Кометые косматы

Перед глазами мелькали туманные образы, но наблюдателю не удавалось ухватить, удержать их, чтобы разглядеть и попытаться понять, кто он, кем был в прошлой жизни. Вот он входит в квартиру, кидает на тумбочку ключи, включает телевизор, чтобы услышать новости про комету… О чем он думал в тот момент? Ведь еще тогда он кем-то ощущал себя? Но память играет с ним злую шутку, не цепляясь ни за что знакомое, словно жизнь его началась с входа в квартиру. Словно до этого его попросту не существовало. Даже сосед, казалось, всплыл в его мозгу только после того, как сам же и позвонил ему в дверь. Лишь пресловутый ярко-зеленый сгруженный в кучу ковер мелькает где-то на задворках памяти, не означая ничего конкретного, но в то же время означая ровным счетом все на свете. Ладно, наверное, стоило последовать совету Жени и не пытаться насиловать собственное сознание: с падением кометы все решится само собой, и он вспомнит, кем он был и что за ковер не дает ему покоя. Он достал планшет и возобновил просмотр видео, приостановил его на удачном ракурсе Вадима, сидевшего в кафе в ожидании Эллочки, и отправился в ванную к зеркалу. Какое-то неуловимое сходство наблюдалось – бритые виски, но волосы, впрочем, все же короче, чем у него. Когда он брил их и зачем? Волосы… кажется, у Вадима они потемнее. Но насколько наблюдателю в принципе припоминался Глеб, у того волосы были значительно светлее его - как он и заметил ранее, ни то, ни се. Глаза... у Вадима чисто карие, у Глеба - опять же исключительно по памяти – почти бесцветные, какие-то прозрачно-серые, а у него – явно выраженный зеленый цвет. Ну в чертах лицах есть что-то неуловимо похожее. Может, он какой-нибудь третий потерянный брат? Или двоюродный? Почему же тогда в памяти то и дело вспыхивают кадры со сцены? И почему он вообще помнит про этих двух братьев, но ничего не помнит о своей собственной жизни до кометы? Не потому ли, что жизнь кого-то из этих двоих и есть его собственная? Он вышел из комнаты и постучался в соседнюю к Валере. Тот спал, но дверь была не заперта, и наблюдатель вошел и присел в кресло рядом с кроватью. - Хочешь уйти отсюда назад на поверхность? – спросил он. Валера беспокойно задергался и открыл глаза. - Зачем? – спросил он, широко зевая. - Здесь нет источников связи. Мы в полной изоляции и не узнаем, что происходит снаружи, упала ли комета и вообще. А что если она не упадет, а как в сказке про Муми-троллей проскочит мимо, а мы тут будем торчать два года, полностью оторванные от жизни? Ты думал об этом? Валера почесал затылок. В пустых глазах не наблюдалось ни малейшей работы мысли. - В Москве есть и другие бункеры. Я расспрошу о них Женю, пока он еще хоть что-то помнит, но здесь я больше не останусь. Хочешь – пойдем со мной, нет – я иду один. Решай сейчас. Валера помотал головой: - Ученые уже напророчили, что она упадет со дня на день. В тех бункерах еды с гулькин нос, а народу будут целые толпы. А когда они сожрут все запасы, то начнут жрать друг друга. Я выбираю безопасность, прости, друг. - Понимаю, - кивнул наблюдатель. – Тогда я ухожу один. Вы же не против, если я набью рюкзак припасами? Потом он отправился к Жене, рассказал ему о своем решении, попросил разрешения пополнить запасы и объяснить ему, как добраться до ближайшего бункера. Женя с готовностью пошел навстречу, позволил взять все необходимое в любых количествах, нарисовал карту пяти ближайших бункеров, до которых он в принципе мог дойти пешком, даже посоветовал податься к тому, что на Таганке – он тоже правительственный, но связь там имеется, правда, с припасами похуже, но если ему повезет, он сможет запереться там до основного наплыва людей. Впрочем, еще неизвестно, успели ли телевизионщики поднять панику до такой степени. Если да, то в бункеры теперь не пробиться. - И знаешь что? – напоследок сказал ему Женя. – Если решишь вернуться в одиночку, дверь я тебе открою. Но только тебе одному. Для этого запоминай секретный сигнал: три коротких удара, два долгих, снова три коротких и пароль «Самойлов». Не проделаешь что-то из этого, внутрь я тебя не пущу. Впрочем, здесь имеется оружие, и если ты все же выполнишь все требования, но за дверью окажется кто-то еще кроме тебя, я застрелю всех до единого. Да, здесь есть и автоматы. А вот саму дверь взрывать бесполезно. Бункер построен на случай ядерного удара, ее разве что водородной бомбой подорвать можно. Наблюдатель молча кивал, стараясь запомнить все сказанное. Через полчаса он уже выходил из метро на поверхность. В первые секунды он остановился и с ужасом