Иначе

      Что-то настойчиво вытягивало из сна. Знакомый образ в белых одеждах — тот, который У Сянь не удержался сделать точным прототипом для Ван Ибо в дунхуа — размывался перед глазами, темнел, как и все вокруг, огромное красное солнце потухало. Что-то шевелилось под его рукой, когда вторую У Сянь едва чувствовал, словно чем-то придавленную. Шевеление повторилось, сопровождаясь глухим мычанием где-то у подбородка и новой попыткой отстраниться, перешло ниже, приподняв его бедро, скользнув под ним сначала выше, а после дернувшись вниз. Понемногу сознание возвращалось в реальность, сопоставляя ощущения и события.       Вчера они снова задержались допоздна, когда метро уже было закрыто и не ходил ни один автобус. Вэнь Цин из офиса утягивал Хуай Сан, сначала просто убеждая, что эта сцена никуда не убежит от нее, и она сможет с тем же успехом закончить все кадры завтра, потом грозился, что останется с ней тут и не будет спать тоже, а после тихо пробормотал что-то про «опять», и Вэнь Цин растеряла весь свой боевой настрой, виновато поджала губы и засобиралась. За последние дни она как будто похудела, и яркий боевой раскрас не мог полноценно скрыть следы усталости. Из всей их небольшой компании вовремя продолжали уходить только Си Чэнь и Янь Ли. Художники во главе с У Сянем прозрачно намекали, что недолго будет музыка играть, и вскоре у них появится не меньше работы, и тогда сидеть до последнего автобуса будут уже они вдвоем. Ван Цзи мог бы, если начистоту, тоже уходить раньше, но продолжал просиживать час, и два, и три позже положенного времени у У Сяня под боком, деля с ним одну музыку в наушниках, иногда расспрашивая о его видении какой-либо из сцен, узнавая его мнение о диалогах в том или ином моменте, а после выходил из офиса со всей стайкой художников, в итоге то расходясь в разные стороны — Ван Цзи на стоянку, а он на автобус, — то молча протягивал ему второй шлем и увозил домой. У Сянь все отшучивался, что скоро будет должен Ван Цзи за бензин целое состояние. В тот вечер он так же молча отдал второй шлем и пошел к мотоциклу.       И только когда Ван Цзи, остановившись у его высотки, по обыкновению снял шлем и вдруг покачнулся, сонно проморгавшись, У Сянь наконец понял, чего тому стоили эти сверхурочные. Он еще раз мотнул головой, прочнее оперся ногами об асфальт по обеим сторонам мотоцикла и, когда его взгляд снова сфокусировался, шумно выдохнул.       У У Сяня внутри все закипало от злости на себя и на него. Но больше на себя: ясно как день, что Ван Цзи из-за него оставался, а он не был внимателен, не заметил. Опять ничего не заметил. Как однажды было.       – Ты что, полусонный вел мотоцикл? – говорит тихо, осторожно, потому что чувствует, что еще чуть-чуть — и рванет.       – Нет. Это сейчас что-то глаза начали слипаться. Я бы сонный никого не вез, – с легкой обидой проговорил Ван Цзи последние слова и открыл было рот, чтобы еще что-то сказать, да У Сянь не дал.       – А, то есть себя вез бы в таком состоянии?       Все же прорывает, и У Сянь кричит, но в ответ получает молчание и удивленный взгляд.       – Последние мозги попутным ветром сдуло?! Так, поднимай свой зад и забирай ключи. Ты никуда не едешь.       У Сянь сжал в дрожащей руке ремешок шлема и уже ждал отнекиваний, заверений, что все в порядке, но их не последовало. Это обнадеживало: не все мозги выдуло, значит.       Ван Цзи только огляделся по сторонам.       – А здесь не оштрафуют? Знаков, кажется, нет…       – Не знаю. Если оштрафуют — заплатишь за свою безответственность и больше не будешь сидеть до посинения в офисе, а будешь отваливать в положенное время вместе с братцем. Ты не привык еще так жить и работать. А если что-то надо — позвонишь или напишешь, и все обсудим. Я всегда в зоне досягаемости. А сейчас ты спишь тут. Ничего, еще одну ночь у меня переживешь. Душ и кухня в твоем распоряжении. Зубная щетка на месте.       В тот момент было действительно страшно. Потому что из-за той же невнимательности или усталости мог не заметить ничего. Потому что Ван Цзи мог позволить себе вести мотоцикл в таком состоянии. Потому что Ван Цзи опять не поехал сразу домой, а отвез его. И по-хорошему нужно бы провести черту, но…       Оставаясь на грани сладкой дремы и все еще в плену тех странных чувств из сна, этой смеси тоски, нежности и тихого, полуслезливого счастья обретения, У Сянь позволяет себе лениво погладить чужую спину, зарыться пальцами в волосы и, касаясь губами лба над самой бровью, сипло пробормотать, едва ли осознавая разницу между «Ван Цзи из сна» и тем, что пытается выбраться сейчас из его объятий:       – Ты… Останься.       