***
Как цветут персики? Нежными, хрупкими, бело-розовыми лепестками, которые, отцветая, застилают землю сада толстым ковром. С крохотными точками, яркой пыльцой и густо унизанными бутонами ветками. Деревья красивы весной в цвету. Слива, яблоня, вишня и, конечно же он, персик. Они — как плоды с этих деревьев. Их трепетно ждут, чтобы взять за руку, огладить бархатистую кожу и впиться в сочную мякоть плоти. Красивые. Мягкие. Самые прекрасные. По крайней мере именно такими их превозносят и хотят видеть что дома, что в обществе, заранее оценивая, насколько приятен твой запах, насколько густы волосы и бела кожа. Есть ли больший позор, чем родиться омегой? Каждая из них задает себе вопрос, когда впервые ощущает накатывающий жар подступающей течки. Хочется плакать. Всегда хочется. Каждый чертов раз. Но они молчат об этом, потому что жаловаться на свою природу и порядок вещей не принято. Она бы хотела. Не пожаловаться, нет, это было бессмысленно. Хотела бы все изменить, но не знала как. В их культуре процесс смены пола был той темой, которую не освещали. Считалось, что быть бетой еще хуже. У омеги есть хоть что-то, хоть какой-то смысл существования. Так было, пока она была девочкой на пороге тринадцатилетия. Самой старшей, самой первой. И сразу получившей указание, где будет ее место. Нет, мать не была жестока. И отец не был. Напротив, они были мягки, заботливы и честны. С ней, с ними. Однако за пределами дома был другой мир. Даже за пределами стен были другие люди. И они не были так бережны. Возможно, ей повезло первой выйти замуж. Возможно, ей вообще просто повезло. Ей было двадцать два, возраст, когда еще год — и все начнут смотреть на тебя косым взглядом, ведь ты уже не будешь так свежа. Единственный, кто смотрел на нее с безоговорочной любовью, был младший брат. Но его любовь была сравнима с отцовской. Она же и подавно не смела любить его иначе, чем младшего родственника. Когда ей было двадцать, Усаги было тринадцать. И это был поистине печальный год в их жизни. Полный наказаний, тоски, серости и дождей. Все началось с того, что они не смогли его уберечь. Ни она, Мэнэми, первая молодая госпожа, ни ее младшие сестры. Разумеется, они были не обязаны за ним следить. Это Усаги обычно следил за ними и заботился, как мог только он. Но в их власти было быть рядом и останавливать злую руку. Особенно в ее, Мэнэми власти, ведь эта рука не раз касалась ее самой. Старшие тетушки были всегда очень злы. Они наливали йод в ее воду для питья, когда она была маленькой, говорили гадости о внешности под видом советов. И подсылали своих детей, чтобы под видом игры натворить зла в главном доме. Их ничего не останавливало. Ничего не умоляло их голод. Даже наказание отца. Потом это коснулось и других сестер, когда они подросли. Все они терпели это, кроме, наверное, самой младшей. Она все еще была близко к матери, когда та носила Озэму. Апогей наступил с появлением Усаги. Но вместе с ним наступило и спасение. Чем старше становился этот мальчишка, тем больше она и другие снова чувствовали себя маленькими девочками. Брат заботился о них. Он защищал их. От собственных родственников, ночных кошмаров, собак и крыс, от темноты и гроз. Он защищал, а они не могли его защитить. Поэтому его забрал дедушка. Увез далеко даже по ее меркам. Туда, где она, как и другие, никогда не была. На целый долгий год. Ей было двадцать. Затем двадцать один. И в ее протянутую ладонь лег спелый, упругий персик, невероятно нежный на вид. Положила его загорелая крепкая рука высокого парня, который возвышался над ней на добрых пять сантиметров, и грозил вырасти еще. Слаще этого персика она других уже и не вспомнит. Ярче серых глаз младшего брата возможно уже и не увидит. Они не связаны кровью, но она так скучала по нему. Так сильно, что не могла сдержать слез, когда вместо здорового, крепкого мальчишки из кузова грузовика выпрыгнул статный плечистый парень. Всего за один год. Омеги никогда не меняются так, как альфы. Они просто цветут какое-то время, а потом начинают вянуть. — Старшая сестра с каждым днем все прекраснее и прекраснее. Как твои дела? Справляешься с учебой? — Усаги только вернулся, а уже задавал им всем вопросы, будто бы и не уезжал вовсе. Будто бы все это был долгий неприятный сон, который спугнул рассвет. Они потеряли этот год. И нашли за один день в одном человеке. Несмотря на яркие внешние изменения, младший брат, казалось, внутри нисколько не изменился. Его руки были все такими же горячими, а взгляд острым, если в спину ей кто-то посмеет свистнуть или отпустить пошлость. Кэйко, еë младшая сестра, вздыхала, глядя на него, заправляя за уши тонкие прядки гладких, чёрных как смоль волос. Она в их семье была человеком тревожным. Остро чувствовала бури и грозы. И, наверное, тяжелее всего переносила отъезд брата, поэтому и не могла на него насмотреться. Лучше бы ей так не глазеть в его сторону. Одно дело родители, они их растили вместе. Но во всем доме есть злые языки, которые трепетный девичий взгляд понимают превратно. Кэйко с ее лисьими глазами выглядела влюбленной. Она и была влюбленной. Только не в их младшего брата. Которого бесспорно очень любила. Как и они все. Вот только это было секретом. Который ей и другим сестрам было тяжело держать. Поэтому Мэнэми не печалилась, когда отец устроил ее судьбу. Скучала по дому, но не печалилась. Такова их судьба — менять один дом на другой. Только братья радовали, звонили и писали, доводили до холодного пота и ужаса ее мужа. Конечно, они же с каждым годом все крупнее и крупнее становились. Но это их от бед не спасало, увы. Особенно Усаги. Когда Кэйко беду накликала, она смолчала. Там и без нее шуму было слишком много, да и поздно