Иначе

      Завтрак не лез в горло, можно было даже не готовить. За один вчерашний вечер всю его нервную систему так прокатило на американских горках — сначала Ван Цзи, потом Лин Цзяо, — что подташнивает до сих пор. Вместо завтрака чашка кофе и две сигареты — одна на кухне, вторая по дороге к метро. Ехать хотелось именно на метро: до него немного дольше идти, чем до автобусной остановки, и до офиса от станции тоже идти было на порядок дольше. У Сянь откровенно тянул время, потому что план по вытягиванию собственной задницы из сложившейся ситуации его голова придумать была еще не в состоянии, а хотелось бы наоборот. Утро немного высветило вчерашнюю густую черноту восприятия произошедшего, но лишь немного, разогнав мышами жаться по углам стыд, но страх за Ван Цзи прогнать не смогло. Этот еще по сути совсем мальчишка вцепился в него как бультерьер, намертво, а У Сянь и рад был раздразнить и подставить горло под его хватку. Сестра была тысячу раз права: что бы он ни говорил и как бы не открещивался, что у них с Ван Цзи ничего нет — ему хотелось, чтобы с Ван Цзи было, и для Янь Ли это, похоже, выглядело очевиднее, чем для него самого в тот момент. А сейчас от чужих цепких пальцев болела кожа, расцветая мелкими синяками по рукам, бедрам, ребрам, и саднило губы от укусов, потому что Ван Цзи хватался за него как мог, в прямом смысле впивался зубами и не давал отстраниться. Все всерьез, и назад не отмотать, не вернуть на исходные позиции, только рвать, но если рвать, то вырывать с мясом. Есть ли хоть малейший шанс сделать все почти безболезненно, найти анестезию? Не для себя — для Ван Цзи. Он не заслужил такого проблемного партнера.       Во что выльется разговор с Лин Цзяо предположить было можно, но знать наверняка — нет. У Сянь выпивает еще стаканчик кофе в кофейне неподалеку от офиса, отправляет сообщением Лин Цзяо адрес, выкуривает подряд две сигареты под во всю зазеленевшим персиковым деревом и наконец находит в ногах силы дотащить себя до офиса.       Ван Цзи косится на него, когда У Сянь до дежурности коротко приветствует всех и разом, а после молча садится рядом. Не улыбается, не заглядывает в экран ноутбука, не трогает, не кидает какой-нибудь дурацкий комментарий, не спрашивает ни о чем, а молча садится на соседнее кресло и немного отодвигается.       – Ты всю пачку разом решил скурить? – шепотом спрашивает Ван Цзи спустя какое-то время, и У Сяню удавиться хочется от звучащего в его голосе волнения.       – Слушай, давай без этого, ладно? Утро не задалось, меня выбесили в метро, так что я злой как скотина. Рассказывать не хочу. Если тебе так противно от запаха, я…       У Сянь осекается и привстает, чтоб отодвинуть кресло и вовсе до изначального его местонахождения, но Ван Цзи в этот момент едва не вскакивает сам, хватает за руку и глядит снизу вверх растерянно и испуганно.       – Я просто спросил. Сядь.       С аналогичным выражением на него смотрят еще три пары глаз — Янь Ли еще не пришла, — и У Сянь слегка тушуется.       – Прости, – смягчившись, виновато поджимает губы У Сянь, и пальцы на его запястье разжимаются — больно. – Серьезно, утро было полным дерьмом. Если тебе неприятно, правда, я отсяду.       Ван Цзи смотрит на него как на альтернативно одаренного.       – Сянь-гэ, тебе мозг в метро отдавили?       У Сянь издает то ли всхлип, то ли смешок, мелко и часто кивает и глядит как сознающийся перед родителями нашкодивший ребенок. И как вот с ним таким теперь?       – Я так и подумал, – с шутливой снисходительностью отзывается Ван Цзи, наклоняется ближе и кладет ладонь ему на колено. – Не тупи. И не дергайся. Мгм?       Легонько похлопывает и убирает руку, разворачиваясь опять к ноутбуку.       – Мгм, – в тон отзывается У Сянь, а в груди все скулит от ниоткуда хлынувшей нежности вперемешку с сожалением. Хочется всего-то остаться здесь, с Ван Цзи, и представить, что не было вчерашнего телефонного разговора, не было Лин Цзяо, не было ничего — был только Ван Цзи — мягкий, уверенный, простой и весь его. Всего-то. Так мало и так неизмеримо много, что не объять такое чудо и за всю жизнь не расплатиться за него.       