***
Петя был бесконечно опечален тем, что столь знаменательный день омрачен его дурным самочувствием. Приближаясь к порту, на расстоянии чувствуя свежий запах моря, он бы все отдал, чтобы попасть на настоящее судно абсолютно здоровым и преисполненным сил! Мечта его была так близка, но в то же время — до нее было так далеко… А торопились они зря: до отправления оставался еще целый час. Хозяйка таверны напрасно намеревалась задержать визитеров… Судно — величественное, бросающее охлаждающую тень на порт, где толпились отправляющиеся, провожающие и сошедшие, — только прибыло и принимало новых пассажиров. Правда, билетов не осталось, а следующее отправление — через восемь дней. Совсем не годится! — Чепуха! — возмутился Яков Вилимович, как видно, невероятным усилием воли сдержавшись от тех ужасных слов, которыми сыпал всю дорогу кучер. — Не может быть, чтоб все билеты были проданы! Петя вообще впервые в жизни такое видел — дорогостоящие билеты, невероятных величин пассажирский корабль! В его времени подобной диковинки еще не существовало. Он с отличием знал о галерах, бомбардирских и линейных кораблях, фрегатах и многих других кораблях. Но о таком судне — судне-гостинице — Петя еще не слышал. Поэтому ему хотелось узнать о нем как можно больше: какой он внутри? как утроен? Естественно, теперь свободных кают уже не осталось. Умнее бронировать места заранее. Именно так и поступило то большинство пассажиров, которые толпились на высоченной лестнице, ведущей на палубу. Петя краем уха уловил неловкую беседу о покупке места в каюте между опаздывающим путником и частным торговцем. Исходя из услышанного, не о самом лучшем месте шла речь. Да и сомнительное это дело — покупать билет с рук прямо перед отправлением невесть у кого! — Быть может, — спросил Петя, — прибиться к той торговой барке, или — к люггеру? Стоило Пете произнести это, как за его спиной вырос невысокого роста человек с плутоватым лицом и сверкающим золотым зубом. В добродушной улыбочке его раскосые глазенки щурились в маленькие зоркие щелки. Сам он был светлокожим; только кисти рук и лицо загорелые: то ли в результате частого пребывания на солнце, то ли от ветра. В разговоре человек ухмылялся после каждой произнесенной фразы, но говорил быстро и по делу. Правда, иногда было сложно разобрать его быстроходные речи из-за дефекта речи — он сильно шепелявил. Однако основное было понять несложно: человек предложил втридорога двухместную каюту первого класса. Их, как он с детальностью объяснил, посещать тут особо некому — дураки, мол, только и делают, что дерут друг другу глотки за второй и третий классы. —…там швободней, — тараторил человек, не замолкая, — люд там имуший, не пальтшем деланный! А бедняков невешть школько: поколе доберетефь, ах! разума мошно лишитша! К тому ше, вы, гошподин, благогодный — вот и нетего вам ш неимушими пвыть! Яков Вилимович колебался. — Коль не интерешует, — обронил человек небрежно, медленным шагом удаляясь вглубь толпы, — докутять не штану! Естественно, отходить от прибыльной сделки было не в его интересах, как и не в интересах Брюса отпускать этого мошенника. Поэтому сделка состоялась. В конце концов, что лучше: пожертвовать единственным шансом очутиться за границей и спасти мальчика от неминуемой кончины, или пожалеть денег? В столь короткий срок дешевле места им уже не найти. По сравнению с номером в таверне, каюта первого класса заслуживала отданных за нее денег. Дорогостоящая утварь комнаты могла поспорить, кажется, с самими царскими покоями, подумал Петя. В каждом предмете присутствовал завораживающий шарм, уютная легкость, зажиточная элегантность, обилие изощренных изгибов