было кричать, когда новости до нее дошли. Когда семья раскололась, Мэнэми вызвалась помочь с порядком матери, но та внушила ей надежду на то, что все это временно, и волноваться не о чем. И через два года горит их дом. Их дом. Ей казалось, она сама горит. Задыхается в дыму и видит один сплошной кошмар. Черный, горький, страшный сон. Который не заканчивается. Который остается трещинами на экране телефона и слезами на подушке. Любой кошмар проходит. И этот прошел. Дом правда сгорел. Не весь, конечно, но… в ее памяти останутся обугленные красные стены и младший брат, прикованный к постели. У них был траур, такой, будто они хоронили кого-то. На самом деле, отчасти так и было. Они хоронили память. Сжигали ее тело, собирали прах и развеивали по воздуху над пепелищем прошлой жизни. Возможно, ей повезло, что она успела выйти замуж. Может, это правда везение, что ей не довелось это видеть. А может Мэнэми просто трусиха, которая сломалась бы, зная, что там, за дрожащими стенами, ее брат. Они, омеги, как персики. Не любят жары и холода, когда поспели и уже сорваны. От них они портятся быстрее. Их плоть заветривается и начинает гнить. Персики любят прохладную свежую воду и тень. Чтобы их быстрее поглотили, дав предназначение. Утолить жажду и голод. Она персик, у которого есть предназначение. Но пока она такая одна. И это ее тревожит.***
В этой квартире всегда было тихо. Более приличного соседства и представить было нельзя. Создавалось впечатление, что на этих квадратах и вовсе никто не жил, но изредка одинокая вдова в возрасте слышала, как отпирается дверь, и в коридоре показывается фигура мужчины, который, хромая, тихо доходил до лифта и исчезал за раздвижными дверями. Ей приносило удовольствие подглядывать за соседями. Такой вот грешок на старости лет. До мужчины там жил молодой человек внушительной комплекции, который безумно обаятельно улыбался и ей, и девушкам консьержкам. Молодой альфа баловал их вниманием при встрече и всегда предлагал свою помощь. Донести тяжелые сумки, починить сошедший с ума кран, утихомирить расшумевшихся молодоженов этажом выше. И он был таким же тихим. Правда, куда делся, долгое время было неясно. Пока он неожиданно не нагрянул в компании еще одного мужчины, только моложе и нежнее на вид. Ох, как печально вздохнули девушки консьержки. Да и незамужние соседки большой радости не испытали оттого, что их красавчик так быстро окольцевался. Теперь в той квартире жил хромой мужчина, и сладкая парочка наведывалась к нему довольно часто. Она была уже подслеповата, и нюх был поганым, поэтому не могла сказать, кому кто приходился родственником. Ее это, по правде, и не касалось. Но любопытство сгубило не одну чёрную кошку. Да и белых сгубило немало. Лань Цижэнь предпочитал проводить время в уединении. Его досуг составляли короткие прогулки в сквере через дорогу от дома, где было блаженно тихо и эстетически приятно прогуливаться в любое время года и погоду. Фэн-шуй был просто замечательный. Чтение книг и научных работ, на которые ему оплатили подписку на ближайший год, и одинокие вечера у проигрывателя, которые мужчину полностью устраивали. В прошлом он был откровенно утомлен, но не смел жаловаться. Это будет дурной пример для его племянников. А другого примера среди кровной родни у них и не осталось. Его родители покинули этот мир довольно рано. Лань Ванцзи тогда было около шести, и едва ли он еще помнит своих бабушку и дедушку. Сичэнь-то наверняка должен помнить. Если все еще этого хочет. Затем, спустя годы, от них ушел свет семьи, госпожа Лань. И вот, его брат отправился следом. Где-то там у них, конечно, были еще родственники, но они не оставили о себе никаких данных, и не спешили появляться, когда у них не осталось ни гроша за душой. Мужчина не может сказать, что жалеет. Над тем, что произошло, у него нет никакой власти. Есть только будущее. И больше, увы, ничего. Так кто же осмелится его судить за то, что он, наконец, решил пожить для себя? Возможно только он сам. Вдыхая свежий летний воздух, наполняющий комнату, Лань Цижэнь думал о том, что никогда бы не подумал, что своим благополучием будет обязан малышу А-Чжаню. Сколько бы лет не было этому мальчишке, для него он все так же оставался малышом. И факт того, что ему пришлось вступить в брак ради их фамилии, немного угнетал. Совсем немного. Ведь племянник решился на этот поступок в первую очередь ради самого себя. Чтобы Лань Сичэнь там себе не придумывал. Старшему хочется, чтобы все выглядело враждебно. Хотелось по крайней мере. Сейчас, спустя месяцы, казалось, он был готов это перерасти. Цижэнь же просто принял. Вэй Усянь его ничем не напрягал. Скорее наоборот. Старался сделать абсолютно все по первой осторожной просьбе. Мужчина, благодаря этому альфе, не нуждался ни в чем. И его дорогой младший племянник всегда мог приехать к нему по своему желанию. Их никто не ограничивал. От размышлений отвлек тихий, мелодичный звук дверного звонка. Хотел бы он сказать, что совсем не ждет гостей и проигнорировать господина за дверью, но… нехорошо получится. К тому же, такое отношение против правил. Приличия, конечно же. Нельзя отказывать в услуге тем, с кем она заранее была оговорена. И ему пришлось открыть. Благо, временный гость не торопил мужчину и не раздражал надрывами мелодии, которая становилась бы все громче с тем, как он приближался к двери. Правда, он ожидал все же несколько другое лицо увидеть. — Добрый вечер? — густым низким басом поприветствовал его мужчина, несправедливо возвышающийся над ним на десяток сантиметров. Еще и с вопросительной интонацией. Дает ему шанс оспорить? — Господин Вэнь, не ожидал увидеть именно вас, — откровенность была особой чертой в их семье. Она