Ценою жизни

К счастью, — а может быть, и к сожалению, — никто не застал Якова Вилимовича и какого-то бледного мальчика, едва поспевающего за ним следом. Так или иначе, никто бы не узнал в последнем Пети.       «Как это: умирать? — думал Петя, спускаясь за Брюсом по винтовой лестнице в лабораторию. — Больно? Быстро? Успею ли я проститься с Марго и Яковом Вилимовичем? Сколько жить мне осталось? И в каких мучениях я доживу свои последние часы?»       Поглощенный злостью на самого себя за то, что не признался раньше, Петя чувствовал над собой неосязаемую пелену — будто сама смерть витала вокруг него. Он был напуган и сбит с толку. Однако за дерзость ли его наказали или за жертву — не знал.       Этот Шварц теперь постоянно всплывал в его сознании черным пятном. Пете хотелось вернуть время назад и попытаться все исправить. Хотя, возможно, он преждевременно отчаялся. В прошлый раз Петя тоже не был готов к тому, что случилось — ни к Волшебным мирам, ни к магическим манускриптам, — но все-таки выстоял и доказал, что может, умеет и будет бороться.       Петя не стал задавать Брюсу вопросов. Очевидно, все объяснения он решил оставить на потом, или же — не посчитал нужным объяснять вовсе. Ведь на этот раз Пете не понадобиться искать выход из положения, все ляжет на плечи самого Якова Вилимовича. Необычно. Было ли Пете неудобно от эдаких нескромных умозаключений? Безусловно. Он бы все отдал, лишь бы не напрягать собственной персоной такого важного человека, как сам Яков Вилимович Брюс!       «И что же это, — продолжал думал Петя, — за название такое — Погост?» Не особенно ласкало слух. Учитывая еще и тот факт, что в вышеупомянутом мире ему должны были оказать помощь! Петя не горел желанием исцеляться на кладбище — как-то уж совсем не вписывается в спасение жизни.       — Ты как? — спросил Яков Вилимович, закрывая двери лаборатории. — Держишься?       — Благодарю, ваше сиятельство, все в порядке.       На самом же деле Пете приходилось переступать через самого себя, чтобы суметь выполнить вполне элементарные вещи, о трудности которых раньше не могло идти и речи. К примеру, на винтовых лестницах у него терялась координация: его заносило то в одну сторону, то в другую.       Помимо сей неконтролируемой слабости, Петю не меньше беспокоило и то, что Яков Вилимович не посчитал нужным осведомить кого-нибудь о своем срочном отбытии. Кто знает, быть может, он ошибается, и время здесь, в Москве, не остановится? Но сообщать свои подозрения учителю, который уж наверняка знает гораздо больше его, Петя не решился. Да и как бы он высказал ему свои опасения? Вы не правы бы, сказал?       …Пока Яков Вилимович собирал в суму вещи — все самое необходимое, — Петя думал о том, что никогда раньше так долго не добирался до лаборатории. Он просто боялся представить, насколько длинным и тяжелым для него представится путь на землях этого загадочного Погоста! А через какие опасные испытания придется пройти — одному только богу и ведомо!       Закончив сборы, Яков Вилимович помог Пете подняться и предупредил о возможном обмороке или тошноте (как уж его ослабленный проклятием организм отреагирует), и они погрузились в портал.       Петя взял Брюса за руку. Дыхание сбилось, сердце в груди затрепетало. Водовороты меняющихся сцен воздействовали на мальчика головокружительно. Поэтому он тотчас же зажмурился. Ведь если не видеть, можно избежать негативных последствий после приземления. Оно показалось бы Пете мягким, если бы его тотчас же не повело в сторону и он не рухнул бы на колени.       Перед глазами все двоилось — неясные очертания темного пространства то и дело кружились перед глазами. Петя взялся за виски.       — Петя, — спросил Брюс, наклонившись к мальчику, — тебе дурно?       — Все хорошо, все хорошо…       По правде же, ничего «хорошего» не было. Петю стошнило. Казалось бы, желудок уже пуст, но на самом деле ему еще было от чего избавиться. Петя уповал лишь на то, что это было в последний раз, так как: во-первых, стало значительно легче, во-вторых, перед Яковом Вилимовичем неудобно.       — Виноват, ваше сиятельство…       — Полно тебе оправдываться, Петя! Будет плохо — говори, я не кусаюсь.       Петя с опаской огляделся по сторонам — как бы здесь их не застали врасплох! Кругом: темень, хоть глаз коли. По одну сторону высокие кусты, по другую — ветвистые деревья. Не иначе как опушка, только как тут что разглядеть в такую черную непроглядную ночь? С неба устрашающе смотрит желтая луна, в ветвях завывает ветер и филин подпевает ему — монотонно, басисто. Одним словом — жуть.       — Мне нужно, чтобы ты был честен, — сказал Яков Вилимович, — и сообщал о своем состоянии.       — Как скажете, ваше сиятельство, — сказал Петя, поежившись. Мурашки то и дело щипали кожу. Желание укрыться в теплом месте, накрыться одеялом и уснуть возрастало с каждым новым дуновением.       Брюс, сориентировавшись в этих дебрях, — Петя дивился, каким чудным образом ему это удается, — решил двигаться к югу. Для этого следовало углубиться в чащу.       Петя закашлял.       — Воздух здесь… кхе-кхе… больно студеный, ваше сиятельство…       — Замерз?       — Да как бы… и не особливо…       — Ты слаб, потому и холодно. Потерпи — мы обязательно устроимся где-нибудь на ночлег.       — На ночлег?..       Петя не думал, что они станут останавливаться, раз проклятие имеет такие серьезные последствия. Честно, ему сделалось страшно за собственную жизнь. Все-таки кто из нас, храбрых и мужественных, не боится смерти? И ладно бы, если бы эта смерть была какой благородной — например: умереть, сражаясь в бою, или за честь отца и матери. А это что? Порча проклятая от дерзкого языка!       «Вот так все болтуны несдержанные, верно, и помирают, — подумал Петя, — и никто-то про них и не вспомнит вовек!»       — Яков Вилимович… не смею… кхе… высказывать, но я полагал, что…       — Как видишь: ночь, — сказал Брюс. — А ночью здесь умнее схорониться. Пойдем, времени хватит.       Да чего ему вообще бояться? С ним же не черт шелудивый, а сам Брюс! Если он говорит, что времени достаточно, значит, Петя не должен беспокоиться. Размышлять ему не очень-то сейчас и хотелось. Он был сконцентрирован на ветре, пробирающим до самых костей. Обычно, когда идешь в размеренно быстром темпе, и в лютый мороз согреваешься быстро, а тут… Стуча зубами, совсем озябший, Петя не глядел по сторонам, только под ноги, которые словно сковали железными путами. Поспеть бы за учителем — не хотелось Пете быть ему еще большей обузой.       — Яков Вилимович, — спросил Петя, — долго ли нам еще идти?       — Отнюдь, — ответил Яков Вилимович, — сейчас перейдем через мост, затем свернем по указателям направо, — видишь, вон они! — и окажемся на окраине города. Это древний город. Обойти его за весь день не получится — такой он громадный.       — И на коляске не объедешь?       — Верно.       — А как тут все устроено, Яков Вилимович? Какие тут существа живут? Какие тут порядки да правила?       — Да ты, верно, думаешь, что угодил в сказочный мир, дурашка? — хохотнул Яков Вилимович. — Здесь живут самые обыкновенные люди, и колдовство здесь запрещено. Карается законом, причем весьма немилосердно.       — А п-проклятие — как же? Как же мы его снять сможем, ежели тут колдовать совсем не можно? Что здесь делают со злоумышленниками, навроде нас? И кто делает? Повесят никак, или — того хуже! — головы поотсекают…       — Мы не злоумышленники, — сказал Брюс, — мы — путники. И головы нам никто поотсекет. И откуда только такие выражения, Петя? Ты же будущий гардемарин!       — Простите, Христа ради, ваше сиятельство. А в лесу оном есть кто-то еще, кроме нас?       — Никого, кто бы мог нам с тобою навредить.       — Кхе-кхе… прошу прощения, а почему — Погост? Мы не на кладбище ли, ваше сиятельство? Выйдем небось из лесу, а тут — могила одна на другой.       — Я предполагал, что именно так ты и обрисуешь себе это место.       — Н-ну… а к-как же ж, в-ваше си-сиятельство, ин-наче-то?..       Яков Вилимович до того резко остановился, что Петя нечаянно на него наткнулся.       — Нет надежд на твою честность, так, Петя? — укоризненно сказал Яков Вилимович, зачем-то снимая с себя кафтан и накидывая его на плечи мальчика. — Вот так.       Петя опешил.       — Да что вы, ваше сиятельство!.. Разве дозволено мне носить ваши одеяния?..       — Сам подумай: ежели б было нельзя, стал бы я тебе их давать?       — Яков Вилимович…       — Тебе нужнее, чем мне.       И они снова двинулись в путь. По глухой чаще, навстречу черным, неприветливым зарослям. Тропинка в некоторых местах была притоптанной, кое-где и вовсе виднелись довольно свежие следы.       Петя немного согрелся в теплом кафтане Брюса. Правда, кафтан пришелся мальчику не по размеру — он боялся ненароком запачкать подол и рукава в грязи. И все же он был благодарен Якову Вилимовичу за этот великодушный дар! Чтоб какой мальчишка укрывался от холода богатыми одеяниями графа — где это видано? Особенно сейчас Петя не представлял, каково бы ему пришлось без дополнительной одежды — воздух становился холоднее.       Совсем близко послышались журчащие перезвоны ручья. К мосту, значит, скоро дойдут — хвала богу! Петя не чаял момента скорее добраться до теплого пристанища. Силы его были на исходе.       Правда, когда Яков Вилимович остановился, Петя было перепугался, что они заблудились. Откуда ему было знать, что он перепугается пуще прежнего, когда увидит мост, через который им надлежало перебраться на другую сторону? Возможно, когда-то сей мост был красивым и устойчивым, но сейчас жутко представить, какой храбрец бы осмелился его перейти, при этом не свалившись в реку. Течение, кстати, было порядочным. А вплавь до того берега не перебраться: унесет.       Насколько Петя мог хорошо видеть, мост — или то, что от него осталось — прибывал в запустении около лет ста.       — Обходной путь, ваше сиятельство, искать будем? — спросил Петя, кутаясь в кафтан.       — А чем тебе мост не угоден?       — Так это… он ведь разрушен весь — поглядите! Вон там не хватает доски, а там и вовсе не перепрыгнуть — вона какой прогал!.. Полуразрушен он, его на ветру качает, доски оставшиеся — скользкие от речных брызг…       — Мост как мост.       Стоило Якову Вилимовичу проронить эти слова, как одна из дощечек шлепнулась в речной поток.       — Слегка кривоват, однако, — согласился Брюс.       — Быть может, магией починим, а, Яков Вилимович? Раз в лесу — никого: вы ж сами говорили.       — Мы приближаемся к городу, не хотелось бы попасться в самом начале пути. Да и не каждую проблему следует решать колдовством, Петя.       Петя, конечно, был полностью с Брюсом согласен. Но ему и без того было дурно, а тут еще этот треклятый мост!       — Я-то перейти смогу, — сказал Брюс, — а тебе и не придется. Чего же ты переживаешь?       — К-как это: «не придется»? — Петя уставился на Якова Вилимовича во все глаза. — Вы меня тута, что ль, оставите?       Яков Вилимович усмехнулся.       — Да куда ж мне без тебя? Тута не оставлю — на руки тебя возьму.       Петя тоже посмеялся этой шутке. Это ведь была шутка?       