***
Темнота накрыла шумный город плотным покрывалом, опускаясь как дымчатая пуховая ткань, прижимая и давя сверху. В вышине слышался отчетливый гул и вибрация, мигали рассеивающимся светом сигнальные огни на крышах небоскребов, как ярко-красные светлячки, затухающие на короткое мгновение. Это могло казаться страшным. Волнительным. Одурманивающим. Пелена опустившихся облаков смешалась с дневным смогом, и эта пелена горела так, словно в аду кто-то устроил бешеную вечеринку. С одного этого можно было словить жесткий бэд-трип. Линии улиц как золотисто-красные вены проступали под дымкой, били в небо лучи прожекторов, а в небе с гулом проносились самолеты, оставляя тонкий след шума и вспышек сигнальной подсветки. Слишком сильно. Звезд не видно. Не видно даже яркой луны. Они зависли между бесконечной тьмой и дымом человеческого мира. Хотелось разнести все это. Разнести в щепки, руины, чтобы вздохнуть снова чистый воздух полной грудью. — Мы на базе. Веди, — низкий приятный голос звучит в наушниках нервно вздрагивающего юноши, который слишком сильно сжимает пальцами стакан с колой без сахара с веселым значком Макдональдса. В ту же секунду он дергает рычажок на пульте, меняя направленность связи, чтобы на экране одного из четырех мониторов видеть три яркие точки. Непонятно зачем парень кивает и дрожащими руками начинает очень быстро набирать коды в известной только ему последовательности. Сигнализация в одном из самых высоких зданий медленно поэтажно выключается. — Демон и Тигр пусть идут через северный вход. Т-ты через восточный, — он не знает, чем это все кончится, они в первый раз делают что-то подобное, и это ужасно. Ужасно бьёт по нервам. Опаляет адреналином. Парень правда не знает, что будет дальше, и будет ли. Зато знает принявший указания человек, стоящий на плоской крыше, без слов повторяющий команды. Их трое. Один кивает головой в шлеме, второй так же беззвучно взмахивает руками. Ему это не нравится. Но Усаги насрать сейчас что и кому здесь не нравится. У них есть задание. Именно так, задание. И его надо выполнить. Он не думает, что что-то может пойти не так. Ему есть чем заняться, двигаясь по тросу внутри лифтовой шахты, которая на его счастье соединена с вентиляцией. Пока еще он в амуниции помещается в этих квадратных железных коридорах. Их не сечет система безопасности, и он этим отчаянно пользуется, проскальзывая без шума все ближе и ближе к цели. Контроль — их естественная черта. Не должно быть ни единого лишнего звука или движения. Ему так сложно контролировать себя, что мышцы сводит болью от напряжения. Но оно для него настолько естественно, что от этой боли даже сладко. Сквозь все здание три точки на схеме небоскреба спускаются, минуя камеры, выполняя короткие инструкции, чтобы выскользнуть на нижние этажи глубоко под землей. Теперь на плечи давит еще сильнее. Во рту хрустит на зубах кислая карамельная конфета. Динамик так близко к челюсти, что этот звук приглушенно слышат еще трое и зябко поводят плечами от волнения, которого внешне не видно. Внешне они внушают ужас в своих глухих черных костюмах с масками, закрывающими лица. Без запаха, без звука. Все, кто встречаются им на пути, ощущают пробирающий до костей мороз. Жизнь их к такому явно не готовила. Цели они достигают на сорок три секунды раньше нужного. Двое оказываются перед охраной, которая против обыкновения поднимает руки и отходит в стороны. Зовущийся тигром не сводит с них дуло оружия, но на курок не нажимает, следом за своим спутником проходя мимо громил в бетонную коробку, где их уже ждет одна сучья задница, вылезающая из шахты. Как уж по трубам. Усаги с его любимыми акробатическими этюдами беззвучно встает на руки, выбираясь всем телом из узкого пространства. В этом помещении много света и холода. Пахнет тяжело сыростью и затхлостью, а еще слезами. У стены черный обитый панелями чемодан, в котором без труда поместится один из них. Ловкие руки в перчатках набирают комбинацию цифр, и замок щелкает. Сдавленный плач становиться еще громче, слышится подавляемый плотной тканью крик, который затухает, когда Усаги стягивает с головы шлем, оставаясь в тканевой маске, закрывающей большую часть своего лица, чтобы тощая девчонка. лежащая на дне чемодана, видела его глаза. Она замолкает, глядя широко распахнутыми очами, опущенными длинными дрожащими ресницами. По щекам обильно струятся слезы, но жест «тише» она понимает и исполняет, не зная, что именно ей это даст. Спасение или смерть, которую ей обещали. — Унеси ее отсюда, — человек в черном костюме поднимает девчонку в мятой школьной форме на руки и передает следующему, тому, который помельче из двух оставшихся людей в глухих костюмах. — А ты? — Тигр послушно принимает всхлипывающую ношу, прекрасно помня свою часть задания. — У меня еще соло, — соло и выход на бис — хочется пошутить парню. Но он в курсе, что этой шутки точно никто не оценит. Сейчас важно, чтобы эта девчонка оказалась в безопасном месте. Ее и так ждет психологическая травма. Чудо, что она спокойно молчит, крепко обхватив мужчину, что держит ее за шею. Всё, что ей остается, это крепко стискивать руки, пока они быстро минуют двери и охрану, скрываясь в пустоте одинаковых коридоров, пока свет не меркнет перед глазами. Усаги, оставшись в одиночестве бетонной коробки, ложиться на место омеги и захлопывает чемодан. Они все в темноте. Но ему не нужен свет. Ни чтобы видеть, ни чтобы помнить. — Ну что, детка, поехали, — шепчет он в микрофон, зная, что Озэму и Минсо его уже не слышат. — П-пожалуйста, будь осторожен, — отвечают на той стороне, и парень думает, что просят явно не того, кого следует. Потому что он и осторожность… это не к нему, короче. Без сомнения Вада Усаги один из самых сдержанных и порядочных членов этой семьи. Сразу после отца и своего старшего брата, которым это по долгу положено. Но это только одно из его лиц. А их у него слишком много. Мир разбивается осколками цветного стекла. Раз за разом. Раз за разом. Разрезая, вспарывая все, что зашито, вштопано под кожу. Он недвижимо проводит в темноте совсем немного. Минуты текут как капли с талого снега, срываясь в водную гладь. Чемодан поднимают, и один из альф грозно чертыхается. Конечно, дракон ведь тяжелее какой-то милашки школьницы, запуганной почти до смерти. Но они не смогут вскрыть чемодан и явно не в курсе, как вообще выглядит та девчонка. Они уносят бомбу замедленного действия. Бомбу, потому что парень взрывается, стоит только щелкнуть замкам чемодана снова, когда его небрежно бросают на бетонный пол. Эй, полегче, долбаный ты сукин сын, тут вообще-то должна была лежать дама. Усаги не произносит ни единого слова, не производит ни единого звука, с огнем в глазах наблюдая за тем, как распахиваются в шоке и ужасе глаза мужика, стоявшего прямо напротив медленно распахивающегося чемодана. Что, гнида, ожидал развлечения? Ну сейчас, сука, я тебя развлеку. Дальше дело техники и долгих лет тренировок. Его тело само по себе страшное оружие, но автомат, ловко выхваченный из на секунду ослабевших рук якудзы за вздрогнувшее дуло, куда надежнее. Очередь оставляет вмятины и борозды. Кровь брызжет на пол и стены вместе с ошметками мяса от разрывной силы. Чуть было не было. Он успевает положить на бетон достаточно человек до того, как все приходят в себя. На его счастье чемодан изначально бронированный, по крайней мере от пуль пистолета защитить способен. Прикрываясь черными боками, как черепаха панцирем, Усаги выстреливает шестерок одну за другой, пока они со стариком не остаются один на один. Хотя какой этот мудак старик. Он не старше его приемного отца. А его все еще тянет на молоденьких. Тот лихорадочно пытается уцепиться за ствол автомата, валяющегося на мокром от крови бетоне, а парень, видя это, прижимает ремешок подошвой тяжелого ботинка. Хуй ты угадал. У него задание — никого в живых не оставлять. А никого, это значит никого. Нож с широким лезвием рукояткой скользит в ладонь. Само лезвие мягко и даже нежно входит бывшему главе клана между ребер, и эту войну можно считать законченной. Будет уроком для тех, кто разменной монетой хочет использовать чужих дочерей. Их клан такого терпеть не будет. Никогда. Лезвие возвращается в чехол. Усаги оглядывает побоище, равнодушно проводя по вмятинам и дырам на собственном бронежилете. Они играют со смертью в ебаные салки. И как бы его это периодически не забавляло, каждый раз может стать последним. Только он все еще ни хрена не чувствует. — Теперь наверх. Я вскрыл компьютер их главного бухгалтера. Но тебе будет нужен кабинет директора, там к сети подключен ноутбук, и все будем делать с него, — голос в микрофоне дрожит. Его младший братишка точно слышал весь этот шум, грязную брань на японском и последние хрипы умирающих боевиков. Такая себе музыка. — Обчистим их, — это будет честно. — Обчистим их, — повторяет голос в динамике. О да, очень честно. Усаги черной тенью взлетает выше по этажам. Следом за ним с оружием, нервно оглядываясь, движутся те, кому он ненавязчиво помог проникнуть в штат охраны этой компании. Сегодня им это было на руку. Ему всегда удобнее, когда с ним так или иначе есть шестерки, можно не отвлекаться, а им заработать себе процент на безбедное существование. Рискуя при этом шкурой по черному. Кабинет директора встречает тишиной и минималистичной пустотой. Все по последней моде. Хром, стекло и табличка с именем клана в самом центре, натертая до зеркального блеска. Все они, якудзы, одинаковые. Ноутбук находится в нише под столом, открытый и включенный. Всё, что ему нужно, это вставить ключ, пустить вирус, а после загрузить