обошла, наверное, лишь Сичэня, делая его более гибким в общении, и мягким. На Ванцзи же, если сравнивать братьев, отыгралась эта черта, как и на нем, невероятно сильно. — Господин Вэй предупреждал меня о визите вашего старшего сына. Вижу, планы несколько поменялись. Если быть все таким же откровенным, Лань Цижэнь был не против семьи Вэнь. Но конкретно с этим господином наедине оставаться не хотел. И все же отошел в сторону, пропуская статную фигуру своего ровесника в узковатое для них двоих пространство прихожей. — Увы. Не мог доверить такое ответственное дело никому, кроме себя, — брови беты опустились, выравниваясь в линию, узкая козлиная бородка визуально превратилась в шип из черных волос, а карие глаза сделались холодными. Однако господина это несколько не остановило от того, чтобы сделать свой голос совсем уж бархатным. — Мне нужно забрать документы, это ненадолго. — Конечно, — это смущало его еще с молодости. Очень странное отношение, которое Вэнь Жохань демонстрировал по отношению к нему. Странное во многом потому, что как его охарактеризовать было не ясно. Но интуиция однако вопила ненормальным голосом, стоило им остаться рядом или наедине. — Прошу за мной… Как-то так сложилось, что в тот период, когда в этой квартире жил муж его младшего племянника, Вэни были его частыми гостями. Настолько, что оставляли здесь не только личные вещи, но и ценные документы. На которые никто, разумеется, зарится не собирался. Хранились они в сейфе, спрятанном в кабинете, которым мужчина почти не пользовался. Там было темно на его взгляд, а он питал страсть к свету. Код Вэнь Жоханю прекрасно был известен, но тот все равно не торопился. Получив что хотел, альфа замер вполоборота, выразительно глядя на него острым взглядом темных глубоких глаз. Интересно, почему же овдовев, он так и не обзавелся второй супругой. — Знаешь, я искренне рад, что спустя столько лет вижу тебя, — Цижэнь, следуя приличиям, не дает себе места для проявления особо бурной реакции на эти слова. Они звучат странно. — Жаль, что все так получилось. Твой брат был хорошим человеком. — Действительно. Он был замечательным, — проявления человечности между такими, как они, были редкостью. Но такое упоминание о брате и искренность все же слегка, совсем немного растопило его броню. — Это будет уроком всем нам. Их встреча и правда была короткой. Конечно, в соответствии с приличиями, мужчина должен был предложить задержаться хотя бы на чай. Но Цижэнь этого не хотел. Все равно. Не сейчас и не с этим человеком. — Урок или нет, это было жестоко, — интересно, его всегда так смущал тот факт, что Вэнь Жохань выше его, или это обострилось на фоне его болезни? Лицо старого-нового знакомого было так близко. И совсем не выглядело старым. Еще одна несправедливость. — Думаю, нам всем стоит держаться вместе. Что скажешь? Кажется, он немного упустил суть. — Думаю, это не лучшая идея, — это может быть опасно. В их обществе особенно. — Да? А я бы за тебя подержался, — нелепая фраза заставила лицо залиться румянцем, господин Вэнь же кивнул ему на прощание и вышел за дверь, которую любезно для него распахнули. Он уже не слышал, как скрипнули зубы. И не слышал, как оглушительно захлопнулась дверь под рукой смущённого мужчины. А может быть и слышал, ведь звук этот был похож на выстрел. Грохот отражался от серых бетонных стен. Вспышками. Одна, вторая, третья; мишень в дальнем конце слегка вибрировала от силы отдачи врезающихся в плотный смягченный пластик пуль. От громкого звука две пары ушей защищали плотно пригнанные наушники. Но Лань Ванцзи это совсем не мешало вздрагивать всем телом, ощущая импульс от выстрела. Его это так же и не останавливало. Особенно по причине того, что его спину подпирали твердой грудью, а чужие широкие и горячие ладони поправляли пальцы на курке и рукояти, стоило немного сбиться. Казалось, что ему это снится, но вот мишень в виде человеческой фигуры снова поднимается, расчерченная черными кругами и красным центром, и он снова нажимает на крючок после перезарядки. Черный корпус своей матовостью притягивает взгляд. Лежащий в его изящных тонких руках он выглядит несколько инородно, но Ванцзи находит это соблазнительным. Сам не знает почему. Вэй Ин привел его в зал для тренировок отделения полиции. Показав свое разрешение на оружие. То есть, ему он сначала показал пистолет, который достал как фокусник, неизвестно откуда взявшийся в их спальне. А какому-то брюзглому альфе в форме сначала бумажку. А он, между прочим, разволновался. Им дали около получаса. Просто это было лучше, чем если бы полицейские не контролировали что-то подобное. В этой мысли сошлись они все. Хотя, конечно, это было несколько странно. Особенно его вид в маске и огромных наушниках, которые прижимали волосы. Каждый раз, когда Ванцзи был готов убедиться в том, что именно не так с его мужем, тот бессовестно спутывает ему все мысли. Это просто нечестно. У него нет и шанса на то, чтобы… испугаться? Начать переживать? Паниковать? На самом деле он и не особо хочет. Просто… Вэй Ин, он странный. И парень не знает, чего боится больше — что тот окажется замешан в чем-то опасном или что его отберут. Больше всего омега боится именно второго. А вот своего мужа он совсем не боится. Хотя, возможно, это еще более странно. Ведь если тот вроде как опасный, и производит впечатление опасного человека, то может ему стоит, ну, хотя бы волноваться. В абсолютной тишине Ванцзи поднимает взгляд, развернувшись вполоборота на мужчину, внимательно вглядываясь в его лицо. Достаточно светлая кожа, открытый взгляд ярких серых глаз в обрамлении трогательно длинных ресниц, прямой нос, соблазнительный изгиб губ, твердый подбородок. Все это никак