***
Широкий двор пестрел яркой зеленью высоких ветвистых деревьев. Земля, закатанная бетоном, накапливала жар от солнца, сияющего в вышине золотым диском. Напекая темные макушки, светило поднималось все выше и выше. Стрелки часов бежали вперед по кругу. Время спешило, не заботясь о жизни на земле, его задача была проста — двигаться. Не стоит ли тогда к миру вокруг относиться так же, как время относиться к жизни? Быть относительным. Безмерным. Спокойным. Что должно — все равно случится. Человек едва ли может повлиять на судьбу. Но может принять все ее удары лицом к лицу, наслаждаясь в равной степени и болью потерь, и радостью жизни. Мы смотрим на мир не видя того, что прячется за материальным, исключаем духовное. Почти не слышим самих себя в шуме чужих голосов и шагов. Не смотрим на небо. Небо, которое отражается в тонировке стекла несущейся по улицам города машине. Такое высокое, с объемными белыми облаками, в которых исчезают птицы. Солнце разбивается о тонировку, пускает едва заметные радужные полосы как тонкие-тонкие ниточки. Все вокруг такое важное. Запах салона, тихое дыхание водителя, который смотрит на фото своей маленькой дочери, что держит приколотым к козырьку. Звук мотора, вибрация, едва уловимые колебания воздуха. Тело погружается в медитацию почти неосознанно, сосредотачиваясь на мире вокруг в одну секунду. Не нужны глаза, чтобы видеть. Сейчас час пик. Начало двенадцатого, город забит людьми, на тротуарах не протолкнуться, перекрестные пешеходные переходы превращаются в живые кресты. Все так торопятся. Всем так нет дела до неба в вышине. Ему не грустно из-за этого. Нет. На самом деле он понимает. Машина несется мимо небоскребов из стекла и бетона. Огромные человечьи муравейники-офисы отражают мир как зеркала. Потоки машин и пешеходов. Яркие флажки на капоте треплет ветер, они дрожат и вьются в стороны. Представительские номера заставляют притормаживать других водителей, и он не особо рад, что сидит сейчас на заднем сидении салона. Но у него никто не спрашивал. Так каждый первый раз. Ничего не меняется. — Ты посмотри… вот это машина, — маленький рот прикрывает ладошка, короткие, жгуче черные волосы блестят в лучах солнца. — Что это за марка? — еще один тонкий голос. Туфли с круглым носом упираются в край крыши, пальцы стискивают решётку. — Отойди, ничего не видно, — кто-то кого-то толкает, чтобы подобраться поближе к краю и разглядеть хотя бы крышу подъехавшего к высоким железным воротам авто. — Смотрите-смотрите, президент студенческого совета вышел вместе с директором! — пара подростков высовывается в окно одной из множества галерей, показывая пальцами на две фигуры, пересекающие двор. И правда, молодой человек и мужчина с охранником шли к воротам, чтобы их отворили. — Кто это, черт возьми, приехал?! — некоторые возбужденно гомонили, стараясь встать на носочки и увидеть как можно больше. Кто-то напротив ворчал и разорялся, что не на что там смотреть. Пустая трата времени. Но никто не спешил уходить. Когда железные ворота отъехали в сторону, открывая проезд, множеству глаз открылся вид на черную, длинную машину с черными глухими стеклами и яркими красными флажками на капоте. Пока не открылась дверь разглядеть что-либо было просто невозможно. И вот, полированная, она беззвучно движется в сторону, а из темноты салона на свет выбирается высокая фигура. Сначала появляется узкий, до блеска начищенный кожаный ботинок, следом за ним край темно-серой брючины и широкое плечо. Фигура разгибается под солнечным светом, и стоящие близко к краю девушки задерживают дыхание. Длинные волосы, убранные в низкий хвост, развевает порыв шаловливого ветра, он же встрепывает непослушную челку, падающую на сверкающие глаза. Перед не одним десятком пар глаз предстает молодой человек с широкими плечами, на которые легко наброшен расстёгнутый пиджак. Его фигура уже повод начать многих тихо попискивать