программу для удаленного доступа и открыть ее. На это уходят долгие минуты, но все проходит тихо и гладко. Пока не срабатывает сигнализация. Все же шум кто-то создал. Однако пока доберутся до него, они успеют сделать самое основное. Восстановить справедливость. Пусть уже в новостях рассказывают про крах и неожиданное банкротство одной из крупнейших финансовых компаний, которая долгие годы сосала кровь из этой страны, наплевав на «потерянное десятилетие». Пусть расскажут про то, как брошенным на голод сотрудникам неожиданно компенсировали все убытки. Парень, сидящий перед множеством мониторов одновременно, следит за кодом и процессом разбивания огромной суммы денег. Нули стремительно таят на центральном экране, и ему немного грустно. Но жадность — это плохо. Жадность — это не про них. Его мечта — это совершенная система. Которую почти невозможно будет обойти, чтобы потерять все вот так, когда какой-то мальчишка пришел и хакнул все твои счета. А он взломал всё, что только мог, пользуясь коридором, который открыл ему старший, прикрывая своим телом. Большинство якудз, как мамонты. Рано или поздно если не приспособятся к новому миру, точно вымрут. Научились бы хоть свои компы нормально блокировать или... Ну придумали что-нибудь. Япония разве не страна супер технологий? Сумма счета компании и личного счета их сегодняшнего главного босса наконец дошла до нуля. Усаги вытянул флешку, отошел на пару шагов и выстрелил ровнёхонько, пробивая материнскую плату. Экран погас. — Мы теперь богатые? — поправив крупные очки, сползающие с носа, тихо спросил парень, надеясь услышать в наушниках приятный низкий голос старшего. — Да, детка. Мы теперь богатые, — убедившись, что все стерто, пробормотал Усаги, оборачиваясь к панорамному окну, за которым кипел и пульсировал жадный голодный механизм по уничтожению человечества. Не то чтобы ему нужны были деньги, но… Двумя неделями ранее. Токио настолько огромный город, что поделить его было крайне непросто. Не только правительству, но и местным бандам, которые или ведут здесь свой бизнес, или крышуют чужой. Под процент, разумеется. И чем больше земли ты имеешь под собой, тем, казалось бы, лучше. Так было раньше. Сейчас каждый левый мальчик в импортном спортивном костюме понимает, в какой они, мать его, жопе. Их становится все меньше. Традиции дохнут, как насекомые под новомодной химией, которой затравливают старые клоповники, чтобы заселить туда врывающихся в страну эмигрантов. Бесконечный поток. Японцы бегут в Америку, американцы бегут в Японию. Видимо, нигде в этом мире нет хорошего угла. Гетто разрастаются с каждым месяцем все больше, и это беспокоит всех. Его задача, в данном случае, внимательно слушать. Что он еще может? Ноги несут молодого на вид парня вниз по улице вдоль железных заборов, затянутых мелкоячеистый решеткой. Низкие многоквартирные дома тянутся, пахнет жаренным во фритюре мясом и свиными сосисками. Типичные запахи американского гетто. Здесь язык смешивает в себе грязную мешанину английского, испанского и корявого японского. Будь с ним его старший брат, ни хрена бы точно не смог разобрать в этой каше. Любой японец, забредший сюда, умер бы от разрыва сердца от бешенства раньше, чем добрался бы до пункта назначения. Его пункт назначения это высокий недострой из кирпича, который строят уже год как, и никак не достроят, если верить местным. А он верит. Потому что никто ради каких-то нигеров руки марать не хочет. Тут их не любят. Мимо него по ступенькам пробегают дети. Они не грязные, просто их кожа смуглая, и для них, азиатов, это непривычное зрелище. Взаимное, впрочем. Дети ему улыбаются, звонко смеются и хватаются за края одежды, кружа недолго, и исчезают с затухающим шумом. Усаги входит без стука, поправляя на лице края тканевой маски. Его вроде как ждут, но все находящиеся в комнате подрываются явно не за тем, чтобы радушно поприветствовать. У них с этим сложно, у него тоже. В прошлый раз с кем-то он не договорился и выбросил парня в окно, а тут так-то четвертый этаж. Внизу был припаркован мусоровоз, вывозящий пищевые отходы. Так что парень точно знал, что спорщик не убьётся, но обид между ними меньше не стало. Он же сказал, что еще одно слово, и этот сукин сын полетит в окно. Свое слово нужно держать. — Ты какого хрена так врываешься? Обосраться можно, — тот, что у них вроде как главный, дергается снова и трясет башкой, мотая сваленными в толстые столбики волосами. Это у них что-то национальное, сплетать кудряшки в косы или в дреды. Кажется, так это называется. — А ты такой нервный, потому что жопой в сычуаньский перец сел, или просто надеялся, что я не приду? — Усаги проходит в комнату, замечая, что остальные альфы скрывают белозубые улыбки от своего главаря, и тот тоже фыркает, растягивая пухлые губы. Нормальные у них отношения. — Надеялся, что придёшь, — уже хорошо. Значит есть шанс договориться на его условиях, а их у него немного. Круто, если все кончится не как в Чайна-тауне. — Ты был прав, они не собираются оставлять нас в покое. Эти байкеры… Они громят улицы. Мы уехали не ради этого. — Я в курсе, — его усмешка читается во взгляде и низком голосе. — Ты думал, отобьешь одному яйца, и они попрячутся? Это тебе не оборзевшие белые янки. Эти сволочи пострашнее будут. Байкеры правда страшнее. У них моральных принципов не наплакано. В основном это альфы до тридцати, у которых жизнь не сложилась. Вот они и сбиваются в кучи, чтобы громить магазины, рыночные лавки, букмекерские нелегальные канторы. Толкают дешевую наркоту, вытирают собой дерьмо, оставленное боевиками мелких кланов якудз. Кого с работы попросили, от кого родители отказались. Есть и те, у кого просто денег нет, вот и зарабатывают под стать своей натуре, грабежом и разбоем. Хороших людей среди них не много, такие в подобной среде долго белыми не остаются. Одним словом — страна восходящего солнца, с другой стороны – страна вечного заката. — А делать-то что? У нас денег нет не то что на откуп, на аренду этих холуп, — громила смотрит на него, пухлые губы дует как обиженный ребенок, и вокруг него такие же лбы стоят. Он им что, мамка что-ли? — Глава квартала нам грозит аренду еще выше загнать. Банды предлагают крышу… — Сколько надо? — они что, думали в сказку попали? Сбежали из толерантной Америки сюда, на консервативный восток, и их в чёрные задницы целовать буду. Ну так они ведь не панды. — Чего? — смотрит на него как баран. — Денег, спрашиваю, сколько надо, — у него вроде хороший английский, но эти черные тупят так, что у него зубы сводит. Ему этот район нужен чистым, как сраный первый снег. Без всяких там огрызков культуры в коже и цепях. Ситуацию спасает выбравшаяся из-за шторки девчонка. Ну как девчонка, она примерно его возраста, выглядит лет на семнадцать, тощая, такая же цветная, с пушистым афро-шариком на голове. Омега. На почве нее, собственно, и познакомились. Везет ему на просьбы снять с какой-нибудь куколки неучтенного мудака. Её, кажется, Элис зовут. Имя больше для белой, но за такое замечание можно и в зубы получить. Она протягивает ему тонкую тетрадку. Хоть кто-то в этом гадюшнике примерно что-то посчитать надумал. Здесь все просто. Афроамериканское гетто особых прав перед белыми не имеет. Такая уж у них культура. Негры, конечно, в диковинку, но белые успели донести свой расизм и до них. Плюс, японцы херовы националисты. Они и своих азиатских соседей не прочь на фарш пустить, а тут вообще бесплатное мясо. Но мясо-то с зубами. Его клану месиво на территории Токио не упало, они давно здесь. И чтобы какой-то саутсайд в итоге потонул в море крови — не вписывается в гармонию мироздания. Поэтому через две недели Усаги возвращается снова. На черном Кадиллаке с тоном на всех стеклах и двумя спортивными сумками, забитыми пачками стодолларовых купюр. Обмен у них простой, он дает им деньги в обмен на работу. А работать они теперь будут на него. Все честно. Больше из окна никто не вылетает. — Крутая тачка, — Калеб у них что-то вроде большого папочки. Решает все вопросы в гетто. На каких основаниях не понятно. Но местные воротилы пантов и даже наркоши под его сизыми крылышками. А сам Калеб теперь под его крышей. — Ага, твоя, — Усаги бросает ему брелок с ключами и машет рукой на прощание, не оборачиваясь. Ибо не может вторая его главная шестерка на своих двоих подошву дырявить. Нехорошо выходит. Первой, кстати, пришлось купить мерседес. Четырьмя месяцами ранее. Под его ногами не скрипели половицы. Под ним вообще ничего никогда не скрипело. Ну только если это было нужно. Или он был на незнакомой территории. Чашка с черным кофе тонко пахла карамелью, приманивая этим чарующим ароматом всех, кто оказывался ближе, чем нужно. Но никто и не думал вставать у него на пути. По одной простой причине, если глава семьи не получит свой долгожданный кофе, кто-то получит очень злого папочку. Господин Вада сидел в любимом кресле, уставившись тяжелым взглядом в расстеленную на большом столе бумажную карту. Усаги нравилось наблюдать за тем, как по ней движутся фигурки, переставляемые изредка рукой альфы. Занимательно. Отражает какую никакую действительность. У каждого так или иначе было свое место. И своя роль. Чашка занимает деревянную подставку, и мужчина отвлекается на нее, переводя взгляд темных глаз. Теплый взгляд касается его лица. Они одни в кабинете, больше никого рядом. Глава семьи может спокойно взять тонкую ручку, опуститься снова в глубокое кресло и пригубить горьковато-сладкий напиток. — Отец уже принял лекарство? — Усаги остаётся стоять у правого плеча мужчины. — Еще нет. Таблетница на третьей полке, справа от