не способствует тревожности. Совсем наоборот. Вэй Ин сам берет его за руки и вкладывает в них пистолет. Конечно, совсем другой, что заставляет задуматься, а сколько их вообще. И жестами повторяет, что ему нужно сделать для того, чтобы попасть по мишени за прозрачной заградительной стеной. Что ему нужно сделать, чтобы попасть. Ох, это тоже заводит. Потому что этот господин учит его. Объясняет, как устроен пистолет, показывает и вкладывает в руку. Это ни к чему не обязывает. Они почти одни в закрытой комнате, не считая строгой на вид женщины-беты и дежурного, которые наблюдают за ними. И ему не нужно стрелять ни в кого, кроме одинокой мишени, которая падает после выстрела, а потом снова поднимается. Ни в кого, кроме мишени. Вэй Ин доверят ему. Он доверят Вэй Ину в ответ. Это правильно, думает Ванцзи. Ведь рядом с ним парень все еще чувствует себя в безопасности. Чувствует спокойствие под взглядом серых глаз или широкими ладонями. — Ну как? Не болят руки? — муж осторожно снимает с него наушники, вешая их на специальное крепление полки с амуницией. А руки и правда немного ноют и дрожат, даже неясно, стоит ли прятать их стыдливо от внимательного взгляда. — Немного, — все же, наверное, не стоит. Нет смысла. Что толку скрывать очевидное, раньше ему никогда прежде не приходилось держать оружие, и тем более пускать его в ход. — Странное чувство. — Главное, чтобы никогда не пришлось применять эти знания на практике. — Вот уж точно. Он смотрит, как муж возвращает на место выданные им вещи и сдает резиновые патроны для взятого под подпись травматического пистолета. Не опасная для жизни вещь, но и она приносит немало боли. — Опыт карман не тянет. Но я надеюсь, что тебе он и правда не понадобится. — Все равно спасибо, что показал, — они шли по длинным, освещенным холодным светом коридорам. Вокруг только стены и пластиковые перегородки с матовыми окнами, чтобы не видеть и желательно не слышать, с чем работают люди здесь. Немного не располагающая обстановка для трогательных бесед. Их уже ждали. Вэнь Цин устроилась на мягком диване в приемной, заткнув оба уха наушниками. Что еще делать помощнице, когда ее начальник решил заняться чем угодно, но только не работой. Пойти по его примеру, конечно же. Как она не раз говорила, стоило им остаться без дела — «дорама сама себя не посмотрит». Этой же мысли придерживались и его друзья, так что Ванцзи она была знакома. Кстати о друзьях… — Можно забрать Вэнь Цин? — после этого вопроса на него недоуменно воззрились два человека. Один очень недоуменно, наверное не понимая, что именно он имел в виду, а вторая еще и с надеждой. Ну да, если Вэй Ин слыл конченным трудоголиком, то эта женщина прославиться подобным не хотела. — Немного на сегодня и завтра на день. Госпожа Вэнь же не против? О, конечно она была не против, а очень даже за. Такое активное кивание Ванцзи видел только в шоу по телевизору. — Только помни, что после двенадцати она превратится в тыкву. А так, если Вэнь Цин с радостью меня покинет, так и быть, — Вэй Ин улыбался. Какой бы глупой и странной не была его очередная шутка, парень едва сдержал желание в ту же секунду улыбнуться в ответ. Даже не обращая внимания на возмущенно крякнувшую помощницу. Так вышло, что на него присели два друга, отчаянно взывая к его совести, для того чтобы встретиться. Он такое раньше никогда не практиковал, а тут… Ну это же Не Хуайсан и Мо Сюаньюй. Его первые и возможно единственные близкие люди, не связанные с ним кровными узами. А то он мечется от порога дядюшки до редких встреч с братом, если не ходит за мужем как приклеенный. Нужно было сменить обстановку. Может даже, о боги, посплетничать. А Вэнь Цин проследит за ними. И ответит на парочку его вопросов. Если, конечно, не решит выпрыгнуть из машины на полном ходу, спасаясь бегством или суицидом. Зависит от скорости, ну и решимости беты. Ванцзи не собирался ее пугать. Просто… она явно должна что-то знать. Что-то, о чем постоянно ему не договаривает, но отчаянно намекает. Вот и пускай расскажет. А он уже сам решит, что делать с этим. Ну, и ему правда хотелось отвлечься. Все же во время учебы в жизни была монотонность. И, кажется, парень успел к ней привыкнуть, несмотря на то, что она утомляла и иногда даже раздражала. Спонтанность и скука раздражали сильнее. А староста и его бессменный помощник как окошко в увлекательные учебные будни. Они договорились встретиться в торговом центре в центральном торговом районе. Ванцзи уже здесь не раз был с мужем. В разных местах и заведениях, поэтому ориентировался прилично. Из машины омега выбрался довольным, Вэнь Цин же была все ещё бледной и напряженной. Разговор дался все же ей не так просто. Кивнув водителю, собирающемуся отъезжать, парень и женщина в строгом костюме вошли в здание, оглядываясь по сторонам. Шикарный холл утопал в запахах и цвете. Декорации, фото-инсталляции, кафе и пекарни. Как его занесло в магазин нижнего белья, он так и не смог ответить. Ладно, друзья ворвались туда с горящими огнем глазами. Но… похоже его приманило грешное желание поиграть в провокатора. Вэй Ин же… его провоцирует. Соблазняет. Магазинов была целая вереница. После того, как Ванцзи угостил Не Хуайсана и Мо Сюаньюя их любимыми кофейными напитками за то, что им пришлось ждать его больше, чем положено, из-за пробок. И конечно же, свою, на сегодня, помощницу. Они пустились неспешным шагом по этажам. В большинстве просто беседуя. Ему ведь ничего не было нужно. Всем необходимым его заранее обеспечивал муж, и делал это очень осторожно, подбирая повод. Да и шопинг… немного не его. Однако когда двое омег усиленно тянут тебя то в люксовый бутик, то в магазин интерьерных диковинок, сложно не погрузиться