Иначе

      Звонки длинными гудками продолжали уходить в никуда, растворяясь в шуме автобуса и гомоне людей. Каждое сообщение оставалось помеченным как непрочитанное.       09:11 Вы: «Блин, Ван Цзи, почему ты не позвонил? У меня на сообщениях пищалка, я ее не слышал. Пил с Вэнь Цин»       «Надо бы сменить эту пищалку на что-то более звучное».       09:22 Вы: «Надеюсь, твоя бурная фантазия не слишком разыгралась? Ты же не напридумывал чего-нибудь про меня и ту девушку?х)»       09:24 Вы: «Прости, что вспылил вчера»       09:28 Вы: «Лань Ван Цзи, прекрати меня игнорировать! Ты же выезжаешь за полчаса! Какого черта не смотришь в свой телефон?!»       У Сянь несся как угорелый от квартиры Вэнь Цин и до ближайшей остановки, глядя больше в гугл-карту — район-то незнакомый, — чем себе под ноги, а после мысленно просил водителя автобуса закрывать двери и поживей езжать. Вскоре недопроснувшийся и еще не отошедший после опьянения мозг сообразил, что в офис У Сянь рванул вообще-то рано: а с чего бы Вэнь Цин стоять в халате, без косметики и укладки, с чашкой только сваренного кофе и смотреть на него, шнурующего кеды, как на идиота: «К Ван Цзи, да… Ну беги, Форест, беги. Завтрак твой сама съем».       Еще вчера он готов был отпустить Ван Цзи, если тот плюнет на него и отступится — так будет лучше, только бы без лишней и никому не нужной боли, а сам он, У Сянь, переживет, — но сейчас… Аж вспоминается древняя, как динозавры, шутка про парня, которого вырастили кошки. Ситуация один в один: «Ван Цзи, обрати на меня внимание, говори со мной, спи со мной, люби меня — уйди, Ван Цзи, не лезь ко мне, прекрати все это — нет, Ван Цзи, не смей уходить, ты мне нужен». Было бы смешно, если бы не было так глупо.       У Сянь переводит взгляд с погасшего экрана смартфона на мелькающие дома, деревья, машины и прохожих за окном, рассеянно хватаясь за разбегающиеся мысли о прошедших днях и больше не чувствуя, как тонет в этом море из событий, переживаний, выводов и вообще того, что составляло эти дни, а может взглянуть на все несколько отстраненно, будто сверху. Забавно, как чужая почти что истерика может утихомирить собственную панику. А то, что он ощущал последние сутки, именно паникой и было, стоило признать. Хотя У Сянь и понимал уже, что кричала, ругалась Вэнь Цин из-за него, но плакала она все же из-за себя. Память — ноша тяжелая порой, он это знает не понаслышке. У каждого своя тяжесть, да, но и плечи, на которых лежит эта тяжесть, у всех тоже разные. Ему не в чем ее упрекнуть. А вот поблагодарить точно есть за что.       «Семья из нас никогда не получилась бы. Даже сейчас, когда есть А-Яо. Я буду помогать с воспитанием, если ты хочешь, и помогать материально. Напиши, когда будешь готова сделать тест. Я сам все оплачу, как обещал».       Уже у самого входа в офисное здание, У Сянь останавливается и заворачивает на стоянку. Мотоцикла Ван Цзи, как и ожидалось, нет. Так даже лучше, думает он и решает подождать здесь, у входа — в офисе поговорить точно получится. Но на душе все равно почему-то неспокойно.       «Твою мать, Лань Ван Цзи… С тобой же все в порядке?»       Нервно крутящим в пальцах телефон и докуривающим очередную сигарету его застает Си Чэнь, которого сам У Сянь и не заметил бы, сидя на корточках все под тем же персиковым деревом, увешанным мелкими, еще зелеными плодами: перед глазами каждую минуту проносилось несколько пар ног, некоторые останавливались рядом, чтобы покурить, так что очередные ноги в хлопковых брюках и серых теннисных туфлях не привлекли к себе никакого внимания.       – У Сянь, чего не заходишь?       