тебя, — парень кивает, находя взглядом серебряную круглую шкатулку с крышкой, украшенной перламутром. Приятная вещица. Он берет ее бережно и, не открывая, передает главе семьи. — Как дела в Чайна-тауне? — тихий вопрос. — Теперь спокойно, — такой же тихий ответ. Это к тому, что азиаты и правда ужасные националисты. Для них любой живущий иностранец, даже если вы одной расы, это чужак. Неразумное отношение в период, когда их экономика рвется по швам. На карте, все еще лежащей на столе, были отмечены границы их территории. Сейчас она увеличивалась в обхвате, но сколько такое продлится — наверняка никто сказать не мог. Их клан был старым и сильным. Но было ли ему место в меняющемся мире? Они ведь были не одни. Дедушка рассказывал ему о временах своей молодости, когда у якудза еще был четкий свод правил и законов. Когда понятие чести значило больше, чем жажда наживы и власти. Они подражатели. Но подражать хорошему примеру не так плохо. Сейчас, с приходом нового, открытием мира и границ, сознание людей постепенно начинало меняться. Правила начинали воспринимать как оковы, которые давно пора было сбросить. И это рушило столпы моральных устоев. И также это рушило привычный порядок вещей. Началась погоня за властью и деньгами. Мелкие кланы вырезали друг друга пачками, уезжая в пакетах. В разборках и шуме гибли простые люди. И мало кому было до этого дело, если трезво посмотреть на ситуацию. — Мы сможем удержать этот район? — отец имел право на волнение. Покровительствовать китайскому рынку было крайне непростой задачей. — Мы не будем его держать, — Вада Дэйчи смотрит на него внимательно, пряча улыбку в уголках губ. — Они будут держаться за нас. Потому что есть правила. И это явно не тот случай, когда они существуют для того, чтобы их нарушать. Полгода назад. Ветер гонял опавшие листья по гладкому асфальту. Они были еще зелеными, опали после прошедшего сезона дождей, не выдержав небесной кары. Трогательное зрелище. В озерной воде отражались зеленые склоны, кувшинки покрывали гладь крупными пятнами с яркими вкраплениями раскрывшихся бутонов. Созерцание умиротворяет. Если дать себе лишнюю возможность просто остановиться, обращая свой взгляд на мир, омытый дождевой водой. — Усаги, я… можно спросить? — рыжая кудрявая макушка крутилась у его подбородка, отвлекая от медитативного глазения. В принципе, попялиться на что-то можно и позже. — Конечно. Старший братик всегда ответит тебе, — наедине они всегда говорили на английском. Для Энди это был родной язык, на котором он говорил большую часть своей прожитой жизни. И иногда ему это было нужно. Чтобы чувствовать себя в безопасности. — В этой семье Вада… в нашей семье, есть правила, про которые постоянно говорит Минсо. Что это за правила? — Энди привезли из Филадельфии пять месяцев назад. Мама сказала, что не смогла устоять перед его рыжими кудряшками, большими зелёными глазами и трогательными веснушками. Усаги находил это забавным, но понимал, что это лишь отговорка. — Эти правила касаются тех, кто принимает путь семьи. Уверен, что хочешь знать? — ему, как старшему, не хочется толкать этого милого ребенка в это болото. Но Энди был альфой. И его явно привезли не просто так. Мать вообще ничего просто так не делает, уж он-то это знает. — Хочу. Можно? — этот рыжик такой милашка. Усаги не может ему не улыбаться, замечая искорки в непривычного цвета глазах. На него приятно смотреть. Наверное потому, что он, в отличие от других, не против разнообразия. — Основное правило — это не лгать. В первую очередь, конечно, главе клана. Но лучше не лгать вообще. Второе — беречь честь семьи, как свою собственную. Не выносить ссоры на чужой слух, не ставить под сомнение авторитет старших, не препираться. Третье — держать гордость в узде. Четвертое — беречь и защищать слабых, не лишать невинности без согласия. Пятое — защищать омег и женщин-бет ценой собственной жизни. Шестое — выполнять приказ до конца. Есть еще правила, касающиеся внутреннего круга. Альфы и омеги должны создать семью до тридцати. Почему так, не знаю сам, но это что-то про зрелость и ответственность. — правил, на самом деле, было мало. Большая часть того, что говорит старый мастер клана, скорее просто учение о праведности, чем правила. Но если думать о равновесии и гармонии, он считает, что нет ничего страшного в соблюдении такой простоты. — Ого… А ты, ты их соблюдаешь? — этот ребенок смотрит на него сияющими глазами. С одной стороны это прекрасно, а с другой — парень понимает, что он этого не достоин. Не он. — Все, кто входит в клан, их соблюдают. Если нет, навсегда изгоняются с позором, — Усаги показывает Энди целый мизинец, и тот сразу все понимает. Этот жест здесь все хорошо знают. И чем отличается якудза, потерявший защиту клана, от простого смертного тоже. Больше младший брат о семье ничего не спрашивает. Однако мать определенно будет довольна собой, если спустя время младший заговорит о том, что хочет принять на себя груз ответственности. И в галерею добавится четвертая маска, которую пока прячут в ларце из сандалового дерева. Хорошо, если Энди никогда ее не примерит на свое лицо. — Есть еще одно правило. Если поднимаешь оружие, его нужно пускать в ход. Или не поднимать вовсе, — младший брат медленно моргает. В его взгляде старший видит абсолютное хладнокровное понимание. Год назад. Красный грузовик с облупившейся на боках краской въезжает в ворота из красного дерева. Лак блестит в солнечных лучах, а парень, сидящий в кабине, старается не высовываться, чтобы оглядеть всю территорию. Он ужасно соскучился. Прошел почти год с того дня, как Вада Йоичи увез его из-под родительской опеки к черту на рога. С позволения отца, разумеется, хотя кем бы глава семьи не был, своему собственному отцу перечить бы не стал. И вот его возвращают. Самое сложное — это, наверное, посмотреть в глаза Озэму. Есть ожидание не встретить во взгляде узнавание. Было бы больно терять ту нить, которая так крепко их связывала. Действительно крепко. Усаги чувствует фантомную боль в груди от мысли, что брат не признает его. Все же… он изменился. Сильнее, чем хотел бы. Его сносит ураган. Маленькое бешеное торнадо, мелькнувшее облаком распущенных длинных волос на секунду, и вцепившееся в крепкую фигуру парня всеми четырьмя конечностями. Вторая молодая госпожа вырвалась из дома, стряхивая свои плоские босоножки, оглашая округу радостным криком. Не удержавшись, Усаги смеётся, обнимая малышку Кэйко, которую даже спустя столько времени узнает по запаху. Она болтается на нем, как тщедушное привидение, и, краснея румяными от счастья щеками, слушает, как он журит её, такую худенькую и маленькую. Как так можно, уже студентка, а похожа на старшеклассницу. Наверное, все одногруппницы с ума сходят. Ничего не меняется. Только если… немного. Озэму все так же ревнует. Ревнует и нервно ходит вокруг него кругами, принюхиваясь. Пока они не сцепляются на жестком татами, и парень тянет старшего брата за уши привычной для них игрой. Молодой господин и наследник опять не хочет его отпускать. Однако приходиться. Ведь в их доме появилось еще одно приведение. Здоровенный кошак в человеческом теле, который глядит из-за угла обиженно на резвящихся парней. Пока его не было, отец с матерью привезли подарок. Ростом под метр девяносто со скверным характером и манией к вниманию. У Минсо осталась его родная корейская фамилия, которую он робко всегда опускал, представляясь только именем. Парню не объяснили, что он будет не единственным. А между любимым и единственным разница есть. Усаги в этом доме был любимым. Ради него двигали правила. Озэму был единственным по праву крови и наследования. Получалось не радужно. Но любимым ведь можно быть по-разному. И любить тебя могут разные люди. Кореец был куплен им за ласку и рамен. Ох, очень много рамена. И настолько крепко подкуплен, что внимание матери в какой-то момент стало ему совершенно неинтересно. А вот у Озэму появился конкурент. Если Усаги раньше застревал со старшим братом, не желавшим делить его, то теперь ситуация стала еще сложнее. Он безбожно застрял между двумя старшими, утаскивая их в самое пекло. А те радостно сиганули следом. Вот же дурачье.***
Иногда, когда оглядываешься назад, на свое прошлое, понимаешь, насколько велика разница между тобой прошлым и тобой настоящим. Есть вещи, которые ты сейчас никогда бы не сделал. Но для тебя прошлого это не было проблемой. Человек с ходом времени в разные периоды своей жизни может быть настолько поразительно разным, что не признал бы сам себя. И неизвестно, плохо это или хорошо. Он ближе к мысли, что это все же хорошо. Не должно быть у живого существа одного неизменного состояния. Это прямой путь к деградации. Умственной или моральной. Даже рост по наклонной не так плох. Пока человек, его разум и все существо в целом куда-то стремится. Другой вопрос, что будет в итоге. Куда приведут все эти изменения. Каким будет общий результат. Фишки на игральной доске, в которую играет мироздание, постоянно движутся, совершая ход за ходом. Правильно. Все они просто фигурки. Маленькие, незначительные кусочки общей большой картины. Или шестеренки, которые вращаются в бешеном ритме одного огромного механизма. Он тоже такая фигурка. Или шестеренка. Как удобнее это называть. Он тоже бешено-бешено вращался на немыслимой скорости, все набирая и набирая обороты. Стирал пазы у других таких же деталей, срезал резьбу у винтов, чтобы разломать все к чертовой матери. Сломать и разнести всю систему, пока она не сдастся под напором, превращаясь в кровоточащие осколки чужого мира. Зачем? Оглядываясь назад, именно этот вопрос возникает