озирал окрестности. По его подсчетам должно было бы быть позднее утро – часов 11, что подтверждал его напрасно искавший сигнал телефон. Однако, небо полыхало кровавым почти багровым стягом. Ни единой звезды не пробивалось сквозь темно-красную пелену. Не видно было ни солнца, ни луны. Казалось, само небо окрасилось в этот жуткий оттенок. Всего-то за сутки их пребывания в бункере все так сильно изменилось? Наблюдатель едва сумел перебороть себя и тут же не ринуться назад. Надо было хотя бы попытаться найти другой бункер со связью и послушать, что говорят власти и ученые. Если они вообще хоть что-то говорят. На улице значительно потеплело, было даже почти жарко. Еще сутки – и вероятно, в столице откроется филиал Сахары. Людей на улице не было. Он ускорил шаг: судя по карте, до бункера бежать несколько километров - он все же решил прислушаться к Жениному совету и попробовать штурмовать для начала Таганку. Город как-то слишком быстро опустел. Сухой ветер гнал по шоссе бесхозный мусор, брошенных машин было мало – вероятно, все же люди пытались спастись за городом, словно точно знали, куда именно упадет комета. В одном из автомобилей наблюдатель заметил включенную магнитолу, подошел, поймал первую попавшуюся станцию и принялся напряженно слушать. Прием был отвратительный, помехи мешали расслышать до конца все, что произносилось: - …начата эвакуация… через четыре дня…температура воздуха поднимется до… просьба не покидать…звоните по телефонам… Он со злостью шарахнул по панели кулаком и ускорил шаг. Теперь он был абсолютно уверен, что все бункеры забиты до отказа. Впрочем у него еще оставался шанс вернуться к Жене, если за ним, конечно, не увяжутся любители халявы. Дорога до Таганки заняла у него около часа, и за все это время он не встретил ни единой живой души, лишь багровое небо давило на затылок, горячий воздух высушивал легкие, и с каждым шагом было все тяжелее идти. Бункер располагался в некотором отдалении от всем известного музейного помещения, куда наверняка поначалу большинство и рвануло. Наблюдатель свернул во дворы, согласно инструкции Жени, спустился в подвал одного из еще дореволюционных домов, толкнул хлипкую металлическую дверь, проскользнул по сырому кирпичному коридору, еще одна дверь, лестничный пролет вниз, следующая - уже настоящая массивная дверь, за ней пять этажей вниз... и вот он стоит перед небольшой металлической дверью, утопленной в нишу и пытается отдышаться. Ключей у него нет - да у Жени и не может быть ключей от всех московских бункеров. Остается надеяться на удачу. Он дергает за ручку и закономерно убеждается в том, что дверь заперта изнутри. И тогда он стучит: сперва тихо и осторожно, потом значительно громче и вот уже колотит ботинком изо всех сил. - Откройте! Я один! - кричит он. - Я безоружен, можете убедиться в этом! Люди еще не в достаточной мере напуганы. В них еще сохранились доверие и сострадание. Лязгает замок, дверь медленно движется внутрь, и в проеме показывается голова молодого мужчины. - Я правда один. - Входи, - кивает он наблюдателю и поспешно закрывает за ним дверь. - Много вас тут? - Пара десятков. А припасов совсем с гулькин нос. Я слышал, что правительственные бункеры активно снабжались провизией, но явно не этот. Долго мы тут не протянем, - бросает короткие рубленые фразы парень. - А связь есть какая-нибудь? - Радио, телефон. Но они только панику нагнетают. Я бы предпочел сейчас посидеть в тишине и не знать ничего из того, что там происходит, - и он ткнул пальцем вверх. – Кстати, что там сейчас? - Пусто. На улицах никого нет. Небо побагровело… воздух совсем сухой, и жара, кажется, надвигается... - Значит, и правду говорят – четыре дня. А поначалу-то про пару месяцев вещали. Дескать, успеем, взорвем. Но судя по сообщениям из других стран, там творится примерно то же самое. Небо заволокло, астрономы пока не могут назвать точное место падения, только северное полушарие смогли определить. Но нам-то ведь от этого не легче… Проходи давай. Тут пять комнат всего, но как-нибудь потеснимся. - Вот я тут из дома кое-что из продуктов захватил – все, что было, - не моргнув соврал он, протягивая парню рюкзак. Тот поднял на него благодарный взгляд и махнул рукой в сторону комнат. В голове вертелись мысли о необходимости возвращения. Еще день-другой, и на поверхности будет невозможно находиться. Надо возвращаться к Жене: судя по тому, что к ним никто не попытался проникнуть, про их бункер мало кто знал. Наблюдатель проковылял к комнатам и заглянул в дверь: по размерам они были сопоставимы с помещениями первого