Ценою жизни

По возвращении Петя не мог найти себе места. Этот ненавистный человек не шел у него из головы. Яков Вилимович молчал — стало быть, они не встречались. Тем не менее это вовсе не означало, что Пете удалось бы так просто избавиться от всепоглощающего чувства вины. Ведь дело было вовсе не в том, кто должен узнать о разговоре, а кто — не должен, влетит ли ему наказание, или — не влетит. Дело то было куда страшнее всякой розги! Если Яков Вилимович узнает, что Петя ему солгал, Петя навсегда обесчестится в его глазах. Навсегда потеряет его доверие.       Эти тревожные мысли роились, как назойливые мухи, в его голове. Несколько раз, урывками хватая сон, Петя просыпался в холодном поту, и не в силах более утаивать сей грех, вскакивал с постели. Он был готов выложить Якову Вилимовичу всю правду, однако тут же останавливал себя. «Их сиятельству может быть некогда, — думал мальчик, — ан я явлюсь, распрекрасный! Быть может, они в лаборатории заняты важными делами? Или — того проще! — отдыхают в своих покоях?»       Тогда Петя решил, что должен признаться сегодняшним же утром. Да! Что он, трус какой? Он не побоится, и все как есть выложит, пока не слишком поздно. Однако из потаенных уголков сознания словно сам дьявол нашептывал: «Молчи, не стоит расстраивать Якова Вилимовича…» Ведь незнакомец отозвался о нем не самым лучшим образом, будет ли красиво Пете повторять его слова?       …Под утро, когда первые лучи солнца робко озарили комнату полосами розового света, Пете удалось уснуть. Правда, во снах он, ровно как и наяву, не мог справиться со своим беспокойством. В первый раз мальчику приснилось, словно он рассказал все Якову Вилимовичу, да тот его и слушать не стал — велел уйти прочь; во второй раз — встречался с тем незнакомцем, который зачем-то явился в его комнату на черном коне. А третий сон не был похож ни на один из тех, кои Петя видел когда-либо раньше…       Яков Вилимович пригласил его отужинать вместе. Стол ломился от разнообразных вкусностей. Правда, обилие ароматных запахов соперничало с плохим аппетитом мальчика. Есть ему совсем не хотелось: ни то от волнения, ни то от болезни — Петю почему-то тошнило. Охота, что ли, трапезничать в таком состоянии? Однако отказывать их сиятельству — неучтиво.       Перед Петей лежал сочный, лоснящийся в отблесках свечей поросенок в сметане. Получив свою порцию и только было надкусив краюшку ржаного хлеба, он почувствовал, как всю полость рта окутывает солоноватая, отдающая железом, жидкость. На Петю не обращали никакого внимания, поэтому он воспользовался случаем и аккуратно сплюнул в салфетку. Шелковую ткань пропитали темно-алые пятна. Там же осталась и пара зубов…       Пробудившись от мерзкого сна, Петя сначала ощупал языком зубы, а затем — в целях успокоения, конечно же, — еще и пальцем по ним провел. Убедившись, что зубы по-прежнему на месте, и даже не спешат покинуть свой уютный альвеолярный чертог, мальчик подумал, что больше не выдержит подобных сновидений. К тому же, уже рассвело: пора приниматься за дела.       Да только стоило Пете поднялся с постели, как на желудок опустилась тяжелая тошнота. Как будто бы он чем-то отравился. Но что такого он мог съесть? Борщ с каймаком был свежим, солеными огурцами люди не травятся, разве что редька могла оказаться давнишней?       «Ладно, — подумал Петя, — пустяки это все! Сейчас позавтракаю и все пройдет. Не зря же говорят: аппетит приходит во время еды».       Отворив окно и впустив в комнату свежие порывы весеннего утра, Петя тут же поморщился от яркого света. На Сухаревке кишел воскресный торг. Народу — не счесть сколько. Пете казалось, что если не весь город собрался у подножия башни, то вся Россия — точно. Перебивая друг друга, мельтеша сотнями голов, народ наведывался и из близлежащих городов. Толкотня, шум, возгласы крикливых торговцев, ругательства, споры. Однажды Петя видел, как один знатный купец торговался с зеленщиком — столько было крику!       «Надобно выкроить минутку, — думал Петя, одеваясь, — сходить, полюбоваться на товар свежий. Повезет ли шарлатанку встретить, что истории про измышленное волшебство болтает?» Любил Петя слушать ее рассказы и сопоставлять с собственным опытом знания волшебства — волшебства настоящего.       