Ценою жизни

Петя уснул быстро: стоило только закрыть глаза.       Яков Вилимович, не переставая, думал о том, как он слаб. Руки удалось согреть лишь наполовину: кончики пальцев по-прежнему были голубоватыми. Брюс чувствовал свою вину перед мальчиком, изменившимся за такой короткий срок: тяжелые серые оттенки его лица в тусклом свете огарка выглядели зловеще. Кто знает, сколько его слабый организм сможет бороться с тяжелым проклятием Шварца? Якову Вилимовичу никогда ранее не приходилось сталкиваться с подобным.       Объясняясь с хозяевами таверны, он не соврал: держать направление им действительно следовало на юг. Также не соврал Пете о запрете волшебства и о бдительности к оному властей. Слукавил Брюс в другом — когда назвал Погост заурядным, почти ничем не отличающимся от нашего мира. Разумеется, это было сказано из самых чистых побуждений, чтобы обезопасить Петю от излишних беспокойств. Ему сейчас и так нелегко.       Возможно, Якову Вилимовичу когда-нибудь и придется рассказать ему всю правду. Но, если честно, он надеялся избежать этого разговора. По крайней мере, сейчас им не угрожала никакая опасность. Сейчас следовало не вызывать подозрений, потому Яков Вилимович решил ненадолго оставить Петю и спуститься на первый этаж. Останься он в комнате, кто-нибудь из постояльцев или посетителей бара решил бы, словно он ведет себя неприветливо и прячется: коль явился — покажись.       После тишины и безлюдности «спальных» этажей, первый этаж оказался чересчур уж шумным. «У Пети здесь определенно произошел бы обморок!» — подумал Брюс. Кажется, ближайшую неделю их путешествия (или, быть может, дольше) он будет думать о мальчике чаще обычного.       В наполненной табачным дымом зале судари и сударыни, раскрепощенные от докучливой по жизни манерности, отплясывали какие-то несуразные танцы, больше похожие на брыкания. Якову Вилимовичу с трудом удалось протиснуться сквозь толпу нелепо подпрыгивающих мужиков — не в такт музыке — и раскрасневшихся женщин. Не стоит судить их строго: они, как знать, от шальных плясок не слышали музыки вовсе, да и сознание их, как знать, помутилось от водки, — кстати, мелькающей на каждом столике. Неплохо было бы согреть ею Петю. Знать бы наверняка, что она не навредит ему.       Да, Яков Вилимович снова впал в задумчивость: чем же согреть мальчика? Все те снадобья, которые он взял с собой не особенно действенны в отношении проклятия. Можно опробовать, конечно, чай из календулы. Но он с нее разве что пропотеет, и снова замерзнет. Нет, тут нужно нечто такое, что бы грело его постоянно! В спешке Яков Вилимович взял с собой только противорвотные, жаропонижающие и всевозможные обезболивающие лекарства и травы — все это хотя бы немного должно было воздействовать на симптомы проклятья и облегчить мучения мальчика…       Как на грех, какой-то кричащий мужик отвлек Якова Вилимовича от важных рассуждений. И что ему нужно от людей? Суетится перед каждым встречным, что-то усердно пытается продать. «Будто не понимает, — подумал Брюс, — зачем люди сюда пожаловали — уж явно не на твои безделушки деньги тратить!»       — Видал ненормального? — грянул сверху басистый голос.       К Якову Вилимовичу подсел молодой мужчина, с недовольным выражением лица: нахмуренные густые брови еще немного — и закроют проваленные, небольшие глазки. Черная борода с пробивающимися седыми прядками делала незнакомца старше.       По-видимому, этим вечером их сблизит общее недовольство суматошливым мужиком с неказистой большой корзиной. И правда! Собеседник Якова Вилимовича так возмущался, так желал, чтобы «дурака сего» выгнали, что Якову Вилимовичу даже стало жаль бедолагу; даже несмотря так то, что он считал его поведение неоправданно бесстыдным.       Под действием водки красноречие бородатого господина, однако, превосходило любые сложносочиненные тирады; а истории — одна невероятнее другой: и семья-то у него необъятна, и жена-то его пилит, и отроки-то страх потеряли — типичная жалобная книга. Зато выслушал выдуманный рассказ Якова Вилимовича с особым уважением и внимательностью.       — Неужто прямо-таки с севера идешь?       — Ничего не остается, — сказал Брюс, — покуда сыну не станет лучше…       — Да ведь на юге неспокойно! Ты что же, не слыхал на своем севере, что Красную границу ноне так не пересечешь?       — Жили мы далече. До нас новости доходили спустя лета с юга-то.       — Оно верно. — Мужик призадумался. Затем сказал серьезно: — Всех проверяют. Проще крест на сыне поставить да валить куда дальше чертовой границы и проклятого юга. Ты и вообразить себе не можешь, что государь измыслил. Из-за этих окаянных сирот нас, несчастных, уж поедом заели: что на севере, что на западе! А туда, на юг, теперь и вовсе не пробиться, токмо по родовым клеймам пропускают. Не дай боже, с собой не свое родное дитя притащишь — тебя вместе с ним на виселице вздернут! Указ вышел: де «на юг не селиться всякой простолюдине плебейной». Скоро и до нашей — Морской границы — доберутся собаки экие. Всех бедняков да сирот уничтожат безродных…       — С сим проблем не возникнет, — сказал Яков Вилимович, изо всех сил стараясь сохранить самообладание, — мы родословную имеем.       Само собой, это обстоятельство троекратно осложнит их и без того непростое путешествие.       — И клейма есть? — продолжал сокрушать Брюса собеседник.       Но Яков Вилимович не успел выдать очередную неправду — бородач перевел внимание на приближающегося мужичка с корзиной.       — О, смотри-ка, к нам чешет! Ну, чего тебе, псина неотесанная?! Вали отсель! Не мешай отдыху честных тружеников!       — Да я на секундочку-с, достопочтенный!       Вид у мужика был самый что ни на есть невинный: ясные глаза, молящие не прогонять, дрожащий рот, «кричащий» все о том же, лысая голова и потрепанная выцветшая со временем одежонка. Вряд ли он способен продать что-либо стоящее, и в корзине у него явно не дорогие украшения, вкусные кушанья или лекарство от смертельной болезни Пети…       — Слушать я тебя не буду! — бесцеремонно выходя из-за стола, сказал бородач. — Прощай, дражайший друг! Благополучно тебе достичь границы!       И нетерпеливо удалился, углубляясь в толпу, — к другим столикам.       — Возьми кошку, мил человек! — взмолился мужик, доставая пушистую дымчатую кошку из своей корзины. — Недорого! Погляди: какая!       Демонстрируя животное, мужик играл глазами молящие выражения, только бесчувственный бы отогнал его от себя прочь. Причем кошку было жаль стократ сильнее — сколько за весь вечер она перетерпела вот таких небрежных «показов»? Протяжно мяукнув, кошка взглянула на Якова Вилимовича жалобным взглядом больших желтых глаз — забери, мол, меня от этого деспота.       — На кой мне твоя кошка? — отмахнулся было от него Яков Вилимович. Но мужик не сдавался.       — Как — на кой? Вижу — хочется! Хороша ж ведь кошка: не ест много, ухаживаний особливых не требует! Смотри ж: краса ненаглядная, ягодка! Нигде такой не сыщешь.       — Вот ты ее рекомендуешь по-всякому, ан неправильно. «Раскрасавица да не ест много» — и это все ее достоинства? Нет бы: мышей ловила, от болезней лечила, а то — «ягодка»!.. Полно, мне к сыну надобно.       — Когда морозы сильные — согревает моя Дымка! Раз погладишь — руки будто бы кипятком ошпарили! А скоро морозы, да морозы лютые — бери, не пожалеешь!       — Согревает, говоришь?       — Так точно — согревает!       — И по чем же ты ее сбываешь?       — Да за пустяк: за пива кружку да хлеба краюшку. И тебе, мил друг, не в убыль, и мне — не обидно.       — Не жалко кошку-то? Небось старая, тосковать по тебе будет.       Вид у этой несчастной Дымки был такой, что скучать по хозяину она вряд ли станет.       — Да ты что, куда там! Она юная еще: ей всего полгода отроду. Одна выжила — вот какая крепкая!       — Ладно-ладно, не суетись.       — С корзинкою бери!       — Да уж, пожалуй…       Свершив обмен (стыдно такое назвать покупкой), Яков Вилимович почувствовал себя облапошенной десятилеткой. Как обычная кошка поможет Пете согреться?       Кошка — к слову, оказавшаяся на редкость спокойной, — свернулась клубочком в своей корзинке. Наверное, она и впрямь утомилась за этот суетной вечер. Такой хозяин, способный избавиться от прирученного животного, стоит полагать, не приучил ее к ласке — Яков Вилимович задумался об этом только тогда, когда поднялся обратно наверх в свою комнату. Дымка эта небось дикая какая. Вдруг к Пете не пойдет — исцарапает?       О многом предстояло Брюсу подумать в эту ночь: что делать с клеймом? как грамотно помочь Пете справиться с «болезнью»? как не заплутать в этой огромной стране? как вспомнить короткий путь до границы? Здесь все переменилось с его прошлой «экспедиции». Таверной управляли другие люди, появились запреты, ужесточился закон касательно сирот и родословных.       