и лезть в карманы за телефоном, чтобы хоть издали сфотографировать незнакомца. — Кто это такой? — толкнув локтем в бок свою одноклассницу, спрашивает долговязый парень, щуря и без того узкие глаза. — Не знаю. Я слышала от тех, кто стоит ближе, что это новенький, который будет учиться в третьем классе средней школы. А свободное место есть только в одном классе, — она неловко потерла ушибленный бок и вскинула взгляд черных глаз на пихнувшего ее альфу. — А тебе-то что? — Да мне вообще все равно! — парень осёкся, встретившись взглядом с группой девушек, все еще стоящих у края. — Просто не понятно, почему столько шума из-за какого-то мажора, — конец фразы он уже недовольно проворчал на грани слышимости, последний раз бросая взгляд на двор. Было видно, как незнакомый, возможно будущий ученик, скрывается в стенах здания в компании президента и директора, ни на секунду не опуская плечи, кроме как ради вежливого поклона. Школа зашумела, как улей с потревоженными пчелами. Подростки бегали из класса в класс, толпились в коридорах, и в полголоса обменивались слухами. В том, что приезжий незнакомец окажется их новым соучеником, никто уже не сомневался. Фотографии, сделанные тайком, передавались с телефона на телефон. Омеги собирались в гомонящие стайки и ждали у окон, когда же снова выйдет тот самый парень, чтобы еще раз на него посмотреть. А через пару дней… — Рад познакомится с вами. Меня зовут Вада Усаги. Прошу, позаботьтесь обо мне, — яркая улыбка вишневых пухлых губ была мощнее выстрела пули по омежьему сердцу. Ради этого нового студента всем третьим классам пришлось писать внеочередную контрольную, чтобы определить, куда именно его направить. И место ему досталось в первой параллели, что сначала потрясло других студентов, но когда он переступил высокий порог, какие бы то ни было сомнения разом отпали у большинства. Было что-то такое в светлом лице и теплой лучистой улыбке, обезоруживающее. С ним не хотелось ругаться и искать конфликта. И дело было даже не в сильных руках и мощной фигуре новенького, а в том, что во всех его словах и открытом взгляде не было и намека на превосходство и заносчивость. Мягкая улыбка, спокойное сияние глаз. Ничего, что резало бы взгляд. Форма всех уравнивала, высокая загруженность и требования преподавателей часто не давали разогнуть спину. Но то и дело омеги, равно как и альфы с бетами, бросали взгляды на белый воротник рубашки и черные волосы, шелковым тяжелым водопадом лежащие на плечах и спине. Кто-то успел забыть, как состоялась их первая встреча там, в широком дворе, закатанным бетоном. А кто-то все равно глядел напряженно, не в силах привыкнуть. Вада Усаги выглядел обычным примерным студентом на пороге начала взрослой жизни старшеклассника. Он не опаздывал на занятия, не перечил старшим, не затеивал драк и всегда опрятно носил форму. Первый месяц. По правде, необычного в нем было не очень уж и много. Аура, заполняющая все пространство и, пожалуй, воротник плотной водолазки, выглядывающий из-под белых уголков рубашки. А на машине с водителем за рулем, да с флажками, каждый день здесь приезжал каждый третий. Школа была не государственной, и программа была у нее углубленная, простых детей среди студентов можно было пересчитать по пальцам и заранее наградить за успехи и старательность. И все же, кем бы они ни были, ребячество было им всем не чуждо. — Эй, Вада, в какой клуб ты пойдешь? — на соседний стул перед высоким студентом, читающим книгу в простой бумажной обложке, опустился один из альф, до тонких щелок смежая веки и широко улыбаясь во все зубы. — Хироки-сан хочет позаботиться обо мне? — в ответ улыбается студент, отводя от лица вьющуюся прядь. Ох, эти волосы были предметом зависти почти всех девушек бет и омег. — Я уже подал заявку в два клуба, не беспокойся. Слышал, ты ходишь на музыку. — Да, обожаю гитару. И омегам нравится, — понизив голос, поделился