у него в голове. Зачем он делал это? Для чего это было нужно, и нужно ли это было вообще. Имело ли это все значение? Как гоночный болид на пределе своей скорости, мужчина мчался по жизни к заветной финишной прямой, которая была где-то далеко, и все никак не наступала и не наступала. Полоса в шашечку не маячила в небе, приковывая взгляд. Впереди ничего не было. И вот он мчался и мчался, снося и давя все на своем пути, что ему мешало, брал то, что считал нужным, захватывал все больше пространства, подминая этот город и эту страну под себя, медленно, тихо и почти незаметно расползаясь, как пятно чернил в темной воде. Пока перед ним, наконец, не зажегся свет. Не финишная полоса, не конец пути, а просто свет посреди дороги, перед которым мужчина едва успел затормозить. Фокус его внимания переключился по звонкому щелчку пальцев в абсолютной тишине. Из головы разом вымело все мысли перед этим светом. Про винтики и шестеренки, фигурки и кусочки пазлов. Про все. Это оказалось совершенно неважно. Вся эта гонка, эта война, в которую он нырнул как в болото. Это ведь совершенно не то, чего ему хотелось. А Вэй Усянь как-то вообще забыл, кто он такой. В этой гонке, которая для него всегда была чем-то средним между легкой прогулкой и бешеным дрифтом. Но свет, который появился у него на пути, был тем, что заставило его не только затормозить, но и оглянуться назад. На год, на три, на пять. На эти чертовы семь лет под мутным Шанхайским небом и пеленой смога. Он затормозил, взвизгнув шинами по гладкому иллюзорному асфальту, останавливаясь впритык перед тонкой фигурой, излучающей светлое, теплое сияние. Смыслом его жизни никогда не было безумно нестись куда-то. Разве этого он хотел? Об этом он думал, оставаясь глухими одинокими ночами над полным домом людей, сидя на черепице крыши? Об этом ему выл ветер, закручивающийся в спирали между высотками и небоскрёбами? Об этом ему горели огни в мареве жары и дождя над теми городами, в которых он жил и дышал воздухом. Вот блять, вообще нет. И он счастлив, что смог остановиться. Что не снес следом за собой этот свет, утаскивая его в темную колею или разбивая вдребезги. Рад, что этот свет поднял на него свои светлые глаза, и, несмотря на всю дикость и воющий вокруг них мрак, позволил к себе прикоснуться, оставляя след тепла на обмерзшей коже. У его света были медовые глаза, сложный характер и острые когти с крепкими зубами, которые он пускал в ход, если ему что-то не нравилось. Или, наоборот, нравилось очень сильно. Лань Ванцзи остановил его одним своим появлением, разрушив привычный мир тихо и незаметно, разбивая тот на миллионы, нет, миллиарды едва заметных крошечных осколков. Будто этого мира и не было вовсе. Не было семи лет безумства, холода и подавляемой ярости, клокочущей под кожей. Щуплый мальчишка, который за меньше чем полгода вымахал в грациозную лань, отбивая ему синяки на коже своими острыми локтями и коленями. Его маленькая вредная лань, которая никого не слушает, кроме него, и бросается учинять порядок и равноправие, если вовремя не поймать, уберегая мир от излишне инициативного супруга. Его супруга. Очаровательной бестолочи. Диди. Вэй Усянь вдруг вспомнил, что то, к чему он стремился, было свободой. Возможностью жить так, как хочется ему, иметь свои ценности, взгляды на будущее и планы, которые приятно осуществлять. Чувствовать ветер на коже, а не давящие оковы общественного мнения и статуса. Ведь они, по своей сути, не имели особого значения. А вот они, он сам и его молодой муж, как раз имели. Не только значение в масштабах мира, но возможности. Смысл. Который закладывается словами, поступками, жестами, сотней тысяч разных эмоций и чувств. В этом океане ему хотелось тонуть. Не в ярости и холоде. Мутных мертвых водах. А в расплавленном золоте глаз, поддернутых мутной пеленой томного удовольствия. Ванцзи забрался ему под кожу. Залез в грудную клетку, устраиваясь между ребер, и свил себе гнездо, работая вместо запутавшегося давным-давно сердца. В светлой голове его мужа было еще много мыслей, много странных идей и убеждений. И он не хотел это разрушать. Быть причиной ломающегося мира. Но был готов, если этот мир все же сломается, помочь построить новый. Или отдать свой, опуская к ногам омеги. Мужчина откуда-то знал, что Ванцзи ничего не разрушит намеренно. Это было не в его характере. И при этом он знал, что муж уже сделал свой выбор в его пользу, пусть и старается это зачем-то от него скрыть. Прячется за образами, не зная, какой на нем смотрится лучше. Откровенно — Вэй Усянь обожал его голым. Максимально настоящим. Но разве кто-то может выдерживать жизнь без маски? Без надежной брони, которая скрывает, прячет, отводит взгляды и удары, на которые щедра судьба. Это из разряда фантастики. Кому, как не ему это знать. Муж, набесившись, спокойно спит, уютно подпихнув ладонь под щеку и заграбастав себе все одеяла. Как ему одному под ними не жарко только. Выкачал из него всю душу и отрубился, пиявка малолетняя. Где таких только делают. Ему нравится. Но он проснется и будет делать вид, что приличный. Как будто не этот «приличный» укладывался грудью на стол, соблазнительно прогибаясь в спине, пока его драли так, что на полу остались глубокие царапины. Хотя, конечно, безусловно, Ванцзи приличный. То, чем они занимаются и как, вообще ничему не показатель. Если бы до Диди это еще дошло. Ему ведь совсем необязательно скрывать то, что хочется. Даже если это ужасно стыдно и неловко. С ним ему вообще ничего не должно быть стыдно. По идее. Но одно дело это сказать, следовать-то гораздо сложнее. Со временем мужчина хотел бы прийти к откровенности. Как можно более полной. Обоюдной. Чтобы они могли не скрывать друг от друга ничего. Ни своих желаний, ни чувств, ни мыслей. Прийти к чему-то невероятно тонкому и прочному. Но для начала ему было бы не плохо разобраться с тем, кто же он сам такой. Прежде чем просить это от своего молодого мужа. Итак, он, Вэй Усянь, теневой кошмар Китая. Вот уже лет пять как. Два года его бакалавриата можно особо не учитывать, это время можно считать праздно проведенным. Праздно не в понимании обывателя, конечно же. У них свои фейерверки и фаер-шоу. Он, вот, предпочитает тротил и быстрые подрывы без красоты в виде таймеров и предупреждений за пять минут до. Семье Вэнь больше по душе демонстративность и скрытность. Красивая драма в дорогой упаковке. Есть и другие. Клан Чжун, клан Е, и клан Хун. Если представить себе Шанхай, красиво брошенный на востоке страны, с его ближайшим поясом области, и внимательно взглянуть на карту, просматривая все ключевые финансовые центры и офисы самых крупных компаний, то деление будет очевидно. Их здесь слишком много. Поэтому удивительно, что кто-то задерживается на рынке дольше пяти лет. Уровень конкуренции вынуждает поглощать или давить каждого инициативного подонка в зародыше, чтобы удержать в своих руках влияние. Ради чего? Хороший вопрос. Возможно, он единственный, кто не знает на него ответ. Ведь эта власть бессмысленна. Все, что она дает, это деньги. Много денег. Безнаказанность. Но не больше. Просто уровень жизни. В его офисе есть одно место, в котором были только четыре человека, когда в центре трапециевидной комнаты появилась сложная конструкция, накрытая плотным полотнищем. Имея непомерные амбиции, он заказал модель планеты, мастерски скованную сферу с изящными пластинами, имитирующими острова, материки, которые горят яркими крошечными точками городов, образуя сложную паутину человеческого мира. Мира, который он связывает. На этой сфере, если запустить программу, в которой хранятся все маршруты поставок и действующие договора, будет видно, сколько они уже успели захватить. И сколько еще захватят. Он грезил о голографической модели, один вид которой докажет, что весь мир — это всего лишь шарик. Помещающийся в кулаке. Каким же идиотом стал Вэй Усянь. — Вэй Ин? Ты давно проснулся? — от звука этого мягкого, бархатного голоса по спине вдоль позвоночника пробежала волна приятных мурашек, глаза, напряженно всматривающиеся в окна небоскребов через прозрачное стекло, в блаженстве прищурились. Ванцзи почти бесшумно выбрался из спальни. Когда он ходил босиком, его шаги едва различались в общем шуме. А альфа так привык к его присутствию, что потерял смысл контролировать, где тот находится в пределах квартиры. Они дома. Все хорошо. Здесь безопасно. Парень стоял, неловко потирая заспанные глаза пальцами до красноты. Уютный, немного помятый и всклокоченный, с кривым пучком на голове, подвязанным стащенной толстой резинкой, в его футболке на голое тело, раскатанной до острых коленей. Похоже, Диди его потерял, когда проснулся. И решил это исправить в срочном порядке, не заморачиваясь своим видом. Ну и замечательно. Есть особое счастье видеть его таким. Каким наверняка омегу никто больше не увидит. — Не так давно, — рядом с Ванцзи планета перестает быть шариком, возвращаясь к своим исходным размерам. В Лондоне снова дождь, в Чикаго воют ветра, а Полюса обрастают льдом. И это по-настоящему прекрасно. Это то, что он любит. — Выспался? Выглядишь потрясающе. Сложно удержаться и не поцеловать эту бестолочь. За три дня Вэй Усянь катастрофически быстро привыкает к хорошему. Что можно трогать своего мужа везде так, как ему нравится. И не получать за это по рукам или рогам. Вот сейчас омега на него фыркает, вскидывая горящий взгляд. А он, как дурак, улыбается и притискивает его к своей груди крепко-крепко, слушая натужное пыхтение. И поднимает, легко отрывая от пола, чтобы дотащить до столовой, где затаскивает к себе на колени, стоит упасть в кресло. — Мне