в странную атмосферу интереса и созерцания. По простому — обсудить и пощупать. Вэнь Цин нисколько не помогала отвлечься. Наоборот, усиленно комментировала, и быстро влилась в поток трепа о рюшках, кружевах и тканях. Ей было за что сказать спасибо. Она отвлекла друзей в тот единственный момент, когда он подошел к кассе. Тихий шаг заглушал навязчивый бубнеж из динамиков плазмы, звук урчания уставшего лэптопа, даже его собственное дыхание мог заглушить этот едва уловимый шелест. Едва уловимый. Но он все равно его слышал. Не мог не услышать. Оставалось только задуматься, с чего это Диди понадобилось так вкрадчиво красться, осторожно ступая по натертому полу. Очарование этого дома выдавала не только легкая поступь. Альфа слышал его запах, и несмотря на то, что ими здесь уже давно пропахло вообще все, с приближением источника он становился сильнее и отчетливее. А еще он менялся в зависимости от настроения своего обладателя. Не кардинально — это невозможно, но для чуткого обоняния довольно значительно. Ведь каждое чувство, каждая эмоция имели свои нотки, делая основу более полной и трогательной. Ещё мужчина слышал, как стараясь не выдать себя, муж едва слышно втягивает носом воздух, как ускоряется его сердцебиение. Если сосредоточиться на всем этом, всех этих сигналах и вибрациях, ему не нужны будут глаза, чтобы видеть все вокруг себя. Но зачем ему это? Их здесь всего лишь двое. И, кажется, атмосфера грозит накалиться за один только взмах длинных густых ресниц омеги, опускающей тяжелые ладони на спинку дивана. Интригующе. Вэй Усянь продолжает делать вид, что занят, чтобы не спугнуть раньше времени затеявшего какую-то непонятную игру мужа. И все равно он немного жалеет, что не может видеть, не используя глаз. Ему отчаянно хотелось увидеть это со стороны. Потому что это определенно было невероятно прекрасно. Обжигающе горячо. Ванцзи тихо и плавно вошел в гостиную, под весом его тела не скрипнула ни одна половица, не шелестела подошва его любимых уютных тапок, в которых прятались чувствительные стопы, но и шлепанья босых ног слышно не было. Парень прижался бедром к боку дивана, прячась за мягкими подушками, положил руку на спинку, подсознательно понимая, что его раскрыли раньше, чем он вошел. Сердце часто и гулко билось в груди, пульс отчётливо стучал в ушах. Не от страха. Ему некого было бояться. Кроме разве что самого себя. И все же он стоял сейчас так близко к альфе, дожидаясь, повернётся ли он сам, чтобы увидеть его безобразный стыд за свою смелость, или будет ждать, пока Ванцзи доведет-таки маневр до конца. Было скользко и странно. Возбуждение все сильнее разгоралось под кожей, концентрируясь внизу живота, опаляя шею, уши, запястья. Все чувствительные места на его теле требовали чужих прикосновений. Он сам это начал. Он этого хотел. Нельзя было трусливо сбегать просто так. Момент его решимости удачно совпал с желанием мужа посмотреть на него, шумно вздохнувшего от смеси страха и желания быть уже, черт возьми, пойманном на этом бесстыдстве. Вэй Ин работал. А Ванцзи отдавал себе полный отчет в том, что с удовольствием бы скинул все со стола. Откуда только в его голове вообще такие фантазии. Что же могло его так испортить? Оба не знали ответа на этот вопрос. Один боялся признаться себе в том, что всегда был таким, а второй просто не видел в происходящем никакой проблемы. Вэй Усянь, правда, хотел увидеть это все со стороны. То, как Ванцзи вошел в комнату, то, как он прижался к обивке дивана, подбираясь к нему все ближе. Но всё, что было ему доступно, это чувствовать горячее тело, от которого одуряюще пахло стыдом, страхом и возбуждением. Очень неожиданно. И очень интригующе. Как он мог не поднять на Диди взгляд, забывая про всё, чем занимался в его отсутствии? О, это было совершено невозможно. Просто недопустимо. Пожалел ли он о том, что увидел? Нет. Скорее о том, что не увидел всё это раньше. Ведь его бестолочь мало того, что отличалась потрясающей внешней красотой и притягательностью. Она еще и могла свести его с ума по щелчку пальцев кармы, которая его то наказывала, то щедро одаривала. В одной белой длинной рубашке с опущенными полами до середины бедра, на практически голом теле, Ванцзи стоял рядом с ним, спрятав затуманившийся взгляд за стрелками ресниц. Одного этого было достаточно, чтобы вся кипящая кровь отлила от головы, спускаясь к члену. Одного этого. Но Диди, возможно, показалось мало, и он решил добить его. Длинные стройные ноги, с обычно очаровательно розовыми коленями, были затянуты в полупрозрачную матовую ткань нежно-голубого цвета. Достаточно плотную, чтобы скрыть цвет бледной кожи, но достаточно тонкие, чтобы проследить синие венки у стопы и в подколенной ямке. Если бы кровь не отлила от головы еще на виде рубашки с расстёгнутыми воротником и всеми пятью верхними пуговицами, по его лицу уже струилась бы пахнущая ржавым железом жидкость, пачкая одежду и разрушая весь прекрасный момент. А у него еще и кружева на резинке, секунда, и Вэй Усянь признает, что бог действительно есть, и он, кажется, услышал его самые горячие молитвы. — Это мне? — от низкого голоса альфы кожа Ванцзи заметно покрылась мурашками. Тот дернул ушами, потупил взгляд, слегка нахмурился и медленно кивнул, делая шумный вздох. Скажите ему кто. Кто надоумил эту бестолочь совершить подобный роковой поступок греховного падения прямо в его подставленные руки? Он клянется, что выпишет ему чек своей собственной кровью. Голубенькая синтетика была бархатистой на ощупь. Она тянулась от поджимающихся пальцев по длинным, стройным ногам под подол рубашки, из-под которого кокетливо торчало начало кружев. За которые хотелось прихватить зубами, чтобы стянуть чулок к