Хироки Ямада. — Почему в два? Разве не сильно много? Если тебя в оба примут, тогда выбирать придется же. — Я не буду выбирать, — мягкая улыбка не сбежала с лица, серые глаза слегка прищурились, с губ сорвался смешок, когда собеседник недоверчиво вытянулся лицом, наконец раскрывая свои черные глаза пошире. — Не переживай, Хироки-сан, мне хватит времени. Каждый знает, что в сутках двадцать четыре часа. В это время должны укладываться здоровый сон, учеба, приемы пищи и, конечно же, физические нагрузки, чтобы тело продолжало формироваться здоровым и гармоничным. Вот только… с той конкуренцией, которую диктовало общество, сложно было уместить все это в эти двадцать четыре часа. Для высокого уровня баллов студент должен был не только хорошо учиться, но и проявлять активность в жизни учебного заведения. За всем этим строго следили. Вступившие в спортивный клуб редко могли отказаться от выездов тренировок и соревнований. Это было невозможно и сильно портило репутацию. То же касалось дискуссионных, кулинарных и литературных клубов. Каждый должен был себя проявлять по максимуму. Студенты ели на бегу, учились, нервничали, боялись экзаменов и участвовали везде, где только могли, зная, что от этого зависит их будущее. — Усаги! — тонкий голосок подлетевшей посреди коридора очаровательной омеги разбил низкую басистую речь альф, обсуждающих расписание тренировок. Цепкие пальчики обхватили чужое крепкое запястье, персиковые глаза взволновано смотрели в серые, не скрывая робкой надежды. Тонкая миниатюрная омега с короткой стрижкой под шапочку пролезла между массивными неповоротливыми фигурами, обхватывая чужой пояс, и затихла, прижавшись к крепкой груди. Девочку не волновало повисшее молчание в кругу малознакомых альф, и взгляды незнакомцев тоже. — Момое? Что случилось? — потрепав каштановую мягкую шапочку, высокому парню пришлось отодвинуться от стены, чтобы прижавшаяся фигурка тоже крепко встала на худые ножки. — Они опять трогают мои вещи! Они опять меня не хотят слушать! — персиковые глаза наполнились слезами, пальчики сжались в кулачки, а альфы напряглись и закрутили носами. Разве можно было обижать такое маленькое и милое создание? Глубоко вздохнув, Вада запустил руку в карман форменных брюк, доставая платок, чтобы протянуть тот громко всхлипнувшей омеге. Она приняла белую ткань с прямым краем и осторожно, стараясь не размазать косметику, вытирала крупные капли слез из уголков глаз. Он позволил слабой ладошке увести себя туда, где за дверью класса гомонили другие ученики. С их появлением наступила тишина, но ненадолго, а на какую-то жалкую минуту. — Моя сумочка, она завалилась за шкаф. Я пыталась достать ее, но уронила, — слезы снова наполнили светлые глаза. Парень не мог смотреть на это и чувствовать себя спокойным. Дома его ждали три сестры из четырех, которые не редко вели себя точно так же, и это вызывало в его сердце незамутнённую нежность. Ободряюще улыбнувшись, он подошел к монстру из толстых деревянных досок, заставленных книгами. Щель между задней стенкой и стеной действительно была широкой. Там наверняка можно было найти немало потерянных тетрадей или брошюр. — Я уберу книги, если это поможет, — спохватилась маленькая Момое, но это было уже не нужно. Подойдя вплотную, парень под взглядом ребят из параллели оторвал край шкафа с заставленными полками и, напрягая вздувающиеся мышцы на руках под тканью рубашки и пиджака, потянул тот на себя, и он сдвинулся, открывая широкий зазор, в котором блеснул тонкий ремешок розового цвета. За спиной послышалось растерянное роптание. Сидящие в классе не знали, как реагировать. Многие, особенно альфы, были потрясены. Но омега с персиковыми глазами уже достала свою пеструю сумочку и благодарно поклонилась, хлопая ладонями. Такая счастливая. Задвинув шкаф на место, парень потрепал каштановую шапочку. Мысленно возвращаясь к своим сестрам, особенно к