и узоров. Шелк, бархат, стекло, хрусталь, бронзовые аксессуары, зеркала, картины морской тематики в массивных позолоченных рамах, старинные часы, кованные канделябры… У Пети разбегались глаза — на что смотреть в первую очередь? Декорированная растительным орнаментом мебель исключительно сочеталась с темно-красными, как кровь, тонами каюты. Окна были широкими, потолки высокими, пол устлан пестрыми коврами в восточном мотиве… Когда они поднимались на палубу, проходили контроль и устраивались в каюте, Петя грезил все здесь — если, конечно, их сиятельство дозволили бы — исследовать. Тогда он, окрыленный мечтой, чувствовал себя гораздо лучше. Все плохо — лежать. Впервые очутиться на настоящем судне — да таком необыкновенном! — и не изучить его? Но дальше своей каюты Петя так и не вышел. Теперь его выворачивало с периодичностью в полчаса— час. И это оказалось для мальчика сродни самой жестокой пытке. Под вечер, когда золотистые лучи заката проникли в каюту и окрасили убранства ласкающим пурпурным светом, в желудке у Пети уже ничего не осталось. Яков Вилимович снова подставил мальчику судно, однако он ничего не смог из себя исторгнуть, кроме рефлекса. Петя тяжело задышал. — Извините… ваше… сиятельство… — Ничего не осталось, Петя, — сказал Яков Вилимович. — Мне больно смотреть на твои терзания. Приляг, отдохни. — А воды — можно?.. — Можно. Вода тебе необходима — обезвоживание может случиться. — А ежели обратно полезет?.. — С чего? — Не знаю… не понимаю… — Сегодня ты достаточно лишился крови, — заключил Яков Вилимович. — Не бойся, больше не вырвет. Прежде чем исполнить просьбу мальчика, он помог ему переодеться в ночную сатиновую рубашку. На манжетах Петя задержал внимание и долго, увлеченно рассматривал (чем вызвал ухмылку Брюса), потому что такие невообразимые рюшки украшали их да такие узорчатые, что из одного увиденного орнамента уже виднелся совершенно другой… Дымке же, до этого спокойно дремавшей на пуфике, больно полюбился атласный синий бантик, поддерживающий воротник. Впервые проявляя характерное кошкам игривое расположение, она ловила пухлыми лапками ленточку. Петя поддразнивал ее: развязав бантик, водил им то по постели, то — вскидывал руку вверх. Дымка гонялась за единственной своей игрушкой с небывалой резвостью. Петя и не заметил, как отвлекся от постоянного чувства тошноты — непонятного, голодного, и в тот же момент отвратительного. Принимая у Якова Вилимовича кубок воды, мальчик порядком запыхался от энергичных игр с Дымкой, как будто сам носился да подскакивал выше собственного роста. — Ваше сиятельство, — спросил Петя, — как скоро мы очутимся на юге? — Спустя четыре дня. — Не ослышались ли мои уши, не разум ли изменил мне сегодня, ан только услышал я, словно мастер в беседе с вами упоминул Москву? Вот я и подумал, вдруг неправильно что понял… Яков Вилимович присел на краешек своей кровати напротив Пети. — Все верно ты расслышал, — сказал, — не ошибочно. И здесь своя Москва имеется. — Как так — «имеется», ваше сиятельство? — Наименованиями своими наш мир этому не уступает. — А почему? — По кочану. Петя удивленно уставился на Якова Вилимовича. Замедленная реакция отразилась на лице мальчика таким потешным недоумением, что Брюс рассмеялся. Соображал он сейчас действительно туговато, зато спустя несколько секунд осмысления уже и сам загибался от смеха. Похоже, Брюс больше ничего не скажет, а Петя — не спросит. Навязываться было не в его положении. Выходит, он знает столько, сколько должен — Яков Вилимович дал ему это ясно понять. Затем и вовсе сменил тему: предложил снять повязки с запястий. — Досуж мастер! — сказал Петя, разглядывая свою татуировку. — Вы