Ценою жизни

Ночью предположения Якова Вилимовича оправдались: Петю одолел жар и он пропотел кровью. По пылающему горячкой лицу струились алые капли, ночная сорочка пропиталась бордовыми пятнами. Выглядело это более чем жутко — рубаха точно скрывала глубокие раны на теле мальчика. Представить страшно, что случится, если кто-нибудь пожалует в их комнату и застанет его в таком состоянии!       Причем один из постояльцев, не в силах уснуть под надрывный кашель несчастного, заявился с нижнего этажа — жаловаться. Объяснения Якова Вилимовича, однако, не поспособствовали взбешенному господину проникнуться сочувствием к хворающему ребенку.       — Мне нет дела до того, чем он хворает! Я заплатил за свою комнату и имею полное право в ней по-человечески передохнуть! Затыкайте его — хоть бы и вовсе удавите! — лишь бы я не слыхал ни звука!       — Мне також, — сказал Брюс, — нет никакого дела до того, за что вы там заплатили, достопочтенный! Идите к черту!       И захлопнул дверь перед носом соседа. Как будто у него было время выяснять отношения! Петя задыхался в кашле. Ко всему прочему, «сыпь» на его шее стала совершенно отчетливой — в ней без труда узнавался отпечаток графа Шварца.       Решил помериться ли он с Брюсом силами или просто доказать свое превосходство над ним, теперь уже не имело значения. Яков Вилимович все равно сдаваться не собирался. Да, Шварц наложил сильное проклятие, но упустил из виду, каким преимуществом обладает соперник.       …От греха подальше, накрыв окровавленного Петю одеялом, Брюс спустился на первый этаж — раздобыть воды. Там он встретился с хозяйкой. Она тотчас же распорядилась, чтобы в их комнату принесли все необходимое.       — Постойте! — Хозяйка догнала Брюса на лесенке. — Вы говорили, что держите направление на юг? Смею заметить, клейма у вас нет — без него вас задержат на Красной границе.       — Мне это известно.       — Не сочтите за дерзость, но я могу помочь: человек, что может сладить вам и вашему мальчику фамильный знак в более недолговременный срок, кузеном мне приходится.       — К чему бы вам напрягать вашего кузена излишними хлопотами?       Женщина опустила глаза; глубокий вздох, могло показаться, еще чуть-чуть и вытеснил бы из корсета две пышные полусферы. Несмотря на красноречивую зрелость лица, симпатичные морщинки и далеко не идеальную кожу, груди ее выглядели совершенно — даже чересчур совершенно.       — У вас кровь на рукаве, — сказала она, — да и постояльцы сетовали на больного, мешающего им почивать.       — Не тревожьтесь — завтра утром мы уедем.       — Ноне мастера государственного не дождетесь — у него всякий день расписан по минутам. Желающих получить клеймо — сотни. А вам нельзя задерживаться, ежели хотите, чтобы сын поправился. Одначе вы можете остаться, доколь ему не станет лучше. Пусть оклемается, в дороге болесть снести тяжелее.       — Благодарю вас, но мы никак не можем задерживаться. К тому же — не хотелось бы и далее докучать вашим гостям.       — Да разве вы грешны в том, что мальчику дурно?..       — Немногим хочется иметь столь шумных соседей.       Откланявшись с хозяйкой, Яков Вилимович вернулся к новонареченному сыну. От бьющей организм горячки Петя по-прежнему исходил потом. Дымка спряталась от него в свою плетенку — и ей, как видно, стало на кровати жарковато (или испугалась страшных хрипов, вырывающихся из горла мальчика).       Слуга появился почти сразу же, оставив на столе воду, накрахмаленное белье и тряпки. Украдкой обронил взгляд на мальчика, однако впотьмах не заметил его кровавого пота.       — Хозяйка просила передать, — сказал, — что обещала непременно условиться со своим кузеном на сегодняшнее утро.       — Благодарю.       