младшей. Весь его ухоженный образ разбился, стоило раннее утро перед занятиями разбить ревом мотора. Черный Ямаха класса спорт въезжал во двор, туда, где другие студенты оставляли свой транспорт. Обычно это были велосипеды, но ничего не поделаешь. Ставя тяжелый, матово черный корпус с здоровенными рифлёными колёсами на подножку, он вытаскивал ключ зажигания. Это было лучше, чем плестись по дорогам шумного города в машине с водителем. И лучше, чем толкаться в метро, переходя со станции на станцию, чтобы добраться до чертовой школы. И это нравилось омегам. Эта мысль вызывала мягкую улыбку. К концу занятий во дворе обязательно оставалась пара омег, которые стояли неподалеку от мотоцикла и напряженно глядели в сторону дверей. Они отправляли водителей ехать обратно одних и ждали, чтобы, собрав все свое мужество, подойти, неловко поздороваться, опуская взгляды чуть томных, темных глаз. Напроситься. А он был безотказен. Все равно это только на один год. А потом старшая школа, и если судьба и столкнет его со знакомыми лицами, то нет гарантии, что они не будут делать вид, что незнакомы. Это нормально, пусть и странно. К этому даже можно привыкнуть, чтобы сильно не заморачиваться. Всего лишь люди, что тут такого. Человечество слишком поточно. Их вкусы и пристрастия меняются. Сегодня омеги сходят с ума от альфы актера, делающего свою карьеру в новом сериале, а завтра они уже без ума от женщин, одевающих строгие мужские костюмы. Они все такие. Все люди. И альфы, и беты, все без исключения подвластны страстям, часто бездумно плывущие вслед за потоком, не поднимая головы. Потому что страшно? Здесь так не принято. Чтобы не испытывать страх, есть проверенный временем метод. Уничтожить его источник. Или уничтожить себя. Смотря, что из этого окажется легче.***
Отложив в сторону толстую книгу в мягкой обложке, мужчина замер. Глянец блестел под светом настольной лампы, толстые белые иероглифы с яркой красной границей складывались в броское название. Он даже не дышал, казалось, из-за полуприкрытых век наблюдая за не двигающейся горой пухового одеяла нежно-голубого цвета. Гора тоже, похоже, затаила дыхание и замерла в одном положении, не шевелясь. Будто стоит высунуть хоть кончик носа, как рядом с ним тут же щелкнут зубы. Так-то оно было бы. Если бы ДиДи не был так очаровательно невинен и трогателен на вид. Вэй Усянь сначала ничего не понял. Дверь в супружескую спальню приоткрылась и в проходе возникло облако. Из мягкой ткани. Высокое такое. А уже потом показались вполне человеческие части тела. Ноги, руки и голова. И все это без единого слова, без лишнего шума. Его молодой муж только край уже имеющегося одеяла в бок откинул и тут же был таков. Спрятался, накрывшись с головой. А он только смотрел и думал, не чудится ли ему. Вроде и чай был обычный, и сна еще ни в одном глазу, а тут такое. Тихо и плавно мужчина перекатился по упругому матрасу ближе к своей «горе» и припал на грудь, чтобы вытянуться хищно. Ждал, пока, как хлеб из тостера, из-под одеяла жаркого высунется лицо, пылая стыдливым румянцем. Ох, ДиДи, конечно, само совершенство. Но любому совершенству, даже самому совершенному, необходимо дышать воздухом, чтобы жить. Полежав под слоем плотной материи, щедро набитой пухом внутри, какое-то время, омега наконец завошкался. Еще пара минут, и случилось то, чего Вэй Усянь ждал, край был сдвинут в сторону. В обрамлении белой и голубой ткани торчала лохматая макушка. Всклокоченные волосы, порозовевшие от натуги лоб и щеки, и ярко блестящие одуванчиковые глаза. Мальчишка будил одним своим появлением множество противоречивых желаний. Его хотелось сладко куснуть и при этом заботливо оставить легкий поцелуй на взопревшем виске. Прижать к постели, сжимая сильными пальцами тонкие изящные запястья, и подоткнуть одело, или привлечь к горячей груди в ласковом объятии. Даже длинная пухлая подушка, которую эта