ты ведь знаешь, что тебе необязательно отвечать, — добавил Малфой через несколько минут. — Однако я думал, что ты скорее предпочтешь признаться сама. Хотя у нас все равно запланирован очередной сеанс легилименции. Гермиона сжала челюсти. Невольно она покосилась на свою кровать. Ей не хотелось снова лежать на ней перед Малфоем. Если он будет просматривать ее воспоминания, то увидит, насколько отчаянно одинокой она себя чувствовала. Насколько важным он стал для неё. Если Гермиона просто ответит на его вопрос, то у неё хотя бы будет контроль над сказанным. Девушка несколько раз открывала рот, не решаясь начать. Она чувствовала такой холод, что даже ее кожа болела. Она обняла себя, растирая руки. — Думаю, что у меня начал развиваться стокгольмский синдром, — наконец тихо сказала Гермиона. — Это понятие из маггловской психологии. Один из побочных эффектов инстинкта самосохранения или защитного механизма психики. Думаю, так это можно назвать в магическом мире. Она замолчала и взглянула на Малфоя. Он сохранял обычное холодное выражение лица, видимо, ожидая, что она продолжит объяснение. Гермиона отвернулась от него. Малфой раздраженно вздохнул. — Видимо, мы пойдём сложным путём. Прекрасно. Значит, снова легилименция. Гермиона замерла и опустила плечи, словно защищаясь. — Такое иногда случается, когда заложник начинает привязываться к своему похитителю... из-за своего зависимого положения, — заставила она себя сказать. Голос Гермионы едва заметно дрожал. Она не смотрела на Малфоя. Гермиона заставила себя продолжить: — Я не очень много знаю об этом. У меня было слишком мало времени, чтобы изучать ещё и психологию. Но, кажется, я начинаю рационализировать твои поступки, оправдывать их. Отсутствие жестокости становится добротой. Это... это просто один из механизмов выживания, так что он основывается на подсознательных адаптационных реакциях организма. Чтобы создать достаточную эмоциональную связь, я могу даже начать испытывать к тебе чувства... — ее голос сорвался, и ей пришлось замолчать на несколько мгновений. Повисла пауза. — Честно, я лучше буду изнасилована твоим отцом, чем начну испытывать что-то к тебе, — наконец сказала она, смотря на капли крови на полу. В наступившей оглушающей тишине Гермиона наблюдала, как Малфой медленно сжимает руки в кулаки. — Что ж, — сказал он через какое-то время. — Если тебе повезёт, ты окажешься беременна и будешь избавлена от необходимости встречаться с кем-то из нас. Тебя просто оставят в покое. Он начал отступать назад. Не успев подумать, Гермиона протянула руку и схватила его за мантию. Малфой замер. Гермиона едва слышно всхлипывала, крепче вцепившись в ткань и опустив голову ему на грудь. Он пах кедром и мхом. Дрожа всем телом, она сильнее прижалась к его груди. Он поднял руки и положил их на плечи девушки. Гермиона почувствовала, как жар от его ладоней начал проникать ей под кожу. Пальцы Малфоя слегка поглаживали ее плечи, пока она не перестала дрожать. Вдруг его руки замерли, и он с силой оттолкнул ее от себя. Споткнувшись, Гермиона едва не врезалась в свою кровать. Малфой отшатнулся от неё. Он смотрел на неё холодным взглядом. Что-то странное было в выражении его лица, какая-то эмоция, которую Гермиона никак не могла определить. Несколько секунд он просто смотрел на неё сверху вниз. Его челюсти были крепко сжаты. Затем он вдруг сделал резкий вдох и рассмеялся, приглушенно и как-то горько. — У тебя нет стокгольмского синдрома. Он вздернул бровь. — Тебя не волнует выживание. Гриффиндорцы всегда готовы жертвовать своими жизнями, — на слове «гриффиндорцы» его губы скривились в