Но несмотря на это, во время перерыва на обед У Сянь первым подскакивает с места, хватает рюкзак, достает и рассовывает по карманам бумажник и телефон. Ван Цзи смотрит на него напряженно, хмуро — мужчина кожей чувствует этот взгляд, — смотрит, но молчит. Зато не молчит Вэнь Цин.       – А нас подождать? Куда так подорвался?       – Извините, ребят, сегодня не с вами буду, – как бы мимоходом говорит он, не глядя и на Вэнь Цин.       – Почему? – удивляется Си Чэнь, и на звук его голоса У Сянь невольно реагирует, поворачивается и видит, как он переводит взгляд с него на Ван Цзи и обратно. У Сяня почти передергивает — неужели знает о них?       – Обещал кое с кем пересечься, – нарочито беззаботно бросает он в ответ и продолжает едва ли не скороговоркой: – Так что извиняйте. Возможно немного опоздаю. Но, думаю, это не критично. Взять что-нибудь на потом перекусить?       – А смотря где ты будешь? – заинтересовывается Вэнь Цин.       – В кафе через дорогу. Ну, почти. Французское которое.       – О, знаю. Я там была разок, – вклинивается в обсуждение Янь Ли, наконец оторвав взгляд от телефона. – Кофе так себе, честно говоря, а вот выпечка и сладости — что надо.       – Да? – оборачивается на нее художница и, получив в ответ долгое утвердительное мычание, обращается уже к стоящему в дверях У Сяню. – Тогда прихвати пирожных. Нам вот.       Женщина откинулась на кресле и игриво улыбнулась, указывая пальцем на себя с Янь Ли.       – Идет, – соглашается У Сянь и второпях уходит, потому что быстрей начнешь — быстрей закончишь. Хотя его ли это случай про "закончишь"?       У Сянь все же немного опаздывает, и когда приходит в кафе, Лин Цзяо уже сидит за одним из столиков. Он сразу ее замечает, хотя посетителей набежало немало. Изящество, игривый взгляд и немного жеманности во всем ее облике, создающие впечатление кокетливой глупышки, никуда так и не делись. У Сянь был почти готов увидеть нечто более зрелое, по-деловому хваткое и немного утомленное — то, что скрывалось за первым впечатлением, и могло, как ему казалось, проступить во внешности именно сейчас. Но этого не было. Даже улыбается при виде его так же. Машет рукой, закидывает ногу на ногу, складывает ладони на краю стола и ждет.       – Привет, – мягко тянет она и поднимает руки для объятия. Будто и не было расставания и этого года с лишним жизни порознь, будто виделись с ней только неделю назад, и вот она снова при встрече так же сидит за столиком, ждет его, не вставая, тянет к нему руки и обнимает за плечи, легонько поглаживая. Обычно еще целовала, на автомате проносится в голове У Сяня, и он торопливо отстраняется, пока не стало совсем как тогда.       – Прости, что опоздал.       Он опускается на соседний стул.       – Ничего. Ты тут где-то работаешь?       Внутри все балансирует на грани чувства нервозной отчужденности и комфорта — человек-то не посторонний ему, как ни крути. Качели плавно перевешивает в сторону расслабленности и покоя.       – Да. Офис через дорогу почти. Которое все в зелени. Видела?       – О, так это офисное здание все-таки? И что ты там делаешь на этот раз? Для игры рисуешь?       – Нет, дунхуа. Что будешь?       Девушка слегка щурится, прислушиваясь к своим желаниям.       – Чай, пожалуй, и что-нибудь цитрусовое, – резюмирует она после нескольких секунд молчания.       – Хорошо, сейчас принесу.       Через несколько минут У Сянь приходит с чашкой чая и блюдцем с пирожным-корзинкой, украшенной дольками апельсина, опускает их перед бывшей девушкой, а после возвращается к стойке раздачи за своим кофе, упустив из памяти комментарий сестры.       – Спасибо. Ты похорошел, – улыбается Лин Цзяо, когда У Сянь наконец усаживается напротив. – Рада видеть тебя снова таким оживленным. Поездка, значит, пошла на пользу? Где ты был, кстати?       – Да, – нехотя тянет У Сянь, – Но мы ж не мою поездку обсуждать собрались.       – Но мне правда интересно, как ты там жил. Где все же?       Внутренний баланс снова рушится налетевшей волной раздражения — немого и, кажется, ничем не выдаваемого, — и внутренние качели с грохотом переваливаются другим концом.       – Почему ты не сказала сразу? Что ждешь ребенка.       Улыбка с чужих, малиновых от тинта губ сползает.       – Я же говорила, ты был в таком состоянии…       – Это не важно, в каком я состоянии. Такие вещи нужно сразу говорить. Это ж, блин, не кота завести… Хотя кот и то какая ответственность…       – Такой серьезный стал, – беззлобно усмехается Лин Цзяо и делает очередной привычный для их прошлого жест — обхватывает его руки поверх чашки. Внутри — штиль. Все чувства застыли в немоте, и У Сянь совершенно не знает, как реагировать. Качели зависли в вакууме, а он продолжает сидеть истуканом, не отталкивая чужих рук — аккуратных в движениях, изящных и холодных, как и раньше. У Ван Цзи руки были горячими…       – Мы же расстались. Точнее, ты меня бросил. Я не хотела тебя этим обременять, говорила же. Или ты жалеешь, что у тебя теперь есть сын? Ты бы, наверное, предложил сделать аборт. Но это ведь не только твой, но и мой ребенок.       – Наверное… Не знаю.       – У Сянь, если бы я тебе сказала тогда, ты бы решил, что я хочу тебя удержать этой своей беременностью.       У Сянь теряется. Он действительно не знает, что ответил бы ей тогда. Но едва ли это могло быть предложение выйти за него замуж и все же родить ребенка. Они не смогли бы стать семьей еще тогда.       – А сейчас?       – А сейчас… – Лин Цзяо тихо вздыхает и поглаживает пальцами его руки. – У Сянь, мы взрослые люди, давно друг друга знаем, у нас есть общий ребенок. Мы могли бы стать поддержкой друг для друга. Мы разные, да, но зато нам есть что дать друг другу. Мы могли бы попытаться быть семьей. В конце концов, мы когда-то любили друг друга… Это не может пройти бесследно. И А-Яо — это все же плод нашей с тобой любви, как бы пафосно ни звучало.       Девушка опускает взгляд к своей так и не тронутой чашке, как-то грустно и смущенно улыбается и отпускает руки У Сяня.       – Я просто хочу быть с тобой. Хотела тогда, когда мы были вместе, хотела, когда ты бросил меня этим идиотским сообщением, и сейчас. Потому что я понимаю, что тяжелые времена бывают у всех, что бывают в отношениях кризисы, и я умею ждать, У Сянь. Я всегда была и буду. Теперь не только я, но и А-Яо. Жизнь проходит, молодость не вечна. Тебе вот двадцать восемь уже в октябре. Мне двадцать пять. И да, мне вот так эгоистично хочется, чтоб ты взял на себя ответственность за то, что между нами было, за А-Яо, за мои чувства. Мы не дети, У Сянь, чтоб бегать по любовникам или искать кого-то. У тебя вообще отношения — явление почти уникальное, – смеется она, потому что помнит, знает, что У Сянь по большому счету всегда был заморочен своими рисунками, блогом, а не построением романтических отношений, которые можно было пересчитать по пальцам одной руки. Она и тогда над этим смеялась, говорила, с виду такой ловелас, весь харизматичный, цепляющий, а на самом деле совсем не влюбчивый оказался. «Задроты все такие. А ты у меня задрот».       – А мне, – продолжает она, – нужен ты. Человек, которого я полюбила несмотря на все то, что мне претило всю жизнь. Отец моего ребенка. Это ничего, если люди расстаются на какое-то время.       – Сколько сейчас А-Яо? – прерывает этот поток У Сянь.       Произносить имя ребенка, зная, что это его ребенок, было странно настолько, что язык, казалось, вот-вот занемеет.       – Год и два месяца.       – Здоров, все хорошо?       – Да, все отлично. Не переживай, У Сянь. Я хорошая мать.       И лишь в этот момент в ней проскальзывает та зрелая основательность — во взгляде и какой-то все понимающей полуулыбке.       – Я в этом не сомневаюсь, – кивает он. – Лин Цзяо, давай тогда сделаем тест на отцовство. Мне просто до сих пор странно от мысли, что у меня есть ребенок, – неловко смеется он. – Ты же знаешь меня… Я хочу увидеть это, чтоб до меня дошло уже окончательно. Прости, я правда не могу все еще уложить эту мысль у себя в голове.       – У Сянь, – снисходительным тоном обращается девушка, будто увещевая глупого ребенка, – ты его увидишь, и эта мысль сразу уложится в твоей голове, поверь. Я бы показала сейчас, но не фотографирую его, он маленький слишком для этого. Ну, не для чужих глаз и все такое.       – Я оплачу все сам. Мне действительно будет так проще.       – Ты что, думаешь, что это может быть не твой ребенок? Что я тебе изменяла?       Брови девушки стремительно ползут вверх, и выражение лица становится возмущенным и оскорбленным.       – Я не намекаю ни на что. Я просто хочу знать наверняка. Только и всего. Может, я, мудак такой, чего-то не понимаю, задеваю сейчас твои чувства, но я не вижу, честно, в этой процедуре ничего унизительного или постыдного.       Лин Цзяо отшатывается от него и глядит до жути разочарованно. Губы мелко подрагивают, брови изгибаются в жалостливой гримасе.       – У Сянь, ну почему ты такой? – говорит она тихо и совсем потерянно, без намека на истеричность. – Почему нужно и сейчас причинять мне боль? Неужели ты не можешь не мучить вот таким своим отношением?       – Лин Цзяо, я не хотел тебя этим задеть, говорю же, но…       И осекается, видя, как краснеют и слезятся глаза напротив.       – Почему нужно вот так плевать мне в душу сейчас? Ты даже не представляешь, что я чувствую… Вот почему мне нужно было полюбить такого жестокого человека?       Она плотно сжимает губы, поднимает взгляд к потолку и часто-часто моргает, прежде чем снова взглянуть на У Сяня, и выступившие слезы остаются на ресницах, не стекая ниже.       – Ты даже не понимаешь, каким жестоким иногда можешь быть. Ты ведь даже не замечаешь этого.       Когда она поднимается и уходит, У Сянь не пытается ее удержать. На столе остается остывший нетронутый чай и пирожное с апельсинами.       У Сянь останавливается у входа в офис, глядит на часы — времени с обеда даже с запасом — и закуривает, ловя себя на том, что опять стал дымить как паровоз. Какие же все-таки странные отношения у него сложились с сигаретами: они успели побывать и сближающим атрибутом, чем-то почти романтичным, если сигареты вообще можно назвать романтичными, и триггером, и памятью, и успокоительным, и настройщиком на нужную волну, когда необходимо собраться с мыслями. Он усмехается, глядя на тлеющий табак, еще пару раз бегло затягивается, прежде чем выкинуть в урну, и чувствует, что в районе солнечного сплетения уже почти не сжимает от напряжения. Ближайшие несколько дней Лин Цзяо точно не объявится, а значит, у них обоих будет время смирить эмоции и как-нибудь разрешить эту ситуацию. Это немного обнадеживает.       Выйдя из лифта, он натыкается на сидящего в коридоре у стены Ван Цзи, и от этого вида, сквозящего чем-то до жалости собачьим, становится не по себе. Неспроста он тут, чувствует У Сянь, и дураку понятно, что неспроста.       – Что за девушка? – без предисловий выдает Ван Цзи.       У Сянь останавливается как вкопанный в паре метров от него.       – Откуда ты знаешь?       – Решил сам купить лао Вэнь пирожных и увидел.       Он говорит спокойно, безразлично ведет плечом, будто ничего особенного, а взгляд…       – Зачем, если я сказал, что принесу все?       Взгляд злой, обиженный и растерянный.       – Но ты же ничего не принес.       Кивком головы Ван Цзи указывает на его пустые руки. У Сянь мысленно ругает себя за забывчивость, но говорит, конечно, другое.       – Ассортимент был не очень, ей бы такие не понравились.       – Разве? А она от них в восторге, – Ван Цзи наклоняет голову вбок, приподнимает брови, одним этим жестом говоря «что теперь скажешь?» и продолжает: – Особенно от клубничных. И лао Цзян тоже.       – Слушай, Ван Цзи, какого хрена, а? Мне перед всей командой нужно отчитываться о том, куда я хожу и с кем встречаюсь? Вроде нет.       