нравится, как ты выглядишь, — кажется, еще секунда, и возле его пальцев, оглаживающих контур подбородка, щелкнут острые зубы. Но Ванцзи слышит его, и вся его кипучая гордость, смешанная с недовольством, успокаивается, оседая как морская пена на скалах. — Самый очаровательный. — Не смешно, — Диди все-таки надулся. Боднул его головой под подбородок и впечатал тяжёлый костлявый кулак в плечо, вымещая свое умилительное смущение. Как злой кролик, который не понял, нравится ему или нет, когда его чешут. — А кто смеется? Вэй Ин не смеется, — усадив мужа нормально, спиной к своей груди, и сцепив пальцы в замок на худом животе, мужчина зарылся лицом в его подвязанные волосы, наслаждаясь приятным мгновением. —Ты самый лучший. — Нет ты! — эта бестолочь трясет головой и начинает бухтеть. До того уморительно, что ему правда смешно. И хочется куснуть подставленную прямо под зубы шею с еще не сошедшими следами, оставленными им самим. — Я плохо себя вел. Это когда, интересно? Ванцзи краснеет ушами и отвечать отказывается, напускает холодный строгий вид на себя и нахохливается. Выглядит при этом совершенно не грозно. Какая тут грозность при таком сладком лице? Максимум, кого им можно напугать, это очень впечатлительного ребенка, не привыкшего к строгим взрослым. Для омеги плохо все, что не вписывается в образ его идеала. А его идеал — это равнодушная статуя из нефрита. Такая вся холодная и твердая. Везде. Ему вот, например, больше нравится то, что есть. И он ездит мужу по его оттопыренным ушам, заваливая комплиментами, заставляя всех спасаться бегством, только чтобы не слышать этот тошнотворно слащавый бред. Вэнь Цин хватает на десять минут, Вэнь Нина и того меньше. Остальные свидетели не выдерживают и минуты, самоустраняясь в слепые и глухие зоны. А Ванцзи… Ванцзи на самом деле цветет. Грозно зыркает на него, поджимает строго губы и сопит, но цветет. Утыкается в него, когда никто не видит, переплетает пальцы и задает странные вопросы, которые только он спросить может. Например, не испортился ли он. При этом не уточняя, где и в каком месте. Вэй Усянь рвется проверить особо сокровенное, но получает очередной тычок в ребра и ворчание. Разве его супруг может быть испорченным? Разумеется, нет. Это напоминает ему подростковый период, когда ему нужно было убеждать сестер и братьев, что с ними все в полном порядке. Что ничего никого не полнит, и нет, они ни в коем случае не выглядят странно или глупо. С мужем нечто похожее. Но его вопросы несколько фееричнее. Сестры, например, не приходили к нему с глянцевым журналом, тыча в лицо фото моделей и актрис. А суть-то в волосах. И не на голове, а на всех остальных участках тела. Они знали, почему те «голые», а Ванцзи вот знает, но не понимает. А ему просто жуть как не нравится что-то не понимать. Хотите себе смертельно обиженного врага, запутайте второго молодого господина Лань. И все. И все. Радуйтесь, если успеете купить билет в один конец куда-нибудь далеко, пока из вас не вытрясут объяснения. Вытряхивать его Лань умеет все. Душу, нервы, правду, скелеты из шкафов. Талант, а не ребенок, что сказать. Он за короткий срок своих каникул успевает докалупать его помощницу и секретаря, облазить все доступные участки компании, найти-таки дома еще оружие, накупить себе гору сладостей до сыпи и боли в зубах, спалить роман своего дядюшки, довести старшего брата странными вопросами и убедиться в том, что единственный, кто при долгом общении не смотрит на него с нервным тиком, это Вэй Усянь. И не то чтобы Ванцзи правда был сложным. Нет. Хотя ему-то легко говорить, это ведь его бестолочь. У мужчины просто взгляд на вещи проще, и сам он честнее, в отличие от окружающих. Ему заново велосипед изобретать не нужно. Просто говоришь правду, и муж как-то сам собой отваливается, чтобы посидеть порефлексировать. Почему у омег ноги голые? Маркетинг, фетишизация. Ему нравятся голые? Нет, ему нравятся ноги Ванцзи, и всё. Есть на них волосы или нет, ему до лампочки. Почему парни красятся? Думают, что так выглядят лучше, и опять же — маркетинг. Нравятся ли ему накрашенные? Нет, лица Диди, какое оно есть, достаточно. Толстые или худые? У А-Чжаня замечательная фигура. И много-много вопросов, заданных равнодушным тоном с видом «мне как бы не важно, но я запомню». И ведь запомнит же. И залезет в новые дебри социального беспредела, чтобы притащиться к нему с очередной странной херовиной, про которую они буду рассуждать, пока омега не решит, что всё, он придумал себе решение. Само решение ему, разумеется, не озвучат. Потом, главное, поймать свою лань, пытающуюся то волосы самостоятельно подстричь, то с лицом в пудре на два тона темнее. И смешно, и грешно. Вэй Усянь искреннее умиляется. Прекрасно же ясно, что у Ванцзи просто новая стадия познания мира. Хорошо хоть в этот раз не по книгам и статьям из интернета. А то черт знает что сокровище там вычитает и захочет опробовать. Нужно было его отвлечь. Желательно максимально эффективно, и такой способ у него, как ни странно, был. Мужчина ловко пролез с подачей на визу в самый бум летнего туристического сезона. Туда, где мужу будет на что насмотреться и немного успокоиться. Париж. Они полетят в Париж на выходные. По двум причинам: первая, он заебался, и вспомнил, чего вообще хотел от жизни; вторая, но не менее важная, Ванцзи срочно нужно разнообразие, а то «фарфоровый» Китай изведет его европейское чувство прекрасного. Ну и, разумеется, поцелуи под луной у берегов Сены. В нем снова проснулся хренов романтик, желающий утащить своего ненаглядного на гладкие простыни, чтобы любоваться аппетитностью его белой округлой задницы. И желательно не только любоваться, но и мять. Ему этой бестолочи всегда мало. Вэй Усянь никогда не думал, что поймет все эти полные чувств взгляды родителей и братьев. А вот нет же. И до него дошло. И жажда и тоска по мягким строгим чертам. По холодному отстраненному тону голоса и приятному влекущему к телу аромату кожи. Хорошо что оно не пришло раньше в его бурную молодость, а всецело досталось одному только Ванцзи. Из всех, кого он помнил, лучше мужа не было никого, и если бы у него был выбор, сомнений бы не было. Ведь этот парень действительно особенный. У него есть опыт отличать сор от пшеничных зерен. И ему, на благословение, досталось самое золотое из всех. Идеальное именно для него. Всем. Ванцзи был идеален во всем. Для него. С каждым новым днем, просыпаясь и видя эту заспанную опухшую мордашку на постели рядом с собой, он убеждался в этом сильнее и сильнее. У Вэй Усяня всегда была одна проблема. Это собственные чувства, которые работали несколько иначе, чем у других людей. Для него было недоступно влюбиться по взмаху ресниц или восхищаться чем-то не духовным, просто визуально оценивая. Горы могли быть прекрасными, каньоны — захватывающими дух, но человеческое лицо… нет. Он видел дикие поля, где цветут ярко-алые маки, вытягивая головки цветов к солнцу. Видел густые и глухие хвойные массивы лесов, зеркальные озера, пустыни. Но не находил прежде этого в окружающих его существах. До Ванцзи. Муж сидел на подушке роскошного дивана с узорчатой изогнутой спинкой и подушками-валиками вместо подлокотников в компании еще одной омеги, и слушал тихую речь, склонив голову к плечу. Его волосы прямым потоком струились по спине, закрывая профиль лица, похожие на воды черной ледяной реки. Изгиб плеча, округлое ухо с очаровательно розовой мочкой, тонкое запястье, как изящная ветвь белого дерева, и трогательно сдвинутый воротник рубашки. Даже если бы он ворвался в зал с боем и фанфарами, реакция Ванцзи на его появление была бы одинаковой. Спокойной и сдержанной. Это олицетворяет омегу, эти два качества. Парень жестом останавливает поток речи своего собеседника, хотя тот и так готов замолкнуть, почуяв его появление. Мужчина острым взглядом видит, как дрожат стрелки угольно черных ресниц, как загорается холодный золотой лед в глазах Диди, и улыбается ему, стоит им оказаться снова на расстоянии полушага друг от друга. Он разбавляет остаток вечера своими шутками в компании узкого круга поздних гостей госпожи Ли, ставит для них пластинки, которые она приносит из своих апартаментов, и учит А-Чжаня танцевать танго, которое удается ему чуть хуже, чем вальс. Хозяйка салона смеется все звонче с уходом посетителей, музыка все более звонкая и громкая. Муж кружится в его руках, сохраняя свое лицо белым и равнодушным. Но его глаза горят живым теплым огнем, который питает связь между ними. Связь, которая выключает весь мир вокруг них. Дрожащий огонь свечей, поскрипывание паркета под ногами, отблески на золоченых рамах и лаке древесины. А потом Вэй Усянь достает билеты из внутреннего кармана пиджака, когда мелодия замирает на особо трогательной ноте. И вселенная крутится-вертится как-то уже без них. Взгляд Ванцзи загорается светом ярких звезд, и мужчина понимает, что угадал с тем, что им двоим было нужно. Немного сменить обстановку. Побыть вместе, только вдвоем, там, где все для них чужое… и при этом такое родное, знакомое, близкое. Муж даже не спрашивает, когда и как он успел все сделать. Понятно, что тот догадывается о связях Вэй Усяня, о возможностях, и при этом все ведь легально, ему даже компанию бросать не приходится, ведь это законные выходные. А деньги… какое они вообще имеют значение. Альфа ведь честно их заработал. Насколько честно вообще что-то где-то зарабатывается. И следующие дни он с улыбкой наблюдает за юношей, который то пытается собрать чемодан на два дня, а потом это дело бросает, поняв, что ему и половины этих вещей не надо. Затем придумывает им программу. Составляет