бестолочь уложила между ними, не была достаточно весомой преградой. Точно не для него. Что ему эта подушка? Придвинувшись вплотную к алеющему лицу, мужчина, не разрывая зрительный контакт, медленно протянул руку, пальцами бережно заправляя тонкую, змеящуюся по одеялу прядку за ухо. Бесстыдно красное и горячее. Вот они, два индикатора состояния его ДиДи, которые не дают сбой ни в жару, ни в грозу. Влажно блестящие губы распахнулись, дрогнул черный зрачок в бездонных янтарных глазах, в которых отражалась не только душа, но и лицо приближающегося альфы. От неуместного сейчас поцелуя в распухшие от духоты и напряжения губы, Ванцзи спас судорожный вздох, разрезавший густую тишину между ним и мужем. На минуту каждый из них подумал, что будет, если они подадутся друг другу навстречу, прижимаясь кожей, отбрасывая в сторону скользковатые мягкие одеяла. Вэй Усянь без труда бы стянул с юноши его простую пижаму вместе с тонким бельем и вклинился между стройных ног, раздвигая их широким бедром. Подхватил бы под острые коленки, настойчиво надавливая пальцами на сжимающееся колечко ануса его все еще неопытного мужа, проникая в подрагивающее тело. Обжигающие, мокрые поцелуи вниз по шее. Красные губы, с которых срываются хриплые стоны, и тихий скрип матраса под их сплетающимися телами. Мальчишка был невероятно соблазнительным. С нежной упругой кожей, подтянутой, круглой задницей, и низким голосом, вызывающим горячие волны возбуждения, накатывающие на разум. Ванцзи тоже это чувствовал. Буквально видел в глазах альфы, что один намек с его стороны, и эта невинная попытка сблизиться обернется тем, что его разложат здесь и сейчас до ярких следов на белой коже и сорванного голоса. Как назло, тело манило поддастся, напоминало о той приятной истоме после секса. О том, каково это, когда толстый и каменно твердый член раздвигает сжимающиеся стенки до той неведомой точки, после которой свет перед глазами тускнеет. Он был не готов к этому. И ему было страшно, ведь, что если муж просто подумает, что юноша таким образом просто предлагает ему себя. Временно. Только на эту ночь, а дальше все будет, как и до этого. Никак. Хотелось другого. Поэтому, когда мужчина медленно потянулся к его лицу, приближая свои яркие полные губы к его, Ванцзи будто весь сдулся, выпуская воздух из легких, и опал обратно на подушки, отстраняясь. Выглядело это, наверное, жалко. Лежит и смотрит на мужчину, как загнанный кролик. — Я не хочу, — поспешно вырвалось из юноши. Взгляд Вэй Усяня сделался скептическим, и омегу опалил стыд. Но длилось это так коротко, что оба успели вдохнуть и выдохнуть, приходя в чувства. А потом ему стало просто до ужаса стыдно. Весь жар отлил от головы, кожа потеряла краски, а взгляд остекленел от шока. Что если эта нелепая фраза станет роковой? Он ведь не совсем это имел в виду… просто прямо сейчас… о боги. — Ты же знаешь, что всегда можешь это сказать, правда? — Вэй Усянь не выглядел оскорбленным отказом или нечто в этом роде. На самом деле, кроме легкого скепсиса от неловких слов, брошенных в воздух, и удивления, не было больше ничего такого, что могло заставить юношу обливаться нервным потом, лихорадочно соображая, что же теперь делать. То есть, что это значит? — Сказать «нет»? — в голове омеги образовался вакуум от усталости и непонимания. Даже стыд и неловкость исчезли, вытесненные этой пустотой. Тело отяжелело на шелковистой простыне, и он распластался, не в силах подняться, собираясь в подобие человека. — Конечно, — мягким движением мужчина отвел волосы, падающие омеге на глаза, и тепло улыбнулся. От этой улыбки в солнечном сплетении зажглось свое собственное солнце и, кажется, тело снова было готово подавать признаки жизни. — Я не обижу тебя. Вот ты-то нет, пронеслось в голове у Ванцзи, а я-то могу. Да знал бы этот альфа, каким вредным мог быть его молодой муж вне его надзора. А уж в прошлом. Эх. И все же, если