У Сянь резко задирает голову с хрипловатым «о, это ты», выдохнутым вместе с дымом.       Си Чэнь всегда улыбается. Эта улыбка в свое время открыла перед ним достаточно дверей и продолжает открывать сейчас. Не только она, конечно, а еще его смелость и умение мягко, но непробиваемо упрямо стоять на своем, но и она тоже — всегда вежливая, теплая, располагающая к себе улыбка. Одинаковая для всех. И все одинаково на нее ведутся.       – А где братец? Едет еще?       Эта улыбка, обращенная к нему, и сейчас привычно вежливая, располагающая, но теплотой от нее не веет совершенно.       – Нет, он дома. Спит пока. К тебе вчера ездил?       – Ему стоило предупредить или позвонить хотя бы… Я опустошал запасы алкоголя у Вэнь Цин, – немного нервно смеется У Сянь. – Кто ж знал, что…       Он осекается.       – Все в порядке? Почему он спит? Он же без будильника встает ни свет ли заря…       – Ну… – Си Чэнь поджимает губы, и от улыбки не остается и следа. – Катался к тебе, вернулся поздно, всю ночь шатался по квартире, мне спать мешал, уснул только под утро. У Сянь, ты знаешь, я не люблю вмешиваться в чужие взаимоотношения…       – Ну так не вмешивайся, – перебивает его У Сянь, встает и выбрасывает окурок.       – Я бы и рад, но сейчас должен.       – Си Чэнь, я же не лезу в твои взаимоотношения с другими людьми, а?       – Пожалуйста, не надо его втягивать в свои игры и, знаешь, вообще в это все не надо втягивать.       – Во что «это все»? Какие игры?       – Ты знаешь.       – Не знаю, Си Чэнь! На нас вся творческая база держится, так ясное дело, что мы сблизились за работой. А в мои встречи и личную жизнь лезть не…       Си Чэнь обрывает его неожиданно жестко и громко.       – Со Сюань Юем вы тоже сблизились!       Да, Си Чэнь действительно про них понимает не меньше Вэнь Цин, Хуай Сана, которого хлебом не корми, дай попереживать за чужую сексуальную жизнь, и сестры, которая все знала будто наперед.       Кто-то оборачивается на них, и Си Чэнь продолжает уже тише.       – Не надо так же «сближаться» с Ван Цзи. Я многое могу понять, но не надо на нем отыгрываться. Еще раз говорю, я не люблю вмешиваться в чужие отношения, и будь на месте Ван Цзи кто-то другой — развлекайся сколько влезет. Это на твоей совести. Но Ван Цзи не смей трогать. Да, потому что он мой брат. Я знаю, какой он и как может отреагировать — достаточно того, как он уже реагирует, — и я не хочу его видеть потом морально поломанным, когда это все закончится. А чем закончится, мы все уже понимаем.       У Сянь как выброшенная на песок рыба немо глотает воздух. Си Чэнь никогда не винил его в случившемся со Сюань Юем, никогда не попрекал его этими отношениями, не осуждал и не обсуждал вообще. Толерантность и принцип невмешательства, оказывается, могут иметь и вот такую обратную сторону.       – То есть… Ты меня все эти годы считал…       Подобрать правильное слово не получается, как ни пытайся. Одним словом тут не выразить. Выразить тут можно только кулаком по лицу, но пальцы нужно беречь, и лицо Си Чэня не стоит того, чтобы на время лишиться возможности рисовать.       – У Сянь, не выдумывай, я не это имел в виду. Тебя никто никогда не винил в его смерти.       – Прямо — нет. Но что в ее приближение я внес свой вклад, ты сейчас не отрицаешь, – криво улыбается У Сянь и убирает руки в карманы. – Спасибо, Си Чэнь. Очень приятно узнать правду. Хотя бы сейчас. Лучше поздно, чем никогда, верно?       – Надо было вмешаться раньше… – досадливо шепчет Си Чэнь сам себе, нервным движением потирая лоб и косясь на проходящих мимо людей.       – Надо было вообще меня не звать.       Весь оставшийся рабочий день У Сянь чувствовал, как Си Чэнь глядит на него злым сторожевым псом. Особенно после приезда Ван Цзи. Они с Си Чэнем и так никогда близкими друзьями не были. Приятелями, напарниками — да, безусловно. Работать с ним было на самом деле отлично, мало с кем так бывает, и не один У Сянь был такого мнения, но вот до дружбы они не добрались. Каждый оставался мягко закрыт от другого: тепло, комфортно, но на расстоянии. Сейчас не стало и этого.       Поговорить с Ван Цзи не вышло ни сразу после его возвращения — было бы удивительно, если б это было возможно, — ни во время обеденного перерыва, а после он опять закончил свой рабочий день в положенное время и ушел вместе с Си Чэнем. Радовало только, что его кресло все еще стояло так близко, что можно было локтем коснуться его руки, и что корявый мини-комикс про кроликов, который У Сянь подсунул под ноутбук, не был выброшен, а сложен как всегда вчетверо и убран в карман.       Отсутствие комментариев от Вэнь Цин тоже, честно говоря, по своему радовало.       Дома У Сянь оказался намного раньше, чем обычно — работать в той атмосфере, что была сегодня, откровенно выматывает. Полчаса не прошло с ухода Ван Цзи, как он плюнул на все, свернул редактор с недобитым кадром, забрал планшет и сбежал домой.       Дома стало лучше; вновь появился энтузиазм или что-то близкое к нему, появилась идея для поста в блоге, текст в заметках и на столе — огромная кружка кофе с молоком. А еще совершенно волшебное ощущение уюта и покоя, когда видишь, что вот так и должно быть, вот так правильно: сидеть снова с планшетом, рисовать то, что хочется, говорить людям то, что хочется, получать от них отклик и понимать, что ничто не зря, что им нужно все, что говорит и создает У Сянь.       После скинутых скетчей с Сяо Чжанем и его возлюбленным и поста про новое дунхуа, подписчики снова оживились, появились новые (а может, это вернулись старые?), все уверились, что У Сянь не спился, не помер, а вполне себе живой и вернулся к ним — все извинения и объяснения про кризис были поняты и приняты.       Когда кофе подостыл, кружка опустела наполовину, а в графическом редакторе появился законченный набросок, У Сянь едва не подскочил на месте от завизжавшего входящим сообщением телефона — сменил сигнал на свою голову.       22:32 Лань Ван Цзи: «Ты в офисе или дома?»       А не зря сменил.       22:33 Вы: «Дома. А что?»       22:33 Лань Ван Цзи: «Сейчас приеду»       – А спросить, не занят ли я, не надо, да? – возмутился У Сянь, глядя на последнее сообщение.       22:34 Вы: «Жду»       Интересно, повод для приезда тот же, что и вчера?       У Сянь уже было расслабился и начал тонировку, как телефон вновь взвопил. Он вздрогнул, линия смазалась — все же с громкостью перестарался.       22:39 Лань Си Чэнь: «Я же просил тебя»       – Я тоже просил не вмешиваться, черт тебя дери, Си Чэнь. Почему нужно быть таким непроходимым лицемерным козлом, а?       Он опять отчитывает телефон и откладывает его в сторону. Вместо ответа убирает линию, которую запорол, и рисует ее заново.       За слова про Сюань Юя все еще хотелось съездить по лицу. За слова про Ван Цзи было просто обидно.       22:42 Вы: «Хватит играть в курицу-наседку. Ван Цзи не ребенок — это раз. Я его насильно никуда не тяну — это два. Если он хочет быть со мной, он будет со мной — это три»       22:43 Лань Си Чэнь: «Почему ты в него так вцепился? Только из-за того, что он похож на твоего из Японии? Ван Цзи не замена, хватит играть, У Сянь!»       22:43 Вы: «На моего кого? Ты от переживаний за младшенького умом повредился?»       