Эти сны со временем все больше менялись, подчиняясь бессознательным желаниям У Сяня или чему-то еще, и становились все больше похожими на сцены из их истории. Может, оттого что он использовал те же локации, что рисовал тогда в Японии, тот же образ, воплотив в нем молодого поэта. Но «Ван Цзи из сна» стал подходить ближе, прикасаться к нему своими измазанными засохшими чернилами руками, гладить по щекам, сжимать ладони, обнимать за плечи, перебирать волосы, улыбаться — едва-едва, мягко, застенчиво, — что-то говорить (У Сянь так ни разу и не смог запомнить, о чем же они во сне говорили), касаться губами лица…       И У Сянь сам прикасается губами к лицу лежащего под боком Ван Цзи, оставляя по одному поцелую — лоб, между бровей, переносица.       Тело в его руках тут же напряглось, замерло, а после дернулось в сторону, стряхивая последний морок сна.       – Проснись и посмотри перед собой, – сонно и зло шипит Ван Цзи, начав очень активно выкручиваться из объятий и свободной рукой колотить по плечу. У Сянь съежился под первой парой ударов.       – Ай! Больно! Молодой господин Лань, кончайте меня бить! – обращается он к Ван Цзи на старый манер, как в их дунхуа, и спешно пытается придумать объяснение своим действиям. Тактика «ничего не знаю, ничего не делал, я спал» до идиотизма проста и убедительна, да только Ван Цзи вряд ли захочет еще раз после этого оставаться у него на ночь — мало ли, что этот ненормальный сонный У Сянь может выкинуть. Но тот затихает так же внезапно, как начал буйствовать. Вздыхает, расслабляется, опускает ладонь, которой только что шлепал, на его отбитое плечо и не требует никаких объяснений.       – Во-первых, я сплю, – сквозь зевок говорит У Сянь и в отместку пинает Ван Цзи под одеялом, – А во-вторых, я не любитель всякого битья и BDSM-практик, я по-другому люблю, – бездумно шутит он и подтягивает одеяло обратно к самому носу, отгораживаясь от Ван Цзи и пытаясь проследить логику между всем, что только что произошло. Выходит из рук вон плохо. Да и Ван Цзи как-то очень странно притихает снова, а потом спрашивает вполголоса и до мурашек серьезно:       – Как ты любишь?       Настолько, что У Сянь теряет дар речи, вовсе переставая понимать реакции Ван Цзи, и впервые чувствует себя рядом с кем-то так уязвимо.       – Люблю, когда молодой господин Лань не распускает свои грабли и не мешает мне спать. И вообще вали уже из моей кровати, раз проснулся, корми себя сам и дай мне поспать спокойно — мой будильник еще не прозвенел. У меня все по минутам расписано, понял?       В итоге он отворачивается и на этот раз натягивает одеяло до самой макушки. И свое, и край прихваченного чужого. Ван Цзи за спиной копошится и все-таки встает. И лишь тогда У Сянь выдыхает, потому что эта уязвимость заставляет сердце частить и так непривычно и неожиданно… возбуждает.       «Ох, У Сянь, – ругает себя мужчина, – осел ты старый, куда ж тебя несет?»       Будильника он дожидается, так и не уснув, слушая шаги Ван Цзи, шум воды в душевой и возню на кухне.       У Сянь устроился на полу перед сидящей на диване сестрой и положил голову на ее сложенные на коленях руки, искоса наблюдая, как опускается краснеющее солнце за ближайшую высотку. Чай выпит, все новости обговорены, оставалось только попрощаться, но если бы все было так просто.       – Я рада, что вы с А-Чэном перестали друг на друга дуться и решили встретиться, но я о другом поговорить приезжала. Опять ты так делаешь?       Вот и то самое «не все так просто» подъехало, думает У Сянь, но в слух только вопросительно мычит.       – Забалтываешь меня.       Женщина достает одну руку из-под щеки брата и мягко опускает ее на макушку. Прямо как в детстве, когда расспрашивала о проблемах в школе или очередной склоке с братом. Неизменный жест, против которого У Сянь и повзрослевший оставался бессилен, но зачем-то все равно старается сопротивляться, как, десятки раз переводя темы, сопротивлялся весь вечер вопросу, ради которого и приехала сестра после увиденного в офисе днем ранее.       Просто в какой-то момент дистанция между ним и младшим Ланем начала стремительно сокращаться. Стремительно и неконтролируемо.       