сказать «не хочу» ему удалось, то что с «хочу» делать? Сказать-то такое сложно. Это не возвращать оскорбления или капитулировать с тонущего корабля, точнее постели. Это признаваться в собственной распущенности и быть готовым еще пуще распускаться. — Я могу остаться здесь? — вопрос был задан настороженно. Яркие глаза в свете одной единственной лампы выжидающе смотрели на Вэй Усяня, пока тот давил внутри довольное урчание. Ответ был, само собой, известен им двоим, но почему бы лишний раз не произнести подобное вслух. Ведь это было так приятно. — Конечно, — конечно, ведь это наша общая спальня. И вообще все это наше теперь общее. А спрашивать, почему вдруг маленький Лань решил покинуть свое конфетное царство, мужчина и вовсе не собирался. Он же не идиот. — Тогда спокойной ночи, — юноша угнездился на краю кровати, обложился подушками в прямом смысле этих слов и, растрепав два одеяла, отвернулся лицом к тяжелым шторам. К альфе сокровенным тылом. И как спать-то теперь? Черт с ним, возбуждением. Его внутренне душит желание разразиться бурным хохотом, и он едва может сдерживаться. На самом деле, он не знал, что теперь будет делать, если Лань Чжань будет теперь постоянно так близко. Эта бестолочь окучивает его как грядку. Еще немного, и сверху залезет, облепит руками ногами и все, пиши пропало. А он и рад, лежит, зубы сушит в улыбке, пока муж тихо пыхтит, стараясь заснуть под грузом неловкости, плавно сходящей на нет. Вэй Усянь был счастлив. Да, ему придется как-то сдерживать себя и выкручиваться, но его муж сам пришел к нему. Не был насильно притащен, не приволочен за волосы, а сам, своими ногами до него дошел. И даже раньше, чем мужчина этого ожидал. Не такой уж и хрупко-фарфоровой эта Лань оказалась. И чего все вокруг так ноют и стонут, делая его аки монстром-садистом, нежного мужа истязающим. Да эта красота златоокая сама кого хочешь истязает. Своим взглядом из-под ресниц прошивает как автоматной очередью, и куда ему деться? А некуда. Надо весь этот цирк заканчивать. Вот только, как его закончить-то, когда вечно кто-то старается вставить палки в колеса и кричит «караул», стоит мужчине развернуть лагерь и приступить к планированию завоевания одной неприступной крепости. Например, Лань Сичэнь, старший брат его зазнобы, которого он старательно пристроил света белого не видеть. И ведь хорош, ничего не скажешь, хвалят, способный же. От первого молодого господина ничего посредственного, конечно же, не ждали, но тот в прямом смысле был готов землю есть. Лишь бы платили. А ведь все ради его ДиДи. Их ДиДи. Сичэню он, Вэй Усянь, не нравился. И тот не мог судить его за это. Даже очень хорошо понимал, и во многом был согласен. Будучи братом своим сестрам, мужчина знал, что такое переживать и заботиться о их благополучии, а будучи альфой понимал, что в голове у таких, как они. Но между ними была-таки разница. У старшего Ланя не было ничего. И, соответственно, сделать с этим ничего было нельзя. Он же мог вертеть столицу при желании, как ему заблагорассудится, зная, где наступить, надавить и потянуть. Или кому заплатить. Даже если бы Лань Хуань захотел бы развести их, ничего бы не вышло. Да и Ванцзи так просто сам не отцепится, что греет душу больше всего. Муж ему верит. Это главнее. Да и развел бы он их, а дальше что? Взвалит на себя Лань Цижэня, который тоже окреп и начал понемногу зарабатывать юридическими консультациями на стороне, а вместе с ним и омегу-разведенку? Ему самому не стыдно будет перед братом? Это же позор. Одно дело, если бы Вэй Усянь гонял своих Ланей ссаными тряпками, вытряхивая души из бренных тел. Так нет же. Да, самому Сичэню приходится очень много работать. Ну так кто же виноват, что тому обязательно подавай с неба звезду. Содержать себя на должном уровне дорого. Особенно для того, кто все потерял. Сейчас у старшего брата его зазнобы наконец и квартира в аренде, и машина. А ведь