Ван Цзи отталкивается спиной от стены и поднимается на ноги.       – А ты со всей командой трахаешься?       Так просто дать задний ход и сделать вид, что ничего не было, не выйдет, нужно было не проверять, а поверить сразу, но У Сянь совершенно бездумно схватился за этот вариант, каким-то местом — не головой — надеясь, что прокатит. Но ощущение от прозвучавшего вопроса такое, будто прокатывает самого У Сяня. Лицом по асфальту как минимум.       – Что?..       – Ты от меня дергаешься все утро, потом как ужаленный сбегаешь посидеть в кафе с какой-то девушкой и подержаться за руки, а кто она тебе, сказать не можешь? Или…       У Сянь не дает договорить то, что могло бы быть после «или», потому что за сотую долю секунды можно догадаться, что Ван Цзи скажет — «все, что было вчера, не всерьез» — что-то в этом роде.       – Так, все. Стоп. Я тебя услышал, понял. Ясно все с тобой. Будем разговаривать, когда остынешь. А сейчас скажу те вещи, которые тебе на самом деле хочется знать о ней: я с ней не трахаюсь и я в нее не влюблен. Думаю, этого достаточно. А остальное — мое личное дело.       Ван Цзи ничего не отвечает. Только кивает и уходит в офис, больше не взглянув на У Сяня. А вечером уходит вместе с братом и Янь Ли, оставив после себя пустое кресло под боком, ноющую дыру в груди и горечь сожаления. В голове, как на поцарапанном CD, заели на повторе слова Лин Цзяо: ты даже не понимаешь, каким жестоким иногда можешь быть, ты ведь даже не замечаешь этого. Неужели это правда?       – У Сянь, прием, центр вызывает! – звучит у уха голос Вэнь Цин, а перед лицом проносится рука. Щелчок пальцами, и У Сянь вздрагивает и выныривает в реальность.       – Что ж ты так… неожиданно-то? – морщится мужчина, оборачиваясь к коллеге. – Где Хуай Сан?       – Ушел Хуай Сан. Ты всю ночь планируешь как под барбитурой пялиться в экран? Если что, он уже погас, – тише, с налетом саркастичной таинственности говорит Вэнь Цин и указывает на черный экран компьютера. – А если серьезно, дома у меня целая коллекция рома и байцзю. Намек понят?       – Не, я пас, – оживленно отнекивается он, понимая, к чему та клонит. – Спасибо, я благодарен, что ты пытаешься поддержать и все такое, я понимаю, как это сейчас выглядит, но душеспасительная беседа под градусом мне не нужна. Спасибо, правда.       – А, то есть вариант, что она нужна мне, ты не рассматриваешь?       – О, – растерянно вырывается у У Сяня, – Блин, прости, пожалуйста. Я был невнимателен.       Вэнь Цин в ответ только хмыкает и усаживается на стол рядом, поставив сумку на кресло Ван Цзи.       – Собирайся.       Что от Вэнь Цин он никуда уже не уедет, У Сянь понял, когда они на двоих прикончили бутылку рома и женщина разложила диван, скидав на него подушку и две простыни.       – Одеяла второго нет, прости, – без намека на сожаление в голосе говорит Вэнь Цин. – Мы с Хуай Саном под одним спим, а так у меня гости на ночь почти не остаются. А если остаются, то мы не спим. Но сегодня надо будет поспать немного. А то завтра будем как вареные селедки.       – Так вы с Хуай Саном вместе? – решает наконец задать не первый месяц интересовавший его вопрос, который в трезвом состоянии не задал бы точно — элементарная тактичность не позволила бы.       Вэнь Цин вопросу, кажется, не удивлена.       – Не, мы не встречаемся. Я знаю, как это выглядит. Но нет. Он моя семья.       Коротко и основательно выдает женщина под конец.       – Хуай Сан и А-Нин. Но это не повод влезать в романтические отношения. Это… – замолкает она ненадолго, подбирая слова и расстилая простынь по дивану. – Это как хотеть трахаться со своей бабушкой. Дико, правда?       У Сянь пораженно выдыхает и смеется, прислонившись спиной к дверному косяку.       – Вот и мне дико думать в таком ключе о нем. У него так же, я знаю. Просто…       Она хмурится, становясь на колени на диване, чтоб дотянуть простынь до края у стены.       – Так, все, будет тебе куда упасть, – вставляет она между делом и, поднявшись на ноги, продолжает: – Просто я неудачник в отношениях, а он в принципе не хочет всего этого.       – Почему неудачник?       – Ну, потому что когда я влезаю в отношения, да и когда вообще начинаю общаться с человеком именно в романтическом ключе, типа, уже намекая, что наше общение может перетечь только в отношения такого рода, все портачится, – она морщится, кривит губы и машет рукой, уходя обратно на маленькую кухню, и У Сянь идет следом. – Я начинаю вести себя идиотски. Все становится какое-то неестественное и ходульное. Не отношения, а одна большая нелепость.       Женщина вздыхает, достает из кухонной тумбы бутылку рома и байцзю, показывая У Сяню, мол, выбирай. У Сянь указывает на байцзю.       – Вот так вот, – вздыхает она и откупоривает пробку. – Не говоря о том, что я в принципе невыносима в отношениях. То ревностью доканываю, то начинаю переделывать под себя, навязывать свое видение всего. Не знаю, почему. С друзьями нормально все, воспринимаю чужой внутренний мир адекватно, а если это моя пара — то все, криндец. Да, знаю, тут можно сказать, что у меня все впереди, еще встречу своего человека. Нет, – резко и безапелляционно говорит она, – не встречу. Потому что не хочу. Потому что… Честно говоря, я не чувствую в этом нужды. Я люблю Хуай Сана, люблю братишку, тебя успела полюбить, Ван Цзи по-своему люблю, Янь Ли. И я счастлива вот так.       – Меня тоже можно назвать неудачником в отношениях. Вот только я в них нуждаюсь, – тихо, себе под нос бормочет У Сянь и берет из рук Вэнь Цин рюмку.       – Ван Цзи что ли не хочет? – аккуратно и вкрадчиво спрашивает она. – Мне казалось…       – Ох, черт… – сокрушенно шепчет мужчина и только что не хлопает себя ладонью по лбу, а стоило бы. – Это всем уже казалось, значит.       – Ну У Сянь, это где должны быть глаза, чтобы ничего не заметить, а? Или каким нужно быть затупком? Хуай Сан даже предлагал делать ставки на то, что вы уже… ну, того.       У Сянь давится при первом же глотке.       – Да черт его дери, этого Хуай Сана, – сквозь кашель сипит он и бьет кулаком по груди.       Вэнь Цин смеется, забирает у него рюмку — того гляди прольет, пока откашливается.       – А если серьезно?       – Что серьезно? – не понимает У Сянь .       – Что тебе мешает быть с Ван Цзи?       – Да много чего.       – Например?       И почему-то после этого У Сянь не затыкается, не переводит тему, а действительно выдает это «например». Все «например» по очереди. И мысленно над собой насмехается: а говорил, что душеспасительные беседы под градусом не нужны.       Вэнь Цин слушает его молча, не перебивая, ничего не комментируя и даже не допивая свою рюмку. Но когда У Сянь замолкает, ее буквально прорывает. Хотя понимает он это не сразу.       – Помнишь, я рассказывала немного про студенчество свое паршивое, какая я была?       – Да, помню, – кивает У Сянь и не совсем улавливает, к чему она клонит.       – Я говорила, что Хуай Сан… Если бы не он, то хрен знает, что со мной было бы сейчас. Так и есть. Он мне помог принять себя. Я себе тогда казалась настолько неправильной, настолько неуместной. Забилась в себя. Боялась всего, чего только можно. Как будто на меня постоянно смотрят, оценивают, выносят вердикт, что правильно я делаю, а что нет. Во всем. Одежда, прическа, интересы, желания, отношение к чему-то, поступки. Я вообще не знала, что делать со своей жизнью, потому что казалось, что я загнана в установленные кем-то рамки, и если я посмею какой-то частью высунуться за их пределы, меня покромсает, что я не смогу никуда устроиться, что не смогу найти друзей, что ни один коллектив меня не примет. Я стеснялась себя и боялась. Эта ультимативная «нормальность» в голове, которая, не знаю, откуда, честно, взялась, не давала мне лишний раз вздохнуть. Я всего боялась. Вообще всего. Носить одежду какую-то, говорить, что на самом деле думаю. Вот, кажется, что в этом такого? Все так живут, все так делают, но у них как будто это все другое, правильное, а я себе казалась каким-то уродом. Хуай Сан не был