презрительной усмешке. — Не забывай, как ты планировала грандиозное убийство-суицид для нас обоих в течение многих месяцев. Нет, не выживание волнует тебя. Тебя мучает одиночество. Бедная маленькая целительница, у которой нет никого, о ком можно позаботиться. Никто не нуждается в тебе, никто тебя не ищет. Гермиона смотрела на Малфоя во все глаза, пока он продолжал. — Ты не можешь выносить одиночество. Ты просто не знаешь, что с ним делать. Тебе нужно любить кого-то. Ты сделаешь все что угодно ради людей, которые позволят тебе любить их. Война для тебя прошла именно так, разве нет? Ты хотела участвовать в сражениях, но была достаточно умной, чтобы понять, что ещё один юный, семнадцатилетний боец едва ли сможет повлиять на исход войны. Зато целитель сможет. Но я не могу представить, чтобы кто-то из твоих друзей оценил твои старания. Едва ли кто-то из них понял, что этот выбор был жертвой с твоей стороны. Гермиона почувствовала, как вся кровь отхлынула от ее лица. — Поттер и остальные твои друзья были слишком глупы и преданы идеалам, чтобы оценить сделанный тобой выбор. Тяжелая ноша — быть одной из немногих, кто понимал, что требуется для победы. Быть действительно готовой заплатить цену, которой бы эта победа стоила. Но они так и не поняли этого. Ты позволила друзьям отослать тебя в другую страну. Потом, вернувшись домой, ты позволила им до смерти загрузить тебя работой. И целителям никогда не доставалось ни особых почестей, ни похвалы. Не то что участникам сражений. Даже Джинни понимала это. Когда умер Криви, Поттеру позволили горевать в течение нескольких недель. Хотя он просто наблюдал, как тот умирал. Ты была той, кто пытался спасти мальчишку. И сколько времени они дали тебе? Четыре часа, прежде чем ты снова должна была выйти на смену? — Все. Было. Не. Так. — Она так крепко сжала руки в кулаки, что заболели пальцы. — Именно так все и было. Можешь убеждать себя в чем угодно, но я слишком много времени провёл в твоих воспоминаниях. Кажется, я помню их лучше, чем свои собственные. Ты бы сделала все что угодно ради своих друзей. Взяла бы на себя все самое тяжелое и расплачивалась бы за свой выбор, никогда не жалуясь. Продала бы своё тело ради победы, если бы потребовалось. Но ответь мне, потому что мне действительно очень интересно: что такого сделал для тебя Поттер, чтобы заслужить все это? Гермиона яростно посмотрела на него. — Гарри был моим другом. Он был моим самым близким другом. Малфой усмехнулся: — И что? Гермиона отвела взгляд и сделала дрожащий вдох. — В детстве у меня никогда не было друзей. Я всегда была слишком странной, всегда слишком любила книги. Больше всего на свете я мечтала о друзьях, но никто не хотел становиться моим другом. Когда я узнала о Хогвартсе, я подумала... подумала, что там все будет по-другому. Что я всегда отличалась от остальных, потому что была волшебницей. Но... когда я начала учиться в Хогвартсе, ничего не изменилось. Я все ещё была книжным червём, с которым никто не хотел иметь ничего общего. Гарри... Гарри был первым человеком, который позволил мне стать его другом. Я бы сделала ради него все что угодно. Без него... вряд ли у меня когда-нибудь была бы счастливая жизнь. После ее слов последовала долгая пауза. — Это самое жалкое, что я слышал в своей жизни, — наконец сказал Малфой, поправляя мантию. — Так что? Я для тебя заменитель Поттера? — он ухмыльнулся. — Если кто-то говорит тебе доброе слово, ты сразу привязываешься к нему? Даже шлюхи в Косом переулке ценят себя больше. Подбородок Гермионы задрожал, но Малфой ещё не закончил. — Давай-ка проясним кое-что, Грязнокровка. Я