еще с полмесяца назад он так же жил у Не Минцзюэ, и у альфы были подозрения, что со своим Да Гэ тот расплачивается если не хозяйственной помощью, то натурой. Черт их знает. Странные у них отношения. Жить на его территории Сичэнь не хочет. Ну не хочет, как хочет. Он свою часть договора выполняет как может. Главное, что выполняет, а что в голове у альф с комплексами идеального ребенка, не его дело. Жаль только от встречи отвертеться никак не удастся. Ванцзи хочет увидеть своего дорогого старшего брата. А мужчина кто такой, чтобы отказывать ему в такой маленькой радости. Да, он его муж, и в теории мог бы встать между ними, но… это было бы просто ужасно. Его ДиДи скучает, а еще он волнуется. И просто ради его душевного равновесия организовать небольшую прогулку вполне реально. Погасив лампу, мужчина откинулся на подушки, поворачивая голову к мерно сопящей горе. Уже уснул. Лежит, голую пятку из одеяла высунул, руки раскинул. Час или два, и он уже начнет кататься по всей постели, разыскивая, куда умостить свои длинные конечности. А когда только засыпает такой приличный. Тихо фыркнув, альфа устраивается рядом вполоборота и прикрывает глаза. Чему быть, того не миновать. Когда тело сквозь сон ощущает плотное прикосновение, он не просыпается, позволяя юноше вошкаться рядом. Ровный лоб толкается в грудь, тяжелая рука шлепает по плечу. Когда наступает утро, его молодой, порядочный и невинный супруг промочил на его пижамной кофте маленькое слюнявое озеро. И он об этом не узнает. Мужчина поднимается в привычную для себя рань, выискивая взглядом будильник. Длинная тушка в этом мешает, но не сильно. Омега притулился так плотно, как смог, повсюду лежали пряди его длинных распущенных волос, а пальцы сжимали кусок чужого одеяла. Хорошо что он не успел раздеться, и сейчас их тела разделяет дополнительный слой ткани, прикрывающий некоторую заинтересованность. Ванцзи продолжает беззаботно спать. Не просыпается, когда его складывают с твердой груди на мягкую подушку. Только пыхтит недовольно и хмурит свои строгие брови. Пока все, что изменилось, это его наличие в спальне. Все остальное, увы, осталось. И никто не может сказать ему, не временная ли эта блажь, пришедшая в голову мужу. Спать с ним. Не развернется ли он снова, прячась в своей комнате. Хотелось бы уже какой-то определенности. — А-Чжань… — уже одетый, пахнущий дорогим парфюмом с нотками перца, альфа склоняется над вытянутой фигурой юноши, которого безжалостно придавило одеялом к постели. — Доброе утро, пора вставать. В ответ послышалось невнятное бурчание. С протяжным «м-м-м» омега потянул край одеяла выше, накрываясь с головой. Его телефон надрывался, лежа на прикроватным столике звуками будильника, но слушать эти адские трели было не кому. Омега не потрудился взять свой телефон с собой. Пришел налегке, так сказать, в комплекте со спальными принадлежностями. — Хочешь, я отнесу тебя в душ? М-м-м? — Вэй Усянь был доволен. Его очаровательный супруг сворачивался калачиком, сонно тер глаза сжатыми в кулаки ладонями. И никак не мог проснуться. Конечно же, пока он не потянулся к телу ради того, чтобы осторожно поднять его. Тогда-то глаза и распахнулись широко-широко, а с губ сорвался потрясенный вздох. Не успел мужчина опомнится, как муж поднялся, сполз решительно с постели, и прямо в одеяле метнулся за дверь. Оставалось только глядеть вслед на открывшийся вид коридора, и улыбаться. Ну не сейчас, так потом, ничего страшного, он никуда не торопится. Сбежал, аж босые пятки сверкали. Зато в глубинах квартиры наконец умолк звук мерзотного айфоновского будильника. Не любил Вэй Усянь эти заводские мелодии, мало того, что сразу с ходу можно было определить фирму гаджета у человека в руках, что попахивало позерством, так и индивидуальности в этом никакой. Все, что ему оставалось, это идти готовить завтрак. Одна ночь картину мира если и пошатнула, то