чертовой матери, скользя подбородком и горячим дыханием по этой гладкой, вашу мать, коже. Это невозможно терпеть. Если он сейчас же не поцелует эту бестолочь, а потом не вытрахает из него всю нравственную дурь, он точно сойдет с ума. Его Лань Чжань сам сказал, что это все ему, переспрашивать мужчина точно не собирается. Осторожно его ладони ложатся на прохладные упругие бедра, скользя вверх под хлопок рубашки. Ощущение контраста бархатистой ткани, чуть жестких кружев и кожи волнительное и обжигающее. Эти ноги кажутся бесконечными, но вот пальцы поднимаются к ягодицам, спрятанным за тканью белья, и слегка сжимают, стискивают упругие половинки. Под разъезжающимися полами рубашки, если прижаться лицом к паху мальчишки или низу живота, можно во всей красе увидеть, насколько ему интересно то, что здесь сейчас происходит. Муж шумно вздыхает и поджимает пальцы на ногах еще сильнее. Его горячее дыхание срывается с налившихся губ, и в этих шумных звуках почти угадывается его имя и просьба сделать с этим уже что-нибудь. Вот только что-нибудь это что? Он прячет улыбку от взгляда омеги, продолжая бессовестно тискать упругий зад сквозь ткань тонкого белья. Вынуждает его придвинуться максимально близко и упереться ладонями в его крепкие плечи; и мнет ягодицы, пока колени не подогнутся, а дыхание окончательно не сорвется. Вэй Усянь усаживает Диди затисканным задом на свое бедро. Теперь тот так близко. Взгляд уже не спрячешь за гладью волос или густыми ресницами. Он может взять его за острый подбородок и заставить смотреть на себя, пока ладонь будет оглаживать выгнутую спину. Может поцеловать, раздвигая мягкие, яркие и искусанные губы, тронуть чужой язык, выкачать все дыхание, пока его очарование не начнет дрожать и гулко постанывать. Ванцзи чувствительный. Стоит его завести, как кожа становится невероятно нежной к любым касаниям, а из головы напрочь выбивает все мысли. Если его увлечь, он может и сам не заметить, как прижимается к его груди, трется о его бедро и тихо стонет от прошивающего удовольствия. Поцелуи в шею и за ушами делают мужа особенно послушным. Диди перестает деревенеть, окончательно распаляясь от ласк и собственного безнравственного поведения. Но он все еще невероятно мягкий и робкий. Как монашка-девственница, которую совратил демон. Сколько бы он не брал его до, этого всего будто бы и не было. И это, наверное, самое лучшее. Пока Ванцзи может быть таким, альфа будет любить это и наслаждаться каждым его тяжелым вздохом, румянцем, покрывающим нос и щеки, срывающимся дыханием, звуком собственного имени, которое слетает с зацелованных губ. Вся нежность сменяется голодом. Потому что на самом деле его бестолочь очень изголодалась по ощущению заполненности и крепкой хватке на руках и бедрах, когда он ебет его. Это не значит, что ему не нравится нежно и осторожно. О, нет, напротив, очень нравится. Когда между ними почти все целомудренно. Насколько секс вообще может быть таким. Но это пока его разум не отрубится под влиянием гормонов, животных инстинктов и страсти, которая спрятана глубоко-глубоко внутри. Если докопаться до нее, завести его до темноты перед глазами, Ванцзи будет хотеть, чтобы его хорошенько отодрали. Чтобы потом его не держали ноги, а колени разъезжались. Чтобы он выбивал из него громкие стоны и крики, полные животного удовольствия. Ему будет совершенно наплевать на весь мир вокруг в этот момент. Но сам момент ужасно редок и скоротечен, потому что стыд и страх в нем гораздо сильнее. — Ты позволишь мне взять тебя? — влажный горячий шепот на ухо, цепочка обжигающих поцелуев, оставляющих медленно наливающиеся следы на тонкой коже. Вместо согласия муж впивается в его губы голодным поцелуем и дрожит всем телом мелко, едва заметно и ощутимо. Янтарный взгляд мутный, расфокусированный, но Вэй Усянь знает, что омега его видит. Чувствует руки, дыхание на своей коже. Он ведь именно за этим это все устроил. Чтобы мужчина не имел возможности отказаться. Чтобы это никак нельзя было принять за шутку. Все буквально. Этими чулками на гладко выбритых ногах омега в лицо ему буквально бросил требовательное «выеби меня». По крайней мере он читает это именно так. В этих голубеньких чулках, в этой гладкой чувствительной коже, в этой почти ничего не скрывающей рубашке. В его возбуждении, в конце концов. И как он смеет отказываться? Он роняет Ванцзи на широкое сидения дивана, укладывает головой на валик подушки и не даёт свести колени, которые как намагниченные тут же пытаются защемить его между собой. Если ему позволить, конечно же парень спрячется и сожмется. Да, ненадолго, но это все равно остудит их пыл, от которого сейчас кипит кровь. А ковать надо пока горячо. Поцелуи по внутренней поверхности бедра, притираясь щекой к нежной коже. Альфа слушает, как срывается и без того сбитое дыхание его бестолочи, как с влажных губ слетают низкие, волнующие сердце стоны. Резинка чулка легко поддается и скользит в сторону. Он как и хотел, цепляет ее зубами, ведет вниз до колена, потом еще ниже к выступающей косточке щиколотки. Касается губами подъёма, щекочет стопу, отбрасывая первый чулок в сторону. Бледная кожа гладкая, покрыта мурашками. Его волнует это. То, что муж заморочился, и, наверняка краснея своими оттопыренными ушами, сидел в ванной с бритвой на изготовку, долго готовясь. Такой трогательный. Он так бледнеет, широко распахивая влажно блестящие глаза, стоит Вэй Усяню взяться за ремень брюк, с металлическим лязганьем тот расстёгивая, будто до него только сейчас дошло, что он, безобразник, натворил. Но за бледностью следом возвращается душное смущение. Ванцзи не собирается убегать. А даже если бы и собрался, кто бы его куда отпустил? Альфа, конечно, не