только посмотрите: вывел! — аки две капли воды «родословные» наши похожи! — Разумеется, на то он и мастер. Брюс поспешил скрыть шрамы на предплечье, опуская рукав камзола, однако заметил пытливый взгляд Пети. В каюте повисла тяжелая тишина. Стало слышно легкое урчание Дымки, покойно расположившейся в плетушке. — Прошу, простите меня, Яков Вилимович. — Петя нарушил неудобное молчание. — Мне совестно. — Зря тебе совестно. Ты с Ивашкою Хмельницким не знаком. От него сея беда случилась. — Господин Хмельницкий сделал это злодеяние с вашей рукою?.. — Довольно на сегодня страшных известий, — отрезал Яков Вилимович. — Укладывайся и о дурном не думай. Петя был уверен, что столь неаккуратно заданный вопрос мог дорого ему обойтись, будь он здоров. По крайней мере теперь Яков Вилимович не желал с ним разговаривать. Вот какую глупость можно совершить из проклятого любопытства! Что-то в последнее время Петя стал чаще обычного расстраивать учителя. Но он не успел как следует взбучить себя за скверное поведение — желудок свело пронизывающей болью. Яков Вилимович тут же подставил было мальчику судно, но ничего не произошло. Петя лишь крепко стиснул зубы и согнулся от сильной боли. Всю ночь от заката до рассвета он так и промаялся приступами — ноющими и острыми. Пытаясь заснуть, тут же просыпался…***
Не имея бесконечного запаса энергии, Брюс просыпался ровно с той же периодичностью. Лечебные снадобья помогали на некоторое время, но этого было недостаточно. Был необходим иной способ утихомирить боль. И он был. Только Яков Вилимович не хотел использовать его так скоро. Да, верно, ничего более не оставалось — Петя был достаточно изможден. — Боль уйдет, — сказал Брюс. — Выпей это. Он протянул мальчику полкружки мутно-молочной воды. — Горькое… — Петя передернулся. — Что это есть, ваше сиятельство?.. — Оно поможет тебе заснуть. Отдыхай. Чудодейственное средство действительно помогло Пете забыться сном. И Якову Вилимовичу — тоже. Проснулись они ближе к вечеру. В дверь надрывно стучали. Дымка, уже давно покинувшая пределы плетенки, стремглав понеслась обратно, бросив играть с синей ленточкой. Петя лениво потянулся и снова уткнулся лицом в подушку. Просыпаться он, как видно, не собирался. Торопливо поправив одежды и стянув волосы лентой, Яков Вилимович отворил дверь. Слуги, заботящиеся о столь безмолвных уважаемых гостях, наведались выяснить причину их обособленности от остальных достопочтенных гостей, проживающих по соседству. В пути они будут целых четыре дня — нельзя, мол, тихо скрываться в своей каюте. Вчера было пышное застолье в общей зале, сегодня намечается игра в карты, завтра — еще бог весть что… Обещая подать ужин и напоминая Брюсу присоединиться ко всеобщему веселью, слуги удалились. — Мне уж лучш, ваш сияльство, — сказал Петя сквозь сон. — Сходите, а я псплю… — Да как же я оставлю тебя в таком состоянии? Едва языком ворочаешь! Как ты себя чувствуешь? Петя пожал плечами. Единственное, чего хотелось его одурманенному организму — сна. Ведь он наконец-то избавился от боли и тошноты. Яков Вилимович решил не тревожить мальчика: разрешил спать столько, сколько ему хочется. Опиум оказался в разы сильнее жаропонижающих и противорвотных снадобий. Его действие значительно облегчило состояние Пети. Вон как крепко уснул — мимо него, похоже, и табун проскачет — не очнется. Даже на Дымкины проделки не реагировал. А она, стоит заметить, мало того, что бессовестно топталась по мальчику, так еще и сшибала все плохо стоящие предметы. Яков Вилимович с ней, откровенно, натерпелся. Видите ли, надоело ей вести спокойную жизнь в корзинке! Дымка никого не спрашивала, стыда не испытывала; ей