Правда, стоило Якову Вилимовичу переступить порог комнаты, как его ждали совсем другие проблемы: Петя не спал, тревожно оглядываясь на дверь.       — Яков Вилимович! — Петя облегченно вздохнул. — Слава Богу!       — Ты почему не спишь? — спросил Брюс, оставив корзину у входа. — Дурно никак?       — Я волновался о вас, ваше сиятельство, — сказал Петя. — Открываю глаза: вас и след простыл. Думаю — где же это вы? что случилось?       Яков Вилимович присел рядом.       — Ну, вот он я. Теперь успокоишься, я чаю? Укладывайся давай, нечего.       — Я проснулся как будто от чьего-то шепота, — выпалил Петя, потирая ладони. — Кто-то как будто шептал мне на ухо. Быть может, это вовсе и не шепот был, а тараканы скрипят в половицах?..       — Ничего страшного, — сказал Яков Вилимович. — Ты просто устал.       На самом же деле все было еще страшнее, чем он мог вообразить. Галлюцинации осложнят состояние. Вслед за тем, что Петя слышал, навязчивым шлейфом потянется то, что он может увидеть. На поверхность выплывет страшное, чего он подсознательно боится.       — Вот и я думаю, — сказал Петя, — кха-кха, что все это… кха-кха, ерунда… кха-кха-кха.       Новый приступ кашля увенчался новым пугающим симптомом: к тошному привкусу крови во рту прибавились слезящиеся кровью глаза. Тут уж никакие утешения его сиятельства не смогли бы повлиять на страхи мальчика. Кому бы было приятно вот так сморгнуть вместо слезы каплю крови?       Напоив Петю снадобьем, которое должно было остановить проявления, какого бы то ни было, кровотечения, Брюс уложил его обратно в постель. Произошло то, чего он более всего опасался: проклятие лишает Петю крови — его жизненной силы. Любая жидкость — будь то слеза, пот, (или даже слюна) — выйдет из его тела кровью.       Якову Вилимовичу хотелось ошибаться в своих предположениях — ведь если это правда, Петя не преодолеет и половину пути.       — У меня глаза, — спросил Петя дрожащим голосом, — что ли, отвалятся, Яков Вилимович?..       — Дурачок, ничего у тебя не отвалится! Это лишь очередной симптом. Бояться ничего не нужно. Завтра нас ждет удивительное путешествие — думай об этом. Пока ты рядом со мною, с тобой все будет хорошо.       — Я не страшусь за себя, — сказал Петя. — Я не хочу всем этим… ну… вас… утруждать, ваше сиятельство… Что вы со мной с незрячим делать будете?       — Уж что-нибудь придумаю.       — З-значит, ослепну все-таки?..       — Только попробуй.       Петя улыбнулся — оценил шутку.       — К слову, — сказал Яков Вилимович, — у меня для тебя есть скромный подарок.       Судя по ошеломленному выражению лица Пети, он изрядно удивился подобной новости.       — Подарок?.. — переспросил он. — Настоящий подарок? Для меня?..       Он, верно, и мысль бы не допустил о том, что в плетушке, которую Яков Вилимович оставил в пороге, есть что-то для него. Бедный ребенок.       Поставив плетеную корзинку на колени мальчика, дрожащего ни то от счастья, ни то от болезни, Брюс только сейчас задумался над тем, каким, должно быть, нескромным взглядом обыватели проводили его до лестницы. Ведь он оказался единственным дураком, который повелся на эту глупую сделку.       Однако теперь, глядя на трепетные движения мальчика, его радость и искреннюю детскую признательность, Яков Вилимович уже не жалел о «покупке». Стоило только увидеть, как бережно и с какой любовью Петя принял это одинокое существо, безжалостно брошенное хозяином за кружку пива.       — Тепленькая… — Петя улыбнулся, прижимая к себе сонную кошку.       Восторга в его светящихся глазах было так много, сколько Яков Вилимович никогда не видел в глазах ребенка. Петя был уже достаточно взрослым, чтобы называть его «ребенком» — никак двенадцать лет! — но в это мгновение он показался Брюсу еще совсем мальчишкой.       — Яков Вилимович, — сказал он, — это очень дорогой подарок для меня. Я безмерно благодарен вам. Для меня это огромнейшая честь — принять от вас столь ценный дар.       — Не стоит, — сказал Яков Вилимович. — Смотри-ка: как к тебе прижалась — чувствует, что тебе нужно ее тепло.       — А как ее звать-то?       — Дымка.       — Дымка, — ласково повторил Петя, улыбаясь кошке. Та вмиг же откликнулась на свое имя. Петя погладил ее, почесал за ушком, зарываясь пальцами в горячую, пушистую шерстку.       На этот раз он заснул, чувствуя на груди убаюкивающее урчание питомца, с теплыми руками и горячо порозовевшими пальцами.