Пытаясь облегчить страдания Пети, Яков Вилимович стирал с его тела пот и прикладывал ко лбу тряпицу, вымоченную в холодной воде. Однако этого было недостаточно, чтобы утихомирить не на шутку разыгравшийся жар. Мальчик бредил и отказывался от воды. Яков Вилимович поил его с ложки, приподнимая голову на локте. Однако ни одной капли жаропонижающего настоя не попало ему в горло — все утекало мимо рта.       Если такое будет продолжаться каждую ночь, недалеко они уйдут. Хотя подобные проклятия не изживают за столь короткий срок — в этом Брюс был уверен. Когда Петя уснул, Яков Вилимович, обеспокоенный мертвенно-бледным оттенком его кожи, время от времени прикладывал к его вздернутому носику зеркальце, которое тотчас же покрывалось мутной испариной. Не все еще потеряно.       От сорочки и простыни пришлось избавиться. Пропитанный кровью матрас Брюс застелил свежей простыней — авось не заметят. А ежели и заметят, завтра их уже здесь не будет…       Омыв Петю от крови — ее было предостаточно, — Яков Вилимович снова попытался его напоить. И — слава богу! — на сей раз попытка увенчалась успехом.       — Якоф… Филимофич… — прохрипел Петя.       Он силился раскрыть тяжелые веки, понемногу приходя в сознание. Правда, прерывистое дыхание усугубляло положение: вызывало кашель и мешало ему говорить.       — Петя, тебе необходимо пить — ты меня слышишь? Давай, сынок, потрудись!       — Фы… стесь…       — Здесь, ну а где ж еще? Пей, будь добр!       Вскоре Пете полегчало и он окончательно пришел в себя, извиняясь перед Яковом Вилимовичем за «принесенные неудобства».       — Узнаю своего Петю, — ухмыльнулся Яков Вилимович, присаживаясь рядом на краешек кровати.       — Извините…       — Ладно тебе ерунду городить! Скажи лучше: как ты себя чувствуешь?       — Как будто все ладно, ваше сиятельство. Токмо пить хочется зело. Липко в горле. И вкус какой-то… какой-то неприятный.       — Какой?       — Ну, будто железный.       «Он теряет кровь, — полосонул Якова Вилимовича внутренний голос, — он теряет жизнь».       «Заткнись! — сказал голосу Яков Вилимович. — Знаю. Дело — дрянь!»       Яков Вилимович поспешил успокоить Петю, обещая непременно восстановить его силы, каковых с кровью он лишается. Но разве Петю можно было убедить в этом чудном избавлении? Он заметно сник. Ему ведь было невдомек, каким образом удастся возместить бегло утерянные силы. Петя же не знал, что Яков Вилимович уже кое-что придумал. На размышления в его распоряжении была целая ночь — срок немалый.       — Скоро к нам пожалует хозяйка, — сказал Яков Вилимович. — Я помогу тебе переодеться.       За эту ночь Петя заметно похудел: завсегда ясные, полные жизни глаза ввалились и стали совсем Якову Вилимовичу чужими. Зловеще налились кровью. Кожа на худеньких членах обтянула кости; вдоль хребта страшно тянулись бугристые очертания позвоночника.       Когда Яков Вилимович помог Пете подняться с постели, он едва удержался на ногах. Да, он потерял немало крови — неудивительно, что голова у него идет кругом.       А резкая, противоестественная худоба — еще один надлежащий признак проклятия.       Хозяйка сообщила о том, что сопроводит их до мастерской кузена лично, однако в мастерскую он пожалует не раньше полудня. Таким образом, томиться в комнате им не меньше трех — четырех часов.       — Утром в городе толкотня, — сказала хозяйка, предупреждая стремление гостей скорее удалиться. — Угодно ли завтрак подать?       — Да, ежели позволите.       Яков Вилимович отвел хозяйку в сторону, ближе наклоняясь к ее изумленному лицу.       — Видите ли, — шепнул ей он, — моего сына мучает малокровие.       — Я уяснила, — прошептала она, — вызову вашему сыну дохтура.       — Не стоит, с данным мы умеем справляться самостоятельно. Нам бы восполнить сил: крови свежей раздобыть.       — Уповаю, не человечьей? — Хозяйка ухмыльнулась. — Что ж, имеется свиная.       — В самый раз.       К счастью, Петя ничего не слышал, отвлекаясь на ласки Дымки. Выбравшись из своей корзинки, лениво потягиваясь на ходу, она прыгнула в объятия мальчика. Проявляя милое сердцу доверие, кошка устроилась на коленях нового хозяина, умывая пушистую мордочку. Ее пепельная шерстка в предутренних лучах солнца так и лоснилась блеском — какой красавицей была Дымка! Странно, что так быстро примкнула к чужим рукам…       — Есть-то хочешь? — спросил вдруг Яков Вилимович у Пети, очевидно, этим вопросом его огорошив.       Брюс тотчас же догадался: Петя не до конца изучил свое состояние и ему сложно было даже перед самим собой быть честным: сможет ли он поесть, или образованный в желудке голод — совсем не то, что он думает? Якову Вилимовичу-то он ответил, что непременно с ним разделит трапезу. Отказываться же нельзя — дурной тон! Ну что за дурашка?       — Если ты полагаешь насильно впихивать в себя еду, — сказал Брюс после ухода хозяйки, — откажись от этой затеи.       — Я не смею отказать, — сказал Петя. — Для меня честь: трапезничать вместе с вами, Яков Вилимович…       — Ты, верно, не понимаешь, что происходит?       — Но ведь когда мы с вами наедине…       — Оставь эти лишенные смысла слова. Пока мы здесь, твоим первостепенным долгом является говорить правду и не выдавать нас своим раболепием. Здесь ты — не мой ученик, пойми же, наконец!       — Но на что мы обязаны притворяться отцом и сыном, Яков Вилимович?       Брюс глубоко вздохнул.       К счастью, он не успел ничего ответить — в дверь поскребся слуга. Оставив поднос на столе, он пожелал гостям приятного аппетита и поспешил тотчас же удалиться. Напоследок, правда, одарив «бескровного» мальчика пытливым взглядом. Интересно ведь взглянуть на эдакую диковинку, которой, по словам хозяйки, приходится пить на завтрак кровь.       — Мои соображения, — сказал Яков Вилимович, передавая кубок с кровью Пете, — могут расходится с правдой, тем не менее мы обязаны пробовать все, что в наших силах. Понеже ты лишаешься крови, тебе потребно ее восполнение — попервоначалу в таковом виде. Если не поможет, мы будем пробовать далее. Несомненно, тебе нужна настоящая кровь — людская. Однако есть надежда довольствоваться кровью животной. По крайней мере, в данную минуту я не могу предложить тебе ничего иного.       Петя смотрел то в кружку, то Брюсу в глаза, то снова — в кружку. И даже в этих мимолетно брошенных на него взглядах, Яков Вилимович успел прочесть самоотверженную готовность — раз так надо, мол, выпью!       — Сколько я жил, — сказал Петя с усмешкой. — никогда не пил ни чьей крови, ваше сиятельство! И не думал, что когда-нибудь придется…       — Так надо, — сказал Брюс. — Пей небольшими глотками, или заедай хлебом — как тебе будет угодно. В конце концов, коль почувствуешь себя дурно, попробуй сдержаться. Помни: тебе это необходимо, чтобы жить.       Петя сглотнул и поднес кубок к носу — втянул безвкусный запах крови.       — Может — ничего? — сказал он, верно стараясь себя успокоить. — В тошноту ведь кидает не потому, что вкус невыносимый, а вследствие навязчивых мыслей — дескать, кровь еще не успела остыть, принадлежит недавно убиенному поросю и так далее… С мясом вот такого противного ощущения не возникает — мясо ведь приготовлено, по особому рецепту изжарено. Правда же?..       Якова Вилимовича захлестнула жалость.       — Я рядом, — сказал он.       Мальчик кивнул и сделал несмелый глоток.       — Спозаранку, — нерешительно сказал Петя, сморщив нос, — не самое приятное, но думаю — пойдет…