Сначала был кофе друг для друга (тогда нелепая шутка про «смотрите, сегодня я Лань Ван Цзи» из-за одинаковой надписи на двух стаканчиках кофе, принесенных Ван Цзи, казалась смешной), после — второй шлем на подоконнике за шторой и понимание, что без куртки на мотоцикле и правда холодновато, даже за чужой спиной, дальше — рабочие будни, разбавленные уже привычными записками в папке или под планшетом, общей музыкой, шутками, над которыми никто, кроме них, не смеялся, и ошалевшей тактильностью У Сяня, которой Ван Цзи почему-то не противился. И пятничным утром, вчера, Янь Ли заметила по сути своей совершенно невинный жест — Ван Цзи без слов наклонил к У Сяню голову, и тот привычно сунул свой второй наушник ему в ухо, — если бы не улыбка У Сяня, которая сдала его с потрохами. Улыбка, которая в мгновение сползла с губ под внимательным взглядом сестры.       Спираль закручивалась, и каждый виток все больше сжимал пространство между ним и Ван Цзи.       – Скажи, что у вас с Ван Цзи?       – А что у нас с Ван Цзи должно быть?       – А-Сянь, – вздыхает она и проводит ладонью по волосам. – Я вижу, какой ты с ним. И, думаю, это вижу не я одна. Си Чэнь тебя знает уже сколько лет. Он тоже помнит, каким ты был, когда у вас с Мо Сюань Юем все только начиналось…       Она осекается, и гладящая по макушке рука замирает — боится потревожить старые раны, У Сянь знает, и старается не подавать виду. Хоть их роман с художником закончился до тех трагических событий, унесших его жизнь, сестра помнит, как он это переживал. Истерики, непринятие, горькое чувство вины, залитое вином. Литрами вина. Каждый день. Иррациональный страх перед посещением церемонии кремирования… У Сянь так и не пришел на его похороны.       – Я знаю, какой ты становишься, когда влюбляешься.       Он разворачивает голову и утыкается носом в костяшки ее пальцев. Почему это каждый раз так смущает? Мужчина вздыхает, поднимает наконец голову, но в глаза сестре не смотрит.       – Да ничего у нас с Ван Цзи.       Янь Ли выжидательно молчит, гладит по голове, расправляя пальцами пряди волос, и У Сянь чувствует ее внимательный взгляд на своем лице.       – И если на чистоту, не нужно, чтоб что-то было. Вот так, как есть сейчас, лучше всего. Сейчас мы работаем вместе, да, он восхищается мной как художником, проект идет отлично, все дружно, весело и чудесно, но проект однажды закончится. Зимой, точнее. Это во-первых.       – А-Сянь…       – Нет, шицзе, дослушай. Дело не в Мо Сюань Юе и нашем с ним прошлом. У Ван Цзи это первая серьезная работа. Плюс тематика такая… хах, лазурная. В отношениях он, похоже, профан, а кидаться на первое попавшееся, при этом путая восхищение, уважение и, в конце концов, дружбу с влюбленностью… А первое попавшееся, выходит, тут я: мужик двадцати семи лет, перебивающийся вот такими проектами, живущий своим блогом — да, я его реанимировал и вернул былое величие, кстати, — с гребаной тучей причуд и по-хорошему не имеющий никаких явных перспектив. А у него в прямом смысле все только начинается. Вообще все. Так что лезть к нему я не собираюсь.       Он ненадолго замолкает, будто выдыхается, покусывает губы и сосредоточенно глядит на тонкое золотое колечко на безымянном пальце сестры.       – И Си Чэнь на меня уже волком смотрит, когда я к Ван Цзи подхожу.       – Ну, он тоже помнит историю с Мо Сюань Юем, – уже смелее произносит это имя Янь Ли, – и переживает, что ты опять…       Но в мгновение снова теряет запал, и договаривать за нее приходится самому У Сяню.       – … что я опять кого-то кину, потому что «работа закончилась, у меня другие проекты, и, прости, пацан, не до тебя теперь». Знаю.       – И волком смотрит потому, наверное, что ты его бьешь постоянно, а? – уже с наигранным возмущением восклицает женщина и легонько щелкает брата по носу. – Серьезно, сколько можно его шлепать? Он что, напоминает тебе бабушкин пыльный турецкий ковер?       Мужчина хохочет, вновь уткнувшись лицом в колени сестры, и слышит сверху ее смех.       – Си Чэнь тебе когда-нибудь за своего младшего братишку руки переломает. И даром что ты художник и работаешь с ним.       – Не переживай, этот младший братишка сам уже пообещал мне руки переломать. Вечно шутит с таким выражением лица, что хрен поймешь, всерьез он или нет. Аж жутко иногда, – ежится У Сянь и обнимает колени сестры, сгребая крупными складками широкую сиреневую юбку и вспоминая его недавние слова про «как ты любишь». Надо же было додуматься спросить о таком. После у У Сяня из головы не выходила мысль о том, насколько уже опытен мог быть Ван Цзи в постели… И Янь Ли сейчас смотрит на него по обыкновению с улыбкой, но не верит, он видит это в ее глазах, ни слову им сказанному не верит, и ей не нужно это произносить вслух, чтобы У Сяню это стало известно. Она только кивает чему-то головой, а У Сянь вздрагивает от внезапно громко зазвучавшей чуть ли не у самого уха «Back in black» AC/DC.       – О, – спохватывается она и лезет в карман юбки, – Цзы Сюань приехал, видимо. Просила после работы заехать сюда за мной, – глядя на дисплей, тараторит она, а после подносит наконец замолчавший смартфон к уху: – Ну что, принц мой, твой верный конь пережил пробки? Ты подъехал?       У Сянь уходит к окну, открывает его пошире, закуривает, глядя на разговаривающую по телефону сестру, и мысленно просит сам не зная кого, чтобы она всегда оставалась такой же счастливой, чтобы ее и дальше что-то оберегало от всего того дерьма, которое в разной степени сваливалось на ее младших братьев. Та, заметив его взгляд, улыбается и продолжает говорить про непокормленного кота, натирающие пятки туфли и что скоро спустится. У Сянь улыбается в ответ, и благодарит все того же сам не зная кого за этого павлина Цзы Сюаня.       И только стоя в дверях Янь Ли развернулась вдруг и сказала то, что обычно умалчивает.       – А-Сянь, я не хочу, чтоб тебе опять было больно.       Говорит колюче, как тетя Юй, взволнованно и твердо. И ей это позволительно как никому — человеку, вытаскивавшему его из каждой эмоциональной ямы и канавы.       У Сяня хватает только на кивок.       – Чтоб мне не было больно, ему всего лишь нужно не умирать, – глухо отзывается У Сянь в тишину опустевшей квартиры, чувствуя, как почти утихший страх шевельнулся в груди вновь.       Он снова подходит к окну, достает сигарету из пачки, закуривает и глядит на видимый между высотками напротив кусочек оживленного вечернего города. А ведь это как раз Мо Сюань Юй и пристрастил его к сигаретам. Он помнит, как тот смотрел на него все время — игриво, провоцирующе. Каждый раз звал с собой на перекур, предлагал «хочешь» и протягивал сигарету, только что выпустив ее из губ. У Сянь смеялся, не брал. А потом вдруг не стало «хочешь» и протянутых сигарет с вишневым ароматизатором, но появилось «а хочешь вот так», затяжка, притянутый за подбородок У Сянь и «открой рот» едва слышно на вдохе у самых губ. И длительный выдох в его рот. Дым с вишневым привкусом. Смешливый взгляд Сюань Юя — еще хлеще, чем у У Сяня. А после несдержанные, горчащие табаком поцелуи и прижатый к стене Сюань Юй, подставляющийся под ладони У Сяня, как бродячий кот, изголодавшийся по ласке.       Сначала сигареты были одни на двоих — вишневые. Дальше у каждого свои: у Сюань Юя все те же, ароматизированные, а у У Сяня — обычные, несладкие. А потом У Сянь около года не мог смотреть на сигареты без истерики.       Сюань Юй весь был похож на комету: яркий, горячий, стремительный, но слишком быстро сгоревший. Все вокруг твердили, что они с У Сянем похожи едва ли не как близнецы. И внешне, и характером, и отношением к искусству. У них действительно общего было много, но это общее можно увидеть только если смотреть на фасад. А вот за ним уже скрывалась тьма различий. Сюань Юй всегда жил на грани; был резок, импульсивен, эмоционален. Рисовал быстро, сочно и агрессивно, говорил и смеялся громко, одевался броско, трахался как одержимый, выматывая У Сяня до полуизнеможения.       Он знал, что Сюань Юй наблюдается у психиатра, знал, что у него бывают тяжелые периоды. Но одно дело знать, а другое — столкнуться с этим лицом к лицу, увидеть это воочию. У Сянь не застал такой период, не видел, не понимал. Быть может, потому и не думал об этом всерьез. Да и что именно с ним, не знал. Тот не говорил, все отмахивался, отшучивался.       Когда совместная работа закончилась и жизнь раскидала их по разным проектам, времени друг на друга стало хватать все меньше. Сюань Юй бесился из-за этого, караулил под дверью заработавшегося У Сяня, забирал ключи и буквально жил в его квартире несколько дней кряду. А У Сянь… Он скучал, без его безумной энергии было нудно как-то работать, совсем не то, но при этом дни одиночества становились для У Сяня глотком свежего воздуха. Сюань Юй, как огромная пылающая звезда, выжигал кислород вокруг себя.       Предложение расстаться Сюань Юй принял на удивление спокойно. Попросил только потрахаться напоследок «так, чтоб от души прям, чтоб задницу не чувствовать на следующий день». И все пытался улыбнуться, но улыбка впервые совсем не выходила.       