бункера, но из-за большего количества народу здесь было значительно теснее. Надо возвращаться – набатом стучала в висках мысль. В этот самый миг во входную дверь кто-то заколотил. Парень, имени которого наблюдатель так и не попытался узнать, подошел к ней и прислушался. Стучало явно несколько человек. - Открывай или мы прострелим эту чертову дверь! - Сколько вас? – крикнул парень. - Пятеро! - Простите, чуваки, у нас тут мест нет, все впритык. Жратвы тоже не хватает. Поищите себе что-нибудь еще. - Открывай, говорю! Иначе мы вынесем эту дверь! - Эта дверь выдержит ядерный взрыв, - наблюдатель подошел к парню и натужно улыбнулся. – Здесь поблизости есть еще несколько бункеров, идите туда. - Они все под завязку! - Простите, чуваки, тут каждый сам за себя, - парень пожал плечами и вернулся к себе в комнату. Они еще долго орали и колотились, пока, наконец, все не стихло. Наблюдатель опустился возле двери на корточки и сжал пальцами виски. Если он прямо сейчас пойдет назад в старый бункер, высока вероятность того, что его выследят и потребуют провести туда. И вот тогда… Женя его точно не пожалеет, Жене он никто. Или все-таки рискнуть? Он достал планшет, открыл видео и досмотрел его до того момента, как Снейк предложил Вадиму поработать над новым альбомом Матрицы втайне от Глеба. - А как бы ты поступил на моем месте? - пробормотал наблюдатель, откидываясь к стене. - Я облажался, не послушал Женю и вот теперь угодил в какую-то западню. Останусь здесь - есть какой-то шанс протянуть несколько дней, но на большее припасов не хватит. Пойду туда - еще вопрос, дойду ли, там погода меняется с каждой минутой. А если дойду, не увяжется ли за мной какая-нибудь банда вроде той, что колотились сюда. И вот тогда Женя пристрелит всех нас: на двоих-то им тех продуктов года на 3-4 хватит, особенно если экономить... Он бормотал это себе под нос, всматриваясь в лицо старшего Самойлова. - Это безумие, Вадим. Просто безумие. Но ты ведь согласишься, так? И у меня другого выхода, вероятно, нет. Надо идти. Он полез в настройки телефона, и тут же тишину бункера прорезала мелодия, удивившая и самого наблюдателя: «Отчего немеют зубы, как дрожат от страсти губы…» В коридор тут же высунулась чья-то голова, а наблюдатель поднес дрожащими руками телефон к уху и пробормотал, стараясь сделать это как можно громче: - Да. Ты где? – и через паузу, - Хорошо, я иду. Нет, сюда нельзя, здесь уже нет мест. Я иду. Жди. - С ума сошел? – тут же послышался голос парня, впустившего его. – Назад собрался? Куда ты пойдешь? Там с каждой минутой жара прибывает, скоро без респиратора находиться будет невозможно, пылью все занесет. Ветер и так с ног сбивает - У меня там жена, - придумывал на ходу наблюдатель. – Мы с ней разминулись, я никак не мог до нее дозвониться. Решил уже, что она нашла укрытие, а она домой заявилась. - А дом ваш где? - На Курской. Я пойду к ней. Там где-нибудь бункеры есть? - Да заняты все уже наверняка Ты сбрендил, чувак! - Я не могу ее бросить. Позволь я заберу свой рюкзак? Он мне еще пригодится, - и он, бледнея и спотыкаясь, прошел в комнату, подобрал рюкзак и отправился отпирать дверь. - Воды хоть побольше возьми! – в отчаянии развел руками парень. – Очки нацепи, тряпку какую-нибудь мокрую на лицо накинь! - Спасибо, что впустили. Я этого никогда не забуду, - и выскользнул наружу. * * * Внутри Вадима все кипело и бушевало: каков наглец! На что он рассчитывал, донимая его своими странными предложениями? Что он согласится вот так вот взять и подсобить братцу? Что если уж он сам добровольно ушел со сцены, то может теперь попахать на младшего? Размечтались! Вадим хрустнул пальцами, прошагал на кухню и достал с полки давно ожидавший своего часа виски. Налил сразу целый стакан и опорожнил буквально в три глотка. Шумно выдохнул, вытер губы рукавом и запрокинул голову. Алкоголь затуманил голодный разум практически сразу. Вспомнился «Приют», брошенный буквально на полуслове, и Вадим поплелся обратно в кабинет, глупо улыбаясь и на ходу стаскивая с себя штаны. В дверном проеме стояла Юля и обеспокоено наблюдала за странным поведением мужа: - Ты чего? - Выпил немного, - он обнял ее за талию, притянул к себе и дохнул алкогольными парами прямо ей в лицо. Она поморщилась и отвернулась. - Сделай мне чаю, пожалуйста, а? С мятой и лимоном. Юля вздохнула и ушла на кухню, а Вадим бросил штаны на кресло, туда же отправил футболку, снова нырнул под одеяло и взял со стола планшет. Остановился он на моменте, когда Вадим – собственно, он сам – заметил пришедших к дому людей. Сюжет захватил