Когда же оказалось, что это была отнюдь не шутка, Пете стало не по себе.       — Ваше сиятельство!.. Что вы делаете?.. Помилуй бог!       — Цыц! Ты давай ножками не перебирай, ни то в реку свалимся.       — Но…       — Замолчи, пожалуйста!       У Пети перехватило дыхание еще сильнее, чем в портале. Он, конечно, не смел сомневаться в силах учителя, однако это скользкое ощущение невесомости, собственной тяготы на чужих руках его совсем не преисполняли энтузиазмом, разве только адреналином, бьющим поочередно: то в голову, то — в грудь…       Капельки воды брызгали со всех сторон. Окончательным решением Пети стало не смотреть, как Яков Вилимович, унижаясь, тащит его на свои руках, осторожно ступая по шатким дощечкам, скрипящим под тяжестью их тел. Петя крепко зажмурил глаза и уткнулся Брюсу в грудь, а потом еще и в камзол его вцепился: аж швы заскрипели.       — Ну вот, — сказал Яков Вилимович, — ты больше напускал… Никогда бы не подумал, что ты такой мнительный, Петя.       Петя открыл глаза, и не поверил им: они перебрались на ту сторону! Но как? Ведь там было никак не пройти, только перепрыгивать! И без магии здесь не обошлось — Петя был готов дать голову на отсечение.       Однако задерживать Якова Вилимовича расспросами мальчик не решился. Да тут и посерьезнее задача нашлась: Яков Вилимович заявил, что не отпустит его на землю, так как им следует поторопиться, а Петя, дескать, только шествие задерживает. Он, конечно, в это не поверил, так как, скажите: чем он задерживает? Плетется там сзади — и ладно.       — Я знаю, какой ты стойкий юноша, — сказал Брюс. — Но тебе следует поберечь силы.       Петя решил не пререкаться — не чета он Якову Вилимовичу, чтобы вступать с ним в споры. К тому же, согревшись в его кафтане, прильнув к его груди, мальчик и не заметил, как его медленно заключила в объятия сладкая дрёма.       Открыв глаза, Петя решил, что все еще спит, потому что лесные пейзажи сменились городскими слишком внезапно. Ночь была светлой: луна освещала крыши двухэтажных, плотно прижатых друг к другу, домиков. Там, вдали, проглядывались здания выше.       Они добрались до окраины города, спящего в ночной тиши. Позади остался одинокий черный лес.       Дорога, вымощенная каменными плитами, со временем сточенными, местами треснувшими, а кое-где — втоптанными в грязь, доставила Пете небывалое облегчение. Хотя бы не придется пробираться по сырым тропинкам: туфли пачкать. Ему и в Москве этого добра хватало…       — Ваше сиятельство…       — Тш-ш, все хорошо, — прошептал Яков Вилимович. — Спи спокойно.       Но Пете было не до сна: его вновь одолел кашель с кровавой, жгучей мокротой. Брюс принялся утешать мальчика тем малым, что до таверны, в которой они проведут ночь, осталось немного.       Новый мир, страшное проклятие, рядом — Яков Вилимович: у Пети никак не укладывалось в голове. Ему нестерпимо хотелось домой. Впрочем, поболее прочего, мальчику хотелось снова оказаться здоровым. И не докучающим Якову Вилимовичу своими болезнями.       Он так ласков с ним, так переживает о нем и заботиться. Удивительным было для бедного Пети также и то, что он совершенно не зол на него. Пойти на такой отчаянный шаг и отправится в опасный путь, чтобы спасти от смерти какого-то мальчишку?       …Таверна оказалась чуть поодаль одноэтажных, погруженных в сон домиков. И правильно. Там стояла шумная хохма, доносились пьяные голоса чумаков (во всяком случае, Петя сделал именно такие выводы). Не знал же он об этой таверне ровным счетом ничего, как и о всем Погосте в принципе. Там, быть может, вовсе и не бражники, а люди серьезные, просто отдохнуть любящие после рабочих дней.       