список сувениров, которые хочет привезти. Хочется пошутить, что вот для них им и понадобится чемодан. Усянь молчит. Молчит впервые так долго просто потому, что счастлив. В пятницу их ждет небольшой частный самолет. Забронированный только для них. В этот раз без звонков братьям или друзьям. Хочется тишины. Хотя бы на время, пока их не хватятся. И они не берут с собой ничего кроме самих себя, разумеется, и документов. Этого хватит. Все остальное он может купить, к чему лишний груз? Глядя на изящную фигуру в строгом классическом костюме пыльно-голубого цвета, он думает, что Ванцзи точно достоин самого лучшего. Самого лучшего. Не зная при этом, подходит ли сам под это определение. — Ляжешь со мной? — переодетый в пижаму Диди поправляет атласную маску, задернутую на лоб, и хмурит тонкие брови, недовольно посматривая на стакан с недопитым кофе и открытый ноутбук. Весь персонал, обслуживающий их борт, попрятался, и гулкий шум глушит. — Ты уже хочешь спать? — губы тянутся в мягкой улыбке. Мочки ушей омеги краснеют, и ему хочется подкинуть дровишек в костер смущения… но он молчит. Хотя можно спросить так много, еще немного подразнить. — В прошлый раз мне снились кошмары. Спать в самолете тяжело, с тобой гораздо проще, — его не перестает удивлять то, какой Ванцзи особенно откровенный с ним наедине. При посторонних тот и близко бы такого не сказал. Скорее просто повторил бы свою просьбу и очень выразительно смотрел. Строго. Это у него от дядюшки. Если верить словам Вэнь Жоханя. — Тогда я весь к твоим услугам, — сильные пальцы ослабляют узел галстука. Стакан так и остается стоять на столе. Чуть позже одна из стюардесс уберет его, может быть. Какая разница. Возможно, ему не стоило говорить это. А может, как раз этого Ванцзи и ждал. По его спине проходит волна мурашек, теплое томление захватывает тело и, облизав кончиком языка разом обсохшие губы, он уцепляется за деталь одежды, которой его подразнили. Сжав галстук, юноша забывается. В нем снова просыпается что-то чужеродное, странное, жадное и приятное до дрожи. Утаскивая мужчину за собой, он гулко выдыхает в темноту образной спальни, чувствуя чужие ладони на бедрах. Галстук все еще зажат в его пальцах, а с губ срывается первый глухой стон. Возможно, заниматься сексом в салоне самолета во время полета было не лучшей идеей. Но подумать об этом можно и завтра, стоя на земле. Точно не тогда, когда Вэй Ин стягивает с него низ атласной пижамы вместе с бельем, скользя пальцами по чувствительной коже. И точно не тогда, когда эти же пальцы проталкиваются в его сжимающийся от волнения зад, растягивая и подготавливая. Вибрация и гул глушат стоны. Вытяжки работают на максимум, но все равно не справляются с тяжелым духом, который можно почуять, стоит шторке колыхнуться от легкой турбулентности. Их запахи сплетаются, как и тела. Мощными толчками массивных бедер альфа вдалбливает его в матрас на том пике удовольствия, когда Ванцзи сам хочет подобного. Чтобы максимально глубоко. Всё, что у них есть, это влажные полотенца и салфетки. Вэй Ин обтирает его бездвижимое тело, пока юноша совсем не отключается, не замечая, как альфа устраивается рядом, подминая под себя, закрывая, защищая. Просыпается он так же резко, как и уснул. Просто открывает глаза и видит свет, бьющий из окошек иллюминаторов. Небо там голубое, безоблачное. Значит, они скорее всего еще высоко. Ванцзи поворачивает голову, оглядываясь вокруг. Постель заправлена тяжелым, темно синим одеялом, под которым выделяются только образные холмы его тела. Мышцы немного тянет, голодно, и хочется хорошенько вымыться, но в целом состояние удовлетворительное. О нем хорошо позаботились. Проснувшийся раньше него муж обложил парня подушками, чтобы его не укачивало на постели, и одел на него пижаму. Очень мило. Лучше, чем спать голым. Сам альфа нашёлся в салоне в своем обычном состоянии со стаканом кофе, задумчивым выражением на лице и перед открытым ноутбуком. Правда, все это было отложено, стоило ему сесть рядом. Приятно. Теплые руки притянули ближе, губы оставили легкий поцелуй на виске, а больше ему пока и не надо. Парень пока не определился, насколько много решил себе позволять. Но чем дальше от них был Китай, тем проще становилось найти новые оправдания. Ведь… Вэй Ину он нравится, а он его любит. Значит, в этом нет ничего особо стыдного, что юноша хочет сблизиться. Уж альфе-то он может доверить всё. И тот это подтверждает, просто существуя, иначе и не сказать. Стоит им сесть в Шарль-де-Голль, как мужчина мягко берет его за руку, напоминая, куда им нужно идти, чтобы выйти. Все немного поменялось. Оказывается, в международных аэропортах это нормальное явление. Когда-нибудь он привыкнет. Хотел бы привыкнуть. Муж говорит с ним в основном на английском. Ванцзи приятно переключиться для практики иностранного языка. И получается лучше, чем в прошлый раз. Спокойнее. Вэй Ин шутит много, пока они идут по широким коридорам через залы, заполненные людьми. Пока их не отвлекает плач совсем рядом. Это как-то неправильно, он, такой радостный и воодушевлённый, смотрит на чужую драму. У семейной пары с ребенком пропал багаж. А там все их вещи. И они не могут просто взять и уйти без него. Ждут уже четыре часа, когда их авиакомпания сделает хоть что-то. Вэй Ин слушает их и хмурится. То ли из-за плохого английского альфы, то ли из-за того, что им пришлось остановится. А потом начинает говорить… на тайском. Ванцзи хочется закрыть лицо ладонями, сесть на корточки и притвориться чем-нибудь неодушевленным. Его муж знает тайский. И это одновременно самое смешное, что он видел и слышал, и самое сексуальное. Ему всегда нравились хорошо образованные люди, но это уже слишком. Правда, мяукающий язык не выходит у него из головы. А багаж, кстати, находится. Всего за пару звонков выясняется, что его отправили другим рейсом и он вышел в другом пункте выдачи. Тайцы, кстати, очень благодарные. Настолько, что Ванцзи неловко принимать из рук женщины-омеги странную глиняную фигурку, которая при подробном рассмотрении… оказалась в виде мужского полового органа. Ему подарили глиняный член. Стоит ли говорить, как громко и долго ржал его муж? Их туристическая программа начиналась с похода в ресторан. Несмотря на внешний вид, который был не так уж и плох, учитывая долгий ночной перелет, есть хотелось просто неимоверно. Вэй Ин, как обычно, обо всем позаботился. Их столик был в уединённой нише рядом с выходом, но в глухой зоне. Ванцзи позволил себе умыться в уборной, насухо вытирая лицо махровым полотенцем, а потом отдался во власть пищевого блуда. Французский завтрак, фото в архив и минуты блаженного удовольствия. Но альфа не был бы собой, если бы не продолжил баловать парня своей заботой. Для них на два часа была забронирована комната в гостинице при отеле, чтобы помыться и привести их одежду в презентабельный вид. Он был против тратить деньги на новую одежду, не выходя из здания. Это уж слишком. И с удовольствием ходил по номеру в одном халате на голое тело, поедая спелый садовый виноград. Было вкусно. А Вэй Ину нравилось на него смотреть. К сожалению, у них были всего лишь сутки на всю программу. Два неполных дня и одна ночь, если точнее. И за это время нужно было успеть посмотреть хоть что-то. А Париж был таким, что хотелось разорваться на сотни блестящих кусочков конфетти. И успеть абсолютно все было, увы, невозможно. Однако у него был образ, который всплыл в памяти, как только Ванцзи увидел билет. И они были обязаны воплотить ее во что бы то ни стало. А для этого им нужно куда? К Лувру. К самому прекрасному музею. Одному из крупнейших музеев, посвященных искусству. И его стеклянной пирамиде. Парень чувствовал себя так, словно у него выросли крылья. Лицо светилось внутренним светом, глаза сверкали как звезды, а голос был непривычно мягким и звонким. На экскурсию было не жаль потратить почти весь день. Они обошли все здание. Вернее парень бессовестно тащил мужа за собой из зала в зал и просил перевести те надписи, которые почему-то оставили без английского перевода. Альфа страдал полиглотством, имел предрасположенность к изучению иностранных языков, и отбивал активного парня от других альф и охранников, которые подходили, стоило отойти дальше, чем на четыре шага. Ванцзи пришлось выносить из здания. Буквально на руках. Тому хватило гордости не цепляться за двери и колонны, но покидать цитадель искусства и истории он не хотел, и очень грустно провожал экспонаты прощальным взглядом. Святое очарование. Отвлек его только обед. И чем слаще был десерт, тем спокойнее становился парень. Сокровища Лувра отпускали его мысли, с террасы ресторана была видна Эйфелева башня, а легкий летний ветерок играл тонкими прядями гладко уложенных волос. Пахло цветами. Если бы Вэй Усянь мог, он бы повторил свой жест с белыми розами, но тогда им пришлось бы таскаться с букетом весь остаток дня. Цветы бы завяли, а Ванцзи обязательно бы расстроился. Ко всему живому Диди относился очень трепетно. У них была арендована машина, и ничего их не ограничивало. Кроме времени. Времени, которое неумолимо текло, а ему хотелось показать как можно больше. Стряхнуть пыль с очаровательно стройных плеч своего молодого мужа и дать тому вздохнуть полной грудью что-то слаще китайского воздуха, полного смога. Мужчина срывал для него сочные спелые яблоки в саду, обмывая их холодной водой античных питьевых фонтанов, валял на траве в знаменитом саду растений, заворачивал в уютные кашемировые шарфы из новой коллекции Dior, и помогал выбирать подарки для друзей и родных. Они были счастливы, окутанные ароматом сандала и рома с