его, и когда вдруг этот самый сюжет замер, уступив место робким поцелуям Глеба и совсем небратским ласкам, Вадим, конечно, вполне ожидавший чего-то похожего, все же остановился, прикрыл глаза, пытаясь унять сердцебиение, и скользнул рукой под белье. Член его напрягся поразительно быстро, едва он успел прочесть о неловком полудетском минете Глеба. Боже, ребенку всего лишь 15 лет! Он вспомнил реального Глеба в этом возрасте - маленького, угловатого, ершистого и острого на язык. Его Глеб не стал бы делать ничего подобного, скорее высмеял бы старшего в стихах, которые начал писать уже тогда. А сам Вадим - тот давешний 21-летний Вадим проделал бы что-то похожее с младшим? Он слабо застонал, медленно водя ладонью вдоль отвердевшей плоти. Что, черт побери, происходит? Почему он думает о своем маленьком мальчике в таком ключе, он, пожилой уже по сути мужик?! Да и мальчик тот давно уже не мальчик... Ладонь ускорялась, ресницы дрожали, а перед глазами плясал и расплывался образ юного Глеба - мрачного, нелюдимого, колкого, которого так хотелось сжать в объятиях и никогда никуда больше не отпускать даже против его воли... Один толчок, второй, третий... Вадим срывается в бездну и заливает спермой ладонь и в этот самый момент слышит робкий кашель жены: - Чай готов. Когда он открывает глаза, то видит только темную кружку с дымящимся чаем и блюдце с лимоном и мелко порезанным имбирем. В воздухе приятно пахнет мятой. - Ты педофил, Вадим, – тихо, но твердо произносит он и тянется к кружке. Это был самый странный, но и самый яркий оргазм в его жизни. Чай приятно разливается внутри, согревая горло и желудок, голова туманится еще сильнее: виски в крови только еще набирает обороты. И в этот самый момент в комнату вновь заглядывает Юля: - У тебя телефон что ли отключен? - Да, а что? – удивляется Вадим. - Хакимов до тебя дозвониться не может. У него что-то срочное. Глеб опять влип куда-то? – и она протягивает ему телефон. Вадим отчаянно мотает головой: ему так не хочется рушить эту хрупкую атмосферу спокойствия и умиротворения, так чудесно воссозданную «Приютом», стаканом виски и горячим чаем, но Хакимов уже что-то лопочет из трубки, Вадим морщится и подносит телефон к уху: - В прошлый раз я погорячился. Два ляма, не меньше. - Может, ты приедешь, и мы все обсудим? Или давай приеду я? - Что ты такого можешь предложить мне при личной встрече, чего не можешь сообщить по телефону? Минет? Так и его можно сделать виртуально. Давай начинай: я медленно снимаю с тебя штаны и запускаю пальцы в белье. Давай же, Карабасик, я почти возбужден! - Если ты так настаиваешь, шеф, я сделаю все, о чем ты попросишь. Но альбом должен писать ты и никто другой. - Два ляма баксов. - В прошлый раз был лям. Про него я уже договорился. - Продал Глебову почку? - Почти. Сдал его в рабство. - Чтооо?! - На месяц. Одной олигархессе-страпонессе. Думаю, он в пьяном угаре даже не вспомнит, чем в этот месяц занимался. - Если вдруг это не шутка, то в следующий месяц ты пойдешь в рабство ко мне. Вместе со Стасей, Аркадиным и Чачей. Но гарем пополнит только Стася, даже не мечтай. Вы будете исполнять роль евнухов. В самом что ни на есть буквальном смысле. Я доступно изъясняюсь? – и Вадим едва не заржал в трубку. - В общем, о цене договоримся. Приезжай – послушаешь материал, подберешь музыкантов. - Что? Ты и музыкантов мне на откуп даешь? - Хочу, чтобы этот придурок выстрелил уже, наконец. Конкуренция в виде тебя устранена, пить он бросил, суды закончились, громкие интервью про подлого черножопого брата – тоже. Самое время выпустить альбом века. - Где ты денег возьмешь на тех музыкантов, которых я выберу? - Ну, я надеюсь, на гитаре ты все же сыграешь сам, а не Пейджа позовешь. На барабаны и Баранюк сгодится, обойдемся без Дэйва Грола. На басуху тоже Фли звать не станем, по сусекам поскребем. Как насчет Радченко? Костины клавиши тебя устроят или предпочтешь Нестеровича? Даю тебе полную свободу действий. - Да уж, полную, - проворчал себе под нос Вадим, отхлебывая чай и закатывая глаза. Он вдруг поймал себя на мысли, что уже начинает прикидывать, кого выбрать в клавишники – Бекрева или все же Нестеровича, и тут же хлопнул себя по лбу. Какой клавишник! Он же не собирается вправду принять предложение Снейка и писать Матрице альбом! Да хотя бы материал для начала нужно глянуть! - Песни на почту мне вышлешь, адрес я тебе в ватсап чуть позже скину. Только как ты собираешься скрыть все это от Глеба? Как ты его от аранжировок отстранить собрался? - А мы с ним баш на баш договорились. Альбом его электронных