А через пару месяцев Си Чэнь говорит по телефону, что Сюань Юй повесился. Разгромил квартиру, искромсался канцелярским ножом и повесился. Вот как выглядел коллапс* этой звезды, оставивший после себя никогда не затянущуюся черную дыру в душе У Сяня. И не только в его душе.       И кто теперь знает, что искал Сюань Юй, к чему стремился на самом деле. У Сянь так и не узнал. Но запомнил до боли прочно, что можно трещать без умолку, можно бесконечно шутить, можно быть открытым, едва ли не вывернутым наизнанку, но так по-настоящему и не раскрыть свою душу ни одному живому существу.       – Знаете, – нарушает Хуай Сан только-только устоявшуюся после ухода Си Чэня и Янь Ли тишину. – Мне так их жалко.       – Кого? Их?       Вэнь Цин пером указала на дверь, имея в виду ушедших недавно коллег.       – Не, не их. Они-то тут при чем? Я про поэта нашего и монаха.       – Да ладно? – вдруг очень громко прозвучавший возглас Вэнь Цин окатывает всех присутствующих волной сарказма.       – Я не об этом!       У Сянь не видит, занятый тонировкой, но слышит по голосу Хуай Сана, как тот кривится.       – Я вот про это, – говорит он и, судя по звуку, двигает монитор.       – Что это у тебя? Сцена их прощания?       – Ага. Сяо Чжань завтра уедет же в соседние земли и все такое… А перед этим ведь он подкатит опять, а Ван Ибо опять, – делает он акцент на «опять», – со своим «нет, я не готов пока, давай потом». А это «потом» уже не случится!       – Хуай Сан, так тебе что, жалко их, потому что они так и не потрахались? – раздосадованно вклинивается в разговор У Сянь и наконец поднимает взгляд от монитора.       – А тебе нет? Он сколько уламывал его? Да дофига раз! А тонкой душе поэта, значит, претит заниматься невозвышенным, вполне земным и тривиальным сексом?       – Не претит. Но у него другое воспитание, – заступается за своего персонажа Ван Цзи.       – Да, с таким воспитанием он, наверное, и под пытками и после смерти больше всего жалел о том, что протупил и не лег со своим Сяо Чжанем…       – … ага, под пытками только о чужом члене и думается, – фыркает Вэнь Цин.       У Сянь тихо хихикает и искоса глядит на Ван Цзи — трагедия трагедией, а губы у него уже подрагивают и вот-вот тоже заулыбаются от перепалок этих двоих. Однажды он сказал У Сяню, что в начале переживал по поводу того, что будет самым младшим в команде, а вокруг суровые, прошедшие огонь и воду если уж не акулы, то пираньи мультипликации, а он — зеленый, несерьезный мальчишка рядом с ними. Но оказалось, что эти самые прошедшие огонь и воду пираньи мультипликации могут весь день валять дурака, а результат выдавать такой же, как в серьезных, уважаемых студиях.       – Может, думается, – не унимался все Хуай Сан. – В их ситуации вообще тупить было нельзя. Тут каждый день мог стать последним. Нужно было ловить момент, а не про воспитание думать…       – Боже, Хуай Сан, ты о чужом неслучившемся сексе, кажется, переживаешь больше, чем о бездомных собаках и детях Африки вместе взятых!       – ...но после смерти точно. Его душа, наверное, до сих пор не упокоилась, маясь от сожаления, что так и не трах…       – Все, заткнись! – визгливо перебивает его Вэнь Цин и шлепает свободной рукой по спине. – А то ты будешь под пытками и после смерти жалеть, что не закрыл свой рот вовремя.       А в наушниках, которые Ван Цзи делит с У Сянем, в очередной раз успел смениться трек.       – М, вот эта классная очень, – говорит У Сянь на грани шепота, по привычке наклонившись к Ван Цзи. – Настроение у нее такое… что-то синкаевское** есть в ней что ли. Как в «Пять сантиметров в секунду», только без романтики и потяжеловеснее…       – У кого-то пять сантиметров в секунду, а у кого-то двенадцать кадров в секунду***! – перебивает с другого конца офиса Вэнь Цин. – У Синкая, кстати, пятнадцать кадров в секунду было в последних.       – И к чему такие зверства? – отзывается У Сянь, буквально на мгновение поднимая голову от повернутого к нему экрана смартфона с названием трека в проигрывателе — «Prayer X». Любопытно.       – Да я почем знаю? Я у него не спрашивала.       – Скинешь мне ее? – говорит он тише, вновь обращаясь к Ван Цзи. – И ту, которая до нее была, тоже.       Тот угукает, а после добавляет:       – Она, кстати, из аниме. Не синкаевского, правда. И да, там нет никакой романтической линии и все в разы тяжеловеснее… – он замолкает, будто раздумывая над тем, что собирается сказать дальше, но, видимо, передумывает. – Я его смотрел, когда был на учебе.       – Тогда еще название аниме скинь, а то забуду. На выходных гляну.       – Это не полнометражка.       – А, ну… тогда на несколько выходных растяну, – жмет плечами У Сянь и продолжает методично прорисовывать узор на дворцовых воротах.       – Капец потемнело на улице, – досадливо тянет Вэнь Цин. – Такая тучища набежала, жуть. Почему никто не говорил, что сегодня будет дождь?       – А ты думала, что вторую неделю тебе солнце печь будет? – хмыкнул Хуай Сан. – И про дождь говорили. Ты в душе была, когда прогноз шел. Я взял зонт, так что не кипишуй.       – Ну ладно. Может, до дождя успеем, а?       Вэнь Цин с надеждой покосилась на стремительно надвигающийся на их район тяжелый от воды серо-синий воздушный наст. У Сянь бы тоже хотел успеть до дождя, но дурная привычка дорисовывать кадр, а потом уходить, сыграет ему явно не на руку.       – Давай попробуем.       Оба художника подскочили со своих мест и спешно засобирались.       – Тебя это тоже касается, – обратился У Сянь к совершенно спокойному и никуда не спешащему Ван Цзи, продолжающему сидеть рядом и что-то листать в смартфоне.       – Доделывай, я подожду.       – Эй, – обратилась к ним Вэнь Цин, закончив шуршать чем-то в сумке, – вы не идете?       – Не люблю оставлять на потом, – на автомате отвечает ей У Сянь, не отрывая взгляда от экрана.       – А ты, сяо Лань?       – А я — группа поддержки.       Женщина на это только цыкает и снова глядит в окно.       – Вот Янь Ли и братец твой — молодцы, умеют уходить, когда нужно. Сегодня так вообще четко. Десять из десяти. Хотя, честно, люблю эту позицию Си Чэня: типа, работаем мы до семи, а дальше вы как хотите — уходите вовремя, как я, или сидите тут хоть всю ночь, ключи в вашем распоряжении, только не угробьте себя в процессе.       – Руководитель года, – поддерживает ее Хуай Сан.       – Ладно, пока, ребятки. Надеюсь, вас не смоет. И нас тоже.       Когда они покидают офис, становится совсем тихо, пусто как-то и слишком просторно. Будто помещение расширилось в разы, распахнулись все, даже несуществующие, окна разом, и внутрь ворвался свежий, с запахом предстоящего ливня, ветер. Или просто окно и правда распахнулось шире? У Сянь искоса глянул в ту сторону: окно откинутое лишь сверху, взмывающие концы легкой занавески и умиротворенный профиль Ван Цзи. Кажется, он тоже наслаждается этим.       – У тебя есть зонт? – впервые с момента ухода Вэнь Цин и Хуай Сана заговаривает У Сянь, наконец сворачивая программу с доработанным кадром. Дождь уже несколько минут как начался, но еще только набирал силу.       Ван Цзи разворачивается в кресле и вопросительно приподнимает бровь, глядя снизу вверх, исподлобья.       – Ты часто видишь мотоциклистов с зонтами?       У Сянь прыскает со смеху, представляя себе эту нелепую картину.       – Да блин… Я так надеялся выклянчить его у тебя, – с наигранной досадой тянет он и вытаскивает из рюкзака обратно несчастный графический планшет, который опять умудрился по привычке туда запихнуть.       – А, то есть, зонт будешь держать ты, а не я? Уже неплохо, – все с тем же непроницаемым выражением лица продолжал Ван Цзи.       – И правда, кстати. Мы могли бы попробовать, – с улыбкой в голосе отзывается мужчина и застегивает рюкзак, уже намереваясь сказать про вызов такси.       А потом чувствует чужую ладонь у себя под коленом. Неуверенное, но вполне однозначное поглаживающее движение под самой кромкой шорт. У Сянь разворачивается к Ван Цзи и только сейчас видит, насколько он еще на самом деле подросток, который не знает, что ему сделать, как подступиться, хотя в глазах решимости как у буйвола, идущего на таран.       – Что? Нельзя? Еще рано? Ты не готов?       Ван Цзи говорит тихо, кажется, с каждым вопросом все тише, но опять серьезно, как тогда, в кровати утром. Только сейчас не отвернуться, не спрятаться за одеялом. И перевести все в шутку уже тоже не выйдет. Слишком долго валяли дурака.       – Не смешно. Я тебе Ван Ибо что ли?       – Нет, – тем же тоном отвечает Ван Цзи, но руку не убирает, а наоборот — начинает тянуть к себе. И довольно сильно, так, что приходится сделать шаг вперед и опереться рукой о спинку кресла, чтобы не свалиться на его колени.       – Ну и что ты вытворяешь?       Голос садится, и У Сяня хватает только на шепот.       – Что мне нужно сделать?       У Сяня ведет от этих вопросов как от бутылки гаоляновой водки.       «Как ты любишь?»       «Что мне нужно сделать?»       