перцем. Бродили по маленьким, но запоминающимся магазинам, рассматривая сувениры. А салон машины заполнялся пакетами с покупками. Свежие круассаны с шоколадом или парфюм в хрустальном флаконе? Оба эти аромата сводят его с ума, оседая на белой коже омеги. — Так хочется остаться, — шепчет он на круглое ухо Ванцзи, прижимая того к своей груди у ограды кованного моста над Сеной. Тот доверчиво укладывается затылком на плечо, тихо вздыхая. Под ними проходит пустой катер. — Только если с тобой, — парень смотрит на него своими янтарными очами, и как можно удержаться от поцелуя? Как можно? Удержаться от того, чтобы не затащить его на смотровую площадку Эйфелевой башни. Туда, где под ними будет раскрываться весь Париж, такой мерцающий, похожий на вспышку фейерверка на ночном небе. Все горит и искрится, улицы, вереницы едущих машин, дома, подсветка города манит и пульсирует. У всего есть свой пульс. А их сейчас звучит в один такт. — Боишься высоты? — мужчина чувствует дрожь юноши, который смотрит на город, раскинувшийся под ними. Они правда очень высоко. Но он его надежно держит, несмотря на то, что им и так ничего не угрожает. — Нет, — Ванцзи решительно поворачивается, смотрит упрямо глаза в глаза и тянется к его руке, чтобы переплести пальцы. — Рядом с тобой не страшно. Эта бестолочь обжигает его, как яркий язык пламени. Прямо по оголенным нервам. Невероятно горячий. — Невозможно бояться, когда Вэй Ин рядом, — он подходит ближе, поднимает голову, опаляя дыханием губы. Такой собранный и серьезный. — Я люблю тебя. Вэй Усянь этого не видит, но знает: его глаза меняют цвет, темнея с тем, как закипает кровь в венах. Сердце сбивается с ритма, стучит как барабан. Губы накрывают чужие, влажные и мелко подрагивающие. Кажется, его муж немного переволновался, он обмякает в поцелуе, успев закинуть руки ему за шею, крепко прижимаясь. Это определенно стоило ему усилий над собой. — Я люблю тебя, — впервые он говорит эти слова не члену своей семьи, которая воспитала его. Впервые он говорит их омеге, которая не приходится Вэй Усяню сестрой. И не жалеет об этом. Как можно, когда он так счастлив? Мужчина верит своему мужу. Верит его громко стучащему сердцу в груди, которое слышит, подхватывая его на руки, что, возможно, не лучшая идея на такой высоте. Ванцзи шипит и ругается, краснеет ушами и прячет лицо в изгибе его шеи. На них смотрят, когда они спускаются. Стоит им взяться снова за руки, стоя друг напротив друга, как кто-то в толпе туристов кричит «скажи да!» Юноша не понимает по-французски, а альфа смеется. Люди оборачиваются на них, и возгласов становиться все больше, шум все громче. Пара девушек машет им руками, одна пара указывает на них остальным, привлекая все больше внимания. — Ч-что… ? — парню это не нравится. Ему машут руками и показывают странные жесты. Это смущает и расстраивает его. Они сделали что-то не так? — Они хотят, чтобы ты сказал «Да», — Вэй Усянь улыбается. А до Ванцзи медленно начинает доходить, что на них не ругаются за слишком явное проявление чувств на публике, а совсем даже наоборот. Альфа тихо смеется и оборачивается к собравшейся в стороне толпе, чтобы крикнуть: — Он сказал «Да!» Юноша краснеет еще сильнее, слыша радостные вопли и рассматривая их сцепленные руки с обручальными кольцами на безымянных пальцах. Конечно, он сказал «да». И спустя столько времени совсем не жалеет об этом. Пусть на тот момент это было не из-за чувств, а от необходимости. — Сколько языков ты знаешь? — они продолжают держаться за руки. Парню нравится это сухое теплое ощущение. Дорожки в сквере подсвечены витыми фонарями, и чем дальше они идут, тем тише. — М-м, если честно, не думал об этом, — Вэй Ин правда выглядит растерянным. У него очень подвижная мимика, и, глядя на его лицо, Ванцзи испытывает трепет и умиление. Альфа иногда очень забавный. Ах, он ведь его старше, а все равно словно ребенок. — Хорошо знаю только три: английский, японский и китайский. На еще парочке могу говорить. Проще всего даются языки, построенные на английской и китайской грамматике. — Почему так? — Ванцзи любопытно. Ему приятно говорить с образованными людьми, а если человек знает иностранные языки — это один из признаков хорошего образования. Скорее даже внутреннего, чем установленного социумом. — Когда меня усыновили, я немного знал китайский, но довольно плохо, мне тогда было шесть, так что японский я учил почти наголо, — Вэй Ин вдруг начал тихо смеяться, погружаясь в воспоминания. — Из-за разницы в звучании мне многие слова казались странными и смешными. Но еще я понял, что есть звуки, которые есть в китайском, но нет в японском. И так с каждым языком. Уже в школе нам ввели английский язык, и считалось, что если ты хорошо его знаешь, то многого сможешь добиться. До сих пор помню шутки про звуки «р» и «л». Муж очень смешно протянул два звука, уголки губ юноши дрогнули в намеке на улыбку, и он даже не стал отворачиваться, смущаясь этого, а продолжил смотреть на мужчину. — У тебя хороший английский, — это прозвучало немного с завистью. Ведь, правда, чистый английский без сильного акцента для азиатов был почти несбыточной мечтой. Нужно много практики, чтобы развить хорошее произношение. — Диди завидует? Не стоит, у тебя очень хорошо получается, поверь мне, мне есть с чем сравнивать, — его обнимают, привлекая к крепкому торсу. Уголки губ снова дрожат, и парень оставляет улыбку в складках ткани рубашки своего мужа. — А другие языки? Какие еще? — на него напала болтливость. Хотелось разговорить спутника как можно сильнее, тем более вечер выдался теплым, уютным, вокруг тихо шумел город, по брусчатке проезжали машины и играла тихонько приятная музыка. — Корейский, тайский, разные диалекты китайского, французский, просто потому, что сначала мне он показался красивым, испанский, арабский, чуть-чуть русский и немецкий. Но на большинстве из них я просто говорю, как по разговорнику, чтобы иметь преимущество в международных переговорах, — под его внимательным взглядом скулы альфы очаровательно заалели, выдавая его смущение от пристального внимания. — Можешь сказать мне что-нибудь на… на немецком, — внутри проснулось приятное чувство, похожее на детское желание послушать страшилку или смешную историю. Что-то забавно щекотное. Вэй Ин удивленно вскинул брови, глядя на него, потом наоборот нахмурился, надул щеки, сделал грозный вид и… — Kleiner, kleiner schönerschmetterling… — мужчина видно хотел сказать что-то еще, но увидев взволнованный донельзя взгляд Ванцзи, сорвался на громкий смех. Такой, что даже слезы в уголках глаз проступили. Его лицо с хмурым, суровым выражением, низкий басистый голос и эти режущие слух слова заставили парня покрыться мурашками и отшатнуться в сторону. Правда, его почти сразу же поймали, чтобы он не слетел с узкого тротуара. — Что это значило? — юноша был возмущен таким поведением. Хотя, стоило немного успокоиться, и ситуация уже казалась довольно забавной. Он ведь сам попросил. — Это значило «маленькая, маленькая милая бабочка»… — и Вэй Усянь опять начал неудержимо хохотать, наблюдая, как расширяются от шока его глаза и открывается рот. Ванцзи чуть не вспылил от смущения. Хотелось как треснуть альфу по голове за то, что почти что напугал его. Дурак. Вот взрослый же, а дразнит его как… как мальчишка. За разговором они вышли к развилке и остановились на углу, дожидаясь, пока загорится сигнал светофора. Машина осталась на парковке, и парень думал, что они идут к ней каким-то иным путем. Все еще видно было возвышающуюся над городом Эйфелеву башню, и даже можно было отследить путь к ней, ведь прошли они не так уж и много. Может, километра три-четыре. Но парковки и не наблюдалось. Это был довольно уютный квартал с двумя узкими дорогами, вырезающими здание-утюг в центре. Булочная по правую сторону уже была закрыта, а кондитерская на левой стороне манила мигающей витриной и кусками колотого шоколада на серебряных тарелках. Он уже хотел спросить, куда это они идут, как загорелся нужный сигнал и вопрос пришлось отложить. Правда, он снова завязался на языке, как раз когда они встали перед дверью того самого дома-утюга. Это явно была не гостиница. Оборачиваясь назад, Ванцзи взглядом мог проследить широкий проспект, машин на котором сейчас не было. Дом словно разрезал его пополам, а впереди кокетливо выглядывала на фоне города главная достопримечательность. Альфа мягко утянул его следом за собой в парадную. Лепнина и высокие потолки с кованными перилами приятно ласкали взгляд. Цветочные мотивы прослеживались в узорах из стали и росписи по стенам. Подошва ботинок отстукивала по натертому полу, выложенному серой плиткой, а они поднимались все выше и выше. Лифта здесь явно не было. Остановились они на последнем, шестом этаже, прямо под куполом с круглыми слуховыми окошками и крюком, на котором когда-то, возможно, висела роскошная люстра, а сейчас он просто был мастерски расписан под полотна эпохи возрождения. На площадке было всего три двери. Вэй Ин, оглядев золоченые номерки быстрым взглядом, гулко постучал в среднюю, и спустя пару минут тихо щелкнул замок. К ним выскользнула тонкая фигурка девушки, судя по отсутствию запаха она была или бетой, или омегой, принимающей подавители. В протянутую руку альфы опустилась связка ключей, а сама девушка, кивнув им, молча удалилась, стуча тонкими каблуками-шпильками по каменным ступеням лестницы. — Заходи, тебе должно понравиться… — Мужчина распахнул дверь и сделал широкий жест в темный коридор. Ванцзи послушно переступил порог, надеясь на свое острое зрение. С легким волнением он осматривался по сторонам, принюхиваясь. Пахло