извращений без моего вмешательства. И нормальный альбом, который по сборам должен его эксперименты отбить. Поспорили фактически. Если не отобьем, он продолжит свои «Поезда» ваять без какого бы то ни было вмешательства с моей стороны. Это мой шанс. Если он не выгорит, с Матрицей для меня будет покончено. - Но почему я? Продюсеров в стране что ли мало? Да за тот же лям баксов ты и западного крутого звукаря найдешь… - Это будут коты в мешке. Пока мне известен всего один человек, который превращал Глебов сумбур во всенародные хиты. Я не хочу рисковать, поэтому иду проторенной, проверенной дорожкой. - Дам ответ, когда послушаю материал, - коротко бросил в ответ Вадим и нажал отбой. Песни Снейк прислал практически сразу, как только Вадим скинул ему свою почту. Тридцать сырых и ужасных по качеству демок. Вадим на пробу отслушал парочку, вздохнул, закинул все в плеер и отправился в кухню за виски: ночка предстояла долгая и трудная, а алкоголя был всего литр. Он хлебнул янтарной жидкости прямо из горла, сунул в уши наушники, рухнул на подушку, нажал Play и прикрыл глаза, приготовившись к первичному ознакомительному прослушиванию. Он не остановил лившуюся ему в уши какофонию ни разу – спокойно дослушал все до конца, снова хлебнул виски и принялся прослушивать повторно – на этот раз периодически нажимая на паузу и делая в тетради пометки. Принеси ему Глеб что-то подобное лет 15 назад, Вадим не потратил бы на все это и десяти минут – после первых же трех выключил бы и потребовал что-нибудь другое. Агата никогда не снизошла бы до такого. Но Агата была его группой, его детищем. Их группой. Агата была культом, делом всей жизни, там можно было в кровь драться за каждую песню, каждое соло, каждую строчку. Какую чушь будет гнать Матрица – совершенно чуждый ему проект – Вадиму по большому счету было по барабану. Его нанял Снейк за огромные деньги. Где он их возьмет – Самойлова старшего волновало уже в последнюю очередь, ибо на подписание договора с Хакимовым он планировал взять Дуксина. Следующие два часа он переслушивал композиции с холодным рассудком и безразличным сердцем, делая пометки по каждому треку в тетради. А потом набрал Хакимова. Тот уже явно спал, но на звонок Вадима снял трубку моментально. - Дмитрий Абдулович, я ознакомился с вашей горой мусора и вот что я имею сказать на этот счет. Это полное говно, и даже не спорь со мной. Я куда более сильные и интересные вещи на пушечный выстрел к Агате не подпускал. Но таковы реалии нынешнего Глеба, что ему интересно именно это. Что ж, будем работать с тем, что есть. У меня уже появились кое-какие идеи, как нам замаскировать эти совершенно невозможные тексты, и я готов ими поделиться на личной встрече, где мы подпишем договор, и я получу аванс в размере половины объявленной суммы, - сухо отчеканил Вадим. - То есть, когда ты говорил мне про миллион долларов, ты не шутил и не преувеличивал? – задохнулся то ли от возмущения, то ли от восхищения Снейк. - Да какие уж тут шутки. Ты предлагаешь мне по уши закопаться в навозе – у меня должна быть мотивация для такого глубинного погружения. - Вадим, в конце концов, он твой младший брат! - Дяденьке скоро полтинник жахнет, пора перестать стоять с протянутой рукой. - Он за Ностальгические шиш с маслом получил! - Как и я, впрочем. Но ему миллион при этом выплатил, заметь. Из собственного кармана. Какие еще будут аргументы? - Ну разумеется, у меня нет и не будет таких денег. - Тогда разговор окончен. - Постой! Какие твои условия? - Я их уже озвучил. Лям. - Что ты там про гарем говорил? – жалобно пробормотал Снейк, натужно хихикая. - Миллион. - Да за такие деньги я Джеффа Линна найму! - Бог в помощь, - и Вадим бросил трубку. Однако, Снейк не сдавался и тут же перезвонил ему. - Давай такой же, только в рублях. - Издеваешься? Да я уже этот миллион заработал, прослушивая все эти ваши «Поезда»! - Вадим, ну давай сойдемся на гонораре уровня Ностальгических – ты получаешь чистыми пять миллионов. Правда, и их–то у меня сейчас нет, но это, по крайней мере, реальная сумма. Ну и проценты с продаж тоже твои. - Тогда у меня будет одно условие. - Ну? - Я буду править тексты. - О нет! – затряслась от вопля Снейка трубка. – Лучше накинь еще миллион к гонорару, это мне будет обстряпать гораздо проще. - Нет, милый, - в глазах Вада уже загорелся азарт. - Мне слишком понравилась эта затея. Решай. - Хорошо, - прорычал Снейк. – Приеду завтра к тебе на студию около полудня, Годится? - Вполне. Мы с Пашей будем ждать тебя в нетерпении, о наш герой! – манерно прочирикал Вад и бросил трубку. Снейк