не хочу тебя. Я никогда не желал тебя. Я не твой друг. Нет ничего, чего бы я желал сильнее, чем наконец-то избавиться от тебя. — Я знаю, — ответила Гермиона глухим, низким голосом. — Хотя... — добавил Малфой после небольшой паузы. — Не могу отрицать, что с тобой стало интереснее в последнее время. Следует передать Страуд мои благодарности, — он окинул взглядом ее тело. Гермиона резко втянула носом воздух и свирепо посмотрела на Малфоя. Потом она усмехнулась: — Правда? Значит, поэтому ты поцеловал меня? Всему виной зелье? Малфой пожал плечами. Он насмешливо смотрел на неё, его глаза оставались холодными. — Ну что я могу сказать. Принуждение к сексу не приносит мне удовольствия. Но вот твоя растущая привязанность ко мне... Довольно забавна и увлекательна. Никогда не думал, что ты из тех, кто воображает себе, что моя вынужденная забота о тебе будет являться проявлением каких-то чувств. Мне даже сложно представить, как позабавится Тёмный Лорд, когда увидит это в твоём сознании. Грязнокровка Поттера, влюбившаяся в насилующего её Пожирателя Смерти. Не думал, что ты можешь быть ещё более жалкой, но, видимо, у Грязнокровок не существует границ в самоунижении. Он повернулся, собираясь уйти, но остановился. — Я вернусь позже, чтобы посмотреть твои воспоминания. Пожалуйста, не воображай себе, что я умер, просто потому что у меня порой есть дела поинтереснее, чем смотреть на твою маленькую трагичную жизнь. Малфой усмехнулся и вышел из комнаты Гермионы. Когда на следующий день он пришёл, чтобы просмотреть воспоминания девушки, она едва ли сдвинулась с места. Малфой рассматривал ее в течение нескольких минут. Гермиона не подняла на него взгляд и никак не отреагировала на его присутствие. — На кровать, — наконец скомандовал он. Гермиона молча подошла к постели и присела на край. Она смотрела в пол. Малфою не нужно было видеть ее глаза, чтобы использовать легилименцию. После небольшой паузы он, в конце концов, ворвался в ее сознание. Большую часть времени он просматривал ее воспоминания о Снейпе, не задерживаясь на событиях последних дней. Когда он наконец посмотрел все до настоящего момента, то вышел из ее сознания и, не задерживаясь, покинул комнату Гермионы, не сказав ни слова. Девушка чувствовала себя так, словно умерла. Если бы, посмотрев в зеркало, она увидела вместо себя призрака, то вовсе бы не удивилась. Холод и пустота. Вот и все, что она чувствовала. Гермиона лежала на кровати и шептала слова извинения друзьям за то, что подвела их. Когда спустя шесть дней Страуд появилась в ее спальне, девушка безмолвно пересекла комнату и села на край стола. На автомате она открыла рот, чтобы в него влили сыворотку правды. — Выглядишь бледной, — заметила Страуд. Ее губы чуть кривились, пока она разглядывала девушку. — Как успехи с зачатием в этом месяце? — Понятия не имею. Разве вы здесь не для того, чтобы узнать это? — ответила Гермиона горько, опустив взгляд на колени и перебирая руками ткань мантии. Страуд холодно рассмеялась в ответ: — Остроумно. Повисла пауза, в течение которой целительница накладывала на Гермиону заклинание диагностики. Затем последовала ещё более продолжительная пауза. — Ты беременна. — Ее голос был полон триумфа. Руки Гермионы замерли. Нет. Пожалуйста. Нет. Девушке показалось, словно ее резко опустили в ледяную воду. Ей не хватало воздуха и она чувствовала давление, сжимающее ее тело со всех сторон. Гермиона ощущала, как ускоряется ее пульс, пока шум крови в ушах не перекрыл все остальные звуки. Страуд что-то говорила, но девушка не могла разобрать ни слова. Она не могла дышать. Страуд говорила