Ответа все не было, но зато успело прийти понимание, откуда ноги растут у этой дикой теории про его отношения в Японии. Только вот представление, как можно было прийти именно к этому выводу, так и не появилось — чужие тараканы в голове оставались такими же непостижимыми.       – Так, прежде чем ты мне что-то скажешь, я задам тебе вопрос и ты мне на него ответишь: ты тоже считаешь, что у меня был кто-то в Японии, как две капли воды похожий на тебя?       Ван Цзи застыл перед открытой дверью и хмуро покосился на ладонь У Сяня, только что хлопнувшую по косяку.       – Ты… Да я не гоню тебя, – понял свой промах У Сянь и за руку втянул парня в квартиру. – А то встал… Ну? Ты так считаешь, да?       – Брат мне сказал потом, когда все первый раз встретились, что ты и по парням тоже, и… – откровенно мямлит Ван Цзи и ужасно по-детски сжимает обеими руками поднятое забрало мотоциклетного шлема. – Лао Цзян же тогда говорила что-то такое, хотя я на самом деле не помню. И он сказал, что у тебя, видимо, опять там кто-то был.       – Браво, братьям Лань, – воскликнул У Сянь и громко захлопал в ладоши. – Сказочная логика. И ты, значит, думал, что все было только из-за того, что ты похож на кого-то там моего из Японии и я вижу в тебе его замену?       В ответ ни слова. Ван Цзи, кажется, даже дышал через раз и продолжал так же стоять на коврике у двери, вцепившись в свой шлем как в спасательный круг. Такой растерянности на этом лице У Сянь еще не видел. Сфоткал бы на память, если бы мог.       – И вообще, почему сразу бойфренд?! Почему не модель, которая меня вдохновила и вывела из блядского кризиса наконец? Почему не друг? Почему не коллега, чувак из аниме — да вообще кто угодно? Что, только из-за того, что у меня были отношения с мужчиной? Си Чэню памятник ставить нужно за такую блестящую логику!       У Сянь уже во всю нарезал круги по прихожей, активно жестикулируя — только до пантомимы дойти осталось — и чувствовал, как в нем с новой силой закипает злость на Си Чэня.       – Но ты-то чем думал? А хотя что ты? Он же твой брат, ясное дело, что ты ему поверил, ведь мы давно знакомы и все такое… О!       Он резко тормозит и разворачивается к Ван Цзи, все такому же шокированно-молчаливому и, судя по выражению лица, готовому сквозь землю провалиться от стыда. Но даже не думает сдерживать этот словесный поток. В принципе, не думает о чем-то постороннем, а только говорит, говорит и говорит, выливая на Ван Цзи все, что сейчас вылить хотелось и было нужно на самом деле.       – Так ты тогда утром бил меня и говорил что-то там «посмотри», потому что решил, что я не понимаю спросонья, кого поцеловал? А если бы я так и не допер, в чем дело? Боже, Ван Цзи, я-то думал, все вообще забыли о том нелепом знакомстве! Это же правда так нелепо… Да ты даже не помнишь, что сказала шицзе! Какого хрена ты поверил… И вообще, почему ты тогда сам ко мне полез, раз считал, что ты всего лишь чья-то замена, а?       Уши и шея Ван Цзи на глазах стали менять цвет, и от такого зрелища У Сянь за долю секунды растерял весь запал отчитывать и едва сдержал первый приступ смеха.       – Я хотел, чтоб ты забыл про него.       Это был контрольный выстрел. У Сянь прикрыл рот ладонью и попятился назад, уже откровенно захохотав.       – Ох, молодой господин Лань, так ты решил меня завоевывать несмотря ни на что? Типа, забудь его и будь со мной? Боже, Ван Цзи, ты невозможен!       Невозможный Ван Цзи так и продолжал молчаливым истуканом стоять перед дверью, сжимать в руках шлем, густо краснеть и, кажется, уже злиться, пока У Сянь давился хохотом с этой почти что дорамной сцены, сползая на пол по стене.       – Ох, Ван Цзи… – почти отсмеявшись, протянул он, вытирая выступившие слезы.       Потер щеки ладонями и закрыл ими почти все лицо, кроме глаз, вобрал в легкие побольше воздуха и медленно выдохнул, успокаиваясь. Ван Цзи уже и правда злился. Не хватало только, чтобы он сейчас сбежал.       – Я не над тобой смеюсь, не подумай ничего такого, просто… Ван Цзи, – позвал У Сянь, отдышавшись, но так и не убрав руки от лица — мысль, которую вдруг хотелось озвучить, была простая как палка, но…       – Я тебе настолько понравился?       Но смущающая до тихо трепещущих бабочек внизу живота и спирающего дыхания — в полный голос даже произнести не смог.       Кивок в ответ, и У Сяня хватило только на спрятаться за ладонями полностью. Он готов поклясться, что это самое волнующее признание в его жизни. И самое идиотское, учитывая обстоятельства.       – Ты мне тоже, – выдает он наконец, подняв голову и убрав ладони от лица. Но в Ван Цзи особой радости от своих слов не заметил.       – На кого я тогда похож?       – А, точно. Иди сюда. Сейчас…       У Сянь достает смартфон из кармана, открывает переписку с сестрой и отдает гаджет в руки усевшемуся напротив Ван Цзи. Неловко, но деваться уже некуда.       – Видишь фотку? Вот тебе «из Японии с любовью». Моя шицзе звонила мне, спрашивала, рисую ли я что-то. Ты ведь знаешь, наверное, от Си Чэня про кризис, что я сваливал из страны, забросил блог…       – Знаю, видел.       – Ну еще бы, раз он тебе и о моих предпочтениях поведать успел, и этой хрени на уши навешать, – фыркнул У Сянь. – Так вот, это первое, что я нарисовал спустя хер пойми сколько времени. И это не мой бойфренд. Это вообще не реальный человек — это мой сон.       – Сон, значит… – озадаченно пробормотал Ван Цзи, чему-то едва заметно кивнул, опустив взгляд к дисплею. – И ты его всунул в наше дунхуа.       – Были причины его всунуть. И не только его. Еще пейзаж. И некоторые еще штуки. Могу показать потом, если хочешь. Но это не реальный человек. Мне шицзе тогда сразу сказала, что он капец на тебя похож. А я не поверил. А когда тебя увидел, аж офигел от жизни.       Ван Цзи все еще смотрит с недоверием, покусывает губы изнутри и все глядит то на дисплей, то на У Сяня.       – Ну, блин, ты что, думаешь, что у тебя в Киото брат-близнец живет?       – Хватит ржать. Я все уже понял.       – Ладно-ладно, не буду.       И казалось бы У Сянь успокоился, как по губам расползлась плутоватая улыбка.       – А я тебе с первого взгляда понравился, а, диди?       – Не называй меня так. От тебя это пошло как-то…       – Хм, пошло? Да ну? – искренне удивляется У Сянь. – А то, что мы делали в офисе, когда все ушли, не пошло, диди? – игриво проговаривает, тянет Ван Цзи к себе на колени и снова срывается до короткого смешка, видя, как у него заново краснеют уши.       – Ох, ну не красней! Я же ничего такого не сказал. И мы могли бы повторить. Только не в офисе. Хотя можно и в офисе. Но уже без шмоток. Если ты правда меня хочешь, – без намека на смех и с ощутимыми паузами.       Последние слова У Сянь вовсе проговаривает тише, потому что в самом деле волнуется, а хочет ли его Ван Цзи по-настоящему. Чтоб не просто единичный порыв, а искреннее, полноценно оформившееся желание. Все же «нравиться» в одежде и «нравиться» без одежды — разные вещи.       А Ван Цзи действительно перестает краснеть и опять смотрит. Прямо как тогда.       – Правда хочу.       – Ох, ну почему ты такой…       Но не договаривает, уткнувшись в плечо Ван Цзи лицом. Член среагировал на одно только это «хочу» и взгляд. Приехали. Но когда Ван Цзи положил руку на затылок, а второй потянул его за подбородок вверх, У Сянь вспомнил, что у приезда к нему изначально цель могла быть совсем не такая. Да точно не такая.       – Стоп, стоп, – тихо запротестовал он и не дал-таки себя поцеловать, коснувшись пальцами чужих губ. – Не сейчас, подожди. Ты приезжал ко мне по какому поводу?       Ван Цзи в мгновение собирается, отстраняется и слезает с его колен. Только бы не из-за Лин Цзяо, запоздало соображает У Сянь и уже жалеет, что остановил его — перспектива вместо секса расписывать подробности общения с бывшей не прельщает ни разу.       – По поводу концовки.       – Эм… А до завтра?       – Хотел наедине с тобой обсудить.       Эта особенность до сих пор не перестает вызывать у У Сяня приятное ощущение собственной значимости для этого конкретного человека, хотя он прекрасно понимает, что Ван Цзи вообще-то молодой, ему нужна сейчас поддержка, и он просил У Сяня быть рядом именно поэтому: потому что ему нужен взгляд художника на текст непосредственно в процессе написания, чтобы понимать, хорошо ли это визуально будет, впишется ли в концепцию. Ван Цзи изначально не хотел, как в нормальных студиях: написал сценарий, сделал свою часть работы, а вы, художники, долбитесь с остальным сами. Он хотел работать с У Сянем вместе и вместе это придумывать. В противном случае, У Сяня бы сейчас в Китае не было.       – Пойдем тогда разбираться, что там с концовкой. А то ты и дальше будешь так кота за яйца тянуть. Чай или кофе?       – Чай.       От обсуждения концовки, над которой Ван Цзи маялся уже не первый месяц, по несколько раз переписывая, У Сянь ожидал чего угодно, но не кардинального ее изменения.       – Нет, хэппи-эндов и так дофига. Все же всегда уверены, что обязательно, какое говно бы ни происходило, в конце каким-то волшебным образом все будут счастливы. Это слишком ожидаемо. Знаешь, давненько, конечно, это было, но читал об одном, кажется, немецком драматурге двадцатого века, который решил не делать хэппи-эндов в принципе, заканчивать все на тяжелых нотах, лишать зрителя катарсиса, чтобы он прочувствовал всю жесть, чтобы его это не отпускало и заставляло не просто осмыслить, но и достаточно долго эмоционально переваривать. Мне это показалось интересным и очень правильным. Иначе какой смысл делать то, что мы делаем? Раз мы решили делать что-то из ряда вон, то давай ломать шаблоны полностью!       – Я знаю. Нам тоже что-то такое рассказывали в универе. Но… Представь, что это история твоей жизни. Разве ты не хотел бы ее переписать?       – Ван Цзи, историю жизни невозможно переписать. В любом случае, мне не очень нравится идея делать из трагической истории этих людей фальшивку. Это как-то неуважительно к их чувствам, тем более, чувства тут исключительные, сам знаешь.       Ван Цзи покусывает губу изнутри, какое-то время молчит, а потом говорит:       – Мне хочется переписать эту историю, чтоб хотя бы здесь они были счастливы в конце. Хочется дать им новую жизнь, в которой они исправят ошибки прошлой. Пусть эта жизнь даже будет нарисованной.       Такого У Сянь не ожидал. Дело не в художественной ценности, не в желании угодить зрителю или в чем-то еще, чем может руководствоваться творец, работающий на то, чтобы выгодно продать свое творение, и за это на самом деле не осудишь. Но тут у Ван Цзи душа болит за этих людей. Просто вот так по-человечески.       – Вот почему…       У Сянь не знает, что на это сказать. Он не сталкивался с таким. И замолкает так же, как недавно Ван Цзи, создавая очередную тянущуюся за напряженными мыслями паузу.       – Они уже прожили свою жизнь, Ван Цзи, и если мы напишем и нарисуем их жизни другими, им не станет легче все равно. Каждый из них вынес свою боль, и переписывай или нет, эта боль так и останется с ними. Тебе так тяжело?       Ван Цзи кивает.       – Если и исправлять ошибки прошлой жизни, – продолжает У Сянь, думая, что сможет этими рассуждениями если не облегчить душу Ван Цзи, так хотя бы отвлечь его, – если бы это было возможно, я, например, изначально бы не ввязывался в ту деятельность, из-за которой могут пострадать мои близкие, человек, которого люблю. Такое сложно предугадать, но все же выбор зависит от характера и взглядов на жизнь того, кто делает этот выбор. Хотя, наверное, тогда бы я уже не был собой, и он бы меня не полюбил.       – Сянь-гэ, есть масса других способов реализовать свой потенциал. Чтоб завоевывать сердца людей и менять мир понемногу, не обязательно выбирать опасную деятельность. Это можно делать иначе. И этот человек все равно заметил бы тот же огонь в тебе, хоть ты занимаешься чем-то другим. Вот что важно.       Вроде ничего особенного и не сказал, но у У Сяня от этих слов мурашки и стойкое чувство дежавю. Будто уже знакомая бездна за распахнутой дверью развернулась другим боком.       – Мы слишком часто переносим их историю на себя. Это хреново. Поэтому, наверное, тебе и тяжело. Даже не помню, чтоб в чем-то так же сильно увязал сам…       – Другие так не увязли почему-то. Значит, в тебе тоже есть нечто, что реагирует на их историю. Так реагировать можно ведь только на то, что есть в тебе самом. Разве нет?       В этом «тоже» промелькнула невыразимая интимность и теплота совместности, а еще что-то едва заметное и неуловимое, но одновременно оглушительно огромное, будто два отдельных друг от друга мира вдруг соединились какой-то своей частью, взаимно проникли друг в друга, и принцип «человек рождается и умирает в одиночестве» на один вот этот миг разрушился и перестал существовать. А ведь всего лишь одно слово…       Потом было перерыто все, что У Сянь нарисовал, будучи в Японии, разложено перед пытливым, жадным взором Ван Цзи и соотнесено с каждой сценой, где так или иначе что-то было задействовано; были рассказаны сны, некоторые почти один в один — дунхуа, и сделан в очередной раз вывод, что увяз он, У Сянь, в этом проекте по самые уши. Ван Цзи на все это смотрел, слушал, хмурил брови порой и все с какой-то озадаченностью кусал изнутри губу, словно хотел что-то сказать, раздумывал, подбирал слова, но так и не решался.       – Да ты уже носом клюешь, – на манер своей сестры протянул У Сянь, собирая с пола последние акварельные ватманы (как странно все же было показывать Ван Цзи человека в одежде из их дунхуа, но с его лицом). – Может, спать пойдешь?       – А ты?       – Думал порисовать, но не знаю. Тебе не будет отсвечивать сильно от экрана?       У Сянь — не Вэнь Цин, двушкой похвастаться не мог.       – Не должно.       Ван Цзи даже звучал уже умотано, и выбирая между продолжить рисовать и лечь спать вместе, У Сянь выбирает все же второе. Слишком уж трогательным выглядел сонный Ван Цзи сидящий на полу почти напротив и слишком уютной показалась идея просто уснуть вдвоем. Желательно в обнимку.       – Не, завтра продолжу. Идем спать.       Когда У Сянь подскакивает до сидячего положения под собственный вопль, перед глазами темно и все плывет. Дышать тяжело, по спине и по лицу что-то течет. Мокро, холодно. И страшно так, что всего колотит.       – Сянь-гэ, – хрипит под ухом торопливо и взволнованно, – Сянь-гэ, что с тобой?       