был бледен, лицо его осунулось, под глазами пролегли темные круги. Он устало поздоровался с Вадимом и Пашей, буквально светившимися от удовольствия, и рухнул в кресло. - Сейчас обговорим основные детали, на днях скину шаблон договора, ты его подпишешь, и можно будет приступать к работе, - деловито начал Павел, выдвигаясь на передний план. - С музыкантами определимся по ходу, - перебил его Вад. – В договор их предлагаю не включать. Треков много, мне еще предстоит отобрать половину. Возможно, состав на записи каждого будет меняться. Поэтому предлагаю прописать этот момент в общих чертах ну и как-то с указанием того, что это будут ребятки среднего звена. Снейк кивнул и закурил. - Значит, как и договаривались, я правлю тексты, правлю музыку, аранжировка полностью моя, на авторство не претендую, как бы не видоизменил все в итоге. Можешь даже не указывать мою фамилию в буклете и скрывать ее от прессы, лишь бы на счет регулярно поступала звонкая монета. - Вы, Самойловы, со своими монетами дозвените меня до могилы, - простонал Хакимов, массируя веки. - Волнует меня при этом всего один, но самый важный момент: как мы будем писать вокал? - Ну как, как… Есть студии с односторонними стеклами, есть системы, видоизменяющие голос... - За всеми этими уловками Глеб однозначно почует неладное и вмиг нас раскусит. - Мы что-нибудь придумаем. Все равно вокал пишется в последнюю очередь. И только не говори, что ты сам захочешь записать бэк-вокал! - Я тебя за язык не тянул, Карабасик! – рассмеялся Вадим и провел кончиком языка по тонкой шоколадного цвета сигарилле, а затем хитро подмигнул Снейку. * * * В ту ночь Глеб лег спать рано – около десяти вечера – и в попытке дождаться, когда брат к нему присоединится, постыдно уснул практически сразу же – эмоции и переживания прошедшего дня порядком вымотали его. Проснувшись около двух ночи по зову организма, Глеб обнаружил, что Вадика рядом нет. Он приподнялся, почесал затылок и первым делом отправился в туалет, а затем на цыпочках пошел дальше по коридору, ища, где может быть брат. Кроме спальни, на втором этаже еще была комната, чем-то напоминающая библиотеку. В ней-то прямо на бархатной софе и прикорнул Вадим, накинув на себя давешнее Глебово покрывало. Внутри Глеба все похолодело: вероятно, брату одно воспоминание о том, что произошло между ними, было омерзительно настолько, что он предпочел неудобство софы пребыванию рядом с младшим. Глеб подошел, сел на краешек и осторожно коснулся пальцами плеча старшего: - Вадик… Тот вздрогнул и резко поднял голову. - Вадик, иди в спальню. Там удобнее и места больше. А я тут. Ты на этой кушетке и не помещаешься, а мне она в самый раз. Вадим со сна плохо соображал и глупо моргал, не понимая, чего хочет от него младший. - Иди, только покрывало оставь, и мне надо еще подушку оттуда будет захватить. Пойдем, - он взял старшего за руку, стаскивая с софы.. Вадим покорно последовал за младшим, вряд ли осознавая, куда и зачем он его ведет. В спальне Глеб взял одну из подушек, а потом легонько толкнул сонного шатавшегося Вадима, тот покачнулся и рухнул на кровать. И заснул, наверное, еще в момент падения. Глеб вздохнул и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. Уснуть у него больше не получилось. Софа была слишком жесткой и узкой, но сон не шел вовсе не поэтому: утром придется как-то общаться со старшим, находить какие-то слова, стараться не смотреть ему в глаза. Да и тот будет смущаться. И прощай нормальные братские отношения, а они так нужны, пока они сидят тут взаперти без всяких шансов выбраться наружу! Глебу вдруг резко захотелось попасть домой к маме и чтобы Вадик поскорее уехал в свой Свердловск. А там со временем все постепенно забудется, он перестанет испытывать к Глебу отвращение, перестанет чураться и шарахаться от него… Но пока они оба здесь… Глеб лежал и придумывал способы, как ему спрятаться от брата, чтобы не беспокоить его больше, не вызывать в нем приступы ненависти и злости, чтобы тот забыл этот нечаянный Глебов поступок. Глеб ворочался с боку на бок – то готовил пламенную речь, то планировал запереться в кладовке с продуктами. И в итоге уснул уже только утром. Проспал он совсем недолго и был разбужен недовольным криком старшего: - Глеб, что ты здесь делаешь? Почему ты был не в спальне? Тот поднял голову, принялся тереть кулаками заспанные глаза и мотать головой. - Я… мне здесь удобнее, чем тебе, я же меньше. А ты уснул тут, вот я и… - Это ты отправил меня назад в спальню? - удивился Вадим, потирая лоб. - Мне казалось, я сам пришел сквозь сон. - Ну