незначительно. ДиДи все так же чистил зубы в своей ванной, а мужчина успел соблюсти все свои утренние ритуалы, пока тот слюнявил подушку, тихо посапывая в сладком сне. Если притащит этим вечером с собой что-то посущественнее одеяла, то да, можно смело вешать на себя шоколадную медальку хорошего мужа и хвастаться перед зеркалом, какой он молодец. На хрустящей, золотистой корочке свежих тостов подтаивал жирный творожный сыр с зеленью. Кухня и столовая были наполнены приятными ароматами свежей домашней еды. Почти как в прошлом, в которое до сих пор с удовольствием можно вернуться. Значительная разница была лишь в том, что вместо десятка голосистых людей, на стуле елозила только одна задница. Ванцзи выглядел взволнованным и смущённым. Суть его тревог Вэй Усяну было отчасти понятна. Но только отчасти. Он уже думал завести нейтральный разговор о чем-либо насущном, чтобы потом плавно вырулить на предмет тревог своего мужа. Тот успел раньше, так и не донеся очередную ложку рисовой каши до рта. — Я правда могу спать с тобой? В-в той комнате? — с чего такая неуверенность? Мужчине хотелось напомнить о том, что они уже спали там вместе, но язык вовремя был прикушен. Конечно же они спали там. Всякий раз, когда альфа затаскивал своего несчастного мужа, чтобы вытрахать из него душу. Напоминать об этом было как-то… нехорошо. — Безусловно, — он мягко улыбается, и юноша расслабляет плечи, кивая каким-то своим, собственным, запутанным мыслям. — Это твой дом, здесь для тебя нет запретных мест. Разве можно запретить тебе что-либо, думал Вэй Усянь. Ты же, если получишь запрет, точно залезешь рано или поздно. Осознанно или нет, но залезешь. Да и вообще, какой в этом смысл? Скрывать что-то? Да, он сам далеко не безгрешен, только какой толк это утаивать. Давать повод злопыхателям пошатнуть их мир? Ну уж нет. Лучше быть честным. Пусть это может изменить мнение ДиДи, но он не узнает об этом от посторонних людей. — Еще ты сказал, что я могу сказать «нет»… А как же тогда договор? — боже, детка, какой ты буквальный. Мужчине хотелось улыбнуться, да пошире, уголки губ слегка подрагивали, но длинные пальцы скрывали это. — Разве в договоре говорится буквально, что ты обязан заниматься со мной сексом? Я сам его составлял, и что-то такого не помню, — это как светомузыка, только на бледном аккуратном лице, которое из-за одного слова тут же начинает менять цвет. Очаровательный. — Договор существует для того, чтобы ты знал, что можно или нужно делать, а что нет. Но если ты не хочешь чего-то конкретного или тебе плохо, больно или неприятно, достаточно просто сказать. Я не стану принуждать тебя. Действительно не стану. Разве в этом есть хоть что-то приятное? У него никогда не было подобных желаний. Быть насильником… что в этом может быть хорошего. Приносить боль, разбивать чужое сердце, а иногда и что-то более нежное и хрупкое, как душу, например. Ради временного удовлетворения. Ему хотелось любить Ванцзи. Так и должно было быть. И совсем не хотелось делать тому больно. — Еще кое-что… — всё что угодно, ДиДи. — Мой брат, Сичэнь, вы были знакомы прежде? — Нет, — и вот сейчас он говорит абсолютную правду. — У нас нет общих знакомых, которые могли бы нас представить друг другу. И мы никогда не общались. — Мужчина крайне редко сталкивался со старшим господином Лань, и никогда не предавал его существованию в бизнесе и экономике страны большого значения. Есть и есть, ему-то какое дело. Компания семьи Лань его тоже не интересовала. На тот момент Вэй Усяня интересовал другой район города и международные заказы. — Пообщаетесь, — то, каким тоном Лань Чжань сказал это, не просто намекало на то, что его никто не спрашивает, а буквально кричало о том, что у него нет шанса оспорить это. Ни у него, ни у самого Сичэня. Сдерживая смех, альфа подмигнул смутившемуся от своей же решительности мужу. И правда, пришло время познакомиться со старшим братом.