Ему бы самому понимать, что с ним, но перед глазами все еще стоит красное восходящее солнце, отраженное в остекленевших мертвых глазах. Легкие — как скованные спазмом от задавленных рыданий, и чужие пальцы, больно давящие на плечи.       – Сянь-гэ, посмотри на меня! Слышишь?       Голос становится звонче, четче, немного разбивая дезориентацию и пуская в грудь порцию воздуха. Бедра придавливает опустившаяся на них тяжесть, и хватка на плечах становится только сильнее. У Сянь морщится, хлюпает носом, жмурится и торопливо смаргивает это кровавое марево вместе со слезами. Картинка перед глазами больше не плывет, сложившись до сидящего на его бедрах Ван Цзи. Вот он, вцепился в него, забрался сверху и смотрит перепугано, как олень в свете фар, в его старой футболке с «Евангелионом», взъерошенный и вполне себе живой.       – Блядские сны, – сипит мужчина, снова хлюпает носом, вздыхает и заваливается обратно на подушку.       – Блядское дунхуа, – добавляет он чуть громче и растирает мокрое от слез лицо.       Руки все еще дрожат, этот осадок никуда не денется так быстро, но эмоции почти улеглись. Интересно, который час?       – Что тебе такое снилось?       Ван Цзи слезает с бедер и так же на коленях усаживается рядом.       У Сянь ерзает, приподнимается и стаскивает липнущую к телу футболку.       – Мой бойфренд из Японии, который ты, но который Ван И Бо, – не удерживается и, сам не зная, почему, язвит, бросает скомканную футболку на пол, но на большее его уже не хватает.       Он устало валится обратно, затихает и закрывает глаза.       – Та сцена на скале снилась. С которой ты хотел переписать, что Сяо Чжань сможет спасти, вылечить и все такое… Только никто никого не вылечил. И не было никакого Сяо Чжаня. Был я. И ты умер. Или не ты, а Ван И Бо. Или мой несуществующий бойфренд из Японии.       На последней фразе У Сянь вымученно смеется и открывает глаза. Он помнит, как все на той же, сотню раз, наверное, снившейся скале сжимал в объятиях умирающего Ван Цзи: грязные, запятнанные кровью белые одежды, раздробленные пальцы рук — те, что всегда были перепачканы тушью и нежно гладили по щекам, — неестественно вывернутые плечи и будто не принадлежащие этому телу, неподвижные плети рук, его опухшее от гематом лицо, разбитые губы с подсохшей кровавой слюной в уголках и на подбородке, залитые слезами глаза и едва слышное, только когда почти прижимаешься ухом к этим губам, обещание «когда-нибудь все будет иначе» — на трех слабых выдохах, а после — тишина, отражение красного солнца в помертвевших глазах и невыразимые никакими словами отчаяние и боль. Хотя во многом уже знакомые: если бы тогда любил Сюань Юя, понимает, что не пережил бы. Вообще.       – Мы и впрямь слишком застряли в этом, – невнятно и совсем тихо бормочет Ван Цзи, так непохоже на его «Сянь-гэ, посмотри на меня» еще пару минут назад.       У Сянь только усмехается, угукает в ответ и тянет его за руки к себе, укладывая, потому что да, застряли, куда там сомневаться уже. Но У Сяню не жалко, не страшно, почти даже плевать, потому что сны снами, а Ван Цзи — настоящий, живой Лань Ван Цзи — сейчас, одетый в его шмотки, лежит здесь, в его постели. И важнее этого не может быть ни одна иллюзия, чужая история или собственные неадекватные сновидения.       – Прости, что разбудил и напугал, – шепчет и ерошит волосы Ван Цзи, ткнувшегося носом в его плечо.       – Нормально уже?       – Да. Не волнуйся.       У Сянь ежится без футболки, натягивает одеяло повыше и сползает ближе к Ван Цзи, чтобы обнять и снова коснуться губами его лба. Вот теперь нормально.