Это слишком откровенно, просто — слишком. И опять то же чувство уязвимости перед Ван Цзи с его прямотой и напором, пробирающее мелкой дрожью низ живота.       – Ты… – начинает У Сянь, но продолжить не может. Ты — что? Влюблен в меня? Хочешь меня?       Ван Цзи глядит несколько секунд, ждет, а после хватает за ворот футболки и больно врезается губами в его приоткрытый рот, кусает, звучно чмокает и подскакивает с кресла вместе с рванувшим назад У Сянем. Потому что Ван Цзи — это, черт возьми, не Лин Цзяо, которую нужно обхаживать и заваливать вниманием, чтоб потом просто завалить, это не Сюань Юй, который провоцирует, выводит и ждет реакции, это, в конце концов, не Мянь-Мянь из универа, которая строит глазки, соблазняет и ждет, когда же ее припрут к стенке и расставят все точки над i. Это Ван Цзи, и с ним все иначе. И У Сянь цепляется за его плечи, за нагрудный карман его рубашки, тянет ее полы, хватает за запястья, упирается в грудь, но бесполезно.       – Нельзя… Ван Цзи… Да что ж ты…       Ван Цзи не слушает, хватает за руки, отбивается, оглаживает бедра, сжимает плечи — хаотично, резко, больно. И все кусает губы, лижет, прижимается на доли секунды и не дает говорить, промахивается, мажет открытым ртом то по подбородку, то по щеке у самых губ. Пока наконец не припирает к стене и не вжимается пахом, и У Сянь сквозь искры из глаз от удара затылком, ощущает, как сам качнул бедрами навстречу этому движению. Ван Цзи останавливается, глядит внимательно и жадно, обрывисто дыша прямо в рот, а после делает то же движение. Словно проверяет. В горле застревает стон. Повторяет его, но уже сильнее, увереннее, с нажимом, придерживая за бедро.       – Ван Цзи… – полустоном зовет У Сянь и перестает упираться, обхватывает ладонями его лицо и целует сам — по-настоящему, глубоко, чувственно, отпустив себя наконец. И больше Ван Цзи не останавливается.       У Сяня в первый раз так беспощадно не крыло, как сейчас от ощущения трущегося о него через слои одежды члена Ван Цзи, от его стонов в рот, от того, как он то сжимает, то гладит его бедра, и от его совершенно невменяемого взгляда из-под ресниц. Он смотрит, все время безотрывно смотрит в глаза, пока буквально трахает У Сяня, прижав к стене.       У Сянь в первый раз так быстро не кончал, как сейчас.       После оргазма он отходит медленно. Тело еще млеет от удовольствия, хотя в трусах липко и мокро и ноги держат только благодаря чуду — стене и обнимающему его Ван Цзи. Хочется рассмеяться от того, как хрупко и недолговечно оказалось это намерение не переходить черту, не лезть со своими чувствами. Истерично так рассмеяться. Потому что он-то, У Сянь, и не лез. Ни с чувствами, ни со своей разбушевавшейся последнее время физиологией. Ну, почти. Но теперь… Теперь плевать было на это все. Как дальше — не известно, но конкретно теперь — плевать, потому что на душе было до бесстыдства хорошо.       Ван Цзи ведет носом по его шее, нежно так, трогательно, коротко целует и еще крепче стискивает У Сяня в объятиях.       – Ты не Ван Ибо, – хрипловато, вполголоса говорит он, тычется носом в плечо, а после снова приподнимает голову и целует за ухом.       – Ты Сяо Чжань.       – В смысле?       Ван Цзи молчит какое-то время, дышит влажным теплом в шею.       – Да забей. Шучу.       У Сянь не переспрашивает, не уточняет — просто лень лишний раз рот открывать, — но обещает себе подумать над этим позже.       Прошлое — это не всегда то, что уже прошло. Иногда это то, что продолжает тащиться по пятам километрами, годами, наступать на пятки и в конце концов с грохотом сваливаться откуда-то сверху, стоит только немного потерять бдительность. Многие об этом знают, ждут этого рояля с неба на их несчастную голову, кто-то только догадывается, но предпочитает об этом не думать и продолжать жить настоящим и планами на будущее, хотя где-то глубоко в душе все же боясь, что этот самый тяжелый рояль разнесет все к чертям собачьим. У Сянь был из тех, кто многое из прошлого сам же и тащил с собой в памяти, переписках, фотографиях — так безопаснее, когда знаешь, где и как может рвануть, если рванет. Как старая мина. Но не все отследишь, не на все хватит прозорливости.       – … я не просто так звоню на самом деле, – торопливо перебивает У Сяня голос Лин Цзяо в трубке, когда он уже собирался закончить их недолгий разговор, состоявший из дежурных фраз про «как поживаешь». Девушка держит драматическую паузу — знает, где и когда это делать, актриса же, хоть и начинающая. Надо было бросать трубку раньше или не брать вообще, запоздало сожалеет мужчина.       – Да, мог и догадаться, что ты звонишь не поспрашивать, как у меня дела. В чем дело? Сразу говорю: интим не предлагать, – пытается отшутиться У Сянь, но это не разряжает атмосферу, да и на Лин Цзяо это никогда не действовало.       – На самом деле не телефонный разговор…       – У тебя кто-то умер или… что?       Мужчина хмурится, вслушиваясь в тишину в трубке, и делает музыку на ноутбуке тише.       – Никто у меня, слава богу, не умер. Давай встретимся завтра?       – Завтра я занят. И даже если был бы свободен, я не хочу видеться с тобой. Не обижайся. Меня не тянет на ностальгию по нашим отношениям, а по-дружески мы общаться не сможем: и потому что это не в твоем характере, и потому что у меня нет никакого желания налаживать с тобой контакты. Так что брось эту затею. Не надо, ладно?       К концу голос У Сяня делается совсем усталым. Он и сам был безумно усталым к концу их отношений. Наверное, поэтому закончил их совсем не по-джентльменски сообщением в вейбо.       – У меня ребенок от тебя.       Вот с таким звуком, примерно, рояль и падает на голову. А taeyang в скинутой ему Ван Цзи песне вдохновенно тянет на фоне «it's the end». У Сянь издает задушенный нервный смешок и отупело глядит на экран с улыбающимся Ван Ибо, пока в сознании визуальный ряд почему-то все никак не совпадет с услышанным. И не совпадет же.       – Алло, У Сянь, ты тут?       – Да.       – Я сначала хотела сделать аборт, но все же не смогла. Ну… Это же от тебя. Я не хотела тебе ничего говорить, ведь слышала, что ты был в запое, потом вовсе из страны уехал. Хотела растить сама. Но… У Сянь, я… Фактически, я тебя тогда отпустила. Ну а что я могла, когда ты такой, а я в положении? Просто эти чувства, они все равно не проходят. А маленький А-Яо все больше становится похож на тебя. Просто маленькая копия тебя перед глазами, – то ли плачут, то ли смеются в трубке. – И я вообще не могу тебя забыть.       – Мы же предохранялись… – с опозданием начинает осознавать происходящее У Сянь, и отодвигается подальше от ноубука.       – Предохранялись, – вздыхают на другом конце. – Но что-то в нашем предохранении, как видишь, пошло не так.       Трубка едва слышно фонит белым шумом ожидания, которое так и не оправдывается, и девушка заговаривает вновь.       – Поэтому я и говорила, что разговор не телефонный.       – А-Яо…       – Угу.       – Ребенок от меня…       – Он знает, что у него добрый и талантливый папа. Хоть и чудаковатый, – смеется девушка. – Просто папа пока далеко был. Но… У Сянь, мы могли бы быть твоей семьей.       – Черт, Лин Цзяо, ты меня ахренеть как сейчас… удивила. Твою мать… Ребенок. От меня. А ты не подумала раньше как-то со мной связаться?       – Пока не узнала, что ты вернулся, держалась. Теперь не могу… Когда знаю, что ты снова где-то совсем рядом. Уже не могу. Прости.       – Завтра у тебя есть время часов в… Часа в три. В районе Вайтань****. Я тебе скину адрес кафешки. Сможешь?       – Да, без проблем. Хочешь, А-Яо возьму, познакомитесь?       – Нет, не думаю, что стоит ребенка таскать по такой жаре. Его есть с кем оставить?       – Жена Минь Шаня может посидеть.       – Твой брат женился?       – Ага. Нашел свою ту самую. Ну, как нашел: она всегда была рядом, но он не сразу допетрил. Мой медленно соображающий братец, – с улыбкой тянет девушка.       – Сколько произошло всего, пока меня не было…       – Есть такое, да, У Сянь.       – У меня тут работа, честно говоря, так что я не могу так долго висеть на телефоне за разговорами. Давай завтра встретимся и нормально поговорим, хорошо?       – Ты нашел работу?       – Она у меня всегда была, Лин Цзяо. Все та же.       Мужчина морщится, слыша в собственном голосе упрек. Да, много всего произошло, но повернутость его бывшей девушки на официальной и серьезной работе так никуда и не делась.       – Ну ладно тогда, не буду отвлекать. До завтра.       – Пока.       У Сянь отключается и медленно, почему-то боясь произвести лишний шум, опускает телефон на стол между горкой стружки с карандашей и планшетом.       – Вот тебе и it's the end, Вэй У Сянь…       Мужчина выключает звук на ноутбуке и сворачивает графический редактор — рисовать как отрезало. Стало внезапно так удушающе стыдно: за себя, за свой образ жизни, за этот налет инфантильности, за свои интересы, вкусы, стремления, желания и особенно за свою слабость к Ван Цзи. И нечто вроде совести порицает его за это все — едко, зло и почему-то голосом брата.