насильник, но ответственность нужно нести за всё, что делаешь, и за колом стоящий чужой член тоже, если до этого активно терся бедром, заводя только сильнее. Он медленно стаскивает второй чулок, гладит ногу мужа от бедра до стопы и сжимает пальцы на щиколотке, чтобы удержать. Мужчина не уверен, что они побороли лягательный рефлекс, когда Лань превращается в лань, норовя как следует его пнуть, чтобы сбросить и с себя, и с постели. Диван в данном случае удобнее, у него есть мягкая спинка, к которой можно прижать ногу одной рукой, пока другой стаскиваешь с приподнимающейся самостоятельно задницы белье. Он с удовольствием сводит обе ноги вместе, поднимая зад повыше от сидения, и прижимается к влажно блестящему анусу бедрами, давая почувствовать свой член сквозь слои ткани. От имитации толчков и плотных прикосновений Ванцзи вздрагивает и стонет, запрокидывая голову. Сам подается навстречу, закрывает себе рот и кусает пальцы. Совсем срывая его контроль. Он уже течет, когда заводится. Это хорошо. Значит, что действительно хочет, значит, что тело признало, что он уже взрослый, и может иногда вести себя плохо, позволяя мужчине проникать в сжимающийся зад, чтобы раскрыть тугую дырку. Вэй Ин мнет ее пальцами, дразнит, чувствуя, как от этого она то сжимается, то раскрывается. Вот же правда, бестолочь. Альфа целует Ванцзи, когда проталкивает указательный палец фалангу за фалангой все глубже. Тот отвечает и подаётся всем телом навстречу. От его тела буквально валит жар. Кожа горячая, покрыта испариной, которая впитывается в белый хлопок рубашки. Вся их одежда валится на пол бесформенной кучей. Член мужчины оставляет на упругом бедре юноши влажный след смазки. Он прекрасно знает, что нужно подождать еще немного. Ещё чуть-чуть. Не идти на поводу у желания и инстинктов. Вернуться в спальню, натянуть презерватив, и только тогда, только тогда они должны продолжать. Только Ванцзи совсем не хочет его отпускать. И ему, кажется, вообще все равно на контрацепцию, которая его обычно очень волнует. Ему главное только не кончать в него, не увлечься настолько, чтобы заполнить мужа не только собой, но и семенем. Думая об этом, он смотрит на раскрытую влажную дырку, на сведенные вместе ноги, щиколотки на своем плече, и вспоминает эти блядские чулки, которые свели его с ума. Вэй Усянь позволяет себе немножко сорваться. Совсем чуть-чуть. Смотрит, как его член крепко входит между поджимающихся ягодиц все глубже и глубже под громкий протяжный горловой стон. Он продолжает толкаться, чувствуя, как Ванцзи сладко дрожит, поднимает его бедра еще выше, насаживая до основания. И, черт возьми, трахает его, потому что это просто невозможно. Этот мальчишка вызывает у него столько чувств и желаний, что сдержать их все нереально. Не сейчас, когда любовь к нему выключает разум. Он любит его. Не ебет, не трахает, не что-либо еще. Сейчас Вэй Усянь любит его, и Ванцзи это чувствует, переплетая с ним пальцы и закатывая глаза. Это не только секс, это все вокруг них. Его откровенная честность, забота, желание и стремление защищать от всего и всех вокруг. Это взгляды Ванцзи, его тихий голос, его доверие и твердость в намерении быть рядом. Они с трудом расцепляются, глотая разряженный воздух. Оба будто сошли с ума. Осознание заставляет их смотреть друг на друга, и видеть в чертах лица ответы, чувствовать ритм сердец. Ночь летит в пропасть. Сон перестает существовать в принципе и теряет свой смысл, пока Ванцзи прижимается губами к шее альфы, ведет вниз к ключицам, обхватывая руками крепкую шею. Они забывают про то, что есть что-то еще. Про время, дни недели. Есть только эти двое и разбросанные вокруг них вещи. Маленькое пространство квартиры где-то высоко над землей, которое вдруг стало настолько большим, что в нем мог поместиться их новый мир. А всё эти чёртовы чулки, мать их. Омеге мало даже в спальне. Кончая, он только успевает перевести дыхание и лезет снова, цепляясь сильными пальцами за плечи мужчины, хватая его за руки, укладывая те себе на бока или бедра. Это как временное помешательство. Ему мало. Ему голодно. А Вэй Ин рядом как источник чистой прохладной воды в пустыне. Он теплый и рядом с ним спокойно. Ванцзи чувствует что-то такое, что не может объяснить словами. Будто разум внутри его тела, наконец, обретает спокойное место, больше не вырываясь в неизвестность. То, что парень знал прежде, тоже перестает иметь значение. Забывается, что такое пошлость, стыд, разврат, всё, чему его учили верующие родители и дядя. Все нормы церкви, на которых его воспитали. Они не соотносятся никак с действительностью. Будто бы их и нет совсем. Его пальцы обхватывают горячим кольцом опадающий после очередного оргазма член мужа и возвращают ему ужасающую их тела твердость. Альфа рычит ему в шею низко, возбуждающе. От этого животного звука по его спине бежит щекотная волна, а волосы на затылке вздыбливаются. Вэй Ин осторожен. Несмотря на то, что Ванцзи никак не успокаивается, он все равно осторожен. Когда прикусывает его кожу, сжимает руки на бедрах и плечах, втрахивая в матрас и подушки, наматывает распущенные волосы на кулак, чтобы удержать на месте, когда омега опять полезет на него. Его животная жесткость перемежается с ласковыми теплыми поглаживаниями, поцелуями, нежным шепотом на ухо. Его губы и ладони за эту ночь побывали абсолютно везде. Не осталось места на теле юноши, к которому бы не прикоснулись. Ванцзи приходит в себя постепенно. Вот, казалось бы, он седлал бедра альфы, чувствуя, как от усталости и напряжения сводит колени, но не переставая насаживаться на толстый ствол с крупной головкой, а вот он лежит у него на груди, утыкаясь носом в ключицу. Все тело ныло. Это все было