Здание было выше тех скучных построений — в четыре этажа да с горящим светом в каждом окне.       — Ничего не говори, доколь в комнате вдвоем не останемся, — шепнул Брюс Пете, поднимаясь по парадной лесенке ко входным дубовым дверям.       Петя не успел ответить: открывшаяся дверь пронизала его чувствительные глаза ярким светом — он поморщился. Также смешанные теплые ароматы алкоголя и резкий запах чужих тел ударили в нос. Спустя некоторое время, привыкнув к свету, Петя тихонько открыл глаза. И то, что он увидел, весьма его впечатлило.       В таверне было не пропихнуться — это первое, на что мальчик обратил внимание. С первого взгляда и неясно было из-за тесноты, насколько велика и обширна зала. Нагромождение столиков, десятки толпившихся у барной стойки, куча разодетых в разноцветные платья девиц, разносящих на подносах ароматные кушанья и напитки… Да тут никак весь честной народ собрался!       Однако, что понравилось Пете: уютная атмосфера сего хмельного сборища. Праздник ли, выходной — все равно. Свечи бросали желтоватый отблеск на веселые лица людей и уютно — на бревенчатые стены. Стойка же, щедрая выпивкой, и винтовая лестница за нею, наоборот — стояли в тени.       Яков Вилимович задержал одну из работниц: спросил, как бы ему встретиться с хозяином таверны и заселиться в комнату.       — Ожидайте, приглашу.       Пете стало любопытно: почему Яков Вилимович так тихонько осведомляется о свободной комнате, а, скажем, не может вольно ворваться в это пьяное царство и потребовать комнаты, есть ли она или нет? Неужели, в этом мире никто не знает, кто он такой? Не знать такого человека — смеху подобно!       Стоит отдать служащей должное — она не заставила себя долго ждать:       — Пройдемте, хозяева в комнате ожидают.       Протискиваясь сквозь толпу разрумяненных физиономий, Яков Вилимович так и не опустил Петю. Тот думал, умрет со стыда. Ему-то все еще верилось в то, что здесь каждое лицо, так или иначе, знакомо с его сиятельством. Что скажут они, видя его в таком незавидном положении — тащит на руках какого-то щенка, прости господи!       Служащая проводила новых гостей вглубь залы, в комнату, где располагался, как Петя успел понять, кабинет хозяев. Там за широким столом восседало двое мужчин: оба лениво о чем-то беседовали, оба — тучные, оба — незаинтересованные в будущих постояльцах. Подле же них стояла молодая женщина: тонкая, угловатая, со взыскательным взглядом. Ее орлиный нос, особенно в профиль, сдавался таким острым, что Пете сначала показалось, словно он не имеет обычной каждому человеку округленности. А на ее прическе он и вовсе задержал все свое любопытство — чего там только не было! — и всевозможные хитро переплетенные между собой косички, и ленты, закрепленные цветами…       — На какой срок вам понадобится комната? — спросила женщина.       — На одну ночь, — ответил Яков Вилимович. — Завтра утром мы уедем.       — Откуда вы? Куда держите путь?       — Мы с севера, направляемся на юг — за Красную границу.       — Долог ваш путь. — Женщина проникновенно кивнула головой. Пете все чудилось, что, того и гляди — ее длинная тонкая шея под габаритами громоздкой прически сломается.       — Комната-то есть, но место в ней одно. Вам достаточно ли будет одного спального места?       Толстяки обернулись, впервые за все время окидывая пришельцев одинаково заинтересованными взглядами.       — Достаточно, — сказал Яков Вилимович. — Нам с сыном многого не надобно.       Петю обдало горячим потом. «Сын»?..       — Сын! — хохотнул один из мужиков, угадывая мысли мальчика. — Не похожи! (Пихая «братца» локтем) Скажи: не похожи!       — Не, не похожи, — отозвался второй, опрокинув в рот чарку водки.       — Он в женушку пошел: смуглый, — сказал Брюс.       — Да где ж он смуглый-то? — приглядываясь, захохотал первый толстяк. — Вона какой бледный!       — Сыщи щас здоровых-то! — отозвался второй толстяк. — Помирают, не спея на свет родиться. К тому ж, они — с севера, балда! — Он сделал небрежный жест в сторону Брюса и Пети. — Здоровьице никак хлопчику поправить? На юге-то вмиг поправится!       — Как мы семерых на ноги подняли — ума не приложу?       — Полно, — сказала женщина. — Пойдемте, в комнату вас сопровожу.       Шли молча. Хозяйка даже не обернулась.       Комната оказалась на самом высоком этаже — четвертом — с видом на блестящие крыши тихих домиков. Пожалуй, живописный вид из засаленного слюдяного оконца был единственным ее достоинством. Стены — все те же бревенчатые — сливались со скрипучим полом, испещренным мелкими дырочками. Потому из комнаты ниже пробивался неяркий оранжевый свет, и бросал ленивые блики на потолок.       Кровать располагалась у окна рядом с лавкой, письменный столик — чуть поодаль, на нем — небольшой огарочек свечи. Перед входом помещались старые укладки для хранения одежды и белья. В общем и целом, «эконом-класс» — шикарные дворцовые убранства этой комнате и не снились.       Об уплате хозяйка намекнула как бы вскользь перед уходом. Петя был уверен, что такой «номер» обойдется им не очень дорого.       Опустив мальчика на кровать, Яков Вилимович прошелся по комнате: полы скрипели так надрывно, что, казалось, можно провалиться на третий этаж.       Петя поднялся.       — Ваше сиятельство… это… располагайтесь…       — Нет, кровать — для тебя.       — Ваше си…       — И слышать не желаю! — отрезал Яков Вилимович, вынув из маленького ларчика ночную сорочку.       Всучив ее Пете с приказанием сейчас же переодеться и лечь спать без «лишенных смысла разговоров», он вскоре об этом пожалел. Смотреть на то, как Петя переодевается, оказалось для Якова Вилимовича самой настоящей пыткой. Петя был похож на пьяницу — медленно, едва подымая руки, в итоге мальчик запутался в рукавах…       — Что вы… Яков Вилимович… я сам… я сам…       — Смотреть тошно, Петя! Дай сюда!       — Извините, отчего-то руки немеют. Так бы я…       — Ничего, приляг.       Яков Вилимович помог Пете накрыться одеялом. Присел рядом на краешек кровати.       — А вы? Вы как же, ваше сиятельство, спать не будете из-за меня?..       — Обо мне думать запрещаю.       — Балуйте вы меня… балуйте… Яков Вилимович…       — Ишь экое баловство нашел — тоже мне!       Петя слабо улыбнулся, натягивая одеяло до самого подбородка — у него страшно ломило кости. Да и озноб замучил. Руки никак не хотели согреваться — пальцы не разгибались, ногти страшно посинели.       — Мне жаль, что это случилось, — сказал Брюс, заключая руки мальчика в своих горячих ладонях.       Эти слова были пропитаны той долей сочувствия, которое помогло Пете отчасти разобраться в отношении его сиятельства к произошедшему. Хотя возможно, это было и не так — мальчик лишь строил собственные предположения. Однако сейчас он услышал его, Брюса, возмущение гнусным поступком графа Шварца.       По сути, Петя не сказал графу ничего столь ужасного, за что бы следовало подвергнуть его такому жестокому наказанию. Он всего лишь защищал учителя…       — Как выйдем в люди, — сказал Яков Вилимович, — не смей на меня «ваше сиятельство» сказать.       — А как же, ваше сиятельство?       — Папенькой зови.       — Папенькой?!       — Именно — папенькой.       Спорить Петя побоялся. Папенька так папенька. Слово Якова Вилимовича — закон; а закон чтить надо.       На этой удивительной, странной и в одночасье пугающей ноте Петя погрузился в долгожданный сон — согретый заботой новоиспеченного «папеньки»…