почти так и было. Я согнал тебя, а сам лег здесь. - Но… почему, Глеб? - Говорю же – я меньше, мне тут удобнее спать, чем тебе. А если ты не хочешь спать со мной на одной кровати, то чего я буду… - и Глеб вдруг неожиданно для самого себя всхлипнул и тут же разрыдался. Вадим побледнел, подошел к младшему, сжал его мокрое лицо в ладонях и зашептал: - Ну же, малыш, ты чего? Что случилось? – и большая ладонь старшего легла на взъерошенные вихры Глеба. - Я тебе противен, да, Вадик? После вчерашнего, ну… Я понимаю, да, я постараюсь поменьше показываться тебе на глаза, но мы же заперты тут, я не могу совсем исчезнуть, прости… - и Глеб громко икнул, заходясь в плаче. Вадим сел рядом, сжал младшего в объятиях, гладя его трясущуюся в рыданиях спину. - Перестань, ну что ты такое говоришь, ты не противен мне ни капли. Просто… тебе же всего 15, меня же посадят, Глебушка… Да и мы братья… Господи, как же это я так вляпался-то… - За что посадят? За то, что поцеловал меня? Посадят за поцелуи? – громко всхлипывал Глеб. – Не обманывай, Вадик, скажи как есть. Я пойму, я уже взрослый. Я тебя люблю, Вадик, а ты любишь Катьку, я знаю. Ты просто скажи мне об этом честно, не увиливай, не прячься по библиотекам. Я пойму и буду ночью спать тут. Только скажи… - Скажи… - эхом повторил за ним Вадим, баюкая младшего в своих руках. - Скажи… Скажи? Ладно, я скажу тебе, мелкий. Не знаю, поймешь ли. Давай… попробуем, когда ты подрастешь, а? Ну когда тебе самому 18 будет? - Вадик, это же 3 года ждать! Ты к тому времени уже точно женишься. А мне что делать все это время? Как Пенелопа, да?.. - Ботаник ты мой, - ласково потрепал его Вадим по волосам и еще сильнее сжал хрупкие плечи младшего. – Ну иди ко мне. Губы Вадика сами нашли влажный рот младшего и впились в него яростным совсем недетским поцелуем. Глеб выдохнул, сердце его подпрыгнуло, ударилось о грудную клетку, срикошетило, и младший сам вцепился в Вадима всем своим тщедушным телом – впиваясь ногтями в спину, обвивая ногами бедра и невольно оказавшись прямо на коленях у брата, ощущая, как что-то болезненно твердое уперлось прямо ему в пах. Вадим опрокинул Глеба на софу и накрыл его своим телом, только лишь целуя, не позволяя себе бесстыдно касаться, гладить и ласкать такого еще юного брата. Но Глеб сдавался сам, ловкими движениями сперва стянув с себя футболку и обнажив худенький бледный торс, а затем потянувшись к джинсам… - Нет! – крикнул Вадим, заметив, как руки младшего поползли вниз, стягивая джинсы. – Нет. Он тут же поправил на Глебе штаны, надел назад футболку и снова прижал его к себе. - Этого не будет, Глеб. Я этого не допущу. По крайней мере, пока ты не повзрослеешь и не сможешь отвечать за свои решения и поступки. - Я отвечаю, - хмуро протянул Глеб, поднимаясь и хмуро глядя куда-то в пол. - Тогда чего ты добиваешься? – закричал Вадим. – Чтобы я трахнул тебя? А что если я не сдержусь? Ты подумал, чем это чревато?! - Тем, что я лишусь девственности на год раньше тебя, - хохотнул Глеб, но, столкнувшись с суровым взглядом старшего, тут же отвел глаза. - Завтракать пойдем, герой любовник, - примирительно произнес Вадим. - Ну или, хочешь, я трахну тебя? – подал голос Глеб, шагавший следом. - Перебьешься, - усмехнулся Вадим, а внутри него тем временем разлился знакомый уже ужас. Глеб опасался, что Вадик опять угрохает весь день на бесплодные попытки разбить окна или открыть дверь, но он, казалось, смирился с неизбежным, и все время до позднего вечера просидел в библиотеке, листая научные издания. Он даже не вышел к обеду, попросив младшего сварганить ему бутерброды. Сам Глеб бесцельно слонялся по дому, даже написал пару стихов, пока старший не видел. Стихи появились в его жизни, когда Вадик переехал в Свердловск. В первую же ночь без брата Глеб накарябал в тетради нечто маловразумительное и сам не поверил, что способен на подобное. Но на следующую ночь озарение повторилось, и с тех самых пор Глеб начал сочинять на постоянной основе. Иногда вдохновение не приходило к нему по несколько дней, но временами накатывало так, что он писал по несколько часов подряд – исправлял, зачеркивал, комкал и выбрасывал совсем негодное… А с приездом Вадика на каникулы отчаянно прятал свои каракули где только мог. И старший так до сих пор и не знал об этом тайном пристрастии Глеба. Ночевать Вадим остался в рабочем кабинете на первом этаже - на раскладном кресле и не захотел слушать никаких возражений младшего, за день так ни разу толком не подойдя к нему, не попытавшись ни поцеловать, ни хотя бы просто даже обнять. Глеб истосковался