бы у Пети поучиться. Зато сразу же утихомирилась, как принесли ужин — села подле Брюса, вымаливая лакомый кусочек. — Обойдешься. Настойчивость Дымки, однако, вскоре побудила Якова Вилимовича передумать — пока не добилась своего, не ушла обратно в корзинку. Плутовка! До сего момента ей было абсолютно все равно на ее хозяев: по одному скакала, второго — изводила; а тут — надо же, а! — ласковой сделалась, несчастные глаза выкатила, лапкой по рукам гладила — дай, мол, тебе что, жалко? …В дверь вновь постучались. На этот раз явился сосед — мужчина весьма крупной наружности и малого чувства благонравия. С первого взгляда он, вне всяких сомнений, произвел на Брюса неблагоприятное впечатление бесцеремонным своим поведением: без приглашения ворвался в комнату, потоптался с надутым видом. Очевидно, Яков Вилимович был ему чем-то основательно обязан? — Ты чего это, соседушка, в комнате сидишь? — начал предъявлять мужик. — Аль обидели тебя чем, что не выходишь ты? Аль дело в братии недостойной? А? — Зря обижаешь, уважаемый, — сказал Брюс. — Сынишка у меня хворает — отойти не могу вторые сутки. — Ага… — Мужик почесал мясистый подбородок, что-то лихорадочно обдумывая. Окинув быстрым взглядом комнату, задержался на спящем Пете. — Не критично се! Сынишку твоего на няньку, тебя — к нам на застолье. Вот так рассудил! — Да не могу я отойти от него, пойми ты! — сказал Яков Вилимович. — Болесть у него исключительная, тяжелая… Незваный гость небрежно махнул рукой. — Ай, да на детях всякие болести аки на собаках заживают! Себе же хуже сделаешь: о тебе там вона чё ужо несут — ты, мол, возомнил себя ученым, ко всякой «челяди», мол, не суешься… — И в мыслях не было! — Ежели не было — милости просим. Ни то заподозрят, словно умышленно за отрока своего цепляешься! А там посидишь часок другой ради приличия. Вижу я, человек ты добрый, так, пожалуйста, буде же тебе упорствовать! Поскольку государь наш — Великий Петр Алексеевич — к картам относился хладнокровно, распространение карточной игры в его окружении сдерживалось. Якову Вилимовичу, как одному из ближайших сподвижников императора, было непривычно видеть столь страстную приверженность к азартной этой забаве. Выдернувший Брюса из «укромной» его каюты, мужик представился по дороге вице-адмиралом Давыдовым Федором Александровичем. Он заметно теплел по мере приближения в игральную залу и знакомству с соседом. Рассказывал о каких-то, не интересующих Якова Вилимовича, путешествиях, тяжелой службе и долгожданном отдыхе. Где, дескать, как не в картах вся наша отрада? Федор Александрович был из тех людей, что не любят слушать, а любят говорить. На Брюса ему было плевать — кто он есть? откуда и куда направляется? Федору Александровичу была нужна еще одна пара ушей. Он удовлетворялся собранной своей неисчерпаемой наглостью публикой; артистично пользуясь своим красноречием, лил в уши собеседников тонны никчемной информации. Пригласив Брюса к столику в широкой зале — душной, густо облаченной табачным дымом, — Фёдор Александрович дал возможность гостю представиться. За круглым этим столиком восседали знакомые вице-адмирала, и потому, какими выражениями исказились их лица, когда он объявился, Яков Вилимович понял, что ненадолго задержится в обществе Федора Александровича. Он у него уже в печенках сидел! Что не характерно для того круга, из которого явился Брюс, здесь мужчины были в буквальном смысле этого слова зомбированы игрой — «рубились» в карты, как в последний раз. Даже на хорошеньких разодетых барышень не обращали внимания. Между тем, они подавали выпивку, садились к играющим на колени, курили из их трубок табак и поили их водкой. Якову