почему-то довольно просто — цветами, словно кто-то оставил большой букет полевых ромашек прямо у окна, и ночной ветер разносил тонкий аромат. Юноша включил свет, щелкая антикварным переключателем. В вышине скошенного потолка зажглась лампа в фигурном изящном плафоне, освещая приятным желтоватым светом просторную комнату. Эта была гостиная, убранная в стиле прованс. Светлая мебель из дерева, льняные салфетки и сухие цветы в вазах. На самом деле, очень красиво. Большая квартира, которую ему дали осмотреть вдоль и поперек, все потрогать, подвигать и даже понюхать баночки с разными ароматическими маслами, которые оставили для гостей в хозяйственном шкафчике. Вэй Ин ему не мешал, устроился на кухне, поставил чайник на огонь и наблюдал через коридор, как парень ходит из комнаты в комнату, чуть не сворачивая шею от любопытства. Любитель эстетики и красивых изящных вещей внутри него ликовал. Вот кто бы ему раньше сказал, что он будет испытывать невероятный восторг от путешествий, да еще и в компании альфы. Но его альфа в этом лично был хорош. Мужчина не просто таскал его по путеводителю, а сам что-то показывал и рассказывал. Да, они были в самых банальных местах, но у них было всего два дня. Когда еще Ванцзи сможет подняться на смотровую площадку над Парижем или постоять напротив Джоконды? Если вдруг выдастся возможность, тогда, конечно, они уже не будут так спешить. А еще парню не приходилось переживать о своем комфорте и думать за другого человека. Не было мыслей «а что если», не нужно было впопыхах искать где поесть или оставить пакеты с сувенирами. Вэй Ин просто говорил — «вот сейчас направо, там улица кафе, выбирай какое по душе», и всё. Он шел вдоль террас, рассматривая стиль и убранство заведений, принимал приглашение зазывающего их хостес и занимал понравившийся столик. С меню тоже проблем не было, если все было на французском, мужчина подсаживался к нему, переводя и объясняя, что им предлагают, но и официанты в большинстве неплохо владели английским. Далее, в конце, муж расписывал дальнейший маршрут. Если ему все нравилось, они просто шли, если что-то было не так, спокойно придумывали нечто иное. Без нервов. Он был даже слишком спокоен рядом с Вэй Ином. Даже не думал лишний раз ни о чем. Просто незачем. Обычному Лань Ванцзи это было несвойственно. Ему были свойственны логичность и прагматичность. Логичность вот осталась, а прагматичности что-то поубавилось. Она теперь соседствовала с впечатлительностью. Вообще все поменялось настолько круто за сравнительно короткий промежуток времени, что иногда парень просто не узнавал себя в самом себе. И другие тоже не узнавали его. Брат, например, или бывшие знакомые, одноклассники, с которыми он мог где-то столкнуться на официальных мероприятиях. Многие говорили ему — «ты изменился». Только дядя качал головой на его беспокойство и успокаивающе похлопывал по плечу. — Все хорошо? Ты выглядишь грустным, — мужчина нашел его в комнате, служившей гостиной, в кресле перед открытой дверью на террасу. Белые полупрозрачные длинные занавески качались под порывами легкого ветерка. Красиво. — Меняться плохо? — Ванцзи поднял взгляд на устроившегося рядом мужа. Его тепло манило слегка озябшее тело юноши, и не придвинуться было невозможно. Слишком маняще. — Нет, напротив, меняться это потрясающе. Особенно в твоем возрасте, — Вэй Ин взял его за руку, легонько касаясь губами костяшек. — В каком это возрасте? — он бурчит недовольно и скашивает глаза на мужчину, который тянет его на себя, вынуждая с ногами забраться на сидение в его объятия. Недовольство получается неправдоподобным от слова совсем. — Тебе двадцать, и это сравнительно немного. Необязательно быть серьезным и брать на свои плечи лишнюю ответственность. У тебя есть время просто быть собой, — горячие пальцы отводят пряди с его лица, взгляд серых глаз опаляет бледную кожу, а искрящаяся в полутьме радужка затягивает в неведомые глубины противоречивых чувств. — А если я хочу быть серьезным и нести ответственность? — Ванцзи вертится, изворачиваясь так, чтобы оказаться лицом к мужчине и забраться на него сверху, устраиваясь на мощных бедрах. — Я в любом случае буду рядом с тобой, — конец фразы тонет между их губ, теряясь в горячем дыхании. Ловкие пальцы вплетаются в заплетенные волосы, растрепывая и без того ослабшее плетение косы. Мебель под ними жалобно поскрипывает, а парню всё равно, что апартаменты арендованные и портить их кощунство. У него по спине горячие волны бегут и опять возбуждение захлёстывает все тело, туманя разум. Ну как тут можно не хотеть? У него самый красивый муж. Уж в чём в чём, а в эстетике человеческого тела, особенно чужого, он разбирался. Это к своему у него претензий воз и телега. А тут какие претензии? У альфы потрясающий торс, широкий разворот плеч, сильные руки и твердый, почти каменный пресс. Ладони с жадностью оглаживают все изгибы, задирая полы одежды. Ванцзи резким движением вытягивает чужую рубашку из-за пояса брюк, и становится ясно, каким именно образом они смогли разнести квартиру в гон. Вэй Усяню, по крайней мере, становится ясно. Потому что удержать парня в спокойном состоянии, когда ему чего-то хочется, миссия почти не выполнимая. Они еще не на той стадии интимных отношений, когда можно пробовать что-то вроде шибари или игр с наручниками. Ему, конечно, хотелось бы. У него хорошо получается плести узлы, да наручники достать сейчас не проблема, причем самые разные. Ванцзи любит аккуратно складывать свою одежду. В повседневной жизни. Но когда дело касается секса, одежде приходит полный пиздец. Его рубашка, содранная с тела цепкими пальчиками, летит куда-то к дальней стене. Свою же юноша отбрасывает чуть дальше изящного чайного столика, стоящего в середине комнаты. Нужно как можно скорее добраться до спальни. Пока они что-нибудь не сломали. Юноша как раз удачно сидит на его бедрах, подхватить его под упругий зад вообще не проблема. И прижать к стене в страстном поцелуе тоже. Зато впечатлений Диди хватит на какое-то количество времени. Он зацеловывает опухшие губы, пока муж не начинает тихо шипеть от легкой боли. Они такие опухшие, красные, как клубника в разрезе. А шея такая тонкая и нежная, аж чешутся зубы слегка прикусить. Брюки улетают на пол последними. Вместе с бельем. Кровать с резной спинкой тоже поскрипывает. Остается надеяться, что соседи давно сделали себе звукоизоляцию, иначе сегодня их ждет очень веселая ночь. Ванцзи не привык скрывать своего удовольствия. Парень всегда если и стонет, то в голос. Когда ему хорошо, он шипит, царапается и хватается, стискивая пальцами то, что удалось ухватить. Стоит Вэй Усяню обхватить губами его гордо стоящий член, волосы альфы оказываются в плену, а комната оглашается низким гортанным стоном. Парень изящно прогибается в спине, неловко вскидывая бедра, когда кончает, и прикрывает глаза ладонями, скрывая пятна румянца на скулах и мокрые от слез веки. Такой чувствительный. Он так сжимается под ним, плотно и обжигающе горячо обхватывая собой. Всегда. Будто специально не желая расслабляться, обмякая на постели. Из окна на светлые простыни светит полная луна, и в этом свете кожа Ванцзи серебрится, влажно мерцая бисеринками пота. У этой постели во грехах не только скрипучий каркас, но и чертовы маленькие ножки, которые стучат по полу. Их точно прокляли. После того, как одна очаровательная бестолочь громко потребовала не останавливаться, а спинка несколько раз громко вошла в стену. Для его габаритов такая кровать плохой вариант. И ладно если только спать, это было бы не плохо, но для секса в следующий раз он, пожалуй, поищет что-нибудь другое. Или они опробуют что-то менее подходящее. Например, стол. Притягивая его к себе ближе ногами, парень скрещивает тонкие щиколотки за спиной Вэй Усяня, не давая тому выйти из ставшего податливым тела. Кое-кто определенно еще не устал. Кое-кто точно хочет получить от этой ночи больше, чем один бой. Определенно. Ванцзи успокаивается быстрее, чем он думал. В какой-то момент у него просто не хватает сил, чтобы уцепиться за чужое тело. И он такой невероятно милый, с едва уловимой обидой на лице на то, что организм отказывается дальше проказничать. На часах поздняя ночь, но они не спят. Какой тут спать, когда из него сначала всю сперму выкачали до сжавшихся нахрен яиц, а потом требуют продолжения развлекательной программы. И не откажешь же. У парня аргумент железный, звучит он как — «в самолете отоспимся». Этот ребёнок истину глаголит. Конечно, он идёт у него на поводу. Затаскивает на руках в душ, тщательно и бережно моет, целуя покрытые наливающимися засосами шею и плечи. Сушит мокрые длинные волосы полотенцем, заворачивает в одеяло и уходит искать для них еду. До завтрака его капризная женушка точно не дотерпит. Да и незачем ему терпеть. На счастье, еда и правда находится довольно быстро. Несмотря на то, что абсолютно все магазины уже закрыты. Кофейня в паре кварталов от них доставляет десерты и выпечку вместе с напитками. Как раз для таких полуночников. Дождавшись курьера, Вэй Усянь возвращается в их квартиру. Чтобы ласково стирать пальцами с белокожего лица омеги крошки от брауни и просить его не торопиться. Цветочный чай юноши наполняет пространство между ними нежным сладковатым запахом, гармонично переплетаясь с остатками прошедшей страсти. Был ли он счастлив когда-нибудь так, как сейчас, в эту секунду? Скорее всего, нет. А был ли счастлив Лань Ванцзи хоть раз в своей жизни так, как когда его муж сидел на полу перед ним, лежащим на кровати, отвечающим на каждый взгляд? Нет. И он не хочет быть счастлив с кем-то еще.