таким никогда. Я даже не представляю, почему он вообще на меня обратил внимание, на такого заморыша. Потому что он не такой. Ему вообще плевать, что и кто о нем подумает, как его мысли, поступки или что-то еще повлияют на отношение окружающих к нему. Вот кто-то понимает это и принимает себя, живет своей жизнью, не прячется. А Хуай Сан, он как будто никогда и не ощущал на себе этого давления из вне. У него это «мне пофиг, я буду жить, как хочу» не осознанный выбор, оно не подкреплено никаким пониманием. Он вообще всего этого не замечает. Я не знаю, честно, не знаю, как он додумался подойти тогда ко мне и заговорить. Ты бы знал, как мне было стыдно. И стыдно за то, что обо мне подумают, из-за того, что я стою и разговариваю вот с таким нелепым человеком как он! А он тогда именно таким и казался. И мне было одновременно стыдно и до ужаса завидно. Потому что он этого всего не чувствует, и ему хорошо. Он может подойти к кому угодно и заговорить, если захочет. Он знал, кто он и что ему нужно. Вот обычно так характеризуют людей пробивных, каких-нибудь деловых, бизнесменов или карьеристов. В модных дорогих костюмах, с машинами, таких, которые всего добиваются, если ставят себе цель. Ну правда, у любого именно такая картинка выходит, такие ассоциации появляются. Но это ж на самом деле нихрена не так. Человек, который знает, кто он и что ему от жизни нужно, выглядеть может как угодно. Это запросто может быть босоногий хиппарь. Потому что все мы разные. И засовываться в эту нелепую, не знаю, кем придуманную «правильность» нельзя. Это ужасно. Но эти рамки у многих в головах, и поэтому бывает тяжело. Хуай Сану тоже тяжело. Но это его жизнь, это он, и перекраиваться ничего не будет. Не потому что он мегауверенный, пробивной парень, который всегда стоит на своих принципах и убеждениях, а потому что он не думает об этом, а просто живет. А я тогда не жила, я именно думала. Постоянно думала, что кто может решить в отношении меня, как это скажется на работе, потому что дресс-код, потому что правила, нормы, потому что мы взрослые люди. Черт возьми, У Сянь, взрослые люди!       Женщина едва не выкрикивает это и ударяет ладонью по столу. В этот момент в ней будто что-то переключается, будто и правда ей, а не ему нужны были разговоры по пьяни, и сейчас наружу вынесет все, что только может быть в голове у этой пьяной женщины. Но что ее могло спровоцировать, что в его словах стало спусковым крючком, заставившим ее рассказывать все это, У Сянь так и не понимал. Как не понимал, каким будет итог этого чересчур эмоционального, сбивчивого и на повышенных тонах монолога.       – То есть ты просто перемахиваешь через какой-то возрастной порог и начинаешь кромсать нахер свою личность! Вот что такое быть взрослым человеком! Быть каким-то яблочным огрызком! Быть занудой и трусом! Быть помешанным на потреблении и зарабатывании денег! Потому что надо именно так. Надо работать на хорошей работе, надо стремиться подняться выше по карьерной лестнице, надо хотеть выйти замуж или жениться, надо хотеть завести полноценную семью, не заниматься ерундой, а чем-то серьезным, надо путешествовать, потому что это ж так важно, а то у тебя ж, мать их, кругозор тогда будет с булавочную головку! Нужно обо всем узнавать, всем интересоваться, чтобы потом в разговоре блеснуть эрудицией, показать, какой ты образованный и разносторонне развитый.       Она замолкает, чтобы сделать вдох, выдохнуть и засмеяться, но безо всякой радости, а горько и устало.       – У Сянь, я не люблю путешествовать! Представляешь?       Она разводит руками и перестает смеяться. У Сянь молчит и не кивает — вопрос риторический, даже спьяну понятно. Но вот только опьянения он почти уже не ощущает.       – Вообще. Никуда я не люблю выезжать. Для меня это напряжно, скучно и не интересно. Это очень круто, наверное, увидеть Италию, увидеть этот гребаный Париж и умереть, но мне плевать на Париж, Италию — да на всю Европу вместе взятую. Меня это не цепляет. Мне нравятся истории, мне нравятся краски, мне нравится разнообразие стилей, мне нравится рисовать. И для того, чтоб делать то, что я люблю, мне не нужно читать книжки про теорию струн или ехать в Россию, поглазеть на картины в Эрмитаже! А поговорить мне и так есть с кем. Не нужно из кожи вон лезть, чтоб кого-то там заинтересовать. На кой мне нужны эти «красивые и успешные», когда мне комфортно с Хуай Саном, когда мне комфортно с тобой или Янь Ли, или с моим братишкой. Я никому ничего не должна.       Под конец она сдувается, как забытый после праздника воздушный шарик, и говорит уже тихо, без надрыва, не машет руками. Но в глазах стоят слезы.       – И ты, У Сянь, не должен. Понял? – совсем тихо, на грани шепота говорит она, потому что еще чуть-чуть — и расплачется.       – Потому что ты сдаешь сейчас, У Сянь. Ты не такой, как Хуай Сан, ты такой как я: ты все это дерьмо осознаешь, но тебе не приходилось себя ломать и подстраиваться, не приходилось потом вылазить из этого гребаного кокона, ты отстаивал себя всегда и продолжал это делать, ты всегда умел проводить черту. А сейчас ты сдаешь. Прекрати это, пожалуйста. Не повторяй того, что я пережила в студенчестве. Ты же сломаешь себя сейчас, если начнешь из-за своей бывшей вот так… – она не находит нужного слова, как-то неуклюже машет рукой и всхлипывает.       – И твой брат нихрена не прав, и не надо начинать думать, как он, и корить себя. Не будь дураком. Не надо, У Сянь, – говорит она и вытягивает руку вперед, то ли относя последние слова и этот жест к просьбе не быть дураком, то ли к попытке у Сяня открыть рот и что-то наконец сказать.       – И если Ван Цзи тебе так нравится, если ты хочешь быть с ним, так будь. Какая к хренам разница, что твоя бывшая залетела от тебя. Она решила оставить ребенка, ну так пусть и живет теперь с этим решением. Все, что ты можешь быть ей должен сейчас — это алименты на ребенка. А не свою похеренную личность, прогиб под ее «хочу» и разрушенные отношения с Ван Цзи. Может, это самая большая любовь в твоей жизни, У Сянь! А ты хочешь все разрушить, потому что, считаешь, как последний кретин, что так защитишь Ван Цзи от себя и всего, что составляет твою жизнь. Да, со всем ее дерьмом. Но ты спрашивал Ван Цзи, нужно ли ему, чтоб его защищали? Или ты думаешь, что только у тебя все сложно, а у него нет, и что ему нечего вывалить на тебя? У Ван Цзи тоже заморочек вагон, поверь. У него на лбу написано, что он замороченный. Не хуже тебя. Только по-другому. Не будь идиотом, ладно? Вы оба, не будьте идиотами. Хватит шугаться и что-то прятать друг от друга, думая, что так будет лучше. Хватит прятать себя в шкафу. И пусть эта баба твоя канает лесом! Не нужно на себя валить всю ответственность в мире, ладно? Ты знаешь, что тебе нужно и кто тебе нужен. Вот и отвечай за это. А то разорвешься.       Вэнь Цин не вытирает щеки от слез, не срывается в плач — только хлюпает носом и на каждое слово тычет пальцем У Сяню в грудь, будто хочет вбить их в него.       Может быть, утром будет немного неловко за все услышанное, увиденное, сказанное, потому что было слишком эмоционально, слишком много значения было предано тому, что столько, кажется, не заслуживает; было где-то глупо, где-то стыдно, ужасно сумбурно, но искренне. Кому из них это больше нужно было, до сих пор непонятно, но что на самом деле оно было нужно, У Сянь убедился, хотя и предположить не мог, что его откровения вызовут в этой женщине такую огромную волну боли за саму себя из прошлого, сожаление и отчаянное желание помочь.       Когда уже начинает светать, он желает Вэнь Цин хорошего сна на оставшиеся пару-тройку часов, добредает до дивана, на автопилоте раздевается и с головой укрывается, твердо решив поговорить утром с Ван Цзи. Телефон с выставленным на всю неделю будильником и уведомлениями о сообщениях не глядя засовывается под подушку.       23:47 Лань Ван Цзи: «Ты же не спишь еще? Я у твоего дома»       23:50 Лань Ван Цзи «Откроешь?»       00:15 Лань Ван Цзи «Где ты?»