Оставив полную людей площадь, Петя наспех проделал привычные утренние процедуры и спустился по винтовой лестнице в столовую. Там его уже ждали Яков Вилимович во главе стола и Марго — по правую руку от него.       Подобравшись, выпрямив спину, докрасна натерев щеки, чтобы скрыть болезненность, Петя вошел в залу.       — Проснулся? — хмыкнула Марго. — Доброе утро!       — Ты в добром здравии? — спросил Брюс, окинув мальчика беспокойным взглядом. — Как будто осунулся.       — Доброе утро вашим сиятельствам, — поклонился Петя.       — А с голосом что? — продолжал Яков Вилимович, однако место беспокойству уступила если не самая выразительная взыскательность, то придирчивость — точно.       — Водку пил, — сказала Марго. — Говорила вам, папенька, надежд на него мало. Он мне уж и без того все уши прожужжал про водку свою треклятую. Ума-то нет — одна извилинка осталась, да и та работает некрепко…       Петя не ответил — посчитал неправильным выяснять отношения при Брюсе.       — Полно тебе, Марго, — сказал Яков Вилимович. — Так оно или нет, но теперь уж нечего верещать. А тебе, Петя, следует быть честным: коли нездоровится — признайся. Чем казниться, лучше облегчить положение, не правда ли?       Петя встрепенулся, сказал оправдательно:       — Нет-нет, ваше сиятельство! Христом Богом клянусь!       — Не стыдно ль? — вставила Марго.       — …Господь свидетель: не брал в рот ни глотка! Кара это, грех страшный — Господом клясться и лгать тотчас же! Уж беде б случиться, ежели так лгал бы я! На кресте-то на святом клясться можно ж разве?..       — Верю — водки не пил, — сказал Яков Вилимович. Очевидно, столь пламенные признания и клятвы вразумили его, пусть он и был человеком не православным.       — Присоединяйся к трапезе. Сегодня дел немало.       — Наново артикулы по иностранным законам, папенька? — спросила Марго. — Никак Адам Адамович изволят пожаловать? Дела гражданские столь утомительны…       Что на ее «верещания» ответил Брюс, Петя не услышал. Сегодня он был непривычно погружен в себя — день однозначно не задался.       Однако каково же было его удивление, когда он увидел на блюде прямо перед собою поросенка в сметане! «Вот и пришел аппетит во время еды! — сокрушенно подумал Петя. — Да что же это делается?»       Петя стиснул зубы — как бы не отвалились. Бог его знает, вдруг тот сон был вещим? Мальчика так и затрясло, как он почувствовал во рту что-то знакомо солоноватое… Улучив момент, пока отец с дочерью беседовали о продуктивно движущихся делах в лаборатории и не смотрели в сторону Пети, он сплюнул в салфетку. Слава богу ни крови, ни зубов.       Только одинаково удивленные взгляды Якова Вилимовича и Марго.       — Ты что делаешь? — округлив глаза, спросила девочка. — Умом тронулся никак, папенька! Нет, ну вы токмо поглядите на этого ненормального!       — Петя, с тобой все в порядке?       — Извините, ваше сиятельство, — сказал Петя, комкая салфетку, — показалось словно бы зуб выскочил, ан нет — на месте…       — У тебя с зубами проблемы? Не знал.       — Да шатается один — пустяк.       — Не черви ли зубные? — с наигранной озабоченностью спросила Марго. — Что делать теперь ему, папенька? Железом калить? воском прижигать? Знаю! знаю! Мы ему в зубик пиявок посадим! Или — знайте что еще можно? — можно пересадить в рот кому другому зуб его поганый, потом — обратно вставить. Аль государю Петру Алексеичу, — сказала она Пете, — о тебе папенька доложит — в коллекцию к себе твой зубик заберет; однако попервоначалу выдернет большущими клещами! Да что же это ты затрепетал, дражайший друг? Неужто испугала я тебя?       — Душа моя, — улыбнулся ей Яков Вилимович, — полноте болтать. Нужен Петру Алексеичу наш Петя со своими зубами? Надо будет — сами удалим.       — Благодарю, ваше сиятельство, — ответил Петя, не готовый ни к железу, ни к воску, ни к пиявкам, и уж тем более — к железной хватке Петра Алексеевича!       Петя все еще тянул с признанием. Все никак не представлялось возможности: то одно, то другое. Петю это так встревожило, что все валилось у него из рук: за какое бы дело не взялся, все выходило в крайней степени скверно. Да и как выложить правду? С чего начать? Он все какие-то слова выдумывал, выразительные тирады в голове строил, да все впустую — более-менее складной и подобающей речи он так и не придумал.       Так еще и ко всем вышеупомянутым терзаниям Пети, его вдруг одолел не пойми откуда взявшийся кашель.       — Ты не простудился? — спросил у него Яков Вилимович, не отрываясь от работы. Тон его был весьма равнодушным, поэтому Пете ничего не оставалось, как вторить учителю такой же непринужденной манерой:       — Нет, ваше сиятельство, это я так…       — Отдохни денек-другой да сил наберись, прежде чем за работу браться. Я ж тебя обок себя не неволю. Ступай к себе.       — Я в полном порядке! Ну что мне в постели валяться за просто так весь божий день, Яков Вилимович? Так ничему никогда не научишься…       — И то — верно.       У Пети завсегда был крепкий организм. Он решил, что вскоре болезнь пройдет сама собой. Тем более уроки Якова Вилимовича важны, как никогда, особенно сейчас, когда он только-только начал учить его магическим хитростям. «Прилежное начало, — сказал как-то Яков Вилимович Пете, — закладывает крепкий фундамент, который в дальнейшем определит качество построенного дома знаний». Так что, если Петя уйдет, то утеряет неотъемлемую часть основы — своего светлого будущего.       Сейчас большее из того, что Петя мог, это — наблюдать, впитывать и запоминать. Пока он справлялся с возложенными на себя обязанностями отлично. Практиковаться Брюс разрешал не всегда, все-таки это дело — ответственное.       …Однако приблизительно в полдень уверенность Пети поглотила своим неотступным напором возобновившаяся тошнота. Так что вскоре мальчик отдал ей все свое внимание, забывая и наблюдать, и впитывать и запоминать. И все старания выглядеть хорошо накрылись медным тазом, когда его стошнило. Чего он остерегался все утро — при учителе. Не в силах прийти в себя от случившегося «сраму», Петя не мог выдавить из себя и словечка. Он и не увидел, как Яков Вилимович оказался рядом, а Марго с глубоким отвращением на лице отскочила в сторону, проверяя платье: не испачкалось ли? Зря она стояла рядом и поддразнивала Петю — теперь будет знать.       — Господи, — сказал Яков Вилимович, — Петя, что с тобой такое?       — Фу! — воскликнула Марго. — Еще и божится, что водки не пил, врун! Ух, управы на тебя нет!       — Что с тобой? — повторил Брюс, встряхивая онемевшего Петю за плечо. — Ты язык проглотил?!       — П-простите… — Петя снова зажал рот рукой: новая волна была на подходе.       — Нет, не сюда! Марго, накажи, чтобы здесь все привели в порядок!       Но покинуть лабораторию они так и не успели.       Петя не смотрел Брюсу в глаза — стыдно.       Он так надеялся, что выдержит, что хворь эта — так, ерунда. Подумаешь, мол, отравился! На самом же деле болезнь оказалась куда серьезнее, чем Петя мог себе вообразить. Продолжаясь мучительным жаром и тошнотою, болезнь буквально подчинила себе каждую клеточку его организма.       — И стоило ль оно того, а, Петя? — нарушил воцарившуюся тишину Яков Вилимович.       — Ваше сиятельство, да не пил я водки! Пожалуйста, поверьте — не пил!       Яков Вилимович присел напротив Пети. Очевидно, чтобы не выглядеть взыскательно, погладил его по плечу, поправил одеяло.       — Ты не находишь это странным? — спросил Яков Вилимович. — Ни вчерашнего дня, ни позавчерашнего, а именно после бала тебе становится дурно…       Петя шмыгнул носом.       — Но я…       Яков Вилимович только было поднял руку, чтобы ощупать лоб мальчика, как тот инстинктивно увернулся в ожидании удара.       — Да ты что, дерганный, что ли? — опешил Брюс. — Аль я бил тебя хоть раз?       — Простите… я…       — Ничего. Жар вроде бы спадает.       — Я выздоровею! — бодро воскликнул Петя. — Завтра же на ноги подымусь! Токмо дохтура не созывайте, ваше сиятельство! От оного ж разве какой прок?       Яков Вилимович едва сдержал смех.       — А я тебе чем не дохтур? Вон сколько по моей милости трав да зелий, бедняжка, выпил.       — Слава Богу, — сказал Петя, перекрестившись. — Вы-то толк знаете. Один ведь дохтур — позовите! — скажет в баню идти, второй — чеснок будет совать, а третий…       — …водкой лечить.       Снова потупив глаза, Петя плотнее закутался в одеяло, словно закрываясь от назидательного взгляда Якова Вилимовича. Ну еще — от сковавшего озноба.       — Прошу, простите меня за очередной вопрос, ваше сиятельство, — тихо сказал Петя, — но скажите на милость: вы сердитесь на меня?       — За что же это мне на тебя сердиться?       — Как — за что? За это… все… Мне так совестно перед вами за все, что случилось… Я бы…       — Не сержусь я на тебя. — Яков Вилимович улыбнулся. — Не было повода. Ты юноша честный, добросовестный — я тебе верю. А болесть… с каждым может случиться. Только в следующий раз будет тебе воинствовать: стало плохо — сообщи, не доводи до крайностей.       Ну все! Петя больше не мог держать это в себе:       — Яков Вилимович, я так виноват перед вами! Я — дурак! право, дурак! Я должен был раньше сказать, что случилось вчера на балу! Тот сударь в черном, о коем вы спрашивали…       Как по чьему наговору, в комнату ворвалась Марго:       — Папенька, там с донесением от государя — требует вас срочно!       — Позже поговорим, — бросил Брюс Пете, поднимаясь. — Тебе покой потребен. Вечером зайду, отдыхай.       Сегодня Петя чрезвычайно много размышлял: о жизни, правде, которую так и не успел выложить, и своей болезни. «Какое это чудо — быть здоровым, — думал мальчик, чувствуя себя философом, который, однако, лежит в постели с влажной тряпочкой на лбу и рассматривает потолок. — Стоит только заболеть, как понимаешь: нет ничего важнее здоровья. Нам-то все кажется, что ничего с нами не случится, завсегда-то мы будем крепкими и полными сил. А выходит так, что организм наш неестественно хрупок: чуть какая коварная бактерия атакует — мучайся эдак неделю, если не две!»       Но Петя не хотел ни неделю и ни две. Не выдержит он безделья в четырех этих стенах. Да еще и в одиночестве.       Размышления Пети прервала Марго: она с опаской заглянула в комнату мальчика, держа платочек у носа.       — Тебе легчает? — спросила девочка. — Папенька не велел тебя проведывать, одначе я добрая: беспокоюсь о твоей покинутости. Да и жаль тебя — как никак, недужишь. Тебя не тошнит?       — Нет, не тошнит.       — Блевать не будешь?       — Нет, навроде.       — Тогда я пройду?       — Проходите, окажите милость.       Петя улыбнулся, снял со лба вымоченную тряпку, опустил ее обратно в тазик с плавающими травками и присел.       — Как хорошо, что вы зашли, ваше сиятельство, — сказал мальчик.       Гораздо легче в трудную минуту быть рядом с другом, пусть Петя и отрицал, что минута у него наступила действительно трудная.       — Ты мне, — сказала Марго, — так и не подарил платья. Еще и посмел попортить новое.       — В который раз повторяю, — проворчал Петя, — извините, совестно!       — Да ладно уж, извиняется он тут…       — Марго, а ты веришь в вещие сны?       — А какой ж дурак в них не верит?       — Мне сегодня приснился такой сон. Вот послушай…       И Петя рассказал Марго о том страшном сновидении — не потому что ему нравилось видеть обескураженное лицо девочки, будь его воля, он бы стер себе память от таких ночных кошмаров, — но ему необходим был совет, успокоение.       — Это потому ты решил сегодня всем аппетит в завтрак испортить? — спросила Марго. — Ан я уж думала, что ты с ума сошел!       Петя завел глаза.       — Ладно, — сказала Марго, посерьезнев. — Хм, а ты уверен, что это были именно зубы?       — Уверен, как сейчас вас вижу!       — Не хочу удручать, но выпавшие зубы во снах — предвестник смерти. Нехороший знак, дурной.       — А что ты думаешь о поросенке? — спросил Петя. — Совпадение?       — Кто ж знает — совпадение, аль что?       «Дьявола проделки, — лихорадочно подумал Петя, — сердцем чувствую — дьявола! Как нашептал кто о греху моем — о вранье нечестном!» Правда, виду Петя не подавал, видел, как Марго на него уставилась, — того и гляди пакость скажет.       — Вы бы не сидели со мною так близко, — сказал Петя, — заразитесь. Якову Вилимовичу и вас придется травками поить, ан они, скажу я вам: ой какие невкусные!       — Да, полно, — легко поддалась девочка, — пойду папеньки дожидаться. А ты скучай тут один.       — Марго, постой!       — Ну что еще?       — Токмо не говори их сиятельству об этих глупостях, пожалуйста. Это я так — от делать нечего! Чего со скуки не ляпнешь? Вы тоже: «предвестник смерти», «предвестник смерти»! Ей-богу, как баба базарная, все в какие-то вещие сны верите!       — А сам-то: «верите в вещие сны»? Тьфу! Хам, да еще и трус!       — А вы, как дурочка, и повелись. Мало ль, что было говорено?..       — Бог тебе судья. — И махнув рукой, Марго покинула комнату. Она всегда так делала, когда не хотела больше с ним разговаривать: обрывала разговор и, как ни в чем не бывало, уходила.       Петя снова остался наедине со своей загадочной и ни на что не похожей болезнью…