по запретным ласкам, которых он и ощутил-то совсем немного, но они уже вцепились ему в горло, стали его вторым я, и оба написанных в тот день стихотворения были посвящены его проклятому черноволосому демону. Глеб решился лечь далеко за полночь, когда Вадим уже спал. Он прокрался в кабинет, опустился на корточки рядом с креслом и в отблесках огня из камина рассматривал, как тени пляшут на точеном лице старшего. Дыхание его было ровным и едва ощутимым – лишь грудь слегка вздымалась, да изредка шевелились пальцы, словно перебирая струны гитары. Глеб наклонился и коснулся губами этих сильных пальцев, которые еще утром сжимали его тело. Их прикосновения клеймом отпечатались на груди и бедрах младшего. И, сидя там на корточках, он мысленно умолял брата проснуться и снова обнять его, как тогда, чтобы разбудить в его груди сладкую истому взамен поселившейся там нынче горечи. Глеб еще немного посидел у постели брата, а затем встал и понуро побрел наверх в спальню. Уже подходя к лестнице и не глядя под ноги, Глеб ощутил, как зацепился носком ботинка за что-то на полу и едва не полетел вперед носом. Он наклонился в попытке рассмотреть, что там такое, но, только включив фонарик, увидел нечто, напоминающее люк с выпирающим наружу кольцом. На минуту Глеб задумался: как они раньше с братом не заметили его! Впрочем, кажется, раньше здесь был ковер. Глеб напрягал память, но события двух прошедших дней – такие сумбурные – попросту выскальзывали из сознания и утекали в никуда. Поначалу они с братом метались вокруг окон, не обращая внимания на все остальное, а потом… Вадим закрылся в библиотеке, Глеб страдал и сочинял стихи… а все это время здесь был люк. Впрочем, что ему с этого люка? Люк как люк. Глеб осторожно потянул на себя кольцо и откинул довольно легко подавшуюся крышку. Снова включил фонарь и направил луч вниз. Тут же в лицо ему пахнуло прохладой и...свежестью! Словно он выглянул из окна в туманную асбестовскую ночь. Первым порывом Глеба было позвать брата, но он тут же остановил сам себя: хотелось разобраться сначала самому, прежде чем позволить Вадику вытащить их из единственного в мире места, где они могли находиться вдвоем круглосуточно. Вниз вели неровные деревянные ступеньки, и Глеб смело юркнул в темноту, освещая путь перед собой маленьким фонариком. Спускался он долго, никак не меньше трех этажей, что успело порядком его напугать. Достигнув, наконец, ровной поверхности, Глеб уже не сомневался в том, что в этом подземелье дуло, и дуло явно откуда-то снаружи – с карьеров. Глеб медленно пошагал навстречу ветру и метров через сто свет фонарика наткнулся на новую лестницу, ведущую наверх. Не задумавшись ни на секунду, Глеб принялся было подниматься, как вдруг замер, услышав чьи-то приглушенные голоса. Поначалу он не мог разобрать ни слова, а потом узнал в одном из них голос старшего: - Глебушка, просыпайся, - говорил он.— Пойдем домой, здесь нельзя оставаться, ты простудишься. В ответ ему звучало чье-то неясное бормотание – как будто бы даже голосом самого Глеба. Тот замер и едва дышал, с трудом осознавая происходящее. У него дежавю? Это ведь они с братом два дня назад, когда тот пришел выручать его, а в итоге оба застряли в проклятом доме! Почему он снова это слышит? Глеб посмотрел на часы: уже два ночи, давно пора идти в постель, а не шарахаться по непонятным подвалам. В полусне еще и не такое послышится. Но, невзирая на все аргументы, Глеб продолжил подниматься на поверхность. Ему надо было знать, есть ли здесь выход из дома. Пара минут - и он вынырнул посреди гнилых досок и засохших листьев в полуразрушенном доме без окон и с провалившейся крышей - в том самом, где днем их искали люди. Продуваемые всеми ветрами стены еще сохранили тонкий аромат медикаментов, стабильно исходивший от мамы. Слезы навернулись Глебу на глаза. Выход все-таки был, и Глеб мог сейчас же вернуться к брату, все рассказать ему и вместе с ним отправиться домой успокоить явно сходившую с ума от волнения маму. Но он не решился даже сделать последний шаг с лестницы, словно боясь, что она пропадет, и он не сможет вернуться назад – в дом с камином и библиотекой. Туда, где Вадик его поцеловал. Глеб постоял на верхней ступеньке еще несколько долгих минут, вдыхая запах мамы, жухлых сентябрьских листьев и влажных досок. А потом резко развернулся и сбежал вниз по лестнице, не страшась споткнуться и переломать себе все на свете. Уже через пятнадцать минут Глеб, тяжело дыша, рухнул на кровать в спальне. Пока Вадик спал, надо было позарез придумать, как спрятать от него люк.