все громче и громче. Гермиона слышала звуки, но не могла связать их воедино. Она задыхалась, пыталась набрать воздух в легкие, но ее горло словно сдавило тисками. Сердце гулко стучало в груди, и в какой-то момент ее грудную клетку пронзила резкая и острая боль — словно в нее воткнули нож. Страуд стояла перед ней, смотря ей в лицо. Она продолжала что-то говорить, снова и снова. Движения губ целительницы повторялись, пока та склонялась над Гермионой и активно жестикулировала. Но девушка все ещё не могла разобрать ни слова. Выражение лица Страуд становилось все более и более нетерпеливым, пока она продолжала повторять одно и то же. Все звуки вокруг сливались в один неопределенный гул. Гермиона не могла дышать. Ее легкие горели от усилий, пока она пыталась сделать хотя бы глоток воздуха. Лицо целительницы расплывалось у неё перед глазами. Казалось, что женщина растворяется в окружающем ее воздухе. Все вокруг становилось все более и более расплывчатым. Гермиона чувствовала, словно в ее ноги и руки вонзаются тысячи маленьких иголок. Вдруг перед ней возник Малфой. Он обхватил ее плечи руками. — Успокойся. Его жесткий голос прорвался сквозь неясный гул в ее ушах. — Дыши. Гермиона открыла рот, пытаясь глотнуть воздуха, и смогла, наконец, сделать дрожащий вдох. А потом она разрыдалась. Нет. Нет. Пусть это будет ошибкой. Она не может быть беременной. Пусть ее отдадут Люциусу, чтобы он замучил ее до смерти. Каждый раз, когда девушка делала вдох, ее пронзала острая боль, словно нож вонзался в ее грудь. — О боже... Нет... — Гермиона продолжала плакать, дрожа всем телом. — Дыши. Продолжай дышать, — снова приказал Малфой. Его лицо выглядело изможденным. Сжав челюсти, он наблюдал, как Гермиона с трудом делала вдохи и выдохи. Только через несколько минут она перестала делать поверхностные, прерывистые вдохи и немного восстановила дыхание. Хватка Малфоя на ее плечах ослабла, и он повернулся к целительнице Страуд. Его взгляд пылал яростью. — Ты знаешь, что она склонна к паническим атакам. Ты не можешь вот так вываливать на неё информацию, — сказал он разъяренно, все ещё крепко сжимая дрожащие плечи Гермионы. — Я думала, ее панические атаки провоцируют только открытые пространства, — Страуд скрестила руки на груди и приподняла подбородок. — Учитывая, в какой ужас она пришла от идеи отдать ее вашему отцу, я думала, она будет рада. — Значит, тебе стоило подумать получше, — ответил Малфой ледяным тоном. — Я начинаю подозревать, что ты специально травмируешь ее. Сначала ты угрожала отдать ее моему отцу, потом без предупреждения подложила ей афродизиак. Ты специально делаешь все, чтобы довести ее до нервного срыва? Целительница Страуд только фыркнула, накладывая на Гермиону ещё одно заклинание диагностики. — Можете не беспокоиться, я не делаю ничего, что могло бы хоть как-то нарушить целостность ее воспоминаний. Я и сама с нетерпением жду, когда она все вспомнит, после того, как узнала, что это она была ответственна за нападение на Сассекс, — Страуд окинула Гермиону холодным взглядом. — Интересно, как ведьма, даже не закончившая Хогвартс, без какого-то специального обучения, смогла изготовить бомбу, способную убить всех моих коллег? Повисла долгая пауза, прерывавшаяся только тихими всхлипами Гермионы. Малфой продолжал прожигать целительницу взглядом. — Она террористка Сопротивления. Ее обучали в разных странах Европы для того, чтобы она стала целительницей, способной разрушать проклятия, изобретённые в Сассексе. И это ещё не считая того факта, что она мастерски разбиралась в зельях. Если она могла обнаружить и нейтрализовать