Вилимович «посчастливилось» принять навязчивые ласки почти сразу же, как он присоединился к оживленной игре. И чем больше он уделял блуднице внимания, тем больше она крутилась вокруг него, осыпая уменьшительно-ласкательными прозвищами и поцелуями. Спустя три кона она его уже достала. — Чем крыть будем, ненаглядный ты мой? — Да дай ты ей мзды — она уйдет! — шикнул Якову Вилимовичу вице-адмирал (впервые за вечер давая полезный совет). Так и просидели: приходила одна, ее сменяла другая, третья, четвертая до тех самых пор, пока не получали желанного. — Попробуй без деньги явись — не подойдет! — рассказывал Федор Александрович. — У них нюх какой-то особенный, у баб. В прошлый раз вон та — видите, вот эта, с родинкою во лбу? — обидела, значит, знакомого моего — Павла Ивановича: кабы, говорит, ты богат был — другое дело, а так делать с тобою нечего! Ха-ха-ха! Вообразите токмо, любезные, так и сказала, распутница! А он, Павел Иваныч наш обойденный, не беден-то сам. Ан с бабами ему что-то не везет. С женой-то — и с той прожить в ладах не может! Черт его знает, наружности сам не уродливой, смею утверждать, что вполне серьезный на лицо, не щербатый, не кривой… токмо, кажется мне, бабы и то чувствуют: каков ты, дескать, внутри. Он вот — ни дать, ни взять! — простофиля!.. — Вздор какой-то, Федя, ты несешь, — сказал один из игроков. — Ну как жену заткнуть не может Павел твой Иванович? Баба претить разве может мужику? — Еще как может, дражайший! Он перед нею ползает собачкой — оттого она и распустилась. Вчерась узнала, что играл, сегодня — играть не пустила… Федор Александрович рассмеялся в унисон товарищам. — А ты, Федор Александрович, ну и хорош же друг! — сердито произнес другой собутыльник вице-адмирала, до этого помалкивающий. — Недосуг мне судить Павла Иваныча — человек он положительный, а ты — скверный, раз осуждаешь его прилюдно да за глаза! э-эх! Постыдился ба! Федор Александрович, внешне непроницаемый, недобро ухмыльнулся. Одарив приятеля самоуверенным взглядом, выдержал паузу. — Что же это мы, любезнейшие, — нарушил затянувшееся молчание Федор Александрович, — сидим, впустую хлопая глазами, ведь фужеры наши пустуют. Щелкнув пальцами, он подозвал к столику слугу: — Вели-ка, Андрюша, — сказал со сверкающим блеском в глазах, — водки нам подать да налей дражайшему Мирону Давыдычу стаканчик — пусть выпьет на посошок. Ему, видишь ли, пора откланяться… Триумф на лице вице-адмирала отразился истинно победным выражением, что не сказать о побелевшем Мироне Давыдовиче. После насильственного стакана водки, его выпроводили прочь из зала. Он пытался просить прощения за неправильные свои слова, заискивая перед Федором Александровичем. Но тот был непреклонен. — Ты иди, Мирон Давыдыч, — сказал, — отдохнуть тебе пора — ни то еще какого вздору наболтаешь спьяну. Ступай-ступай, дорогой, позже встретимся. Покоен был Федор Александрович как удав, да жалил больно… Произошедшее оставило горькое послевкусие — осадок не уходил весь оставшийся вечер. Откланиваться самолично никто не норовил, да и не желал, за исключением Якова Вилимовича. Однако Федор Александрович не хотел лишаться его общества. Каждый из присутствующих был по-своему дорог вице-адмиралу — так могло показаться на первый взгляд. Что творилось у этого деспотичного человека в голове одному богу известно… Какую цель он преследует? Почему его действий страшатся? Чем он, собственно, опасен? В целях безопасности Яков Вилимович решил не рисковать и не выделяться — он несет ответственность за Петю, следовало избегать лишних бед. Как только они окажутся на юге, таинственная личность Федора Александровича забудется, аки страшный сон…