похоже на бред и сон одновременно. Что-то определенно нереальное. — Ты же в курсе, что можешь просто сказать что хочешь, и я сделаю всё, что пожелаешь, м? — Ванцзи нравилось прижиматься к груди Вэй Ина, когда тот начинал говорить. Ему было приятно щекотно от вибраций в грудной клетке рожденных голосом. И нравился сам звук, низкий и обволакивающий. Похожий на игру органа. — Просто сказать, что хочу? — его глаза сонно щурились. В тело начала возвращаться усталость, наваливаясь как тяжелое одеяло. — Тебе понравилось? Зачем говорить? Говорить — это сложно. Гораздо проще что-то сделать. Хотя это не менее страшно, но разве эти чулки не сказали все за него куда более конкретно, чем какие-то там слова. Это как сбросить халат с обнаженного тела. Достаточно буквально. — Что именно, чулки или твоя решительность? — у него еще оставались силы на то, чтобы дразнить его. Это возмутительно. Почему у него не осталось сил, чтобы не обращать на это внимание? — Всё, — чулки — это лишь провокация. Лишь деталь, которая даст ему власть над вниманием мужчины, свяжет его обжигающим интересом и намеком на удовольствие. И ведь сработало. Он начал сомневаться в этом, как только раскатал тонкую мягкую ткань по своей коже. Это казалось слишком глупым и слишком наивным. На деле же сила этой вещицы оказалась просто ужасающей. Между прочим, это опасно. Играть в такие игры. Однако их опасность как раз и заводит сильнее всего. Ожидание реакции, ожидание удовольствия. Парень даже смог достать одноразовый станок, чтобы убрать волосы с ног, которые нервировали его. Не то чтобы он думал, что это важно, просто почему-то все в идеальных картинках такие… голые. Это немного не вяжется с реальностью. Путает. Омеги, когда их сексуализируют, гладкие. Он не знал, важно ли это для Вэй Ина. Тот всегда говорил, что Ванцзи уже красивый. Мужчина вообще много чего ему говорил. И ему хотелось верить. Даже не так, парень верил мужу, но этот пластиковый вид кожи с экранов убедил его, что в нем что-то недостаточно совершенно. Недостаточно. Совершенно. — Ты прекрасен. В чулках или нет, не важно, — мужчина поворачивается набок, укладывая Ванцзи рядом на взбитые подушки, и целует его в высокий лоб, рассматривая гладкое юное лицо с томно прикрытыми глазами. — Я тебе нравлюсь? — этот разговор настраивал его на странный лад. Хотелось припасть по-кошачьи на грудь и бить лапой с целью пустить когти в мягкую плоть играючи. Подразнить в ответ. Помять и пометить, что тут всё принадлежит только ему. — Ты один. Никто кроме тебя, — его тонкую ладонь с длинными пальцами бережно сжимают, подносят сначала к губам, оставляя поцелуй на костяшках, затем к сердцу, чтобы ощутить, как сильно в чужой груди оно бьётся. — У тебя было много других до меня? — вот и зачем он это спрашивает? Зачем ему знать? Разве это важно? Хотя, нет, конечно ему важно. Ему очень важно. И очень хочется услышать, что он лучше их всех, и Вэй Ин всегда будет только его и больше ничей. Только его. Кошачьи когти впились в плоть глубоко-глубоко, лапы потянули добычу на себя. — Диди нужно задавать вопросы конкретнее. Вэй Ин не понимает, что ты хочешь услышать. — Ванцзи хочет услышать, что все, с кем этот альфа был, умерли долгой и мучительной смертью в огне его ревности. Ну или никогда не существовали. Но при этом, ему хочется знать правду. Ведь это было в прошлом. До их встречи. До того, как он осознал, что ему может быть хорошо с кем-то. — Ты любил кого-нибудь до меня? — у него на это было почти десять лет. Срок довольно внушительный. Юноша находит в себе силы привалиться к груди мужчины, опрокидывая того обратно на спину. Одеяло — сомнительная преграда между их обнаженными телами. Оба чувствуют контраст температур, от альфы куда больше жара, в котором можно греться смежив веки, но он смотрит прямо в серые глаза. — Нет. — Ванцзи не может удержаться, прижимаясь побледневшими, опухшими губами к губам мужа. Сильные, чуть грубые пальцы отводят волосы от его лица, очерчивают контур, щекочут до мурашек за ухом. Всеми этими прикосновениями заставляют сердце частить, ударяясь о ребра. — Вэй Ин слишком опытный, — но он все равно ему верит. Потому что хочет, и потому что не может сомневаться в коротком ответе, данном не отводя взгляд. — Нечестно. — Конечно нечестно, — теперь пришла очередь мужа его опрокидывать на упругий матрас. Альфа нависает сверху, скользя ладонями по ребрам, пока за окном по полу из-под штор пробивается свет. Ночь ушла. Будто бы ее и не было. Будто бы всего этого не было, и только разбросанная одежда, следы на коже и комната, пропахшая потом и сексом, свидетельствуют о том, что им ничего не приснилось. Но это тоже исчезнет с быстрым течением времени. — Нечестно быть таким очаровательным, Диди. Ты сводишь меня с ума. Уже свёл. — Свёл, — Ванцзи соглашается спокойно и ровно, позволяя поднять себя с постели на руки. Он с удовольствием обхватывает крепкую шею все еще слабыми руками, оставляя легкий теплый поцелуй под мужественным, слегка колючим подбородком мужа. Вэй Ин относит его в ванную, залитую теплым светом взошедшего солнца. Кафель золотится в его лучах, бросает мягкие отсветы и на их кожу, путается лучами в волосах. Сердце замирает в груди, сбивается с ритма. Это вызывает слишком много чувств. Вода блестит, шумит и брызжет из крана. Пар стелется по дну, поднимается к потолку. — Что ты делаешь? — он удивлен тем, что Вэй Ин забирается в ванну вместе с ним, продолжая держать его на руках. Это немного неожиданно. — Как что? Собираюсь помыть тебя, — мужчина смеется. Его улыбка даже ярче, чем солнце за окном. Глядя широко распахнутыми глазами в его лицо, Ванцзи теряется окончательно. Теперь он окончательно пропал. В нём. В них.