проклятие, очевидно, она могла и изобрести его. Если тебя так мучило любопытство, могла спросить у меня, — холодно произнёс Малфой. — Доведя ее до срыва, ты бы не получила никаких ответов. Особенно учитывая, что она сама ничего не помнит. Твоя программа — это не возможность отомстить. Похоже, ты забыла, что я делаю с идиотами, которые мешают мне выполнять приказы. — Я не мстила... — Именно это ты и делала. Тёмный Лорд доверил ее мне. Ты отлично знаешь, насколько она важна. Я прилагал немалые усилия, чтобы она оставалась в безопасности. Учитывая, что Тёмный Лорд не возражал, когда я убил одного из его последователей за то, что тот полез к ней, как думаешь, будет ли он сильно переживать по поводу тебя? Страуд смертельно побледнела. — Моя программа... — Просто фарс, — Малфой усмехнулся. — Причина, по которой ты не умерла тогда в Сассексе наравне со своими коллегами в том, что твою программу посчитали научно необоснованной, а тебя саму не допустили до лабораторий. Где статистические данные по твоей программе? Где доказательная база и историческое обоснование? Весь этот спектакль с программой, о которой трубят в специально проплаченных статьях газет, может легко продолжаться и без тебя. — Глаза Малфоя злобно сверкали, пока он говорил. — Это мое единственное предупреждение. Тебе больше не разрешается находиться с ней наедине. Сегодняшний визит окончен. Если у тебя появятся новые инструкции для неё, ты передашь их мне. Топси! Эльфийка появилась в комнате с характерным щелчком. Малфой не отводил глаз от Страуд. — Сопроводи целительницу Страуд в гостиную. Я спущусь вниз, как только закончу. Женщина раздраженно хмыкнула, но она все ещё оставалась бледной от страха, а ее руки била мелкая дрожь, пока целительница собирала свои бумаги и складывала их в портфель. Когда дверь за ними закрылась, Малфой повернулся к Гермионе и посмотрел на неё сверху вниз. Она уже перестала плакать и старалась теперь размеренно дышать. Малфой тихо вздохнул и потянул ее со стола, заставив встать. — Пойдём, — сказал он, ведя ее через комнату к кровати. Он внимательно изучал ее лицо, прежде чем засунуть руку в карман мантии и достать флакон зелья Сна без сновидений. — Учитывая последние события, боюсь, я не могу оставить тебя одну в сознании. Выпей это. Гермиона с трудом протянула руку и взяла флакон из рук Малфоя, но замерла, уставившись на него в нерешительности. Ее дыхание все ещё не желало выравниваться. — Некоторые зелья могут повлиять на нормальное развитие плода. Я не помню, является ли зелье Сна без сновидений одним из них. — Оно безопасно. Гермиона подняла взгляд на Малфоя. Откуда он мог знать об этом? Он встретился с ней взглядом. — Я предполагал, что что-то подобное может случиться, когда ты забеременеешь. Я подтвердил его безвредность. Гермиона продолжала сомневаться. — Это не просьба. Если ты не выпьешь его сама, я заставлю тебя, — добавил он жёстко. Гермиона поджала губы и тяжело сглотнула. Ее грудная клетка продолжала дрожать от сбивчивого дыхания. Наконец девушка откупорила флакон и неуверенно поднесла его к губам. Проглотив зелье, она закашлялась и снова расплакалась. Пустой флакон выскользнул из ее руки и упал на пол, разбившись на куски. — Боже... — Гермиона всхлипывала в прижатые к лицу ладони, чувствуя, как зелье разливается по телу и омывает ее сознание, словно темные воды. Она опустилась на кровать. — Боже... Боже... Пожалуйста... Она продолжала плакать, но ее веки постепенно тяжелели и закрывались. Гермиона смутно ощутила, как кто-то уложил ее, подняв ее ноги на постель. Затем девушку поглотила темнота. — Мне жаль, Грейнджер.